Эпистола 3 Джаз

Трубач был хорош, но его труба… она была преступницей!
Она все тянула и тянула из меня какую-то важную жилу.
Во мне все сопротивлялось этому движению жизненной силы из моего нутра наружу.

Но труба настаивала, она продолжала тянуть, и тянуть, и тянуть.

И жила поддалась, она вытянулась на то расстояние, которое позволяло не прерывать связи со мной и трубой.
Но продержалась она недолго.

Жила лопнула, касание прервалось, жизнь из меня ушла – она тянулась и тянулась к трубе, льнула к ней, наполняя её новым звуком.

Звук ширился, рос, менялся, обрастая огоньками, цветными бликами, водяными блестками. В нем мелькал шепот и гром, шелест и вой, звон разбитой чашки и вкрадчивость джунглей тигра.

Труба обрадовалась своей победе надо мной, она так старалась освободить звук жизни из моего плена и вот, наконец-то, ей это удалось. Она вырвала его из моей утробы и, торжествуя, повела его за собой.

Рыдание и рык, писк и шорох – труба хрипела и лаяла, ворчала, хохотала и шалила, издевалась и язвила, подтрунивала и ликовала, выла и стенала над тем, как она расправилась со мной.