колдун

Эта история берет начало в конце 70-х. К тому времени я уже закончил весь стандартный набор учебных заведений, считался вполне самостоятельным человеком и работал в малосимпатичном и бестолковом НИИ. Волею случая в моем распоряжении оказалась малогабаритная двухкомнатная квартира в районе метро «Новослободская», поэтому помимо декларируемой самостоятельности я обладал еще и, в определенной степени, реальной свободой.
Девчонка моя училась в художественном училище и числилась в местном общежитии. Оторва-девка все вечера отплясывала в кафе-мороженое с музыкальным названием «Ритм», а ночевать приходила ко мне. Я не возражал. Ее подруги по учебе, будущие художницы, тоже частенько посещали мою скромную холостяцкую обитель. На молодежь же, как вороны на падаль, слетались мои великовозрастные неженатые друзья-балбесы. Иногда вполне результативно: поживиться здесь было чем. А молодое тело, сами понимаете – совсем другое дело. Соседи по лестничной клетке, правда, смотрели косо. Устроил, мол, здесь публичный дом, понимаешь… За кухонным столом, за общим трепом часто упоминался некий Илья Громан, сокурсник моих молоденьких развратниц. Упоминался в контексте каких-то забавных историй, умопомрачительных похождений и пьянства.
- Что это за звезда балета такая? – спросил я как-то.
- Тебя надо с ним познакомить, - со смехом сказала моя девушка.
- Да ну его, - хохотнул я, - меня свои евреи на работе достали.
- Нет, он очень смешной и все время пьяный, - возразила она. Потом вдруг покраснела. – Но дурак такой…
- Вот именно. И хам, - наехала на нее одна из подруг. – Кого ты хочешь с ним познакомить? – Она указала на меня. – Это грязное хамло? Этого пошляка?
- Ну, ты зря. Он очень способный и…
- Причем здесь способный!? Он просто хам и наглец, больше никто. Приходит пьяный на кухню и, ни слова не говоря, не спросясь, лезет в мою банку с помидорами своей грязной клешней, шурудит там вот так вот, - она показала как, - вытаскивает самый крупный помидор и тут же жрет, как свинья, сок течет по харе, тьфу…
Кто-то хотел что-то спросить, перебить, но она продолжила, возвысив голос:
- А в Пушкинском музее последний раз? Ни с того ни с сего подходит, и на весь вестибюль: «Ты что сиськи развесила? Бюстгальтер, что ли, не можешь нормальный купить?» На весь вестибюль. Сволочь.
- Прям так и сказал: сиськи, - удивился я.
- На весь вестибюль. Я не знала, куда деться. Подонок.
- Вы просто, девчонки, его не знаете, - тихо, но твердо сказала третья девушка. – Все это наносное, поза, он другой.
- Ну и дура ты, Олька! – всплеснула руками девушка – прокурор, - Это же надо так околдовать человека! Он просто ничтожество, пустое место. И пошел он со своей позой… Мне пришлось после него все помидоры в унитаз спустить.
Вскоре мы познакомились у них в общежитии на Фестивальной улице. Два пьяных человека пожали друг другу руки. Он – удивленно: Илья. – Видимо, не ожидал, что я уже такой взрослый. Я – снисходительно: Владимир… Павлович. Илья оказался кудрявым черноволосым мальчиком, худеньким, среднего роста, и казался моложе своих 18-и лет.
На следующий день он пришел ко мне в гости с Ольгой и бутылкой мадеры «с корабликом». По достоинству оценив выбор напитка, я быстренько наколотил отбивных из китового мяса, разжарил всю эту прелесть с картошечкой и подал на тарелочках с шашлычным соусом.
- Вкусно? – спросил я, видя, с каким энтузиазмом они орудуют ножом и вилкой.
- Да, а что за мясо? Привкус какой-то необычный, секрет приготовления? – спросила Ольга. Илья тоже смотрел вопросительно. Он вообще мало говорил, видимо, стеснялся, и по первому впечатлению на хама явно не тянул. Впрочем, на «ничтожество» и «пустое место» тоже: глаза больно хорошие, понимающие глаза.
- А догадайтесь, что за зверь такой, – спросил я с подвохом. – Приз – полбутылки джина, осталось тут у меня немного, - добавил скромно.
Когда все домашние, а потом и мало-мальски съедобные дикие представители фауны, обитающие в Советском Союзе, были перечислены и со злорадной усмешечкой отторгнуты мной – за столом воцарилось неловкое молчание.
- Всех, вроде, назвали, - робко, как бы про себя, прошептала Ольга.
- А вот и нет. Самого сильного, самого главного и позабыли, - иезуитски провозгласил я и торжествующе посмотрел на Илью. Тот бледный, расширенными от ужаса глазами, смотрел в одну точку, точнее на холодильник, где, прикрытый газетой, чтобы никого не смущать, скромно ожидал своей участи пожелтевший от времени, щербатый человеческий череп.
История этого черепа вкратце такова. Его привезла моя жена из экспедиции, еще будучи студенткой, и он стоял у нас на самом видном месте, радуя глаз молодой, современной, бездетной семье и ее гостям. Мне кажется, он даже вдохновлял ее (мою жену т.е.) на некоторые сексуальные выверты и излишества при интимной близости. После развода череп остался со мной. В будущем я хотел сделать из него оригинальный светильник. А пока суд да дело, он играл роль объекта развлечения. Приходит, скажем, ко мне незнакомый человек или знакомый, но ни разу не бывавший у меня в гостях. «Ой, что это такое?!» – первая реакция. Напоминаю, что череп стоял на самом видном месте – тумбочке с радиоаппаратурой.
- Да так, - отвечаю как можно безразличнее, - череп моей покойной супруги.
- ?! – немая сцена из «Ревизора».
Я выдерживаю длиннющую паузу. Как народный артист из Малого театра, например. А затем спокойно, этак, продолжаю:
- В смысле она привезла из экспедиции еще в свою бытность здесь.
- А она что, умерла разве? – спрашивает сочувственно.
- Для меня – да, отвечаю трагическим тоном и пытаюсь пустить слезу. Потом смеемся вместе. Развлекался, однако…
Но, до поры до времени. Один хороший знакомый осадил меня. Мол, что же ты, паршивец, покойника в доме держишь? Нехорошо. Живой, ведь, человек был когда-то!
Я устыдился и стал думать, что делать с покойником. Выбросить - грешно. Похоронить? Как? Где? Ничего не придумал, но безобразничать прекратил и поставил ее, черепушечку, в укромный уголок. И прикрыл газеткой до поры до времени. Вот ее-то, черепушечку, и углядел глазастый Илья в уголке на отечественном холодильнике «Юрюзань». И ожегся ужасом, усмотрев в моих определениях «самый сильный» и «самый главный» крамольный намек на только что свершившийся акт каннибализма. Посмеялись, конечно.
Илья стал приходить ко мне один. Но не надолго. Назойливым он не был, скорее деловым – всегда спешил куда-то. Тогда, в конце 70-х, моя зарплата младшего научного сотрудника говеного НИИ оставляла желать лучшего, и в свободное от работы и гулянок время я занимался отливкой гипсовых масок. Громоздкие формы мозаичного типа изготавливал из того же гипса, а отлитые, высушенные и ошкуренные маски тонировал под старую бронзу или дерево. Илья был в восторге от моих поделок. Все расспрашивал: «А как ты это делаешь? А это? А каков состав смазки?» А потом дал пару дельных советов по тонировке. Что поделаешь, художник.
Как-то я посетовал, что гипс, мол, закончился, а достать негде, дефицит. Илья вызвался помочь. Нет, он просто сказал: «Я привезу».
- Когда?
- В воскресенье с утра.
- Ты, видимо, не в курсе, - попытался я объяснить, - здесь уже хотели достать через институт Сурикова, но…
- Я же сказал: в воскресенье с утра.
В воскресенье утром меня разбудил звонок во входную дверь. Слегка припорошенный гипсом, как пасхальный кулич сахарной пудрой, Илья выглядел уж очень довольным. Ну прямо светился от уважения к себе:
- Привез, как обещал. Они у подъезда стоят. Пошли принесем, а то ****анут.
Мы втащили на кухню два тяжеленных мешка, слегка почистились, и я отправил Илью в магазин за коньяком обмыть сырье для будущих творений.
За тот небольшой срок нашего знакомства мы выпивали всего раза два один на один. Помню, когда я послал его первый раз за выпивкой, он очень быстро вернулся укомплектованный. На мой вопрос, мол, что так скоро, ведь там же очередь, досадливо махнул рукой: «Я никогда в очередях не стою». Говорили, в основном, о женщинах. Он задавал вопросы, я – отвечал. Заводился, конечно. Рассказывал поучительные истории из своей жизни, делал выводы, но особо злостного цинизма не допускал, делал скидку на его возраст. Илья слушал мои разглагольствования, кивал головой, улыбался, а мне почему-то казалось, что все это ему давно известно, и он только проверяет в беседах со мной свои умозаключения.
Как-то я пошел провожать его до метро, а заодно купить себе что-нибудь на ужин. Накануне я разругался со своей девушкой, на душе было муторно, и я предложил Илье слегка добавить, если он не очень спешит. «Отличная мысль», - обрадовался он и потер руки в предвкушении. Мы взяли бутылку марочного портвейна, и я предложил вернуться ко мне домой от греха подальше.
- Зачем? Здесь и разопьем, - возразил Илья.
- Не надо. Подъезды, подворотни – все просматривается. Залетим – век потом не отмоешься, - замотал я головой.
- Какие подъезды? Здесь выпьем.
- Как это? – не понял я.
- А так, не сходя с места. Володь, - взмолился он вдруг, - ты прекрасно разбираешься в женской психологии, но психологии обывателя не знаешь. Ну, пожалуйста, положись на меня. – Он приложил руку к сердцу. – Все будет нормально.
Мы стояли на середине проезжей части Новослободской улицы в окружении пешеходов, ожидающих, когда минует поток машин и зажжется зеленый свет. Я не понял. Как это – здесь? Прям здесь, что ли? Я повернулся к Илье, но тот уже достал бутылку из целлофанового пакета и впился зубами в полиэтиленовую пробку. Моток головой – и пробка с благородным хлопком осталась у него в зубах.
- А вот это не надо, эти эксперименты…, - начал было я, чувствуя, как на спину, где-то между лопатками, вползает гадкое ощущение то ли стыда, то ли страха, то ли всего вместе и еще чего-то мерзкого. Как будто за воротник кинули ужонка. Но было поздно. Илья запрокинул голову и припал губами к бутылке, кося глазом в мою сторону. Я осмотрелся. Циничный выпад Ильи ни в коей мере не нарушил гармонию окружающего нас мирка. Сгрудившиеся на пятачке люди, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, через поток машин торопили глазами зеленый огонек светофора, чтобы скорее зажегся. На той стороне, прямо напротив нас, гаишник разбирался с нарушителем-водилой, а студенты из Менделеевского, наверное, на радостях, что, наконец-то, закончились занятия, расслаблялись, гоняясь с тубусами друг за другом. В общем, все были при деле и никто даже не обратил внимания на недоумка, демонстративно и прилюдно попирающего социалистическую этику. Впрочем, все закончилось очень быстро. Илья оторвался от бутылки, посмотрел на свет, сколько осталось, удовлетворенно хмыкнул и передал остатки мне. Я поспешно завершил процесс.
По пути домой, слегка раздосадованный, что позволил мальчишке втянуть себя в рискованную и не слишком чистоплотную авантюру, я, тем не менее, отметил про себя, что, во-первых, если его наблюдательность и изобретательность направить в нужное русло - этот юноша далеко пойдет, а во-вторых - на него можно положиться в критической ситуации - соображает быстро и изворотлив. Здесь еще уместно было бы вспомнить о разведке.
Но вернемся к тому дню, когда Илья облагодетельствовал меня двумя мешками мягкого, как облако, свежайшего, только что из печки, нележалого гипса. После третьей стопки продубленного звездного напитка мой юный приятель аккуратно, как невинную девушку, раздевая апельсин, вдруг спросил:
- А где последняя партия масок, что-то я не вижу? Реализовал уже? Почем, интересно?
Он имел ввиду шесть масок монгольских и греческих божков, тонированных смесью изумрудной зелени, умбры и бронзового порошка под патину. Если не рассматривать их уж совсем в упор, а на ковре над кроватью, например, то они вполне сошли бы за старинную замшелую бронзу.
Илья сидел спиной к окну. Его бордовые уши на фоне утреннего света были почти прозрачны. «Какой лопоухий. Как это я раньше не замечал», - подумал я и улыбнулся. Не поняв причины моей улыбки Илья расплылся в ответ, обнажив редкие крупные зубы.
- Нипочем, - сказал я. – Я их подарил.
- Что, все шесть?! – изумился он.
- Все шесть. И еще пару сотен, отлитых ранее, - закончил грустно и заскучал.
Илья не понял. Он смотрел растерянно на меня, продолжая улыбаться, и ждал объяснений. Наверное, подумал, что я шучу. Но в то утро, распивая коньяк на своей шестиметровой кухне, заставленной пирамидами неподъемных гипсовых форм, плитками парафина, бутылями с керосином, кистями, красками, губками, тряпками, проволокой, новопринесенными пыльными мешками и прочими атрибутами производства, в котором за два прошедших года я достиг определенных успехов – мне было не до шуток. Я, вдруг, подумал, что этот лопоухий мальчишка, лишенный многих комплексов и табу, повязавших меня, поможет, подскажет, вдохновит, доведет до логической точки, в конце концов, задуманное мной два года назад.
- Не выходит у меня с продажей. Друзьям, знакомым – не могу, сам понимаешь. А так… Где? Как? Не придумал. Вот и дарю всем, кому понравилось. Скоро в каждой московской квартире будут висеть мои шедевры, - усмехнулся грустно.
- М-да, здесь это сложно, - как-то неопределенно посочувствовал Илья и, к моему удивлению, закрыл тему.
Мы поговорили о последней выставке двадцати московских художников на Малой Грузинской, потом об Ольге: Илья переживал, т.к. последнее время в их отношениях образовалась трещинка, и я пошел традиционно провожать его до метро.
По дороге он был молчалив, все о чем-то размышлял и вяло реагировал на мои остроты. Я подумал - из-за Ольги. У метро остановились.
- Покурим, - предложил он. Затянулись. – Володь, я послезавтра уезжаю в Америку.
- С кем? – От растерянности я задал не самый удачный вопрос.
- С родителями. Насовсем.
Небольшой экскурс в историю. Под давлением мирового сообщества советское правительство приоткрыло небольшую калиточку в «железном занавесе». Правда, только для евреев и только в одну сторону - во вне. Мой коллега, работавший инженером в нашем НИИ, татарин, говорил по этому поводу следующее: « У нас в стране все народы равны. А они что, равнее других? Почему им – можно, а мне, татарину – нельзя? Не подумай, Володь, что я хочу уехать, мне это на *** не нужно, дело в принципе». Тем не менее «отщепенцев» клеймили в прессе, выгоняли с работы и требовали отступного: деньги, потраченные страной на бесплатное образование. Вопреки, а может быть, благодаря этой травле, евреи ринулись из страны. Как 3,5 тысячи лет тому назад из Египта. Порой приходилось слышать: «Ты знал такого-то? У него сын с семьей уехали. А самому строгача влепили по партийной линии за то, что не воспитал сынишку в духе, так сказать…». Назывались известные фамилии, которые потом исчезали с экранов и вымарывались из печати. Но все это было не так уж далеко, но и не рядом. А здесь, вдруг, вот он, «отщепенец», приволок мне с утра два мешка гипса, поплакался в жилетку о неразделенной любви, попил коньячку и стоит вот сейчас передо мной с отрешенным лицом, потягивает «Яву».
- А что, вдруг, так? – спросил я осторожно.
- Не вдруг, Володь, я всю жизнь мечтал об этом.
Я не нашелся, что сказать, и опустил глаза, собираясь с мыслями.
- Я ненавижу эту вонючую страну со всем этим быдлом, - сказал он твердо.
Меня резануло. Я поднял глаза. Илья смотрел в сторону. По краям его рта обозначились то ли злые, то ли презрительные морщины, и я вдруг вспомнил рассказ девушки про помидоры и «сиськи».
- Я не совсем понял… Впрочем, от быдла я тоже не в восторге. Но… что же ты еще так люто ненавидишь? – спросил я, еле сдерживаясь, и почувствовал, как краска обиды, может быть, даже боли, заливает мне лицо.
- Все, - коротко ответил он.
Я хотел спросить, распаляясь, мол, что, и Ольгу? И меня тоже? Но он вдруг осторожно взял меня за локоть и быстро заговорил:
- Володь, я хочу видеть тебя на проводах, там никого больше не будет, даже Ольги, только родственники, а с Ольгой я попрощаюсь завтра, пожалуйста, очень тебя прошу, приходи. Послезавтра в 12 часов.
Он дал мне адрес, и я в смятенных чувствах вернулся домой.
Ах, как неприятно. Это его неожиданное признание – уезжаю насовсем, а главное – ненавижу. Что ты ненавидишь? Все. Сколько мы были знакомы? Несколько месяцев. «Хочу тебя видеть на проводах. Там никого больше не будет, даже Ольги. Только родственники.» Какая путаница в мозгах! Знал ли я, что он ко мне сильно привязан? Конечно. Догадывался. Эти его визиты под надуманными предлогами. Мешки с гипсом, опять же. И всегда один на один. Никогда не принимал участия в пьянках или бардаках. «Ой, извини, у тебя гости». «Да ладно, что за церемонии, - пьяно скалился я, втаскивая его в квартиру. «Нет, нет, - упирался он, - я только на секунду хотел, а так мне надо туда-то и туда-то». И убегал.
Этой его привязанности я как-то даже дал название: синдром старшего брата. Впрочем, его семейного положения я не знал. Как-то не приходило в голову спросить про родителей или братьев-сестер. Уже позже, после его отъезда, я узнал от Ольги, что проживал он с матерью. У отца была другая семья.
Наверное, ему льстило, что со взрослым человеком, который старше его почти на 10 лет, можно на равных, за бутылкой вина, говорить на волнующие его, юношу, темы. И этот человек будет вникать, обдумывать, советовать. С ним даже можно поспорить, и он никогда не высмеет и не укорит летами. Больше того, он, юноша, смог помочь ему, этому человеку, образованному, с обширными связями (мне мнилось, что именно таким он меня представляет) в приобретении дефицитного гипса. Вот никто не смог, а он сумел. Лестно.
Мы никогда не говорили о политике. О книгах – да. О женщинах. О живописи. Третьяковку он не любил, но восхищался Пушкинским, импрессионистами. Я в чем-то соглашался, что-то оспаривал. Интересовался НЛО и снежным человеком. Приносил какие-то подпольные распечатки на эту тему, которые в то время казались мне, скептику и атеисту, совсем уж бредовыми.
«Я ненавижу эту вонючую страну со всем этим быдлом». Ах, как меня это задело. Можно ненавидеть правительство, политику, еще что-то, но есть вещи, которые ненавидеть нельзя по определению. Если ты нормален! Тогда, почти 30 лет тому назад, я был убежден в этом, а неожиданную откровенность Ильи расценил как патологический выпад редкого одиночки. «Еврей, - думал я. –Наверное, в детстве дворовые дебилы дразнили его жидом и унижали всячески. Вот он и озлобился. И заболел ненавистью.
На следующий день на работе меня уведомили, что завтра приедет один заслуженный старикан из нашего филиала по поводу моей будущей диссертации, и проводы Ильи оказались под большим вопросом. Конечно, если поднапрячься, я бы мог что-то придумать, чтобы освободить себя на этот день. Тупо набить температуру в поликлинике, в конце концов. Но так ли я страстно желал проводить его в «последний путь»? Там будут его интеллигентные родственники с разговорами, от которых меня будет тошнить, - думал я, - и на которые я обязан буду не реагировать, чтобы не испортить мероприятие. Положение из малоприятных. Но это с одной стороны. А с другой… «Пожалуйста, очень тебя прошу, приходи», - последние его слова ко мне. Надо было сделать над собой усилие и принять решение. Ни то, ни другое я не сделал и, в результате, на проводы не поехал, о чем впоследствии очень сожалел и мучился совестью. Ведь, по сути, я отказал подсудимому в последнем слове.
Шли годы. Плясунья-девчонка стала моей женой, а потом и бабушкой моей пока единственной внучки. Ольга жила в другом городе, но когда приезжала в Москву по делам – останавливалась у нас. С Ильей переписывалась несколько лет. Он звал ее в Америку, писал, что поселился на Аляске, много работает. Рисует, что хочет и как хочет, чего бы в Советском Союзе ему не позволили. В общем, свободный мир пришелся ему по душе, и он ни о чем не жалеет.
Но и позже, когда переписка с Ольгой захлебнулась временем, мы с однокашниками моей жены или с той же Ольгой часто вспоминали Илью, гадали, как он там. Я в который раз рассказывал историю про гипс или как мы прилюдно глушили из горла портвейн на переходе через Новослободскую улицу. Или как он испугался, что съел отбивную из человечины.
Весной 2006 года Ольга приехала в Москву на открытие художественной выставки, где выставлялись и ее работы. Сорокасемилетняя, обремененная третьим браком, располневшая женщина. Мы не виделись 4 года. После подробного рассказа о своем муже, детях, внуках, работе (мало заказов, может быть здесь в Москве удастся что-то продать), она вдруг вспомнила:
- Да! Только не падайте, Илья Громан в Москве.
- Вот это да! И давно?
- Уже года три как. Маг и волшебник, - засмеялась она. – Да видели, небось, рекламу. Во всех газетах тут у вас красуется.
Я сразу вспомнил: «Академик белой и черной магии… Илья Громан.» Но мне и в голову не могло придти, что это тот самый мальчик, с которым я… с которым мы… Вот черт!
Я нацепил очки и поспешил в прихожую, где на журнальном столике потихоньку вырастала стопка прочитанных газет на случай ремонта. Тем временем из кухни доносилось:
- Да не он это, однофамилец, - возражала моя жена.
- Уверяю тебя – он, - настаивала Ольга. – приехал сюда года три тому назад и остановился на отцовской квартире. Он ведь с матерью уехал, отец здесь оставался. Снял помещение под офис и стал везде рекламу печатать. И никому не позвонил. Слышишь? Ни-ко-му! – Ольга водила пальцем перед своим носом.
- Ну, уж если тебе не позвонил, значит действительно, никому. А как ты узнала?
- У него была Н. из параллельной группы, помнишь? Потом мне написала.
Тем временем я нашел нужную рекламу с маленькой фотографией в верхнем левом углу, отнес ее на кухню, и мы все втроем сгрудились над газетой.
- Совсем не похож, - говорила моя жена, - лысый и… хотя, если Н. была у него…
- Уверяю тебя – он. На последней фотографии из Америки у него уже были вот такие залысины. – Ольга показала, какие.
С фотографии сверлил меня взглядом исподлобья лысый полнощекий мужик лет пятидесяти. И однозначно сказать, возможно ли перевоплощение, хотя бы даже и за тридцать лет, худенького кудрявого мальчика в этакого-то «мага» - я не мог. Разве что только с помощью магии. При фотографии был такой текст:
ИЛЬЯ ГРОМАН
Академик белой и черной магии
Маг-профессионал
Приворот и привязка любимого человека НАВСЕГДА
Провожу самый мощный и быстродействующий метод
Любовной магии СЕКСУАЛЬНАЯ ПРИВЯЗКА, позволяющий
РАЗ и НАВСЕГДА сделать вас единственным для близкого человека
И избавить от измен. Результат – один день.
Устранение любовницы вашего мужа.
Оказываю помощь при КРИЗИСЕ ВОЗРАСТА (мужу от 30 до 45 лет)
Работаю методами «ВОЗДЕЙСТВИЕ НА ПОДСОЗНАНИЕ» и «ВУДУ» до
Полного решения ваших проблем.
Окажу быструю помощь ЗАКЛЮЧЕННОМУ и корректирую ход дела в суде.
Эксклюзивный метод работы с людьми НЕТРАДИЦИОННОЙ СЕКСУАЛЬНОЙ ОРИЕНТАЦИИ (индивидуальный подход).
Открываю максимальную возможность успеха в БИЗНЕСЕ и ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ и
Устанавливаю ПЕРСОНАЛЬНЫЙ КОД НА УДАЧУ.
Окажу ЛЮБЫЕ воздействия на НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЕЙ.
УСТАНАВЛИВАЮ АБСОЛЮТНУЮ ЗЕРКАЛЬНУЮ ЗАЩИТУ.
Быстро помогу тем, кто потерял надежду и обжегся на МАГАХ-ШАЛЛАТАНАХ.
100% результат.
- Не хочешь к нему сходить? – спросил я Ольгу.
Она грустно покачала головой и глубокомысленно изрекла:
- Никогда не надо возвращаться туда, где тебе когда-то было хорошо.
Я снова вышел в коридор, посмотрелся в зеркало и готов был поклясться, что за 30 лет совершенно не изменился. Такой же мачо, только с усами и седой. Я убрал волосы со лба и загородил их ладонью, смоделировав лысину. Да нет, все равно узнаваем. И тут до меня дошло: я совершенно забыл за 30 лет, каким Илья был в деталях, так сказать. Только общие контуры: рост, экстерьер, редкие зубы, кудри. Ольге, конечно, виднее.
Мне вдруг стало легко-легко. Как будто свалился с горба груз, много лет давивший на плечи. Так бывает, когда публично проиграв в каком-то важном споре, вдруг узнаешь, что в итоге прав все-таки оказался ты. Улыбнувшись зеркалу, я позвал:
- Оль, как ты думаешь, почему он вернулся сюда не с полотнами и проектами, сотворенными в свободной стране, а с такой вот примитивной херней?
- Он жил на Аляске, - робко начала Ольга, - а там индейцы и шаманы. Может быть он от них и научился этому. – Она кивнула на рекламу и наивно округлила глаза.
- Тебе самой не смешно? – спросил я.
- Смешно, - ответила Ольга, грустно вздохнула и добавила: он всегда был немножко авантюристом.
- Перестаньте, - встряла моя жена, - просто это сейчас наиболее прибыльное дело у нас, доверчивых. Американцы бы ему бока-то намяли!
-Оль, снова позвал я. - Почему он вернулся в страну, в которой ненавидел "все"?
-Володь, я тебя умоляю, ему было 18 лет. Никого он не ненавидел. Это окружение: его мать и прочие. Ты прям как маленький.
-Слушай, - не унимался я, - может быть и американцев он посчитал "быдлом"?
-Вов, сходи и спроси его сам. Достал.
Вопросов больше, чем ответов.
Когда Илья уехал, я в мыслях своих часто спорил с ним, пытался отчаянно доказать нечто, жалел, что об этом мы не договорили, а об этом не говорили вовсе. Впоследствии, вспоминая наши виртуальные споры, я вдруг обнаруживал в некоторых местах его виртуальную правоту. Время меняет многое. Убеждения тоже. Думаю, и он не застрахован от этого. Если приехал.
-Оль, сегодня поздно. А завтра схожу к нему и расспрошу обо всем. Приду пьяный, девчонки, не обессудьте!