В отпуске

 (Отрывок из романа "Елена")

Елена оканчивала школу ещё при советской власти в Краснокубанске –районном центре Краснодарского края. В те времена руководители районного масштаба, всеми правдами и неправдами, добивались присвоения сельским поселениям статуса города – это не просто меняло соотношение городского и сельского населения, но влияло на нормы снабжения и потребления, расширяло возможности бюджетного финансирования, придавало большую значимость номенклатуре. И, самое главное, от этого зависела зарплата представителей местной власти. Почти все районные центры по статистике относились к городам, хотя, по своей сути, оставались станицами или селами. Ни коммунальные услуги, ни благоустройство не приближались и близко к тому уровню, который имело население исторически формировавшихся промышленных городов. Материальная и экономическая база преобразованных сельских поселений не менялась, как и привычный, давным-давно, сложившийся деревенский уклад жизни.

 Таков и административный центр Краснокубанского района – прилепившаяся к реке вчерашняя станица со всем обязательным городским набором– железнодорожной станцией, универмагом, почтамтом, парком, кафе-рестораном и баней. Предмет особой гордости местных жителей–городской автобусный маршрут. И не важно, что в расписаниях скорых поездов остановка «Краснокубанск» даже не значится, по парку с чахлой растительностью бродят коровы, баня уже как год закрыта на ремонт, а маршрутный автобус совершает один-два рейса в сутки. Зато неопровержимыми признаками городской принадлежности служат многочисленные вывески на домах и хатах, образующих центральную улицу: «Горпищеторг», «Гортоп», «Горэлектросеть»…

Елена приехала на Кубань к бабушке, матери отца, два года назад. Бабка Варвара, толстая, но крепкая не по годам старуха, с маленькими глазками, вздёрнутым носом и всегда недовольно поджатыми губами, постоянно ворчала и жаловалась на свою немочность. Жила она в старом, но добротном кирпичном доме вместе с дочерью, Елениной тёткой. Тётке было далеко за шестьдесят, замужем она не была, детей не имела и сразу потребовала, чтобы племянница называла её по-родственному, просто Верой. Прямая и высокая, как палка, одетая всегда во что-то чёрное, с тёмным неулыбчивым лицом, она сохранила остатки какого-то загадочного для деревенской женщины лоска. Когда-то, в незапамятные годы, она работала в райкоме комсомола, потом в отделе статистики райисполкома и считала себя опытным управленческим работником. Но теперь образ жизни вела замкнутый, как и мать, с соседями не общалась, в гости не ходила и к себе никого не приглашала.

 Тем не менее, тётка Вера выписывала районную газетёнку и оттого была в курсе местных новостей, читала о вопиющих недостатки и знала, отчего они, – конечно же, из-за бестолковости нынешних работников аппарата. Когда бывала в настроении, разъясняла матери политическую линию партии, горисполкома и его председателя товарища Кузюкина. Хозяйка дома любила слушать о творящихся безобразиях и, почём свет, ругала советскую власть. Эти «политинформации», да работа в саду и огороде, как-то объединяли двух старух. Во всем остальном они плохо уживались вместе: упрекали друг друга в неаккуратности, лености и расточительности, часто ссорились, подолгу таили обиду и иногда даже совсем не разговаривали.

 С появлением Елены, окончившей восьмилетку где-то в глухомани, монашеская жизнь старых женщин наполнилась новым смыслом, настолько овладевший их сознанием, что даже ссоры между ними ушли куда-то на второй план. Они прониклись высокой ответственностью за воспитание ребёнка и, как бы соревнуясь между собой, наперебой взялись поучать, выговаривать и наставлять Елену. Особенно ей доставалось за одежду, которую она привезла с собой – то бесстыдно короткая, то уродливо длинная, то вызывающе яркая. Уже через три дня эти нотации стали невыносимыми, а через неделю Елена, что называется, взвыла. Про себя она окрестила бабку «Каркушей», а тётку «Мальвиной» и, не выдержав однажды занудных нравоучений, пригрозила «сказочным персонажам» отправить телеграмму родителям. Престарелые родственницы скандала не хотели, тем более, что на содержание девочки получили очень приличные, а по станичным меркам, баснословные деньги. Волей–неволей пришлось Каркуше и Мальвине педагогические опыты прекратить, хотя изменить укоренившимся привычкам обвинять всех и вся во всех смертных грехах, они были не в силах. Елена, понимая безвыходность своего положения, сильно обострять отношения тоже не стала и между родственницами установилось относительное согласие.

 Всё же Елена очень скучала по родительскому дому. И отец, и мать работали в геологии, за свою жизнь сменили десятки мест работы и исколесили всю страну – от Карпат и до Курил. В последние годы трудились в условиях бедного кислородом и щедрого на немыслимые морозы Заполярья, отчего и решили уберечь дочь, отправив её в тёплые и витаминные места. Профессиональной принадлежностью к кочевому племени «геологов-романтиков», как принято было писать в газетах, гордились, а вот к степенной семейной жизни приспособлены были плохо – денег не копили и о будущем не очень – то задумывались. Смысл жизни видели в том, чтобы, заработав многомесячный отпуск, превратить его в праздник. Обещали детям Чёрное море и поездки в большие города, где есть цирки, зоопарки, театры. С такими планами и ехали на Юг.

Первым делом совершали длительный вояж по своим родственникам и давним знакомым, которые жили на Кубани. Родственников, собственно, было немного – мать и старшая сестра отца. Но обычно гостили у бабушки Наташи, в городе Кропоткине. Когда – то, в молодости, сразу после свадьбы, отец с матерью работали там на стройке и снимали комнату в маленькой хатенке у бездетной одинокой женщины. Так случилось, что мать отца тогда не приняла невестку, а самостоятельность сына в выборе жены восприняла, как личное оскорбление. Пришлось молодоженам искать пристанища на стороне. И прожили они у тети Наташи больше трех лет. Потом, когда родился первый ребенок, стали звать тетю Наташу бабушкой. А дети и считали её своей настоящей бабушкой. За годы совместной жизни сблизились и жили, как одна семья – даже деньги перестали платить за квартиру. Отдавали бабе Наташе всю зарплату, а она и распределяла её вместе со своей пенсией на общие нужды. И соседи, и знакомые считали их одной дружной семьей. Но, по мере прибавления семейства, жить становилось всё трудней и, в поисках заработка, завербовался отец на шахту Воргашорскую. Вслед за собой потащил в Воркуту жену и детей. А там, отработав положенный по контракту срок, перешел в геологическую партию. И геологоразведка навсегда определила судьбу всей семьи.

 Оставшись в обществе нудных старух - Каркуши и Мальвины, Елена с нетерпением ждала, когда, наконец, приедут родители. Обычно в отпуск они ездили через год. Два-три дня проводили в Краснокубанске, одаривали бабку и тетку Веру гостинцами, вечером пили чай во дворе из самовара, демонстрировали сами себе семейный лад и согласие. Но долго там не задерживались и, с радостью, как к себе домой, спешили уехать в Кропоткин, в родную хатенку бабы Наташи.
По обычаю, стол накрывали в саду, под натянутым брезентом,- приглашали всех соседей и знакомых. Закупали лучшие и дорогие продукты, коньяки, марочные вина. И начинались бесконечные застолья и рассказы «успешных» и повидавших мир людей. Нескрываемое бахвальство отца, наивное и ехидное лукавство «бесхитростных» станичников, готовых ради дармового угощения восхищаться богатством и щедростью дорогих гостей, раздражало Елену.

 Она ненавидела ежедневные разговоры о том, кто и как живет, какие деньги зарабатывает, кто и чего достиг - ей хотелось домой, на Север, к друзьям и подругам, в привычную и понятную обстановку. Во время многомесячного отпуска она скучала; желания сблизиться с фактически незнакомыми ей людьми, считающимися родственниками, не имела. Порой ей становилось стыдно за купеческие замашки родителей, желающих почета и уважения. Наизусть знала она и откровения веселого, подвыпившего отца:

- Ну, мы, по северным меркам, может, и не очень большие деньги имеем, но нам хватает. Я, как никак, буровой мастер, а это главный человек в геологии. Мать, конечно, меньше получает – у них в бухгалтерии только северные надбавки, но мы почти двадцать лет на Севере, все возможные доплаты уже заработали. Отпускных получаем столько, что на машину сразу хватит. Но нам важнее своих повидать, детей свежими фруктами подкормить. Да и, слава богу, дочерей вырастили, образование дали. Старшая дочь конструктор на заводе в Дружковке, это на Украине, замужем, двое детей, квартиру имеет. Все чин чином, как у людей. Семья хорошая, живут, не бедствуют. Здесь побудем ещё немного, может, к ним поедем. Вот, Елена ещё осталась. Поднимем и её, мы пока в силах, на здоровье не жалуемся. Если бы я по молодости не подался на Севера, так до сих пор бы коровам хвосты крутил, да в навозе копался. Отец на фронте погиб и кем я был? Так, безотцовщина. А я техникум заочно закончил, инженером по технике безопасности работал, председателем разведкома - профсоюза, по-вашему, был.
- А чего же мастером теперь? Выгнали, что–ли с разведчиков?
- Дура деревенская, буровая – это главное производство в геологии. Там и работа настоящая для мужика, и зарплата, что надо, и почести. У меня грамота от Министерства имеется и вот часы, – лично Министр подарил, с надписью.
- Чего же это, министр к тебе специально из Москвы приезжал?
- Не Министр приезжал, а меня на слет передовиков в Москву командировали. А с заместителем министра Васильевым Александром Васильевичем я лично знаком. На одном приеме в Магадане, вот как сейчас с тобой, водку пили.

Разговоры разговорами, а поехать на море или навестить старшую дочь, как-то всё было недосуг. Время отпуска проходило не бесследно – место коньяка на столах занимала водка, а затем самогон, который покупали у соседки бабы Дуни по рублю за бутылку. Баба Дуня от денег зачастую отказывалась и сама с удовольствием присоединялась к честной компании: выпив рюмочку- другую, запевала какую – нибудь казачью песню. Песен она знала много, да и голос её, несмотря на приличный возраст, звучал ещё очень как хорошо. Находились и вторые голоса, и подголоски, – выползал из хаты на больных ногах муж бабы Дуни, бывший красный конник, дед Захар с видавшим виды бубном, - и вот уже гремит плясовая, а подвыпившие гости с посвистом, притопывая каблуками, выходят в круг. Плясовая песня сменяется походной, походная – любовной. Меняется настроение, забываются обиды и мелкие невзгоды и, сидящие за столом, становятся близкими и добрыми, связанными давним знакомством и почти родственными отношениями, людьми. Солнце скрывается за крышами и деревьями, в закатном небе появляется первая звезда и легкий ветерок шелестит листвой. Только такие вечера и нравились Елене, – она выпивала домашнего вина, в чем родители препятствий ей не чинили, тихонько подпевала, чтобы не испортить песню и, с удовольствием плясала, когда мужчины, разыгрывая из себя женихов, шутливо приглашали её на танец.

Не обходилось, однако, и без обид. Очень скоро заканчивались отпускные деньги, и оставалась только необходимая на обратную дорогу сумма. Прекращались застолья и угощения, дорогие соседи охладевали к гостям, дальнейшие отношения становилось вдруг тягостными для всех. Родители обижались, доходило иногда до того, что гости и хозяева почти переставали разговаривать друг с другом. Не лучше была обстановка и в доме отцовой матери. Старухи брюзжали по поводу транжирства, винили во всех грехах невестку, изображали смиренную обиду из-за невнимательного к ним отношения самых родных для них людей, упрекали сына и брата бедностью его подарков.

И тогда уезжали гости раньше запланированного срока, расставались холодно, зарекались приезжать ещё когда – нибудь. Но проходило время, плохое забывалось, и следующая поездка в отпуск проходила строго по такому же, будто раз и навсегда, установленному сценарию.