Поздно...

«Здравствуйте, дядя Женя! Пишет вам Ира, дочка вашей двоюродной сестры Марии.

Во-первых, сообщаю вам, что мама ваша, баба Настя, жива и здорова. Только у неё рука правая плохо работает, суставы болят, и пальцы не сгибаются.

 И глаза совсем слабо видят,- мама нанимала такси и возила бабу Настю в больницу. Там сказали, что у неё катаракта и нужна операция, но старым людям это противопоказано. Правда, операцию можно сделать за деньги, только это будет дорого стоить –за одно место в больнице надо платить триста рублей в день.

 Поэтому баба Настя мне и поручила вам ответить на ваше письмо – сама она писать сейчас не может. Кроме меня и мамы, бабушку никто не навещает, а я была на весенних каникулах и уезжала в станицу Приазовскую к папиным родителям. После того, как папа умер, они хотели совсем меня к себе забрать, но мама не согласилась. А я бы поехала, мне в станице нравится, там родни полно.

 А здесь скучно, мама весь день на работе, подруг у меня близких почему–то нет. Только и делаю, что посуду да полы мою. На дискотеку мама не пускает, гулять вечером тоже, – боится, чтобы в подоле, как она говорит, ребеночка не принесла. А мне, как никак, пятнадцать лет.

Но это я отвлеклась, баба Настя просит написать, что из письма вашего узнала, как хорошо вы живете и все у вас здоровы. Она тем очень довольна. А ещё она скучает, сидит одна в своей хате и ждет, не дождется, когда вы приедете её навестить. Хочется ей и вас и внука увидеть.

Прошло уже два года, как вы гостили у неё, а она все мне рассказывает, как борщ с пампушками варила, как вам её стряпня нравилась, как все одной семьей обедали. И просит она вас не сердиться на неё за то, что к вам не захотела переехать. Не может она хату свою покинуть, оставить место, где жизнь её прошла, где дедушка и все родные похоронены.

 А одной ей, конечно, плохо. На беду ещё и телевизор сломался – она-то его почти и не смотрела, но иногда включала и слушала – представляла, что в хате живой ещё кто–то есть. А хата тоже разваливается – крыльцо осело и ступеньки подгнили. Мама предлагала нанять кого–нибудь не дорого, чтобы поправил. Но баба Настя ни в какую – нет, говорит, сын приедет, сам все сделает.

Вообще, она только вас и вспоминает: как маленького вас собака испугала или как браслет золотой, ещё довоенный подарок дедушки, продала, и черный костюм вам справила. Были вы самым красивым выпускником на школьном вечере и все девчонки с вас глаз не сводили.

Бабе Насте нравилась красавица Галя, чистокровная казачка, но не сошлось у вас с ней что–то и вы себе сами невесту нашли в чужих краях. А что вдали от родины может быть хорошего? Но баба Настя, все одно, за вас рада и каждый день молится за всех. Прошу и от бабы Насти и от себя – приезжайте скорей.

На этом заканчиваю, извините, если есть ошибки…».

Евгений Иванович вложил письмо в конверт и закурил. Письмо получил он ещё в Нижневартовске месяц назад, прочитал бегло и до сих пор не ответил. А вчера утром пришла телеграмма. И вот стоит он на осевшем крыльце с подгнившими ступеньками. От полуденного солнца испарина на лбу, горячий воздух неподвижен, замерло всё, и только в ушах несмолкаемый звон цикад.

В полутемной хате, на табуретах, маленький, будто детский гроб и в нем мама. Желтое восковое лицо, запавшие щеки, острый нос и полуоткрытый рот. На лбу белая полоска бумаги со староцерковной вязью. Не мама уже, а страшные останки безразличной ко всему старухи. Вокруг незнакомые и, какие–то одинаково безликие, старые люди, что–то тихо бормочут и крестятся на икону и горящую лампаду в углу.

А Евгений Иванович вспоминает живую мать с ясными глазами, весёлую или призадумавшуюся, и тёплые руки её, пахнущие хлебом и свежевыглаженным бельём; думает о трудной её судьбе и ещё о том, что, может быть, зря не советовался с ней и не интересовался её мнением. Они никогда не говорили по душам; и отец, и мать считали невозможным вмешиваться в его личные дела и, как–то так получалось, что в текучке дней он иногда вообще забывал о родителях.

И сейчас, ему вдруг захотелось заплакать и открыться матери, что не все у него так красиво, как писал он в письмах. Что испытал он и неудачи, и предательство тех, кому верил, и неблагодарность тех, кого приходилось выручать из беды. Поделиться тем, что тяжким грузом и давно лежало на сердце, и о чём нельзя было рассказать никому другому.

 Не чувствовал Евгений Иванович себя и счастливым главой семейства, – не стала жена ему близким и родным человеком, – устал он от мелочных придирок и давила его необходимость постоянно доказывать свою успешность и состоятельность. А ведь мать видела его насквозь, материнским своим инстинктом ощущала его одиночество и, наверняка знала, как можно было ему помочь.

 И горько на душе оттого, что не смог во–время понять, как хорошо и просто было бы говорить с матерью обо всем и как нужны они были друг другу. Может быть, по иному и жизнь тогда сложилась?

 Теперь в душе только пустота, жалость и раскаяние - почему не настоял и не забрал старуху - мать к себе, почему так редко её навещал, почему не приехал хотя бы пол года назад?

Матери нет и он совсем один. Поздно… И ничего не изменить.