Легенды Женщины
Дорога удивленно шуршала под колесами машины. Да была ли это дорога? Так, широкая тропа. Ее давно никто не тревожил, и травы уже считали своей вотчиной эту пока еще лысоватую смесь глины, песка и мелких камешков. Слева, под обрывом, жило море, справа уходили в горы сосны. Травы, повинуясь ветру, кланялись то воде, то лесу, а теперь оказались потрясенно распластанными под внезапным нашествием стремительной махины.
На сером, с блестящими прожилками утесе стоял дом. Точнее, утес служил гигантским балконом или смотровой площадкой странно вытянутого одноэтажного дома. Дом был обшит деревом и выкрашен в белый цвет, крыша казалось, была взята из сказки – темно-красная черепица и позеленевший от времени флюгер. Флюгер, как и положено, скрипел, только вот что было флюгером? Нечто горизонтальное, изогнутое симметрично, своими очертаниями напоминало и крылья летящей птицы, и лук поверженного воина, и насаженные на шест бараньи рога. Может быть, целью этого флюгера было не столько определение направления ветра, сколько устрашение какого-нибудь врага, но тогда несколько озадачивало его месторасположение. Флюгер выглядел бы гораздо эффектнее, если бы его поместили на том конце крыши, что ближе к морю. Что может быть таинственнее непонятного замшелого символа, скрежещущего на фоне бескрайнего неба или раздирающей это же небо грозы? Но флюгер торчал прямехонько над выходом, может быть, и гармонируя с темной дубовой дверью, однако верхушки одичавших яблонь пробирались к нему с одной стороны, а с другой – плотно скрывала от воров высокая башня, сложенная из грубых камней. Башня была узкая, с какими-то зловещими бойницами и, несмотря на грозный вид, все-таки нелепая рядом с белым домом. Как будто два архитектора начали одновременно строительство своей мечты: один – средневековый замок, другой – идиллический сельский пейзаж; затем столкнулись у куста роз, да так все и бросили. Садовник тоже, видно, был из их компании – хаотично разбил клумбы с маргаритками, тут же воткнул вишни, потом заметил, что хвойные деревья и не думают отступать, наспех соорудил живую изгородь из кустов, обвил плющом окна и махнул рукой на дальнейшее усовершенствование участка. Цепь кустов разрывали два чугунных столба, на которых крепились ажурные чугунные же ворота. Свежий вьюн карабкался не только по хитросплетениям узора, но и по засохшим плетням своих предшественников. Ворота были отворены. И именно у них заканчивалась широкая тропа и начиналась мраморная дорожка, ведущая к входу в дом. Здесь и остановилась машина.
Ирма выскочила первой, вскинула руки и закричала:
- Ах, как пахнет морем!
Ветер обхватил ее оголившуюся талию, она начала торопливо стягивать с себя свитер, зацепилась воротом за искрящуюся сережку, запуталась, и начала отчаянно ругаться: «черт, черт, черт!» Нина сидела в машине, где пахло сигаретным дымом, курицей и салатами, купленными в ресторане. Ее лицо оказалось на уровне маминого живота, и она не могла отвести взгляд от сверкающей кривой штуки, проткнувшей мамин пупок. Не то, чтобы это зрелище было отталкивающим, но, возможно, без этого, отбрасывающего искры камня, борьба за молодость была бы менее заметной. Битву вели, с одной стороны, солярий, диета, массаж и крема. С другой стороны – годы. Увы. Усмешка тела сконцентрировалась вокруг серебряного полумесяца с фианитовой каплей, казалось, тело не радуется желанию хозяйки следить за собой, а втихаря мстит своей обладательнице за неприятие прожитого. Впрочем, как думала Нина; Ирма же, наконец, справилась с белым пушистым облаком и осталась в бирюзовом топике. Кто-то когда-то сказал, что у нее удивительные бирюзовые глаза и с тех пор этот цвет всегда присутствовал в какой-нибудь детали ее туалета.
- Свежо! – сказала она. – Но свежий воздух полезен для кожи!
«Не плохо бы тогда смыть тональный крем с лица и пудру с шеи», подумала Нина, и тут же ей стало противно. Что же это такое? Почему любое мамино слово и движение вызывает раздражение, которое тошнотой подступило к самому горлу? Наверное, этому есть объяснение. Долгий путь, а Нину всегда укачивает в машине. Богемная мамина трескотня, но Нина знает все эти сплетни не хуже нее. Главная причина, скорее всего, крылась в неожиданной просьбе бабушки отметить день рождения Нины в ее, бабушкином, доме на утесе. Бог знает сколько лет они не собирались втроем ни на какие праздники. А в это Рождество вообще обменялись подарками по почте. От встреч бабушка укрывалась за болезнями и страхом поездки в город; у мамы были бесконечные прямые радиоэфиры со знаменитостями, потом банкеты в честь эфиров и знаменитостей, потом эфиры о банкетах со знаменитостями и т.д. и т.п.
Нина была журналисткой, иногда пересекалась с мамой на вечеринках, чего Ира терпеть не могла. Понять ее можно – Ирма была звездой, но редкие звезды любят конкурирующих особей в виде взрослых дочерей, да к тому же при домочадцах не очень-то удобно интриговать, флиртовать и куролесить. Нину угнетал другой, тоже достаточно стандартный, набор проблем родственных взаимоотношений. Во-первых, она была всего лишь «дочерью знаменитой Ирмы», во-вторых, она была посредственной журналисткой, хотя, быть может, статьи ее приобрели бы некоторую пикантность, позволь она себе писать о похождениях матери и прочих тайнах городской телерадиожизни. Но она себе этого не позволяла. А в-третьих, она была толще матери на двадцать килограммов и уже год не встречалась ни с одним мужчиной. Хоть и приходилось врать, что с личной жизнью все в порядке. С каким-то мифическим мужчиной она встречала «почтовое» Рождество (напилась коньяка и уснула под бой часов в своей пустой квартире), собиралась с ним же отметить и свое двадцатисемилетие (место коньяка в баре заняла водка), как тут возникла Лидия в виде письма с просьбой-требованием прибыть на праздник к ней. Недоумевающая Нина позвонила матери, та отнеслась к сообщению сперва весьма равнодушно, но потом перезвонила сама и уточнила – приглашаются они обе или только Нина? Нина перечитала исцарапанный старушечьим почерком листок и обнаружила, что Ирма там вообще не упоминается, хоть и много накручено вокруг фамильных ценностей, родового гнезда и содружества поколений. Ирма немного помолчала; брякнула какую-то новость про чью-то ориентацию и воодушевлено поставила Нину перед фактом, что к Лидии они поедут вместе. Во-первых, потому что у Нины нет машины (а зачем унижаться и просить кого-то об одолжении? Разве что Нинин друг? Он в командировке? Тем более!); во-вторых, какая замечательная идея – собраться всем вместе в этот радостный день (безусловно, бабушка именно это и имела в виду в своем письме!). К тому же давненько они не выезжали на побережье, пока еще тепло можно позагорать и покупаться, а свежий воздух так полезен для кожи!
Нина вздрогнула, вышла из машины и расправила затекшую спину. Ирма уже открыла багажник и вытаскивала упакованную в пластик еду. Нина смотрела на ее плечи, покрытые то ли веснушками, то ли пигментными пятнами и думала, что пошлее – хвастаться любовником, что годится тебе в сыновья или злорадно отмечать, что твоя кожа хоть и раздута салом, а все-таки красивее, чем у матери…
Она поправила задравшийся джемпер и подошла к матери.
- Может, зря мы купили еду в ресторане? – сказала она. – Вдруг бабушка наготовила все сама?
- Кто? Лидия? – Ирма рассыпалась знаменитым хрустальным смехом. – Да черта с два! Она вообще умеет готовить только сырный пирог. И то не помню когда это было в последний раз. Держи цыпленка.
- Для меня вообще остается загадкой, откуда она здесь берет продукты, - задумчиво сказала Нина, принимая очередной пакет. – Вокруг ни души, сама не выходит…
- Не знаю, - пожала плечами Ирма и захлопнула багажник, - раньше отец возил продукты из какой-то деревни или города, а как он умер – не знаю, как-то не заходил разговор.
Нина промолчала и направилась к воротам. Ирма обогнала ее и легко проскользнула во двор. Нина зацепилась пакетом за ветку куста, раздался треск полиэтилена, выпала коробка с пирожным, Нина нагнулась и ударилась лбом о чугунную створку. «Господи», прошептала она, «ну почему я, как вьючная лошадь должна все всегда тащить сама?» Она подняла пирожное, распрямилась и испугалась, что мать увидит набежавшие на глаза слезы. Но Ирма уже шагнула внутрь дома и крикнула:
- Мама! Бабуля! А вот и мы!
Поникшие рога флюгера скрипнули, пахнуло морем, зашумели сосны, и Нине пришлось поставить пакеты на землю, чтобы открыть захлопнувшуюся перед ее носом дверь.
***
Полумрак и едва уловимый запах роз окутали Нину, когда она оказалась в прихожей. Она замерла, даже не пытаясь отогнать воспоминания, нахлынувшие неясными картинами. Молчаливый дед, занятый только розами – от саженцев до варенья из лепестков. Еще он очень любил засушивать особо крупные экземпляры, и огромные букеты сухоцвета стояли в двух напольных вазах в этой прихожей. Стояли всегда, даже после его смерти. Но сегодня фарфоровые вазы угрюмо зияли своей чернеющей пустотой. На обеих стенах, друг против друга, висели большие овальные зеркала с гипсовыми амурами, выкрашенными под бронзу. Нина помнила с детства неприятное чувство, как будто за тобой кто-то следит – как ни повернешься – все время видишь себя и все время ловишь чей-то взгляд. Пусть даже свои, все равно не приятно. Нина подняла глаза и посмотрела на свое отражение. Сплошное белое пятно, только волосы черным капюшоном, покрывают голову и плечи, лихорадочно и нехорошо блестят глаза, губы кривятся затаившимся сопротивлением. «Ужас», подумала Нина, «все-таки мне не нужно носить белое. Гора какая-то. А что с лицом? Все злилось и злилось, на всех и вся. На маму, что она худее, на бабушку, что заставила сюда приехать. Десять лет не виделись, передавали приветы через маму, и вдруг такая любовь…» Внимание Нины внезапно переключилось на большую вешалку из мореного дуба, которая всегда казалась Нине суровым дворецким из книг о далеком прошлом. Странно, никто никогда не обижал Нину в этом доме, но вешалка, именно вешалка, почему-то многозначительно намекала Нине на неуместность ее пребывания здесь. Может, это казалось потому, что крючья для одежды находились очень высоко, и Нине было трудно вешать самой курточку, а на помощь никто не приходил. Курточку Нина вешала на зонтик в подставке, но она все равно оказывалась на полу, а вот за это уже влетало от всех, кто оказывался поблизости.
Сегодня Нина могла бы свободно повесить в гардероб что угодно. Вот только вешать было нечего. Все-таки начало августа, тепло. Тут Нина увидела в углу гардероба сиротливо притулившийся плащ. Невозможно было понять, женский он или мужской. Он был старый. И очень трогательный, как сама старость. Нина вдруг улыбнулась, внутри стало горячо, и она почувствовала, что слезы вновь готовы отправиться в путешествие по ее лицу. Все-таки бабуля молодец, что собрала девичник. В двадцать семь лет уже хочется жить свободной от обид. А то, что мама в два раза тоньше – так какие проблемы? Пора браться за себя! Нина двинулась вглубь дома, бодро давая себе слово, что сегодня будет есть только овощной салат с белым куриным мясом, пирожное – к черту, а вот красного вина, пожалуй, можно будет себе позволить бокала два, оно ведь полусухое.
- Ее здесь нет, - растерянно сказала и ощутила тяжесть пакетов в руках.
- Нигде? – пробормотала она.
- Конечно, нигде! – раздраженно ответила Ирма.
Нина мысленно охватила весь дом. В прихожей, сразу за правым зеркалом была дверь, что вела на кухню. Современная кухня, со всеми атрибутами цивилизации. Разве что, тесноватая, не было возможности даже поставить столик с табуретами, чтобы выпить чашечку кофе, пока варится суп. Что ж, Нина все равно пила, правда, не кофе, а какао, опиралась на разделочный столик из окна. Дедушка приходил помешивать суп не очень часто, и можно было в спокойном одиночестве смотреть на сосны и слушать птиц. Моря на кухне слышно не было. Нине почему-то нравилось это пограничное состояние, когда позади тебя электричество, газ, водопровод, а впереди – нетронутый лес, непуганые птицы, безмятежный воздух. А еще ты знаешь, что рядом дышит море… но спрятаться на кухне было негде…
Прямо за прихожей находилась гостиная. Здесь было все наоборот. Стена, обращенная к лесу, была глухой. А если бы и были окна, все равно они оказались бы замурованными каменной кладкой башни, прижатой вплотную к дому. В левой стене было два довольно больших окна. Если преодолеть преграды в виде тяжелых малиновых штор, дребезжащих в раме стекол и жестких веток запущенного кустарника, можно было увидеть песчаную отмель внизу обрыва, пенящиеся клочки волн, серо-зеленую равнину побережья и почему-то синие холмы с лесами вдалеке…Собственно, интерьер гостиной состоял из двух полукруглых диванов и стен, перед каждым – низенький стеклянный столик на гнутых металлических ножках, рядом – по торшеру, на потолке – две люстры из псевдохрусталя. Симметрию нарушали окна со шторами, но напротив них, как утешительные призы, висели две картины – одна с подсолнухом, другая с пионами. Натюрморты. Наверное. А может быть, чей-то портрет. Диван, торшеры, весь мир гостиной делила красная ковровая дорожка, что вела в золотистые двери с темно-коричневым стеклом. При гостях эту дверь закрывали на ключ, ведь за ней была спальня.
Спальня мало чем отличалась от гостиной. Только вместо диванов – кровати (бабушка спала у окна, ссылаясь на астму), и доминирующая плюшевость малиновых штор и обоев уступала здесь место сдержанным тонам гобелена. Удивительно, но коричневые розы на сером поле штор не выглядели пошло. Стена у дедушкиной кровати была затянута этим же полотном, и в центре был вбит гвоздь. Но гвоздь так и не стал опорой ни для картины, ни для чего другого. Нине всегда почему-то хотелось повесить здесь за хвост на веревочке крысу. Но, во-первых, она боялась крыс, во-вторых, не решилась бы ее здесь оставить, в-третьих, она вообще чувствовала себя очень неуютно в спальне – ей казалось грязным занятие бродить по чужой интимной территории. Но что делать? Ведь только пройдя через спальню можно было оказаться в кабинете; и только из кабинета можно было попасть на балкон утеса, где, наконец-то, тебя встречало море. В принципе, кабинет был единственным местом, где можно было уединиться, и Нину всегда поражал этот сквозной путь через весь дом. Как будто ничто не имело значения, кроме кабинета, балкона и моря. Может быть по этой причине, а может, по какой другой, но кабинет долгое время служил яблоком раздора между бабушкой и дедом. Именно там дед настойчиво пытался высушивать свои розы, но Лидия все-таки выселила его вместе с розами в башню, требуя пространства, столь необходимого ей для написания мемуаров. Написала она хоть строчку? Надо будет задать ей этот вопрос.
Нина машинально отнесла пакеты на кухню, открыла холодильник, рассеянно отметив неизменное наличие сыра и шоколада. Ирма ныла, что если бабуля отыщется, нужно будет немедленно перевезти ее в город.
- Что значит «если отыщется»? – сказала Нина и пошла сквозь комнаты. – Зачем драматизировать раньше времени. Но телефон бабушке все-таки установить не помешало бы.
Пыли как таковой в комнатах не было, но печать нежития была. Спальня была самой заброшенной, окна явно давно не открывались, воздух был старым и серым, как гобелен; кровати казались музейными экспонатами. И только шагнув в кабинет, Нина поняла, что бабушка жила именно здесь.
Кабинет казался круглым из-за того, что книжные стеллажи, идущие вдоль стен, представляли собой четыре полукруглые секции. Их разделяли входная дверь, дверь на балкон-площадку слева, затем две смыкались у изголовья современного, но выполненного в стиле ампир, дивана; последние полки находились между окном на правой стене (плющ не только плотно обвил нити вдоль стекла снаружи, но и как-то нахально свисал через форточку внутрь комнаты) и опять же дверью. Полки были уставлены всевозможными книгами, открытками, фотографиями и бессистемными безделушками. Нижние ярусы, точнее их широкие выступы, занимали свечи на подставках, а рядом с диваном еще стояла пепельница и чашка с блюдцем. Диван был разложен, заправлен шелковым светло-желтым бельем, покрывало откинуто, подушки смяты. Со стола у окна были убраны бумаги и пишущая машинка, и в маленькой вазочке стоял букетик диких гвоздик. На одном плетеном стуле лежала метелка для пыли, на другом – вязаный, кирпичного цвета жилет с оторочкой из лисьего меха. Бархатные шоколадные шторы были раздвинуты, и дневной свет рассеянно бродил по всем вышеозначенным предметам.
- Ты выходила на балкон? – спросила Нина. Ирма отрицательно помотала головой, и они одновременно направились к террасе, почти одновременно вышли, но вскрикнули как-то в разбой. Лидия сидела в кресле-качалке, укутанная в клетчатый плед, безжизненно свесив голову на грудь.
- Мама! – завопила Ирма и бросилась к ней. Нине стало страшно, и она нерешительно и как-то боком подошла к фигуре с шевелящимися на ветру короткими седыми кудрями.
- Господи, как ты меня испугала! – Ирма сидела на корточках перед старухой и держала ее руки в своих. Бабушка смотрела на нее немного бессмысленным и удивленным взглядом разбуженного человека, потом взор ее прояснился.
- Ирма!? – тихо то ли спросила, то ли осознала она. Потом она тревожно подняла глаза, увидела Нину и вцепилась в нее взглядом.
Пока Нина целовала бабушку, помогала ей выбраться из кресла и снимала плед, Ирма быстро, проглатывая то окончания, то целиком слова, говорила и о сырости, и о возрасте, и об испуге. Сюда уже вплелись переезд в город, проколотое колесо по дороге и, наконец, торжественная радость от соединения семьи. Бабушка, опираясь на трость и Нину, прошла в комнату, сняла лакированные туфли и легла поверх покрывала. На ней был черный брючный костюм, сквозь нейлоновые носки матово блеснули накрашенные ногти. Она взяла с полочки баночку с кремом, намазала руки, тщательно их растерла и закурила сигарету.
- Что за крем? – спросила Ирма, взяла баночку, открыла, понюхала и тоже намазала руки. Крем жирным пятном лег на кольца, и она досадно ругнулась. – Тьфу, надо было кольца снять… Мама, зачем ты куришь в постели? Знаешь, сколько так сгорело заживо?
- Так в основном сгорают алкоголики, - помолчав, ответила Лидия. Нина поймала себя на мысли, что, возможно, начала курить лишь для того, чтобы также красиво держать сигарету и говорить сквозь вуаль дыма таким же красивым, низким, хрипловатым голосом.
- Да уж не только алкоголики, - возразила Ирма и села у ног матери. – Всякое бывает. Особенно в таком возрасте. Вот и свечи, смотрю, жжешь. С электричеством все в порядке?
- С электричеством все в порядке, - сказала бабушка, не сводя глаз с Нины. Нине стало не по себе, она опустилась на стул, убрав метелку к жилетке.
Настроение у Нины испортилось. Нет, разумеется, не от воскрешения бабушки из вечного сна, а оттого, что улетучилось то мимолетное чувство радости от всепрощения и предвкушения праздника. Все стало каким-то напряженным и естественность мамы, когда она схватила бабушку за руки на балконе, сменилась игрой, как будто она вновь была у микрофона в студии. Вторя этим мыслям, бабушка, прервала рассказ мамы о том, что симпатичный ди-джей оказался голубым, вопросом:
- Ирма, как тебе удалось вырваться, у тебя же сегодня прямой эфир. Или изменилось расписание?
- М-м-м, - ошарашено замычала мама, - я подстраховалась, оставила парочку смонтированных интервью, спонсорские ролики идут тоже в записи, к тому же мы придумали фишку – в каждом часе принимать по три телефонных звонка, слушатели как бы могут попробовать себя в качестве соведущих. Я думаю, Гарик, мой партнер, справится, а завтра я уже вернусь… А ты слушаешь мои эфиры?
- Да, - ответила Лидия и зачем-то постучала пепельницей, - иначе, зачем ты подарила мне радиоприемник?
- Ну, - протянула мама, - так… Телевидение ты не любишь, я думала, что радио тебе все-таки ближе, но не ожидала, что ты будешь слушать меня…
- Ха, - ухмыльнулась бабушка, - странные рассуждения. Особенно если учесть, что ты ведешь утреннее шоу на радио, где когда-то работала я. В пятничном ночном ретро-шоу еще сохранились заставки и позывные, которые выдавал в эфир мой звукорежиссер.
- Но, - хмурилась Ирма, - почему ты раньше не говорила о моем шоу?
- А что о нем говорить, ответила бабушка и опять вперилась в Нину, та заерзала и положила метелку на стол.
- То есть ты считаешь, - металлическим голосом начала мама и Нине очень захотелось увидеть ее лицо, но та сидела к ней спиной. Прямой и жесткой спиной. – Ты считаешь, что шоу настолько бездарно, что о нем и говорить даже нечего?
- Ирма, ты ведешь его двадцать лет и начала не в подростковом возрасте. Меняются твои партнеры, меняются имена людей, чьи судьбы вы треплете в эфире. Но тот, кто слушает вас постоянно, понимает, что это – болото. Где не меняется ничего.
- Радио не слушают постоянно, - нервно процедила Ирма, и было видно, что она дергает бахрому покрывала. – Аудитория меняется каждые пятнадцать минут.
- Ты используешь микрофон, чтобы баловаться словами. А он – для того, чтобы тебя слышали и понимали. И чтобы ты потом понимала других.
- Чего же ты сбежала и от микрофона, и от понимания, и от других? – Ирма вскочила и подошла к балконной двери. Она смотрела на море, но Нина была уверена, что мать не видит сейчас ничего.
Зато Нина увидела как сверкнули бабушкины глаза и губы дернулись для слов, но внезапно раздался рокот волн, закричала чайка, солнце и без того пробиравшееся к горизонту, пугливо спряталось за тучу. Лидия сомкнула губы и разомкнула вновь.
- Я ушла, потому что мне перевалило за пятьдесят, - спокойно сказала бабушка. – Тебе сейчас уже пятьдесят четыре. Твой голос еще звонок, и все-таки в нем есть привкус старости. Сквозь маску девчонки иногда проглядывает лицо пожившей женщины. И это вселяет не философские рассуждения о многогранности твоей личности в частности и человеческой вообще, это вселяет страх. Как перед гробом.
- Тьфу ты, господи, - пробормотала Ирма, - уже до гробов добрались… Не думаю, что программный директор глупее других. Раз меня держат, значит, все в порядке.
- Программный директор - твой любовник? - невинно спросила бабушка.
- Уже нет, - отбила Ирма. – Мама, давай закончим этот разговор. Как будто нам поговорить больше не о чем.
- Просто я хотела сказать, что, выпав из обоймы, можно ведь в нее и не вернуться. Вдруг сегодня позвонит молодая женщина с красивым голосом, умом, да еще и актерским образованием. Вместе с ее шутками в сердце продюсера закрадутся сомнения на твой счет…
- Мама! – Ирма обернулась и нервно перебрала кольца на руках. – Сегодня, между прочим, у Нины день рождения!
- Кстати, - глаза бабушки опять засверкали, - а почему Нина не пробуется на радио? Голос роскошный, для вечера самое то.
- Еще чего! – Ирма уже почти кричала. Ребенку нечего делать в этом… В Этой… В гнезде… В гадюшнике… Любовники… Сплетни… Спесивые знаменитости…
- Ирма! – удивленно подняла тонкие брови бабушка. – Ты говоришь так, будто Нине пятнадцать и она всю жизнь провела на пасеке.
- Пасека – не пасека, но одного работника радио в семье вполне достаточно, - Ирма поменяла местами фарфоровую собачку и глиняный кувшинчик на полке. – Пойдут сравнения, Нина расстроится, возникнет холодок и отчуждение…
- Что-то ты об этом не слишком беспокоилась, когда умоляла меня пристроить тебя на мое радио, - бабушка тяжело смотрела Ирме прямо в глаза.
- Ну, я же справилась, - сказала Ирма и отвернулась к книгам.
- Щеки Нины горели, как будто ее только что отхлестали. Она ненавидела ссоры, она ненавидела, когда при ней о ней же говорили в третьем лице, она ненавидела себя за то, что приехала сюда, она ненавидела всю свою ничтожность и нелепость. Она жадно подумала о водке и маслинах, что ждали ее дома в холодильнике. Она бы многое сейчас отдала, чтобы оказаться подальше от этих безумных гарпий. Она хотела крепко выпить, крепко уснуть, чтобы потом… и тут тоска еще более громадная и зловещая, нежели тоска от разборок Ирмы и Лидии, накатила на Нину. Что потом? После водки, маслин и бредового сна? Она поняла, что ей так надоело писать статьи, которые даются ей с каждым днем все труднее и труднее. Она поняла, что экран компьютера, готовый изобразить буквами, ее мысли, вселяет ужас, что придумывание заголовков – это пытка, что гонорары утекают сквозь пальцы, как будто Нина стремилась поскорее избавиться от всего, что связано со статьями. Но если не статьи, то что же? На радио и телевидение ее упорно не пускала Ирма, впрочем, Нина и сама боялась микрофона. Что же еще? Рекламное агентство? О, нет. Несколько рекламных статей убедили ее, что она не рождена для восхищения кетчупом и кондиционерами, где полет фантазии спотыкался о противоречивые пожелания и драку за оплату. Правда, была у Нины одна страсть – она писала легенды Холодного моря, но, в принципе, кому это нужно. Она таскала легенды с собой повсюду, но никому не давала читать, даже не говорила о них. Потому что было страшно еще раз услышать о своей бездарности. Возраст потенциального дарования прошел, ошибки выглядели безжалостно, вот и оставалось тащиться по известной колее.
- Нина встала и пошла на террасу. Облокотилась на мраморные перила и стала смотреть на море. Оно ей казалось счастливым животным, которое знает, куда и зачем бежит. Сильное, в своей уверенности, охраняемое древним инстинктом и союзом с природой. Броситься бы в него, раствориться и с последним соленым глотком понять, наконец, Истину.
- Нина, Нина! – услышала она голос матери. – Давай же накрывать на стол!
Решено было ужинать в кабинете. Бабушка все лежала и курила на диване. Ирма перетащила стол ближе к дивану, поставила по бокам стулья. Нина приносила из кухни привезенные кушанья, когда она заходила в комнату, мама с бабушкой замолкали, но, двигаясь по сквозной кишке дома, ей все-таки удавалось услышать обрывки разговора.
- А как бы она добралась? – гремела тарелками Ирма.
- На поезде, потом на лодке. Я предупредила лодочника, когда он привез мне сигареты.
- Как романтично. Я не пойму, ты мне не рада?
Могильная пауза.
- Почему же, рада…
Салаты уместились на одном подносе, можно еще прихватить и салфетки. Ах, салфетки-то и забыли купить! Может, они есть у бабушки.
- Я пить не буду, - Ирма возилась со штопором, - мы хотим с Ниной уехать сегодня.
- Я хочу, чтобы она осталась. Уедет завтра.
- Какая разница? А у меня эфир.
- Я десять лет не видела внучку.
- Ай! – что-то упало и разбилось. – Решайте сами!
Когда уже за столом бабушка подарила Нине фамильный перстень, Нина поняла, что той очень хочется о чем-то поговорить наедине. И, скорее всего, о наследстве. Все-таки Лидии шел восемьдесят первый год. Было очевидно, что между бабушкой и мамой идет какая-то бесконечная борьба. В таких случаях внуки обычно идеализируются. Особенно те, которых действительно не видишь целых десять лет. Мама чувствовала это и злилась. Возбуждение интригой гасилось жалостью к маме, Нина не знала, какое решение принять – уехать или остаться, и вдруг увидела, что щедро поливает куриную ногу майонезом, а рядом лежит надкусанный бутерброд, состоящий из белой булки, сливочного масла и печени трески. «Господи», подумала она, «я же хотела есть только салаты! Да черт с ними…» Хотя, конечно, еще можно было перейти на салаты, но куда тогда девать эту заполненную калориями тарелку? Демонстративно оставить или уронить? Размышления были прерваны подарком от мамы – она торжественно вручила билет на концерт Гонсалеса.
- На радио за рекламу в шоу дали? – почти ехидно спросила бабушка. – Что, было жаль тратить время и деньги на подарок дочери?
Мама взорвалась и начала кричать об уважении, любви, профессиональной гордости и старческом маразме. Нина закидывала куски пищи в желудок, уныло подытоживая, что и бабушка, скорее всего, права; и что мама, скорее всего, тоже хотела сделать приятное; и что вообще уже у Нины билет на Гонсалеса был – им и расплатились за статейку об этом самом Гонсалесе, красивом, гибком мачо, умело соединившем фольклор и попсу. Еще у него были большие, влажные, вишневые глаза. На слишком пухлых губах слишком обворожительная мальчишеская улыбка. Напиться, срочно напиться…
Скомканный билет полетел в пепельницу бабушки (когда Ирма успела его забрать?), Лидия пыхнула сигаретой. Нина осушила бокал и осознала, что ей надо прилечь. Но вместо этого она налила еще вина, взяла тарталетку с икрой, поднесла ее ко рту, но промахнулась: тарталетка упала на белый джемпер, на верхнюю складку живота, а зубы укусили пальцы. Нина взвыла, соскребла икру с живота и шумно втянула в себя мерло.
- Она пьяна! – удивленно сказала Ирма. – Моя дочь пьяна! Как можно опьянеть с красного вина?!
- Езжай, - твердо произнесла Лидия. – Оставь ее, пусть отоспится. Она приедет завтра.
- Лучше я заберу ее домой, - Ирма подошла к Нине и та обняла ее худенькие бедра.
- Мама, - не очень внятно всхлипнула Нина, - ты такая красивая. Только зачем ты красишь волосы в этот дурацкий пепельный цвет? Ты же рыжая! Редкой тициановской красоты! Но зачем ты красишься в этот дурацкий пепельный цвет и так коротко стрижешься? И зачем ты воткнула в пуп полумесяц? Он смеется над тобой!
- Идите вы все к черту, - Ирма оттолкнула Нину и вышла из кабинета. Оп очереди хлопнули все двери дома. Потом икнула сигнализация машины, еще один глухой стук и звук разъяренного отъезда.
- Где ты хочешь лечь? Спросила бабушка, энергично вскакивая с постели и хватая палку. – или достаточно выпить крепкого кофе, чтобы ты пришла в себя?
- Позже… Хоть куда, - бормотала Нина.
- Пойдем в спальню…
- Нет, там дедушка…
Бабушка сказала что-то не очень почтенное о женщинах-пьяницах, по ходу досталось и почившему деду, и Нина обнаружила, что лежит на кабинетном диване, где сильно пахнет пеплом, сухими розами, кофе и кремом для рук.
Звякнула дверь на балкон. Нина с восторгом притаилась и прислушалась к морю, глаза ее закрылись, отметив трещину на потолке, и она уснула.
***
Всякий раз, когда она выпивала лишнее, а за последний год это происходило довольно часто, ей снился один и тот же сон. Самым противным в этом сне было танго. Под рыдающие звуки страсти и одиночества взмахивал львиной гривой светлых волос ее последний мужчина. В такт выворачивающей душу музыки скользили по его могучим плечам чужие женские пальцы, они впивались красными ногтями в его неправдоподобно красивое тело, и Нина ощущала на горле жестокую хватку горя. Она убегала от этих ногтей и тела по черному коридору, и кто-то бил ее. Она чувствовала вкус крови на своих разбитых губах и втирала их дрожащей рукой. Если сон заканчивался на этом, она просыпалась с головной болью, тошнотой и грязным настроением. Но иногда она во сне поднималась с колен и, пошатываясь, начинала идти. Тогда она просыпалась просто с головной болью, которая легко снималась двумя таблетками. Сегодня она встала с колен, и танго даже звучало как-то гордо, поэтому Нина глубоко вздохнула и прежде, чем открыть глаза, сладко потянулась. Рука ее уперлась в чей-то бок, она испугалась и села. На нее, хитро улыбаясь, смотрела Лидия, и Нина вспомнила события своего дня рождения.
- Я думала, ты проспишь до утра, - сказала бабушка.
- А сколько сейчас? – спросила Нина, не удержалась и зевнула.
- Два часа ночи… Впрочем, если учесть, что ты свалилась в шесть вечера, от сна ты взяла более чем достаточно.
Нина посмотрела на черноту за балконной дверью, на уютно горящие свечи и ей вдруг стало хорошо.
- Я давно не была у моря ночью, - сказала она. – Здорово, что я осталась. А ты не спишь из-за меня?
- Я мало сплю, - уклончиво ответила бабушка. – Расскажи, как ты живешь?
Нина потрясла головой и виновато улыбнулась. Может, еще сон не прошел. Может, просто не знаешь, что сказать. Может, просто говорить не хотелось.
- Знаешь, - тронула ее за руку бабушка, - я предлагаю перебраться на террасу. Сегодня звездная ночь и море почти спокойно. Возьми мою жилетку и стул, кресло с пледом я уж оставлю себе. Я разогрею кофе. Захочешь – поговорим, захочешь – помолчим. Должно же быть хоть что-нибудь приятное в твоем Дне рождения.
Нина засмеялась и пошла на балкон, волоча за собой жилетку и стул. Долго устраивалась, наконец, угомонилась. Но вспомнила, что бабушке не очень-то удобно будет нести кофе сюда самой, если взять во внимание трость и долгий путь из кухни. Нина быстрым шагом пошла на кухню, стараясь не замечать застывших спальни и гостиной. На кухне бабушка действительно рассматривала две чашки с кофе с такой обезоруживающей нерешительностью, что Нина засмеялась опять. Она взяла чашки, бабушка, постукивая тростью, пошла за ней.
- Здесь все необычно, - говорила Нина, пока бабушка усаживалась в кресло и куталась в плед, - и звезды, и луна. Она такая большая и белая. Так странно отражается в море. Кажется, что сейчас появится русалка.
- Значит, о себе рассказывать не хочешь, - сказала бабушка. - А почему? Нет ничего особенного?
- Да. Именно так, ничего особенного, - Нина села рядом и выпила глоток очень крепкого кофе. – можно, конечно, пожаловаться на горькую долю дочери звезды. Можно порассуждать о тернистом поиске своего пути. Можно всплакнуть об утраченных иллюзиях любви. Но во всем этом нет ничего особенного.
- А что там с любовью? – поинтересовалась бабушка.
- Он предпочел мою подругу, - сделав три глотка, сказала Нина.
- Тоже ничего особенного, - усердно закивала Лидия, и Нине опять стало смешно.
Они засмеялись одновременно, но, отдышавшись, Нина все-таки сказала:
- Мне больно до сих пор…
- Он изменил или предпочел?
- Предпочел.
- Тогда прими это как факт.
- Не принимается.
Лидия быстро взглянула на нее и отвела глаза.
- Как вы с ним познакомились? – спросила она и закурила длинную душистую сигарету.
- О, - оживилась Нина, - это было как в кино. Подруга уломала меня съездить вместе с ней на регату, у нее было полно друзей-яхтсменов. Мы пили шампанское, веселились, я была в центре внимания, потому что пресса для многих еще остается магическим кругом. Опять же Ирма и все такое. Потом я загрустила. Знаешь, когда вдруг на празднике чувствуешь себя чужой. Мне было мучительно смотреть на белые паруса и красивых людей, я была лишняя. Лишняя во всем.
Нина замолчала и тоже закурила. Первую сигарету за этот долгий день.
- Рассказывай, - подбодрила ее бабушка. – Ты все еще любишь его и на что-то надеешься, так что продолжай.
- Почему ты так думаешь? – Нина старалась смотреть только на тревожный огонек сигареты.
- Потому что тебе доставляет мазохистское удовольствие вспоминать о нем. Если бы отболело – ты бы сейчас рассказывала сплетни из жизни редакции.
- М-да, - согласилась Нина. – Ты все видишь. Стоит ли продолжать? Тем более, что финал известен.
- Я люблю кино. Финал можно угадать с первых кадров, но порой все равно интересно наблюдать за развитием сюжета. Так как появился твой герой?
- Подруга приклеилась с вопросом, почему я ни с кем не встречаюсь и не хватит ли ждать принца на белом коне. Я сказала, что принцы меня не интересуют, я жду Викинга.
- Ух ты, - бабушка восхищенно запульнула окурок за перила. – Значит, нам нравятся здоровенные патлатые мужики с медвежьими повадками?
- Да, улыбнулась Нина, - они мне по комплекции подходят.
- Брось! Не в комплекции дело. Они – варвары, грабители и убийцы. Но им прощается все, потому что они – Победители.
- М-да, - Нина повертела окурок в руках, нагнулась и положила его рядом со стулом. – За пепельницей идти не хочется.
- Не ходи. Так что было дальше?
- Подруга засмеялась и сказала – «оглянись!» К причалу подошла яхта, и с нее спрыгнул Викинг. Вот и все кино.
- Как же, - не унималась бабушка. – А где разбитые иллюзии? Как можно разбить то, чего нет? Он спрыгнул, обдал тебя медвежьим запахом и ушел? И за это ты его полюбила навеки? Где роман?!
Она даже стукнула тростью о мрамор и Нина почувствовала, что впервые вся эта викингическая история плавно переходит из трагедии в мелодраму. И как-то лень вдруг стало рассказывать все подробности.
- Его обожают тысячи женщин, - скрестила руки на груди Нина, - но он иногда встречался и со мной. Потом я узнала, что еще чаще он общается с моей подругой. Правда, она до сих пор говорит, что их отношения чисто дружеские.
- Но ты этому не веришь.
- Но я этому не верю.
- А он действительно Викинг?
- Теперь уже не знаю.
- Не можешь отличить вымышленный образ от настоящего?
- Точно.
- Ладно, пройдет время, все встанет на свои места. Только, надеюсь, у тебя это время не растянется как у меня на шестьдесят лет. Двадцать две тысячи дней я пыталась себя убедить, что Максим – не Викинг. А потом сдалась и смирилась. Хочешь расскажу, как мы с ним познакомились?
- Конечно, - кивнула Нина, но в душе всколыхнулся осадок сомнения. Дело в том, что дедушка, каким она его помнила, мало походил на викинга. Сухой, плешивый. Разве что молчалив, как скандинавский парень, но в остальном… Опять же розы… Хотя, кто знает, какими были старые Викинги? Уж редко кто из них, если верить эпосу, доживал до старости. Нина внутренне усмехнулась – она-то в легенде описала Старого Викинга. Но там он вышел несколько иным, чем человек, что сушил розы в башне.
- Тогда я корчила из себя писательницу, - начала бабушка и Нина поздравила себя с тем, что не проговорилась про легенды. – Мне было двадцать пять, и жизнь казалась скучной. Работала я, как и ты, журналисткой, а ночью в моей голове рождались образы и сюжеты. Каким легким и восхитительным языком общались меж собой персонажи, как загадочно вилась нить их общей судьбы. Все было так просто ночью, когда они жили в моем мысленном мире. Но, когда я пыталась перенести их историю на бумагу, все становилось обыденным, много раз слышанным и виденным. Меня мучил страх, что вместо великого произведения я создаю второстепенную писанину. Основной причиной этого несоответствия я видела в том, что мне не дают работать. То надо накропать статью, то с кем-то встретиться; какие-то морально-материальные долги, опять же семья. В конце концов, я стала бредить уединением, и тут одна знакомая рассказала, что ее бывший муж дошел в своем женоненавистничестве до такой степени, что построил шале где-то во Французских Альпах и сдает его в наем исключительно мужским компаниям. Мы с ней немного посмеялись, отпустив пару соленых шуток и относительно их прошлой семейной жизни, и по поводу рода занятий мужской компании в горной изоляции. Не без злорадства знакомая заметила, что дела, однако, у бывшего муженька идут далеко не блестяще и она предусматривает о жестокой мести – соблазнить его большими деньгами за постой и нагрянуть слаженной женской командой. Я призадумалась, выпросила у нее адрес шале и написала письмо с просьбой сдать мне комнату на чердаке сроком на два месяца. Была зима, мне почему-то казалось, что с клиентами у него не густо – ведь в нескольких десятках километров от него уже расположились комфортабельные горнолыжные курорты. Чтобы не спугнуть хозяина шале, я описала себя как стареющую богачку, мечтающей в тишине предаться мемуарам, заодно желающей поразмышлять над завещанием и ставящей главным условием – чтобы никто не лез к ней на чердак, ни с кофе, ни с разговорами. Положительный ответ был получен довольно скоро и вот январским днем он встретил меня на железнодорожной станции. У него был грустный потрепанный грузовичок, и сам он был грустным и потрепанным. Он совсем поник, когда я представилась и вся его фигура выражала безмолвное сострадание от женского коварства.
Бабушка замолчала, выложила сигарету из пачки, подумала и положила ее обратно. Курить действительно не хотелось. Все было окутано прозрачными серебристыми тенями, еще одна ночь умирала, еще один день должен был прийти в самое ближайшее время. Но утром это застывшее безмолвие назвать еще нельзя было. Безвременье, когда светлеет небо, чернеет море, когда горизонт прячется за дымкой, как за кулисами. И любой другой дымок здесь просто неуместен.
«Странно», подумала Нина, «Я никогда не слышала разговоров, что дедушка был раньше женат». Молчание затягивалось, и Нина спросила:
-Так когда же он стал Викингом?
- Кто?- очнулась бабушка.
- Как потрепанный хозяин шале превратился в Викинга?
- А он и не превратился. Викинги нагрянули неделю спустя. Их было четверо, и приехали они на громадном пикапе. К слову, неделя эта мне казалась вечностью. Хозяин не нарушал договора - не лез ко мне ни с кофе, ни с разговорами. Я спускалась на кухню и готовила себе сама, у него в это время всегда находились дела в гараже. Что ж, мечта моя сбылась: я одна, из окна видны заснеженные горы и даже лай собаки не нарушает тишины. Но произошло неожиданное - мне не писалось вообще. Нет, конечно, усилием воли я заставляла себя садиться за стол и чётко выводила название на титульном листе. Как сейчас помню, « Корзина для головы». Потом исписывала пару листов, которые вечером сжигала в камине. То выходило слишком пафосно, то слишком примитивно. То вдруг я начинала «приглаживать» сюжет, боясь, что знакомые, узнав себя, на меня обидятся. То вдруг выползал такой чудовищный диалог, что мне становилось страшно от той мути, которая, оказывается, живет во мне. А потом мне опять стало скучно, я вспоминала свои журналистские статьи и думала - раз они востребованы, значит, наверное, это моё призвание и есть. Просто нужно развиваться и совершенствоваться. В тот вечер, когда я решила сказать хозяину, что уезжаю, и появились Викинги… Я спускалась по лестнице и на середине остановилась: так внезапно зарычал мотор на улице и оглушительно грянул хор мужской перебранки. Хозяин возился у плиты, обернулся и тоже в ужасе застыл с соусником в руке. Капля густого красного соуса тяжело сползала по носику и упала на деревянный пол. Дверь распахнулась и эта четверка, в шкурах и клубах морозного воздуха, ввалилась в комнату, где была и кухня, и камин, и лестница на верхний этаж. Увидев меня, теперь застыли они. Нет, не от моей божественной красоты, хотя я была в элегантном черном платье. Нет, в этот момент я была воплощением Безобразия, о чём один из них и не преминул тут же заявить:
- Это что ещё такое? Мы что, мало тебе платим мерзавец?
- Господа,- прошептал хозяин,- вы меня не уведомили о своем приезде…
Они зашумели, лица их выражали разочарование и раздражение, молчал и не участвовал в перепалке только самый высокий, в енотовой шкуре. В смысле, короткой меховой куртке, конечно.
- Господа,- ещё тише прохрипел хозяин,- как жаль, что вы заранее не уведомили меня о своем приезде…
- Тогда бы вы, несомненно, выставили меня вон,- я услышала свой дрожащий от гнева голос и стала лихорадочно соображать - так мне уехать или остаться им всем назло.
- Вы меня, между прочим, тоже гнусно обманули,- обиженно сказал он, пролил соус на пол и бросил соусник в раковину для посуды.
- Да? И в чём же?- это спросила енотовая куртка. Очень красивым, низким мужским голосом. Вот тогда я посмотрела на него пристально впервые.
Бабушка опять замолчала, но на сей раз Нина её не торопила. Она ощутила какую-то истому во всем теле. Оцепенение, как предчувствие События. На лицах обеих женщин блуждала одинаковая улыбка, как - будто они разом шагнули в райский сад. Истории Любви у всех разные, но суть одна, хоть толком и не выражена словами.
- Он долго смеялся, - услышала шелест бабушкиного голоса Нина,- когда хозяин, чуть не плача, рассказал о том, что ожидал приезда чудаковатой старухи, а получил совершенно нормальную даму. Причём слова «совершенно нормальную даму» звучали в его устах, как самое страшное обвинение, граничащее с ругательством. Мужчины похмурились ещё немного, но после пары кружек глинтвейна размякли и стали проявлять чудеса рыцарства - галантно подливали мне горячего вина, разгоняли руками табачный дым и даже пытались поговорить о литературе, но бросили эту глупую затею, перейдя просто на житейские темы. По-видимому, их развлекала нестандартность ситуации: настраивались на мужской отрыв, а напоролись на дамочку-писательницу в заснеженных горах. Надо отдать им должное - они выпили много вина и рассказали много леденящих душу историй, но относительно меня не распустили ни рук, ни языка. Хозяин, осознав, что его уже не линчуют, радостно подавал нам жареное мясо и даже пару раз вставил, как ему казалось, к слову анекдот. А потом начался снегопад. Ровно в полночь.
Августовская ночь отозвалась на «снегопад» тревожным дуновением прохладного ветра. Затолкались волны у берега, остро запахло дикими цветами. Видело ли это море снегопад? И как проходит эта встреча? «Интересно», подумала Нина, «а может быть, на море снежинки имеют какой-то особый вкус?» Но ответ её уже не волновал, потому что она вновь перенеслась в альпийское шале, где у камина сидели викинги и женщина, а за окном тихо-тихо, безмятежно и беспрерывно шёл белый снег.
- Он, конечно, был не такой, как все,- голос бабушки постепенно превращался из шороха в какую-то звенящую мелодию, - я имею в виду Максима. Зеленые, изумрудные глаза. Когда он улыбался, в них вспыхивала искра. Правильные черты лица, но без идиотской смазливости. Рост, красивые руки, идеальная фигура- это понятно само собой, но главное - у него были густые, чуть вьющиеся, длинные и абсолютно седые волосы. Ему тогда было двадцать семь, но он был седым от рождения.
Нина вздрогнула, и сердце неожиданно заколотилось. Три дня назад она закончила ещё одну свою Легенду и героиней там была Старуха, которую считали ведьмой оттого, что она родилась с седыми волосами. Не Викинг, но Ведьма; не шале, но Холодное Море; не реальность, но вымысел, а всё переплелось и остановилось, здесь и сейчас. Нина почувствовала, как едва заметная ледяная дрожь тонкой паутинкой стала подниматься от пальцев рук всё выше и выше. Лидия тоже занервничала, сейчас она говорила торопливо и с напряжением, как будто карабкалась на высокую гору, спасаясь от погони.
- Остаток ночи я провела в метаниях по своей комнате. Кто-то назовет её романтической чепухой, кто-то позывом молодого тела, без разницы. Я горела, я слышала его голос, я хотела прикоснуться к нему, мне было страшно, что я влюбилась в него, как, наверное, влюблялись в него все женщины… я еле дождалась утра. Какая это пытка - делать вид, что тебе безразлично его присутствие. Как тяжело говорить ни о чём, как невыносимо видеть его руки и глаза. Мне казалось, что все догадываются и смеются надо мной. Как же, строим из себя писательницу-отшельницу, а на деле - похотливая кошка, как все… Все вместе мы оказались погребены под снегом, а я - ещё и страстью.
Бабушка остановилась и перевела дух. Руки сжимали трость, как будто хотели её переломить. Нина боялась шевельнутся, как будто увидела перед собой пропасть… Трость вдруг выпала из тисков и, глухо стуча, покатилась по веранде. Сначала никто не шевельнулся, потом Нина встала, задела стоявшую у ног чашку с кофейной гущей, та слабо звякнула. Нина подняла трость, подала её бабушке, та пробормотала «спасибо» и прислонила палку к перилам. Напряженность спала и Нина заметила, что полоска над морем начинает розоветь. «Скоро рассвет», подумала она.
- Тебе интересно?- спокойно спросила бабушка.- Или пойдем спать?
Спать, вообще-то, Нине хотелось не очень. Но и слушать историю бабушки не хотелось тоже. Она вспомнила собственного Викинга, и ей стало грустно. Внезапно потянуло в город, домой, где есть телефон и всё привычно. Привычен даже страх, что твоему звонку не будут рады… И что с тобой увидятся, но не сегодня…А вдруг однажды всё окажется иначе? Нина подумала, как бы покорректнее уйти с балкона и, стряхивая напавшую зевоту, посмотрела на бабушку. Но от спокойствия Лидии не осталось и следа. Безумная паника читалась в её широко раскрытых, светло-серых, как предрассветное небо, глазах. «Господи», испугалась Нина, «…а может, она больна? Всё-таки сдвинулась от одиночества…Ещё палкой огреет, если захочу уйти…» Как будто подслушав её мысли, безумие ушло из глаз Лидии, осталась какая-то странная смесь ожидания, просьбы и приказа. «В конце концов», сказала себе Нина, « когда я сюда ещё приеду? Могу я сделать старухе подарок и выслушать её? Может, потом для сюжета какого пригодиться – шале, викинги и всё такое…»
- Мне интересно, - улыбнулась она. - Конечно, мне интересно.
Но настроение у старухи испортилось совершенно очевидно. Она закурила, как будто размышляя - воспользоваться ли дарованной милостью или гордо от неё отказаться. Она явно боролась с чем-то или кем-то внутри себя и, наконец, выдавила:
- Тебе не очень интересно на самом деле. Извини. Люди бывают эгоистичными. Особенно в изъявлении чувств. Да ещё и не к тебе, а к своему прошлому. Что делать! Моё прошлое стало настоящим и я боюсь, что ты не поймешь, если я не дорасскажу… А я хочу, чтобы ты поняла… Даже если я прикажу, попрошу, то ты не поймешь – ничего не получиться…
Она разволновалась вновь и Нина с тоской подумала, что если сейчас с бабушкой случиться удар, она ничем ей толком и помочь не сможет.
- Успокойся, успокойся, - зашептала она, села на корточки и взяла бабушкины руки в свои. - Это не эгоизм, я всё пойму, рассказывай. Или, может, тебе принести какое-нибудь лекарство?
- Нет, всё в порядке бабушка откинулась на спинку, кресло-качалка скрипнуло, дернулось и вернулось на место. Руки бабушки лежали безжизненно, безвольно, но Нине почему-то не захотелось их выпускать из своих.
- Снегопад перевернул мою жизнь, - нехотя начала Лидия, но с каждым словом ее отчужденность таяла, как снежинки на горячем лице. – Три дня в сугробе измотали мужчин, которые не могли вести себя, как хотели. Они уехали, я простыла и слегла. Но через сутки мой Викинг вернулся и послал хозяина за продуктами, за которыми тот ездил в течение двух недель. О, эти две недели… Все случилось само собой. Бурное объяснение и прорвавшиеся чувства вылечили меня лучше всякого аспирина. Первую неделю мы не покидали шале, потом ездили на ближний курорт, ходили в рестораны, ловили восхищенные взгляды и наслаждались друг другом. Он назвал меня Королевой, я была счастлива. Но однажды утром под окнами зачихал грузовичок хозяина и с этого начался мой кошмар.
У Нины затекли ноги, но она не могла оторваться от бабушкиных рук, которые пульсировали, как будто через них пропускали ток.
- Он вернулся в свой город, я – в свой. Домашние обрадовались, что я приехала раньше, но радость была недолгой. Ведь я была сама не своя. Я жила от письма до письма. Перезванивались редко, ведь я еще не сказала мужу, что ухожу от него.
- Какому мужу? – думая, что ослышалась, спросила Нина.
- Я была замужем, - руки дернулись и обожгли ладони. – Я была замужем, но это уже не имело никакого значения. Я не боялась потерять мужа, я боялась потерять Викинга. Мы договорились, что он приедет за мной летом, но время… Время издевалось над моей лихорадкой желания. Я писала ему о своей любви и умоляла приехать скорее. Внезапно он перестал мне отвечать, я стала звонить ему каждый день, но прислуга холодно отвечала мне, что его нет. И вот однажды, 15 марта, ночью я позвонила ему еще раз. И услышала его голос. Я кричала так громко, что разбудила и слуг, и мужа, и сына. И сквозь свои крики о любви я услышала, что он женится на другой.
- Сына? – плохо соображая, пробормотала Нина. – У вас был сын?
- Да, - женщина вырвала руки и закрыла ими лицо. – Да. Ему было тогда шесть лет… Я рыдала март, я рыдала апрель, я рыдала май… Мой маленький сыночек боялся ко мне подходить, но когда, наконец, решился, дрожащим голосочком сказал, что знает, почему я плачу. Потому что он разбил вазочку. Но он больше так не будет… Тогда со мной случилась истерика, и меня увезли в больницу. Когда я вышла, я узнала, что у меня больше нет ни мужа, ни сына – большие деньги лишили меня в судебном порядке обручального кольца и материнских прав. Я вернулась к родителям, но через неделю решила уехать из этого города навсегда… Не знаю, как сын узнал, как ему удалось сбежать от няни, но… Я увидела из окна поезда, как он бежит по платформе, в матроске, в коротеньких штанишках, как сполз один чулочек… Он бежал и кричал «Мама!», «Мама!». Я потеряла сознание, я надеялась, что умерла… Почему я тогда не умерла!
Лицо бабушки расплылось, Нина чувствовала, как слезы лавой заливают ее щеки, подбородок, тело… Она судорожно сглатывала горький комок, который мешал ей дышать. Тело онемело, в висках стучали колеса поезда, бабушка говорила что-то еще, жадно и отчаянно заглядывая Нине в глаза, но та слышала лишь детский крик «мама!»
- Нина! Нина! – бабушка трясла ее за плечи, и уголок рта у нее дергался. – Нина! Теперь я умру уже скоро. Теперь я не зову смерть, но она придет. Нина! Найди его! Привези его! Я сама уже не могу. Но хочу, хочу увидеть его перед смертью!
- Ты хочешь – губы не слушались Нину, - чтобы я нашла твоего сына?
- Кто говорит про сына? – удивилась бабушка и отпустила Нинины плечи. – Мне нужен Максим!
***
Затекшие ноги дали, наконец, о себе знать. Закололо ступни, щиколотки, икры. Нина встала и, чтобы не упасть, схватилась за перила балкона. Солнце старательно выползало из моря, которое лениво прищуривалось ему в ответ. Нина посмотрела на свои спортивные туфли, увидела шлепок кофейной гущи на белой коже, наклонилась и стерла его. Лицо коснулось облезлой лисьей опушки на жилетке, Нина брезгливо сняла ее, но тут же озябла и с неудовольствием натянула вязаное старье на себя обратно. Сложила руки, спрятав ладони подмышки.
- Так, - сказала она, сама изумившись своему будничному голосу. – начнем по порядку. Только без подробностей. Кто такой Максим?
- Викинг, - быстро ответила женщина в кресле.
Нина поймала себя на том, что слово «викинг» вызывает у нее ощущение зубной боли. Она непроизвольно поморщилась и задала следующий вопрос.
- Он мой дедушка?
- Твой дедушка на кладбище, - с опаской поглядывая на Нину, пожала плечами бабушка. – С чего мне просить тебя разыскивать покойника?
Нина сдержалась, чтобы не брякнуть какую-нибудь грубость и холодно процедила:
- На сколько я помню, моего дедушку, если он, конечно, был мне дедушкой и отцом моей матери, хотя я уже ни в чем не уверена, так вот, моего дедушку тоже звали Максим.
- Да, - помахала лапками бабушка и закурила сигарету. Она выглядела успокоенной и даже радостной, как швея после сдачи заказа. – Да. Его имя и сыграло решающую роль, когда он сделал мне предложение.
- Но замена, судя по всему, не очень-то удалась, - вырвалось у Нины, и внутренний голос озадаченно отметил, что не ожидал такого поведения от хозяйки.
- Чего ты злишься? – вздернулись брови бабушки и она начала раскачиваться в кресле. – У вас что, была с дедушкой адская любовь? При жизни вы с ним почти не общались, а когда вы с мамой в последний раз были на его могиле?
- А когда ты была в последний раз на его могиле? – голос спирально рванулся вверх, Нина брыкнулась как лошадь, которая скидывает ездока, и перестала сопротивляться бешеному напору слов. – Чего я злюсь? Чего я злюсь?! Я злюсь, потому что чувствую себя дурой. Я запуталась в ваших мужьях и детях. Я запуталась в ваших ссорах с мамой. Мне противно, что вы стали женой человека только потому, что он носил имя вашего любовника. Мне противно, что вы бросили ребенка из-за двухнедельной развлекаловки на чердаке. Мне… Мне..
Голос ее сорвался, и она хрипела, захлебываясь слезами:
- Вы, вы устроили этот дешевый спектакль с моим днем рождения… Вам плевать на меня! Вы вспомнили про меня, чтобы отыскать любовь всей свое жизни, а кому нужна моя жизнь?!!
Она сорвала с себя жилетку, швырнула ее под ноги старухи, та сидела неподвижно, выпятив спину и вцепившись в подлокотники и закрыв глаза.
- Ненавижу, - глухо простонала Нина, - ненавижу…
Пошатываясь, она двинулась к двери балкона.
- Ты найдешь Максима? – услышала Нина за спиной.
- Черта с два, - бросила она и пошла искать свою сумку.
Через десять минут, Нина вышла из ворот дома на утес.
II
Она добралась домой в полдень. Покинув Лидию, она четыре часа шла по проселочной дороге, в своей ярости не замечая ни времени, ни усталости. На шоссе удалось поймать машину, которая довезла ее до ближайшей станции. Поезд, по счастливому совпадению уходил через пять минут. Пассажиров было мало, и все же Нина ловила на себе заинтересованные взгляды. Да уж, холеная горожанка с перекошенным лицом, всклоченными волосами, грязным джемпером, вся в пыли. Явно какой-то сюжетец с интригой. Но Нине впервые в жизни было наплевать на мнение окружающих. Бежали картинки за окном, мешались обрывки разговоров в голове. Но чаще всего, наверное, из-за перестука колес, вспоминался мальчик на перроне, который бежал и кричал «мама!».
Нина давно и страстно хотела ребенка. Но замуж выйти не получилось, а родить без мужа она боялась. Наверное, сказывалось, что сама она росла без отца, хотя и видела его периодически на экране телевизора. Знаменитый комментатор-новостник, с годами все глубже увязающий в политике. Еще одна звезда семейства. Если верить Ирме, даже не подозревающий, что у него это семейство есть. «Не сходи с ума», заявляла Ирма каждый раз, когда Нина заводила речь о малыше, «ты еще молода и выйдешь замуж. Ты не представляешь, какой это кошмар, когда ребенок болеет, и никого нет рядом. Няни и сиделки не в счет – ты им платишь деньги за услуги, в которые не входит вой от одиночества. Плечо, рядом должно быть родное плечо. К которому ты могла бы прижаться, когда на тебя обрушиваются проблемы. Я, конечно, выжила и без плеча, но тебе подобного выживания не пожелаю». По-видимому, Ирма настолько разуверилась в находке подобного плеча, что выбирала себе в спутники какие-то плечики, все кавалеры были намного младше ее…
В сотый раз переживая потрясение от семейных тайн, Нина оказалась на вокзале, взяла такси и уже через пару минут (или десятков минут?) была дома. Она включила автоответчик и стала бродить по комнате. Солнце то заглядывало в окно сквозь льняные шторы, то исчезало вновь, как будто проверяя – пришла в себя хозяйка или нет? В этом настороженном ожидании, казалось, было только окно и любимый диван около него. Все остальные предметы продолжали жить сами по себе.
Автоответчик сначала оттарабанил заученную вежливость голосом Нины, потом кто-то попал не туда. Раздалось придыхание подруги, которая опять что-то осознала и должна немедленно об этом поговорить. Слабо шевельнулось воспоминание о патлатом яхтсмене, но думать о нем Нине сейчас не хотелось. Бодрость полилась из динамика, это редактор ласково журил за несданную статью, ласково журчал про сроки, ласково назначил встречу, не забыв добродушно напомнить о сотне акул пера, что ломятся в двери редакции. Нина удивилась, как эта говорильня стекла по ее душе, ничего не запомнив и ни за что не зацепившись. Раньше бы Нина распе6реживалась и побежала к компьютеру, прихватывая бутерброд с сыром или шоколадку… Потом автоответчик выдал серию коротеньких гудков – кто-то трижды бросал трубку. Наверное, это была Ирма, потому что четвертый звонок был от нее.
- Нина, дорогая, ты уже дома? – щебетала она на фоне обычных радийных звонков: одна песня шла в эфир, отслеживалась вступа другой на прослушке, заодно проверялась реклама в компе, ведущий чем-то был недоволен и почему-то хотелось, чтобы его микрофон сейчас оказался случайно включен. – Как там бабушка? Как ты добралась? Я волнуюсь!
Резко наступившая тишина после этого «я волнуюсь», наверное, была родственницей тишины после сработавшей гильотины. О чем ты на самом деле волнуешься, мама? Нина машинально открыла холодильник, увидела запотевшую бутылку водки, маслины, французский батон. Она закрыла дверцу, потому что ни есть, ни выпить не хотелось. Хотелось раздеться и смыть с себя пыль. Нина долго лежала в ванной, добавляя горячую воду, взбивая пену, созерцая переливающиеся пузыри. Там она заметила, что бабушкин перстень с двумя изумрудами как будто врос в средний палец правой руки. Она попробовала снять его с помощью мыла, он нехотя провернулся, но остался на месте. Тогда Нина стала смотреть на него. Изумруды, камни цвета Надежды, два сияющих круга, как глаза викинга. На что ты рассчитывала, Лидия, когда заманивала меня? Что я должна была понять, чтобы отправиться на поиски Максима? Сидишь ли ты все еще на балконе или уже лежишь в кабинете, закрыв окна, двери и последнюю надежду? В каком мире ты сейчас? Нине вдруг стало страшно, что может раздаться звонок, и кто-то чужой скажет, что лодочник обнаружил тело бабушки. Непонятное, безымянное, но все-таки чувство вины вползло к Нине в сердце, и она поднялась, медленно вытерлась полотенцем, накинула шелковый черный халат в драконах и подошла к телефону. Прежде чем ехать в дом на утес она должна знать, за что мать ненавидит Лидию… Но сначала – звонки в прошлую жизнь. Редактору она елейно сообщила, что статьи о гастролях провинциального театра не будет, и вообще пусть в ближайшее время на нее не рассчитывают. Извержение вулкана возмущения было прекращено милейшим напоминанием, что в штат ее так и не взяли, а внештатный корреспондент – существо достаточно свободное, к тому же к ней пришла Муза и она уезжает вместе с ней путешествовать. Редактор зачем-то в конце разговора переспросил: «Это вы, Нина? Меня никто не разыгрывает?», Нина рассмеялась и дала отбой. Потом она набрала номер подруги, несколько грубовато свернула объяснения той в любви и вечной дружбе и пообещала перезвонить позже, когда вернется с островов, где живут родители ее любимого мужчины. Пока подруга хватала воздух, Нина осторожно положила трубку. Подумала, не позвонить ли своему Викингу? И решила, что пока ей сказать ему нечего и, вообще, неплохо бы ему дать другое имя – место Викинга в семейно драме уже занято…
***
В стеклянной будке у входа телерадиоцентра сидел новый охранник. Может и не новый, просто Нина здесь давно не была.
- Пропуск, - нахмурил он брови, что совсем не шло его молодому лицу.
Нина немного растерялась, потому что прежние охранники ее знали и пропускали беспрепятственно.
- Э-э, у меня назначено, - зачем-то брякнула она.
- Не предупреждали, - к хмурости прибавилась важность.
- Кто? – спросила Нина и почувствовала себя очень глупо.
- В том-то и дело, что никто, - бодро отозвался мальчик-мужчина. – Рвемся в телеведущие или песни свои принесли? На охотницу за автографами вроде не очень похожа. Так что, красавица, нужно?
- Что за фамильярность? – внезапно спросила Нина.- Я – дочь Ирмы, мама просила меня заехать. В следующий раз попрошу ее официально заказать мне пропуск или встречать лично, только чтобы избавиться от подобного панибратства.
- Вы – дочь Ирмы?- он густо покраснел. – Правда? Одну минуту. Подождите.
Пока он связывался с эфирной студией по внутреннему телефону, Нина размышляла, с чем связан его жаркий румянец. Может, благоговеет перед Ирмой, может, уже нарывался на склонность звезды к скандалам.
- Проходите, - зашумела дверь. – Не знаю, чего уж там вам назначено, Ирма была очень удивлена.
«Еще бы», подумала Нина, «еще бы…»
- Нина?! - метнулась к ней в джинсовом костюмчике Ирма. – Вот это сюрприз!
- Ты же сказала, что волнуешься, вот я и решила заехать.
Обе женщины секунду смотрели друг другу в глаза.
- Ну, да… Ну, да… - кивнула Ирма. – Посиди здесь, на диванчике, эфир заканчивается через двадцать минут.
Через открытую дверь в студию Нина слушала двойное ведение матери и ее партнера. Нине очень нравилось наблюдать и за тем, что происходило в эфире, и тем, что оставалось вне его. Профессионализм профессионализмом, но многое, очень многое зависело от настроения ведущих. Когда ладилось у них между собой, эфир был легким, шутки казались сиюминутными и действительно остроумными, короткие беседы с радиослушателями превращались в феерию, и создавалось впечатление, что если и существует радостный мир прекрасных отношений – так вот он, перед вами и вы всегда можете в него войти, если не смените частоту на вашем приемнике. Если же ведущие окунались в межличностный конфликт, их выходы становились подчеркнуто корректными, комментарии почти официальными и слушать-то, кроме прогноза погоды, было нечего. А вообще, самая интересная часть этого театра начиналась, когда выключался микрофон. Не скованные условностями, Ирма и ее коллега позволяли себе такой перец в обсуждении всех и вся (что им попадалось под язык, под руку, на глаза), что давились от смеха те, кто оказывался свидетелем этого язвительного словесного пинг-понга. Но сегодня Ирма заметно нервничала, смеялась больше и громче обычного, сводила диалоги к флирту с душком и, в конце концов, все облегченно вздохнули, когда эфир закончился.
- Фу, ну и денек, - сказала Ирма, выходя из студии. – Пойдем, Нина, скорее, пока продюсер не накатил мне по полной программе.
Нина хотела из вежливости спросить «за что?», но вовремя сообразила, что и так понятно за что, а, значит, вопрос прозвучал бы издевкой. Поэтому она поспешила за мамой, успевая по дороге раскланиваться со знакомыми операторами, редакторами, компьютерщиками и ди-джеями. Она слышала, как они переговаривались между собой о новых камерах, озвучке, подложке, супер-ролике и украденной идее; кто-то восторженно отзывался о живых барабанах в новом хите, а бэк-вокал – просто мега… И если возобновить ночную программу с бархатным голосом и постараться удержаться в рамках эротики, не сваливаясь в порнуху, то это… Что будет тогда Нина уже не узнала, но вновь почувствовала печаль своего присутствия здесь лишь в качестве гостьи, ей захотелось плакать, и мысли о своей несчастности вытеснили переживания семейного свойства.
- Вы не говорили, что у вас такая взрослая, я хотел сказать красивая дочь, - молодой охранник перебегал глазами с Ирмы на Нину, натянутая щель его губ, наверное, изображала улыбку.
- Что за фамильярность? – отрезала Ирма. – Можно хоть где-нибудь в этом чертовом заведении спрятаться от панибратства?!
Она потянула Нину за руку, но та успела виновато подмигнуть соляному столбу в униформе: дескать, я же предупреждала – мы с Ирмой кровные родственники.
Ирма села в машину, раскаленную солнцем, включила кондиционер и повторила:
- Ну и денек… Куда поедем?
- Может, к тебе? – Нина еще не выбралась из грусти. Мне хочется посмотреть семейные фотоальбомы.
- М-да? – Ирма искоса глянула на дочь и повернула ключ зажигания. – Встреча с бабушкой настроила на сентиментальный лад?
- Да, - только и ответила Нина, погасив желание начать разборку прямо в машине.
И пока они ехали в небольшую, зато в самом центре города, квартирку Ирмы, Нина пыталась совладать с неразберихой в своей голове и в своем сердце. С чего начать разговор? И разговор о чем? Мама была явно не в духе, все могло закончиться колкостями и решением видеться как можно реже. Ладно, пусть будет так, как будет. Иногда можно позволить себе плыть по течению.
- Нина! – крикнула мама с кухни, - у меня, оказывается, только яблочный сок. Правда, есть еще шоколад и сыр. Ты голодная?
- Нет! – так же громко ответила Нина. – Сока вполне достаточно.
Гостиная состояла из трех белых диванчиков, окружающих низкий столик из черного стекла. По углам натыкана аппаратура, жалюзи на окнах, ни одного цветка. Как будто комната тинэйджера, а не дамы пятидесяти лет. Правда, и дама-то была богемная, и возраста ее ей не дашь, но все же…
- А фотоальбомов-то у меня и нет, - сказала Ирма, ставя на столик серебряный поднос с высокими бокалами, кувшином сока, шоколадом в хрустальной вазочке с сыром на блюдце, - только твой, где ты маленькая. А остальные, наверное, в доме на утесе.
Она села на один из диванчиков, напротив Нины, сняла сабо на высокой шпильке и со вздохом вытянула ноги. Светлые брючки задрались, и Нина увидела узелки вен, уродующие старательно депилированную кожу.
- Угощайся, - услышала она, отвела взгляд от узелков и взяла кусочек сыра, похожий на кружево.
- Сыр и шоколад, - как будто про себя, но все-таки вслух произнесла Нина. – Сыр и шоколад всегда есть в доме у нас троих.
Ирма дернулась, горлышко кувшина ударилось о край бокала, но ничего не пролилось.
- И как вы доотмечали твой день рождения? – если безразличие и было напускное, Ирма превосходно его изобразила.
- Своеобразно, - отметила Нина. – Я узнала много нового.
- Да? Чего же? – безразличие превратилось в броню.
Нина помолчала. Ей захотелось встать и уйти. Узелки на ногах матери вдруг стали раздражать.
- Ты знала, что Лидия была замужем еще до дедушки? – наконец, спросила она.
- Да. Это не было страшной тайной.
- А что у нее был сын от первого брака?
- Да. И это тоже.
- И что она бросила его ради любовника?
- Нина, - Ирма убрала ноги на диван, - таких историй хоть пруд пруди! Особенно, когда кажется, что в историю впутан не любовник, а сама любовь. Ты читала «Анну Каренину»? Вот и весь ответ, с той лишь разницей, что Каренина бросилась под поезд, а наша мама просто села на него и уехала.
Что-то темное и горячее захлестнуло Нину, она вскочила и, обхватив голову руками, прошептала:
- Как… Как ты можешь об этом так говорить? Весь этот цинизм… Ладно, если бы ты не была матерью… Так… Ты тоже могла бы бросить меня и уехать? Видеть, что я бегу и плачу, и кричу «мама», и все равно уехать? А потом артистично кричать «ах, отчего я не умерла?!» Что же вы за люди? Зачем вы рожали детей?
Нина зарыдала, упала обратно на диванчик, она вытерла руками слезы и с отвращением пыталась унять дрожь в коленях.
– Я не знаю, зачем рожала детей Лидия, – сухо сказала Ирма. – И, судя по твоей истерике, вижу, ты знаешь не все. Спешу успокоить. Все сложилось не так уж трагедийно. Лидия сунулась к своему викингу, получила по носу от его жены и вернулась обратно. Пока она страдала в отчем доме, первый муж скоропостижно женился вторично. Хоть он и лишил Лидию родительских прав, но с мальчиком встречаться позволял. Под надзором мачехи. Сначала эти встречи были на грани припадков, потом все ровнее и ровнее. Через год Лидия вышла замуж за моего отца, потом появилась я, и все как-то утряслось само собой… Я терпеть не могла, когда мама ставила мне его в пример… А он, похоже, терпеть не мог меня. Так что, когда их семейка снялась и переехала в далекие края, я лично не плакала. И вообще, по-моему, не плакал никто.
– Так ты его видела? – шмыгнула Нина.
– Видела, видела, – раздраженно передразнила Ирма. – Толстый пацан любитель собак и пирожного.
– Так ты и про викинга знала? – облизала соленые губы Нина и убрала мокрые пряди волос с лица.
– Да, знала. Мама как-то крепко выпила и полночи терзала меня рассказами о чердачной любви. В этом было мало приятного, Нина. Мне было четырнадцать лет, я обожала отца и не была приучена к откровениям матери, тем более интимного характера. Эта порция взрослой жизни оказалась для меня если не смертельной, то явно излишней. Никакого восторга по поводу снега на кудрях я не испытывала. Меня тошнило оттого, что мама любит какого-то чужого мужика, что она вышла за моего отца потому, что он – Максим… Господи! Меня всю трясло от презрения к отцу, что он согласился на эту жалкую роль суррогата, ведь мать не постыдилась рассказать о викинге и ему. Сумасшедшая! Да лучше бы она трепалась о викинге всему свету, оставляя в неведении лишь нас. Так было бы честнее! Но нет, ей надо было издеваться над нами.
Нине показалось, что вся издерганность, все отчаяние и боль переместилась в Ирму. В своей матери она увидела маленькую девочку, которая страдала, страдала безмерно. Неподдельное горе скрутило худенькое тело, обнажило морщины на лице. Кольца на пальцах стучали о стакан, янтарный сок выплескивался на белые брюки.
– Мама, мама, – зашептала Нина, подошла к Ирме, тихонько убрала стакан из ее рук, – мамочка, успокойся. Может быть, бабушке было тоже тяжело носить в себе любовь, которая была для нее ужасом и бедой, вот она и поделилась с тобой, как с самым близким существом.
– Существом… Это верно – существом… – Ирма глядела сквозь Нину. – Так мы разговариваем с собакой, кошкой… Когда мы вываливаем свои помои, нам редко приходит в голову, а что чувствует тот, на кого мы изливаем свою грязь? Или грязь – это только у других, а у нас – любовь, трагедия и споры? Существо… Как ты верно это подметила. Лидия родила меня как существо, которое должно утешать, развлекать, но только не доставлять хлопоты! Если у меня возникали проблемы, я тут же отфутболивалась к папочке. Как же! Надо готовиться к программе, тонкий настрой, состояние души… Где уж тут до соплей и двоек! А папочка лечил меня подарками и болтовней о мамочкином таланте! Но я отомстила. Я отомстила за все. Я тащила в дом все, что было связано с викингами: картины, книги, игрушки. Пусть мамочка натыкается на свою любовь повсюду! А папочке я преподнесла шлем викинга с рогами. Я заявилась на радио, когда мне исполнилось двадцать. И через два года мамино шоу стало моим. Я отбивала у нее всех ухажеров и рассказывала отцу, Максиму Второму, о всех ее интрижках. Я торжествовала, когда они, наконец, убрались из города в свой барак на утесе. Уж там теперь ничто не мешало одной предаться грезам о Максиме, а другому отзываться на эту кличку…
Ирма тяжело дышала, искаженное злобой лицо покрылось пятнами, руки царапали кожу дивана.
– Боже, – сказала Нина и поднялась, – Боже! Вся эта месть – за то, что мать рассказала тебе о Викинге?
– Ты ничего не поняла, – Ирма встала и оттолкнула Нину, – уйди, раз ты такая тупая. Уйди, прошу тебя…
Шаркая, волоча ноги, Ирма поплелась в ванную и включила воду. Нина, опустошенная и раздавленная, осталась стоять. Все встало на свои места, но сердце превратилось в пепел. Знает ли Лидия, за что ей всю жизнь мстила дочь? И простят ли они когда-нибудь друг друга? Странно, но через обиду мамы на бабушку, Нина увидела страхи Ирмы, что дочь поступит с ней также – отобьет шоу и любовников. Что ж, Нина предчувствовала, причина не допуска на радио кроется в чем-то подобном. Возникает только вопрос, может, и Нина дала повод для такого страха? Нина на секунду зажмурилась и бросилась в ванную.
Хлестнула горячая вода, комната была наполнена клубами пара, Ирма сидела на полу и, запрокинув голову, плакала.
– Мама, – Нина выключила воду и села рядом, – мама, почему ты боишься, что я отберу у тебя шоу и любовников?
Ирма медленно открыла глаза и посмотрела на Нину. И Нина увидела в ее взгляде необычную просветленную теплоту.
– Потому, что я плохая мать, – сказала она и слабо улыбнулась. – Всю жизнь я отдала мщению, тебе досталась роль существа. Пора расплачиваться.
Прозрачные слезы опять потекли по ее лицу. Нина хотела обнять ее, но боялась, что выйдет неловко, потому что они не обнимались уже много лет. Закусив губу, Нина молча протянула руку и помогла маме встать. Она довела ее до спальни и уложила в постель. Ирма, как будто стыдясь Нины, разделась под одеялом и также, смущаясь, натянула пеньюар.
– Мама, – Нина погладила ее руки, – слова иногда бывают лишними и совсем неточными, но все-таки я скажу: я никогда не встану тебе поперек дороги. Никогда, потому что… Потому что…
Но произнести «я тебя люблю» Нина так и не смогла. Эти три слова, оказывается, очень сложно произнести, если говорить их, вынимая сердце из груди.
Какая-то тень пробежала по лицу Ирмы и она погладила руку Нины в ответ.
– Ты очень изменилась, – кашлянув, сказала она, – всего один день, правда, день необычный, но ты стала совсем другая. И эта другая мне очень нравится.
Нина улыбнулась. Они помолчали еще немного.
– Дай мне, пожалуйста, снотворное, – попросила Ирма, – вон в той коробочке, у лампы. Одной таблетки достаточно. Я не собираюсь сбегать на небеса, хватит моей дочери потрясений. Знаешь, я тебе благодарна, что ты приехала сегодня. Мне надо поспать, но после я, может быть, расскажу тебе не только ужасы нашей семьи, но вспомню и что-нибудь хорошее.
– А я боюсь, честно говоря, что тебя не застану, – сказала Нина, ощущая всем телом то, что принято называть «благодатью». – У тебя это утреннее шоу, до полудня. А приехала я в три. Надеялась, что ты готовишься к завтрашнему выпуску, и вдруг – ты в эфире!
– А! – махнула, зевая мама, – Лидия как накаркала – продюсеру понравилась идея пробовать в качестве соведущих радиослушателей. Рискованно для утреннего шоу: рейтинг может упасть, но может и подняться. Эксперимент продлится еще неделю. Я пока буду включаться днем, а вот мой партнер-бедолага вкалывает теперь по семь часов вместо четырех. Впрочем, ему пообещали щедрые сверхурочные. А мне есть над чем подумать.
– Знаешь, – Нина поправила одеяло, – сегодня было очень смешно с охранником. Он не хотел меня впускать, только получалось у него это как-то игриво чересчур. Я отчитала его за фамильяронсть и панибратсво, а когда мы уходили, ты ему сказала те же самые слова. У него так забавно лицо вытянулось.
– Лицо у него забавно вытянулось по другому поводу, – усмехнулась Ирма, – мы с ним не так давно встречались, ну, понимаешь. Я ему говорила, что у меня есть ребенок. Только вот он, наверное, не ожидал, что ребенок окажется его сверстницей. Думаю, он содрогнулся, догадавшись, что держал в руках мумию.
– Мам, чего уж сразу мумию, – пробормотала Нина. – У вас там вообще практически все молодые. Вот и ты чувствуешь себя молодой. Да?
– Да, – согласилась Ирма и закрыла глаза.
– И все-таки, – осторожно продолжала Нина, – мне кажется, ты как-то стала тяготиться… м-м-м… своими молодыми… м-м… поклонниками. Неужели из… м-м… старшего поколения тебе никто не интересен?
На самом деле Нина давно хотела поговорить с Ирмой о ее молодых любовниках. Ходило много сплетен, очень и очень неприятных. Самое противное, что и молодые люди позволяли себе циничные отзывы, типа «целуя Ирму – целуешь историю отечественного радио» или «я переспал с ней, потому что двадцать лет назад с ней спал бас-гитарист «Бой-Тора»… Да и сама Ирма, когда появлялась с новым мальчиком, не выглядела царицей, за ночь с которой готов ночь отдать. Она становилась вертлявой фигляркой с избытком грима на лице. Нине было и стыдно, и грустно, но она боялась даже намекнуть маме на истинное положение вещей. Может, и сегодня был не самый подходящий день для срывания пелены с глаз, но так уж получилось.
– Я уже выросла, – Нина постаралась придать своему голосу солидность, – живу давно отдельно. Тебе уже не надо задумываться о возможной психологической травме от присутствия отчима. Ты можешь выйти замуж за человека своего круга, своего возраста. Мне кажется, люди в браке гораздо счастливее, если их разделяют годы, но не десятилетия.
– Замуж? – еще раз зевнула Ирма и повернулась на бок. – Вышла бы, да никто не зовет. Никто не хочет наносить тебе травму в виде отчима. Что касается мужчин моего возраста… Есть, конечно, и среди них интересные. Вот только вся беда, что я их ненавижу. Потому что боюсь. Психотерапевт объяснил мне причину моего страха. Я все поняла, но бояться не перестала. Потому мне пятьдесят четыре, а я по-прежнему ненавижу мужиков, кто старше меня хоть на год. Врач сказал: «прости его, отпусти его и жизнь наладится». Я заплатила бешеную уйму денег за сеансы и сказала врачу «все, простила!» только потому, что мне надоело ездить каждый день на другой конец города. А может, я и поверила тогда, что все кончено. Но встретила вдовца, привлекательного во всех отношениях, и… Чуть не повесилась после первой и последней ночь с ним. Тогда и поняла – нет, не простила.
– Кого? – одними губами спросила Нина.
– Соседа, – сказала Ирма, укрылась одеялом с головой, и голос зазвучал глухо, как из склепа. – Накануне той злополучной ночи, когда маме вздумалось рассказать мне о Викинге, сосед, чья квартира занимала весь верхний этаж в нашем доме, заманил меня клубничным мороженым к себе. К мороженому присовокупил Мартини… Я ненавижу Мартини… А потом… Потом… Ну, ты взрослая девочка, не то, что я тогда.. В четырнадцать лет веришь, что если кому-то проболтаешься – не жить ни тебе, ни твоим родителям…
– Лидия знает? – коленки Нины опять начали дрожать.
– Нет… А зачем? Тогда не сказала, потому что боялась, а сейчас… Сейчас эта боль уже никому не нужна… Зачем ей мучиться до конца своих дней?
Голос становился все тише и тише, Ирма уснула. Нина встала, задернула поплотнее шторы, вымыла посуду и ушла.
II
Откровения, откровения, откровения… Каждый сам проводит границу, что позволено кому-то знать, а что нет. Умалчивание приводит к недоверию, досказанность же иногда разрушительнее цунами. Если бы оценка происходящего у всех совпадала, тогда, наверное, исчезло бы и само понятие конфликта. Но есть общепринятые нормы и условности, которые служат ориентиром, страховкой и уздой. Но есть еще и личная дорога, которая редко совпадает с общепринятым. Где-нибудь, но дает замысловатый поворот. И вот как вести себя на этом повороте? И нужно ли отмечать его на карте, да еще преподносить в качестве наследства потомкам? Мудрые люди наверняка знают ответы на эти, в сущности, избитые вопросы. Но Нина была из числа тех, кто ответа не знал.
Весь вечер, ночь и утро она просидела у телевизора, от кофе и сигарет сводило желудок. Опять толкались в ней противоречивые чувства. До слез душила жалость к Ирме, Нина представляла, что может испытывать девочка, которую напоили, взяли силой и растерзали угрозами, а мать добавляет кипящего масла рассказом, что все, живущее в этом доме для нее не имеет значения, потому что сердце ее осталось у Викинга… Но, оплакивая девочку-Ирму, Нина вдруг поняла, что хотела бы повернуть время вспять и чтобы Ирма не рассказала ей о соседе сверху. К жалости примешивалась какая-то брезгливость, от которой Нине становилось очень не по себе. Жертва насилия… В этом была какая-то грязь. Но не потому ли многие молчат о том, что над ними надругались, именно чувствуя эту грязь, которую будут видеть отныне все? Только выжав ненависть из себя, можно двигаться дальше. Но Ирма шла, переполненная гневом и лицемерием. Хотя… Эта странная фраза «зачем ей мучиться до конца ее дней…». Причиняя страдания Лидии за измену отцу и дочери, Ирма не открыла ей главную боль. Наверное, потому что любила. И любит, скорее всего, и по сей день… Нина вспомнила старуху в черном шелковом брючном костюме. Нет, что-то не сходится. Лидия слишком язвительна и тщеславна, чтобы всю жизнь истерично сгорать в любви молодости. А их взаимоотношения с Ирмой – да, есть от чего сбежать в домик с башней. Когда дочуня пакостит тебе на каждом шагу, и ты считаешь, что это от…? От чего?
Нина встала с дивана, умылась и начала собирать вещи. Нет, она не хотела быть мессией, которой предназначено соединить семью. Но все-таки она должна узнать, что считает причиной ненависти Ирмы Лидия и что все-таки там произошло с этим чертовым Викингом. Будут ли поиски Максима? Похоже, они уже начались…
Но только сначала надо бы позвонить маме. Нина боялась этого звонка. Может, Ирма сейчас зубами скрежещет оттого, что распустила нюни и наболтала лишнего. Может, лучше съездить к бабушке, навести справки о Максиме (скорее всего он умер уже давным давно), мама пока придет в себя… Нина вспомнила, как она гладила руки Ирмы вчера как мама улыбалась ей, и слезы опять навернулись на глаза. Господи, неужели это больше никогда не повторится? И неужели она так никогда и не скажет Ирме, что любит ее?
– Тьфу, – сказала Нина и чем-то вытерла глаза (как оказалось, шторой). – Я становлюсь идиоткой, героиней женских романов в дешевой обложке. Надо просто позвонить маме и предупредить ее, что я еду убеждать бабушку перебираться в город. В конце концов, она сама ей об этом говорила.
Нина решительно подошла к телефону и набрала домашний номер Ирмы. Автоответчик кокетливо предложил оставить сообщение и звонко рассмеялся, непонятно над чем. Уверенность Нины в том, что Ирма сейчас проклинает себя за слабость, окрепла, но она упрямо дозвонилась на радио и спросила секретаря – не появлялась ли Ирма на работе.
– Давно здесь, – ответила секретарь. – Отслушивает утренний эфир и что-то допечатывает к дневному. Соединить?
– Да, – во рту пересохло, и трубка чуть не выскользнула из вспотевшей руки.
– Нина, привет, – голос Ирмы был на удивление тихим и ласковым. – Как дела?
– Нормально, – побормотала Нина и замолчала.
Какое-то время слышалось только дыхание двух женщин.
– Спасибо за чистую посуду, – сказала, наконец, Ирма, – ты не представляешь, какое благое дело ты сделала. Особенно для моего маникюра.
– Не за что, – слабо улыбнулась Нина. – Хочешь, я подарю тебе посудомоечную машину? На рождество? Или раньше?
– Зачем мне она одной, – голос как будто стал уставшим.
– У тебя всегда собирается много гостей.
– Это было раньше.
Вновь пауза. И выбор слов.
– Я еду к Лидии, – выплеснула Нина. – Она хочет, чтобы я отыскала Максима и привезла его к ней. В смысле, Викинга.
– Да уж понятно, что Викинга, – голос Ирмы стал тише, как будто его накрыли облаком. – Когда вернешься, дай мне знать. Только не приходи в студию.
Низ живота резанули скальпелем и залили расплавленным оловом.
– Хорошо, я не приду в студию, – дрогнувшим голосом проговорила Нина.
– Не обижайся, девочка, – услышала она улетавший голос матери, и олово поднялось к сердцу. – Мне очень тяжело работать, когда кто-то сидит рядом. Я нервничаю и становлюсь фальшивой. Позвони мне, и мы увидимся, хорошо?
– Хорошо, – прошептала Нина, олово растаяло слезами. Бесчисленными слезами за последние три дня. – Хорошо.
– Передавай привет Лидии, – голос стал едва различимым, наверное, неполадки на линии. – Я восхищаюсь ее мужеством всю жизнь любить мужчину с седыми волосами. Хоть расскажешь мне потом, что он представляет из себя на самом деле.
– Хорошо, – смеялась Нина. – Хорошо.
Она зажмурилась от солнца, которое вдруг прыгнуло из окна ей в глаза.
– Мама, – крикнула Нина в трубку, – я пишу легенды!
Но связь уже оборвалась.
* * *
Пока Нина ехала в электропоезде, она размышляла – как ей дальше добираться до бабушки? Опять ловить машину на шоссе или взять такси? Одолеть проселочную дорогу пешком? Идти долго, но, может, как раз это время и нужно, чтобы настроиться на встречу должным образом. Но споткнувшись именно на этот «должный образ», который никак не хотел вырисовываться, Нина решила пойти на причал и нанять лодочника, то есть достичь дома на утесе тем путем, каким изначально предполагала Лидия. К тому же она давно не плавала на катере, не высаживалась на отмели, не поднималась вверх по крутой тропинке. И не объяснялась с незнакомыми людьми, а это очень могло ей пригодиться в ближайшее время.
Нина спустилась по узкой улочке от железнодорожной станции к пристани, чувствуя азарт путешественника. Все было так ново. Истертые булыжники вместо асфальта под ногами, запах жареной рыбы, водорослей и каких-то цветов вместо выхлопных газов, сигаретного дыма и всевозможного парфюма, внятные диалоги между жителями вместо общего гула. Однако бодрость открытий оставила ее при виде деревянных свай и пришвартованных лодок, лодочек и катеров. Что, бегать по причалам и спрашивать, кто ее довезет? А сколько предлагать денег? И вообще, где народ? Людей не было видно. Море насмешливо плескалось, играя ракушками и галькой, словно ожидая, что же предпримет это инородное тело. Тело откровенно колебалось. Нина думала, что лучше бы она пошла пешком – не надо никого ни о чем просить. Но зарождающаяся боль в правой ноге заставила Нину задрать брючину и убедиться – да, так оно и есть. Она опять умудрилась стереть пятку разношенными кроссовками. Ноги Нина стирала с каким-то убийственным постоянством, причем нельзя было предугадать, когда это произойдет. И если уж пятка задумала расстаться со старой кожей, бессмысленно было заклеивать ее пластырем или запихивать в носок вату. При активном движении кровь начинала литься ручьем и тогда единственной приемлемой обувью становились тапочки без задников. Так. Значит, идею о пешей прогулке можно забыть. Остается такси или все-таки лодка. Нина присела на верхнюю скамеечку и задумчиво огляделась вокруг. Первое, что она увидела – это далекий, но четко узнаваемый изгиб суши, с белеющей точкой на обрыве. Вот он, дом Лидии. Значит, объяснять, куда ей надо, уже будет проще. Нина подняла глаза и встретилась взглядом с приближающимся к ней мужчиной. Он был не молод, загорел и одет в аккуратный выцветший джинсовый комбинезон.
– Добрый день, – он приподнял кепи и жесткие серые усы раздвинулись в улыбке. – Вы Нина? Внучка Лидии?
– Да, – улыбнулась Нина в ответ. – А как вы догадались?
– У вас такая же королевская осанка, – галантно развел руками мужчина. – К тому же Лидия меня предупреждала о вашем приезде. Правда, вы несколько припозднились, но это ничего.
– Бабушка просто перепутала даты, – Нина никак не могла прийти в себя от замечания об осанке.
– Лидия никогда ничего не путает, – покачал головой лодочник. – Я готов отправиться прямо сейчас.
– Я тоже, – сказала Нина, поднялась со скамьи и направилась за явным поклонником Лидии.
Они подошли к маленькому, белому с синей полоской катеру, который тихонько перестукивался с причалом в такт набегающим волнам. Лодочник легко спрыгнул, протянул руку Нине, она испугалась было качающейся посудины, но вспомнила про королевскую осанку, вскинула голову и довольно-таки грациозно перебралась на катер.
На сидении она увидела большую картонную коробку, где сквозь бечевку наружу высовывались блок сигарет и пачка шоколадного печенья.
– Продукты для Лидии, – сказал лодочник, пододвигая коробку и усаживая Нину, – должен был привезти три дня назад, но Лидия велела мне без вас не появляться… Я уже начал беспокоиться и готов был плыть один, хотя знаю, что может сказануть Лидия, если будет что-то не по ней. Хорошо, что вы приехала. Она обрадуется, а когда у нее хорошее настроение, она всегда угощает меня коньяком.
У Нины, честно говоря, были сомнения, что сегодня лодочника угостят коньяком, но она не стала этими сомнениями делиться. А потом и затарахтел мотор, и они понеслись, разбивая волны на брызги, к дому на утес. Лодочник что-то кричал и про достоинства удивительной женщины, и про улов макрели, и про детей, что променяли море на город. Нина слушала, не напрягаясь – было очевидно, что никто в поддержке разговора и не нуждается; достаточно просто внимания к словам, которые тут же уносил ветер.
Через полчаса нос катера ткнулся в берег у подножия утеса. Лодочник помог сойти Нине, привязал катер к какому-то кусту, взял коробку и уверенно пошел по достаточно пологой тропе наверх. Нина предложила было помощь в переноске продуктов, но была одарена таким взглядом, что чуть не подвернула ногу. Через секунду, правда, лодочник смягчился, но усы все-таки подрагивали от незаслуженной обиды.
– Во-первых, у вас свои вещи, – сказал он и зашагал быстрее, – во-вторых, я не так уж и стар, как могло бы вам показаться, Нина. Мне всего семьдесят и Лидия всегда говорит, что я – настоящий мужчина.
Нина сдержала улыбку и с внезапной грустью подумала, что ни одному из своих кавалеров она не говорила, что он – настоящий мужчина. Может, поэтому они и уходили?
Картины прошлых романов заслонили реальность, и Нина не заметила, как очутилась у входа в дом. Лодочник потоптался в нерешительности.
– Она, наверное, на балконе, – бормотал он, – вы уж идите первая, все-таки внучка.
Нина с удовольствием пропустила бы его вперед, но он уже, изловчившись, открыл ей одной рукой дверь, не выпуская свою драгоценную ношу из другой. И вновь Нина пересекла прихожую, гостиную, спальню. В кабинете было тоже пусто. Как и в ее день рождения. Который был миллион частиц времени назад. Она поставила сумку у по-прежнему разложенного дивана, лодочник опустил на пол коробку, изо всех сил стараясь сдерживать участившееся дыхание. Они замерли, почему-то оба не решаясь шагнуть на балкон. Но тут Лидия появилась, заявив сначала о себе постукиванием трости, затем шуршанием длинного платья и наконец звоном открывающейся стеклянной двери. Она, увидев их, тоже остановилась на пороге. Солнце светило ей в спину и выражения лица в первый момент не было видно, зато вся она в целом казалась сошедшей с парадных портретов царственных особ.
– Добрый день, – кашлянул лодочник. – Вот, привез вашу внучку и продукты… Я ждал Нину, как вы и велели, Лидия…
– Извини, что задержалась, – услышала Нина свой неестественный тонкий голос. – Мне надо было… дописать статью… И я стерла ногу…
Она резко наклонилась, стащила кроссовок и показала промокший от крови на пятке носок.
– Ужас! – воскликнула бабушка и обратилась к лодочнику. – Друг мой, принесите, пожалуйста, из холодильника баночку с волшебной мазью, что вы привозили мне, когда я поранила садовыми ножницами руку. Простите, что отсылаю вас на кухню, но, похоже, вы сейчас самый проворный из нас.
Лодочник просиял и радостно зашаркал назад сквозь комнаты.
– Я решила вернуться, – сказала Нина.
– Я очень рада, – бабушка подошла к ней и нежно обняла. Нина почувствовала неловкость, потом медленно высвободила руки и осторожно обхватила сухонькие плечи. Бабушка вздохнула, крепче прижалась, и Нине вдруг стало легко.
– Пойдем в гостиную, – шепнула бабушка, – неудобно принимать мужчину у разобранной постели. Я же не какая-нибудь маркиза де Помпадур.
– Для этого мужчины ты действительно не какая-нибудь маркиза де Помпадур, – улыбнулась Нина и, прихрамывая, пошла за бабушкой. – Ты для него королева!
– Да? – с напускным безразличием бросила Лидия. – Странно, я всего-навсего прошу его привозить мне продукты, причем всегда щедро расплачиваюсь.
Нина присела на кровать дедушки в спальне и сняла второй кроссовок, в гостиную она вошла уже в одних носках.
– Наверное, он считает, что щедрость расплачивания, – сказала Нина, усаживаясь на плюшевый диван, – как раз и есть привилегия королев.
– Нина, тише! – брови бабушки приняли положение воспитанной укоризны. – Боже! Сидеть при посторонних в одних носках – это не комильфо!
– Да ладно! – Нина махнула рукой. – Уже давно комильфо. И потом, главное – в туфельках вы, мадам. Так что мы составляем выгодный контраст.
– Честно говоря, – понизила голос Лидия, – я бы тоже с удовольствием забросила эти туфельки к чертовой матери, но… Придется те6рпеть, пока он не выпьет традиционный бокальчик коньяка.
– Он на это очень рассчитывал, – согласилась Нина.
Их заговорческое хихиканье было прервано возвращением лодочника с баночкой мази в руках.
– Лидия, – озабоченно начал он, – вы меня простите, это, конечно, не мое дело, но у вас совершенно закончились чай и масло. А я опять привез только кофе, сигареты и шоколад.
– А сыр?! – одновременно воскликнули Лидия и Нина и опять засмеялись.
– Сыр, конечно, но разве это еда? Особенно если учесть, что приехала гостья… Я могу съездить за настоящими продуктами, а вечером мог бы угостить копченой рыбой…
– Друг мой, – прервала его Лидия, – окажите мне, пожалуйста, еще одну любезность – возьмите, сколько с меня причитается, сами. В шкатулке, ну, вы знаете, И не забудьте про бензин для вашего великолепного катера. Не спорьте! А то мне будет перед вами неудобно и придется обращаться к кому-нибудь другому.
– Для начала вам придется как-то добраться до пристани, – проворчал лодочник и взял шкатулку с подставки торшера. – К кому-нибудь другому… Как вы доберетесь до него, другого? Все знают, что продукты привожу вам я!
– У меня теперь появились быстрые ноги, – сказала Лидия, кивая на Нину. Та глянула на свою стертую пятку и закрыла лицо маленькой плюшевой подушкой. – Нина позаботится обо мне и найдет кого-нибудь более щепетильного в вопросах оплаты.
– И вы позволите ему так же входить в дом, брать деньги из шкатулки, пить коньяк? – возмущение лодочника переливалось всеми оттенками отчаяния. – Он вас ограбит, убьет, облапошит!
– Как хорошо, что вы вспомнили о коньяке, – поспешно вставила Лидия. – Я не отказалась бы от рюмочки! А ты, Нина?
– Разве что чуть-чуть, так, за знакомство с настоящим мужчиной, – Нина встала. – Коньяк на кухне в шкафчике?
– И рюмки там же, – сказала Лидия и, поглядывая на лодочника, поправила короткие кудри своих седых волос. – Мой друг, я хочу, чтобы ко мне приезжали только вы, ведь мы так понимаем друг друга.
Лодочник, хмурясь скорее для отстрастки, сел на диван, что был напротив Лидии и спрятал деньги в нагрудный карман комбинезона. Вошла Нина с бокалами и бутылкой коньяка, он ласково улыбнулся ей.
Они посмаковали благородный напиток, каждый вспомнил, когда и при каких обстоятельствах был попробован коньяк впервые и, наконец, Лидия сказала:
– Я прошу прощения, мой друг, что не могу уделить вам сегодня должного внимания, но, сами понимаете, я так давно не виделась с внучкой…
– Да, да, – засуетился лодочник, – это вы простите меня. Я приеду, как обычно, через неделю? Или все-таки заглянуть пораньше?
– Как обычно, друг мой, как обычно.
– Ладно, – лодочник потоптался еще немного, – ладно. До свидания!
– До свидания, – хором ответили женщины, и он ушел.
– Пойдем, помашем ему с балкона, – Лидия плеснула себе еще коньяка. – Он всегда оборачивается.
– Может, лучше тебе одной? – и наполнила четверть своего бокала тоже.
– Вот еще, – выразительно пожала плечами бабушка, – возомнит себе, Бог знает что! Я отдаю дань приличия, а не стремлюсь подогревать чьи-то чувства.
– Угу, – согласилась Нина, – безусловно, дань приличия и больше ничего!
– Не иронизируй над старшими! – погрозила пальцем бабушка. – Может плохо кончиться.
Они помахали рукой лодочнику, который послал им воздушный поцелуй.
– Нахал! – горделиво сказала бабушка, вернулась в кабинет и легла на диван. – Я очень хотела, чтобы ты вернулась, Нина. Но была готова к тому, что больше не увижу тебя никогда.
Нина села на край дивана, как когда-то сидела здесь Ирма, и провела рукой по шелку покрывала.
– Многое изменилось, – проговорила, наконец, она. – Мне трудно сказать, что именно, но изменилось. Мне теперь уже не кажется глупым твое желание найти Максима.
– Зато таковым оно теперь кажется мне, – бабушка отвернулась и Нина увидела, как у той мелко задрожал подбородок. – Давай забудем о Максиме.
Нина почувствовала, как тело наливается знакомой тяжестью недосказанности и мучительной отчужденности.
– Нет, – через силу сказала она. – О нем теперь забыть нельзя. Слишком многое с ним связано.
– Чего уж там многое, – не поворачиваясь, выдохнула Лидия, – он оказался ярким любовным приключением, не более того.
– Так, – Нина вскочила и стала расхаживать по комнате, забыв про боль в ноге, – я не собираюсь убеждать тебя в том, что это было не просто приключение и клянчить адрес, с которого я бы могла начать поиски.
– Вот и славно, – буркнула бабушка, – давай лучше поговорим о наследстве.
– О каком наследстве? – Нина остановилась и в упор посмотрела на бабушку, но та была занята рисунком на покрывале. – Пока что все мое наследство состоит из вороха семейных тайн.
– Да никаких тайн, – теперь Лидия вертела в руках бронзовую статуэтку Вакха. – Какие тайны?
– Начнем с такой ерундовой тайны, – Нина разозлилась и, не встречая сопротивления, бросилась в горнило допроса, – такой мелочи, как мое отсутствие в этом доме десять лет. Мое семнадцатилетие совпало с похоронами дедушки и что, мы не должны были все эти годы нарушать твой траур?
– Почему ты спрашиваешь об этом меня? – удивилась, но как-то полуискренне, бабушка. – Вы же не приезжали, а не я вам запрещала.
– Я предполагаю, что на это ответила бы Ирма, – Нина сжала руки и ощутила кольцо на пальце, – я не знаю, собственный ответ. Но мне интересно, что ты думаешь по этому поводу.
Лидия молчала и смотрела в угол комнаты.
– Послушай, – Нина потерла лоб и села обратно на диван. – Я вижу, что тебе этот разговор неприятен. Мы можем переключиться на ничего незначащие темы. Ничего незначащие. И все, что будет происходить дальше, тоже тогда станет ничего незначащим. А я хочу, чтобы мы с тобой что-то друг для друга значили. Пусть я услышу, что я для тебя – быстрые ноги, почтовый голубь, наследница и все. Пусть так! У меня тогда будет выбор, что с этим делать. Но пока мы прикрываемся истлевшими тряпками лжи, наши отношения останутся на уровне истлевших тряпок.
– Да здравствует нудизм! – провозгласила бабушка и удобнее облокотилась на подушки. – Черт с тобой, давай обнажимся до первородного греха. Только прекрати на меня кричать. Зачем унижать меня напоминанием о разнице в возрасте? Я постараюсь ответить на все твои вопросы, если ты оставишь эту жуткую манеру философствовать и изобличать одновременно. Реши, что тебе важнее.
– Не знаю, что мне важнее, – повертела Нина кольцо.
– Ну вот, а старуху пытаешь. Ладно, ладно, – подняла в примирительном жесте руки Лидия, – не цапаемся, не деремся, а докапываемся до истины. Постараюсь не скатиться до рытья в грязном белье. Итак, на чем мы остановились? На десятилетнем перерыве в семейных отношениях. Как ты верно подметила, он совпал с кончиной дедушки. Максим Второй, как нарекла его дочурка, настаивал на встречах, многое прощал Ирме и очень любил тебя. Я же видела, что дочь не желает со мной общаться, ты всегда была затурканным мышонком, и я думала, что нежелание матери передалось и тебе. Поэтому когда Максим Второй умер, я не стала обременять вас насильственным присутствием. Кстати, то, что вы не объявлялись, так, разве что Ирма иногда, но без тебя, только подтвердило мои предположения.
– Ты кое в чем права, – нехотя сказала Нина, – но я не могу понять, почему ты смирилась с тем, что дочь и внучка тебя избегают? Почему ты не решилась на выяснение? Тебе не хотелось ничего менять?
– Наверное, хотелось… – неопределенно протянула Лидия. – Знаешь, я ведь не была идеальной матерью и бабушкой. И думала…
– Что пришла пора расплачиваться, – закончила за нее Нина, которую осенило, что Лидия просто не хочет рассказывать про то, как ее третировала Ирма. – Перед отъездом к тебе я поговорила с мамой. Она рассказала мне, как мучила тебя и дедушку викингами. Поверь, ей стыдно за это. Она переживает. Переживает так, что просто тебя ненавидит. Мы иногда ненавидим тех, кого страшно обидели. Это от ревности, детской ревности, что мама любит кого-то еще, кроме тебя и папы.
– Неужели только поэтому? – прозрачные глаза Лидии прожигали Нину насквозь. – Только поэтому?
– Да, – твердо сказала Нина и выдержала бабушкин взгляд.
– Грустно, – вздохнула Лидия. – Жаль, что я не придала серьезного значения этой ревности. Я прошла мимо. А дальнейшие поступки Ирмы уже вызывали не только недоумение, а злость. Согласись, не очень серьезно списывать на детскую ревность откровенную подлость. Я имею в виду, когда Ирма в двадцать пять лет лишила меня любимой работы.
– Мама говорила и об этом, только вскользь, а что там произошло на самом деле? – Нина задала вопрос машинально, ответ ее не очень-то интересовал. Она погрузилась в мрачные раздумья о том, как ратовала за стопроцентную искренность, но всю правду Лидии не сказала. А значит, та и не поймет, что дочь ее не параноик, застрявший в подростковом психозе, а исстрадавшаяся, тысячу раз себя наказавшая душа. Нина чувствовала себя гадко, она закурила, но тут же затушила сигарету, настолько мерзкий был у той вкус.
– Меня подкосило коварство, – говорила в это время Лидия. – Я старалась побольше быть с Ирмой и часто брала ее на запись в студии. Но еще была ночная программа в прямом эфире и там я, конечно, была одна. И поздно, и невозможно пребывать в образе Бархатной Ночи, если кто-то рядом пищит «мама, я хочу в туалет»… Тридцать пять лет назад наша радиостанция была маленькой и какой-то домашней. Не было охраны, Ирма приходила, когда хотела. Когда подросла. Ее кокетство умиляло, ее восхищение радовало, ее подражание не раздражало. Но однажды она пришла ночью. Я рассказывала историю жизни и смерти Маты Хари. Я настолько перевоплотилась, что когда раздались финальные выстрелы, вскрикнула. Мне эхом отозвался чей-то крик. Я обернулась и увидела Ирму. Она была бледна, ее потряхивало… Сначала я рассердилась, что она пробралась в студию, но, к счастью, программа уже закончилась. Поэтому я сдержала свой гнев, обняла ее и сказала:
– Понравилось? Я тоже довольна. Я очень счастлива, когда веду свою программу.
Это и было роковой ошибкой. Но я же не думала, что нельзя доверять дочери… Она попросилась, со слезами и рыданьями, читать вторые роли. Точнее, те куски, где была прямая речь моих героинь в молодости, ведь в передаче я охватывала весь жизненный путь одной звезды. Я согласилась, потому что чувствовала себя виновной перед дочерью – я все реже бывала дома. Она справилась с ролью. И первой, и второй. И однажды всем стало понятно, что мы с Ирмой вдвоем сидим на одном стуле. Кому-то надо было уйти. Я решила, что я достаточно взяла от жизни, и ушла. А дальше стало еще хуже. Я пробовалась на дневной эфир, но мой голос для него никак не подходил. В отчаянии я пыталась его изменить, говорила быстрее и жеманнее, но мои эфиры все больше походили на репортажи из сумасшедшего дома. По тому, как люди отводили глаза при встрече со мной, я поняла – все, со мной покончено. Но я упрямо решила дойти до конца, не желая увольняться сама… А пришлось. Мне рассказали, что Ирма бродит с печальным видом и под большим секретом делится бедой: ей пришлось уступить домогательствам кое-кому из руководства, и не одному, лишь бы не выгнали с работы ее мамочку. То есть меня. А еще она забеременела и не знает, увы, от кого, потому что спасала мамочку, как уже говорилось, не единожды. Но она готова принять все тяготы одинокого материнства без мужа, лишь бы мама осталась на радио, без которого жить не может.
– Так я чья дочь? – перебила Нина бабушку. – Телекомментатора или неизвестно чья? Или это не про меня? Или мама вообще соврала тогда?
Бабушка выпрыгнула из тумана воспоминаний и секунду смотрела на Нину, как будто видя ее впервые.
– А-а, – встряхнулась она, – ты… Ирма не врала, она тогда действительно оказалась беременна и вскоре родилась ты. Отец твой, по-моему, все-таки тот холеный парень с бакенбардами, комментатор. Делаю вывод, исходя из наличия его фотокарточек в квартире Ирмы. Других мужских фото я там в помине не видела. Не переживай, что росла без этого отца. Его несколько раз отмазывали от тюрьмы за избиение жен. Очень оказался постоянным парнем: честно женился и честно колотил. Тогда он был женат.
– М-да, сказала Нина и ничего больше добавить не смогла.
Выбитая из колеи прошлого, бабушка молчала, и нельзя было догадаться – хочет она возвращаться в воспоминания или нет. Нина, переварив еще одну подробность своего появления на свет, все-таки спросила:
– А что было дальше?
– А что дальше? – пожала плечами Лидия. – Был скандал. По городу ползли слухи, один хуже другого. Я, конечно, уволилась. Работать больше не хотелось, да и не было необходимости – счет в банке и заработка мужа хватало, как говорится, на безбедное существование. Ирма давно переселилась в отдельную квартиру, я бродила по знакомым, но чаще сидела дома и пыталась вязать. Почтенное занятие для пятидесятипятилетней дамы, которая готовится стать бабушкой. Я как раз осваивала вязание пинеток, когда домой, запыхавшись, вошел муж и с гордостью сказал, что сейчас по телевизору будет ток-шоу, где одна из участниц – наша дочь. Ирма сама позвонила ему на работу и сказала об этом. Он включил телевизор, а мое сердце сжалось. Наверное, потому, что все, сказанное Ирмой отцу за последние годы, вносило новые разрушения в нашу без того нелегкую супружескую жизнь. Да… Ирма не подкачала и на сей раз… Ток-шоу было посвящено эмансипации, феминизации и всему такому. Ирма отважно защищала матерей-одиночек, что было весьма смело по тем временам. А потом она внезапно расплакалась и сказала, что хотела бы иметь нормальную семью, но разве это возможно, когда с детства мир поставлен с ног на голову. Зал затаил дыхание, оператор дал крупный план ее красивого лица, ведущая участливо спросила, что же случилось в детстве… И Ирма поведала о том, как пьяная мать, изменявшая отцу направо и налево, терзала дочь подробностями своей интимной жизни. История с Викингом была изложена в несколько свободном пересказе, но сути это уже не меняло. Зал рыдал, ведущая, обнимая Ирму, пообещала на следующее ток-шоу пригласить меня. Меня, женщину, что долгие годы завораживала слух жителей волшебным голосом, а дома растлевала малолетнюю дочь…
Нина смотрела на каменное лицо Лидии и чувствовала, что сходит с ума.
– Ты все еще считаешь это ревностью маленькой девочки? – спросила Лидия.
– По отношению к тебе она навсегда останется маленькой девочкой, – пустым голосом ответила Нина. – Прости.
– За что? – горечь наконец сломала неподвижность бабушкиного лица. – Ты права. Я знала, что не должна была говорить ей о Викинге. И в ту ночь я действительно была пьяна. Я сгубила свою девочку. Вот и все.
– Поэтому ты и уехала сюда? – прервала молчание Нина. – После этой передачи?
– Почти, – бабушка пыталась закурить, но зажигалка не слушалась ее дрожащих рук. Нина попробовала ей помочь, но и ей это оказалось не под силу. Тогда бабушка наклонилась, пошарила под диваном и достала пыльный коробок спичек. Сигарета была зажжена. – Почти. Делать в городе нам было нечего, знакомые все отвернулись. Максим Второй вышел в отставку, мы продали нашу квартиру и купили этот дом за бесценок. Уж слишком в пустынном месте он находился и совсем был запущен. Сто лет назад его построил какой-то банкир для своего умалишенного сына, а когда сын умер, здесь никто больше и не жил. Дом кочевал по наследству, праправнучка банкира была рада сбагрить нам это добро. Ремонт обошелся недешево, дом преобразился. Нетронутыми остались только башня и флюгер.
– Кстати, – Нина внезапно ощутила голод и встала, – а что изображает флюгер? Бараньи рога или чайку?
– Ну, – помедлила с ответом Лидия, и в глазах ее зажглись хитрые огоньки, – если брать в расчет мою привязанность к Викингу, то тогда бараньи рога. Но если плясать от моего желания увидеть Максима, то, безусловно, чайка.
– Ага! – торжествующе вскричала Нина и потянулась. – Значит, мы опять хотим видеть Максима?!
– А почему ты-то так радуешься? – подозрительно прищурилась Лидия. – Думаешь, много денег дам на расходы?
– Разумеется! – подыграла Нина. – Само собой! Уж я-то вытряхну все твои запасы. А продуктовые запасы пойду трясти прямо сейчас. Я хочу много бутербродов с сыром. А ты?
– Я бы не отказалась от мяса, но его нет, а мой Ромео приплывет только через неделю. Так что, пусть будут бутерброды с сыром. Не забудь про кофе. Кофе не жалей.
– Хорошо, – сказала Нина. – Хорошо. Как мне хорошо!
Пританцовывая, она пошла на кухню и услышала, как Лидия рассуждает вслух:
– Я чуть не умерла, ковыляя по трагедиям века, а ей хорошо! Ну и молодежь пошла!
Нина улыбнулась и прихватила в гостиной коньяк – можно будет капельку добавить в кофе.
* * *
Вечер был замечательным. Уединение дома на утесе дарило отсутствие иных звуков, коме тех, что сопутствуют безлюдному морю. И Нина наслаждалась этой первозданностью, а также ощущением свободы. Она прияла решение больше не возвращаться к журналистике, а чем заниматься дальше – над этим пока не хотела задумываться. Она с удивлением наблюдала, как в ней просыпается искательница приключений. И она от всего сердца благодарила безвестного Максима, который изменил жизнь Лидии, Ирмы и ее. Правда, счастливее всех была она, косвенно задетая. И что еще произойдет, когда она увидит Викинга Лидии… Ладно, демоническая личность, посмотрим, кто кого… Ей уже не терпелось отправиться на поиски, но Лидия явно не торопилась выталкивать ее сегодня из ожившего дома. По просьбе бабушки Нина стерла пыль с этажерок, торшеров и картин. Вымыла полы и приготовила салат с креветками. Увидев, что бабушка задремала, Нина вышла в сад и решила нарвать букеты из цветов, что еще остались в одичавшем саду. Для маленьких вазочек она срезала бледно-розовые маргаритки и лиловые гвоздички, для ваз больших подходили только красные розы, уже не пышные и кривоватые, больше смахивающие на шиповник, но все же розы. Она сложила букеты в тени вишни и присела на валун у подножия вторгшейся в сад сосны. Прислонилась к теплому шершавому стволу и закрыла глаза. Она думала о дедушке. Может быть, потому, что сидела на его излюбленном месте; может быть, потому, что мозг был переполнен страданиями Ирмы и Лидии и отказывался им отдаваться сейчас. Викинг остался у моря, а здесь было детство. Нина вдруг вспомнила, как дедушка пару раз приезжал к ним, в городскую квартиру, один. Он брал Нину на руки и спрашивал Ирму, нельзя ли забрать внучку на лето к ним.
– Нет, нет, нет! – Ирма тут же заводилась и топала ногами. – Нет! Сначала отобрали у меня детство, а теперь еще хотите лишить и дочери?!
– Ирма, – дедушка морщился и с сожалением отпускал Нину. – Внученька, сходи, налей мне водички.
Нина, косясь на маму, шла на кухню и слышала как дедушка начинал увещевать маму:
– Ирма, ну кто тебя лишает дочери? И сама отдохнешь, и девочка свежим воздухом подышит.
– Нет! Я не привыкла отдыхать, мне никто не помогал, когда я ее родила, с чего вдруг вас растащило на помощь сегодня?
– Ирма, – голос дедушки становился суше, – ты сама приложила к этому руку.
– Да хоть ногу! Вы бросили меня, а теперь давите на любовь к внучке!
– Ирма, хватит. Все прошло, примиритесь уже с Лидией. Она тебя любит. Я ее тоже понимаю…
– Конечно! – Ирма визжала. – Ты ее понимаешь! Ты всегда был на ее стороне! После всего, что она нам сделала, ты все равно на ее стороне! Все! Нину не отдам! Вы ее не увидите никогда!
Дедушка уходил, не дождавшись воды, Ирма швыряла книги и подушки, Нина скулила от жалости и страха. Почему же они с Ирмой, несмотря на все клятвы, все-таки приезжали в дом на утесе? Иногда Нине казалось, что семья восстанавливается. Иногда она слышала, как Ирма ловко выманивает деньги у Лидии и отца. Но чаще все заканчивалось ругательствами между женщинами. Под первые их такты дедушка уводил Нину в башню и рассказывал, как надо слушать розы. Ей было не интересно слушать о засохших розах, о подрезании кустов и опрыскивании тем более. Дедушка волновался и угощал ее вареньем, но Нина капризничала и здесь. Замкнутая при бабушке и матери, она своенравничала при дедушке. Он покорно сносил ее небрежность, но с годами эта покорность стала Нину раздражать и она общалась с дедом все меньше и меньше.
Нина открыла глаза, поднялась с валуна, посмотрела на букеты и пошла в башню. Узкая дверь скрипнула протяжно и жалобно. Пыльные лучи солнца лежали грустными пятнами на ступеньках винтовой лестницы, скамейке, грубо сколоченном столе. Умершие розы свисали со стен бутонами вниз, на выступе застекленной бойницы лежала раскрытая книга, покрытая паутиной. Нина осторожно взяла ее и прочла абзац, выделенный жирным шрифтом: «Если вы сушите розы, как память о прошедшем, тогда вам лучше заняться изготовлением погребальных венков. Но если вы относитесь к этому, как к процессу перевоплощения, тогда вперед! Революционные методы засушки роз…» Нина закрыла книгу, положила ее на стол и стала подниматься на верхнюю площадку башни. Она опять плакала, хотя накануне ей казалось, что запас слез истощен. Но, видно, эти слезы были из другого резервуара.
От высоты кружилась голова, Нина схватилась за каменные зубья башни. Нет, она не любила здесь бывать, уж очень обострялось чувство незащищенности. А дедушка все пытался приучить ее к высоте, невнятно толкуя о полезности взгляда сверху. Однажды, он спрятал на площадке какой-то сюрприз для Нины, заманивая ее тем самым преодолеть сорок семь ступенек. Но она отказалась, не преминув с детским простодушием еще и заявить, что дедушка сюрпризов делать не умеет, поди, опять сухую розу припрятал. Дед ничего не ответил, но больше Нину на площадку не звал… Сколько это было лет назад? Лет пятнадцать, не меньше. Значит, ей тогда было двенадцать. Нине вдруг очень захотелось узнать, что же это был за сюрприз. Понимая всю абсурдность желания, она тем не менее лихорадочно стала ощупывать все камни, выступы и углубления. Сердце ее подпрыгнуло и завертелось, когда рука надавила на самую светлую плитку в полу, та накренилась, и открылся тайник. В нем лежала продолговатая бархатная коробочка, как футляр от колье. Нина вынула футляр, сглотнула вязкую слюну и приподняла крышку. На ложе из лепестков роз лежала маленькая куколка. Обычная пластмассовая куколка с невинной улыбкой. Вот только отличалась она от всех кукол мира юбочкой из тех же лепестков роз, вместо блузочки была гирлянда из мельчайших розочек, веночек на голове, на ножках – крохотные лапаточки из листиков. На синий бархат крышки были приклеены шипы роз и вместе они составляли надпись: «Нина, я тебя люблю».
Есть большая разница между «раскаянием» и «покаянием». Покаяние своевременно, снимает боль и дарит просветление. Спутником «раскаяния» становится эпитет «запоздалое». Жгучая безысходность. Но это не так. Тот, кто ушел, душой отзовется на раскаяние. Живущий, достигший дна отчаяния, начинает свое движение вверх, быть может, не замечая, что ступенями служат камни раскаяния, о которые он разбился вчера.
Так и Нина, искромсав себя упреками и не видя еще прощения впереди , положила коробочку с куклой в карман брюк и спустилась вниз.
* * *
– Какое счастье видеть живые цветы вместо засушенных, – сказала Лидия, проснувшись и увидев заполненные букетами вазы.
– Тебе не нравилось дедушкино увлечение? – спросила Нина и переложила коробочку с куклой из кармана в сумку.
– Нет. Сухие цветы напоминали мне о смерти.
– Наверное, у вас был разный подход к этому, – заметила Нина.
– Наверное. Что у нас на ужин?
– Салат с креветками. Где накрыть стол?
– Давай здесь. Я уже привыкла есть в постели.
Нина передвинула стол, достала салфетки, принесла салат и подала тарелку бабушке.
– Вкусно, – бабушка грациозно цепляла креветки на вилку. – Готовить ты мастерица. А пару своих статей случайно не привезла? Я ведь сама когда-то писала, было бы интересно посмотреть на современный стиль.
– Нет, не привезла, – Нина замахала руками, – мне даже в голову это не пришло. Я не собираю своих статей, и вообще стараюсь забывать о них, как только сдаю редактору. Я не хочу возвращаться в журналистику.
– Вот как? Мы с тобой и здесь похожи. Моей последней статьей тоже было интервью с радиоведущими. Я пришла на встречу, но материал так и не увидел свет. Потому что я плюнула на газету и бросилась в объятия радиоэфира.
– А как получилось, что мама перескочила с ночного эфира на утреннее шоу? – Нина с опаской глянула на бабушку, но ту уже, похоже, не тревожили призраки прошлого.
– Это произошло после твоего рождения, – бабушка отставила тарелку. – Я с Максимом Вторым приехала в город. Ему нужно было завершить какие-то дела, а бесцельно ходила по когда-то родным улицам. Подошла, конечно, и к дому, где вы жили. Тебе тогда было, наверное, около годика, но я еще ни разу тебя не видела. Я решилась и зашла. Дверь мне открыла няня, крепкая тетка лет сорока, и сказала, что Ирма на работе. Даже в прихожей было слышно, как громко работает радио, и я очень удивилась голосу Ирмы, доносящемуся из приемника. Было одиннадцать утра. И в это время в коридор вышла ты, неуверенно перебирая пухлыми ножками. Ты остановилась, покачиваясь. В одной руке была зажата печенье, крошки от него были размазаны по щечкам. Потом ты показала пальчиком вглубь комнаты и нежно сказала:
– Мама!
– А вы, собственно кто? – внезапно ощетинилась няня.
– Бабушка, – сказала я.
– Уходите, – няня стала напирать на меня грудью. – Не велено. Да и сквозняк. Идите, идите!
Я ушла. А из кафе позвонила на радио и попросила к телефону одну из редакторш, сплетницу по призванию. Она мне была, конечно, рада и выложила три новости. Ирме надоело вещать замогильным голосом ночью и она сводит теперь всех с ума своим безбожным смехом по утрам. На радио обо мне все уже забыли. И третье – мою внучку зовут Нина.
Позже я рассказала (по пути в дом на утесе) о тебе мужу. Он, оказывается, все это и так знал, но почему-то не считал нужным говорить на эти темы со мной. Помню, я назвала его тогда подлецом и полезла в драку, он чудом справился с управлением машины, которая уже зависла над обрывом. Потом я чувствовала, что он ездит в гости к вам. Иногда он рассказывал об этих встречах, но чаще молчал. А я никогда не стремилась нарушать первой его молчание.
– Кофе? – спросила Нина.
– Пожалуй, – отозвалась бабушка и приняла из ее рук чашечку с блюдцем.
– А кем он был по профессии? – Нина налила кофе и себе, устроилась на стуле, закинув ногу на ногу. – Максим Второй.
– Нина, – вздрогнула бабушка, – не называй его, пожалуйста, Максим Второй. Его так звала Ирма в припадке бешенства и без припадка. Срывается это прозвище и с моего языка, но мне приятнее, когда ты его называешь дедушкой. Перед тобой-то он ни в чем не провинился.
– А перед вами?
– Ну… Это я так сказала… Он был врачом. Одним из первых аллергологов в городе. Купировал приступы астмы, рекомендовал избавляться от домашних животных, нечил от цветения трав. Но когда мы познакомились, а познакомились мы в больнице, где я валялась в истерике от женитьбы Викинга, тогда он работал терапевтом. Потом он стал большим поклонником моей передачи и всегда присылал огромные букеты темно-бордовых роз. Слава Богу, не засушенных.
– так он узнал о Викинге не после свадьбы?
– Нет, конечно. – Лидия посмотрела на кофейную гущу, потом перевернула чашку вверх дном и поставила на блюдце. – Давно не гадала. Так вот, я была не настолько дурно воспитана, чтобы дразнить мужа былыми страстями. Или не былыми… В любом случае, нервный срыв был зафиксирован в истории болезни. Причина срыва – тоже. Да и перемывали мне косточки там не раз наверняка.
– Смелый шаг, – жениться на тебе после всего этого, – сказала Нина и перевернула на блюдце свою чашку.
– Да, пожалуй, – взгляд бабушки блуждал по комнате. – Только много ли счастья эта смелость ему принесла…
– Мне он кажется глубоко несчастным человеком, – решилась, наконец, сказать Нина. – Его не любила ни ты, ни Ирма, ни я. Он был не понят и одинок.
– Не надевай на него мученического венца, – неожиданно сурово перебила Лидия. – Человек прожил жизнь так, как хотел. Он любил меня, уж не знаю за что. Но эта любовь помогала ему жить средь наших наваждений. У Ирмы было свое наваждение – ненависть ко мне. Я всеми силами боролась со своим наваждением – Викингом. Он мог оставить весь этот бред и уйти. Но не ушел, значит, принял это место в нашей жизни. Насчет любви к нему ты тоже не права. Да, любовь моя была скорее братской, я не испытывала женского влечения и от этого было больно нам обоим. Но, скажу честно, меня грела моя власть над ним. Насмешки над сухими розами – от злости, что я так и не проникла в его истинное «я». Но я прекрасно понимала, что эту дверь может открыть только влюбленная женщина. Я знала, что он ждал, очень ждал, когда же это произойдет. Не случилось. Моя влюбленность досталась другому и не хотела менять хозяина. Он умер не одиноким, потому что не бывают одинокими те, кто любит. Это же прописная истина, Нина! И мне смешно слышать, как ты говоришь, что не любила его. Имя чувству дается иногда гораздо позже его рождения. Любовь к деду сквозит сегодня в каждом твоем слове, я вижу твои глаза. Теперь ты знаешь, как открывается твое тело на любовь, смотри, не пропусти момент, когда оно среагирует подобным образом вновь… А что касается Ирмы… Отец чувствовал ее безбрежную любовь, потому все и прощал. А то, что эта любовь вынуждала его захлебываться и давиться… Что ж, наверное, он воспринимал это как компенсацию за мое дружеское участие, граничащее с чувством собственничества. Знаешь, Нина, чем этот человек был удивителен? Он был самодостаточен и с глубоким чувством достоинства. Все мои братские замашки, все вопли Ирмы и людская суета отскакивали от него, как будто попадали в невидимую преграду.
– М-да? – Нина встала, подошла к балкону и посмотрела на море, чья гладь спокойно отражала солнце, завершившее на сей день труды. – Почему он тогда позволял называть себя Максимом Вторым? Попахивает унизительным безволием.
Бабушка вдруг разительно рассмеялась, и Нина удивленно оглянулась на нее.
– Знаешь, что он однажды сказал Ирме, когда она притащила очередную скандинавскую поделку и стала намекать на эти самые унижение и безволие, ловко вворачивая Максима Второго? Он сказал, что ничего не имеет против имени Максим Второй, потому что это звучит по-царски. Другое дело – Максим Викинг, смахивает на кличку то ли беговой лошади, то ли силача в третьеразрядном цирке. Помню, как он виновато добавил: «Надеюсь, мама меня не слышит». Я тогда плескалась в ванной. Но все, как и бывает, слышала. Тогда я в очередной раз задумалась о Максимах в моей жизни. И мне даже показалось, что Викинг ускакал прочь на бутафорской цирковой лошади… Так, что мне тут нагадала кофейная гуща?
Лидия деловито взяла чашечку и воскликнула:
– Ого! Посмотри, что ты видишь?
Нина повертела чашку и сказала:
– То ли во мне все еще бродит коньяк, то ли что, но я вижу бокал.
– Верно! Я тоже его вижу. Что еще?
– Верху похоже на цветок.
– Конечно, цветок, конечно! – бабушка радостно потирала руки, глаза засверкали, казалось, она сейчас начнет прыгать на диване.
– Ну, и все, – Нина вернула чашку.
– А что ты думаешь насчет этих палок у бокала? – нетерпеливо сунула ей чашку назад бабушка.
– Похоже… Похоже на твои ворота.
– Точно! Точно!
Лидия захлопала в ладоши и в изнеможении откинулась на подушки.
– Ворота означают, – заговорила она, глядя в потолок, как будто читала по трещинкам, – возвращение ожидаемого гостя. Цветок… Цветок – это, дорогая моя, исполнение желаний.
Лидия замолчала, улыбаясь.
– А бокал? – прервала ее сладкие грезы Нина. – Бокал?
– Бокал, как ни странно, означает целостность натуры, – Лидия опустила глаза с потолка на Нину. – Исполнение желания целостной натуры в виде возвращения ожидаемого гостя. Какой чудесный кофе ты сварила!
Нина усмехнулась и взяла свою чашку.
– Корзина, – разочарованно сказала она. – Какая-то здоровая корзина. И вроде бы в ней цветы. Ладно, хоть цветы. Корзина, наверное, означает, что я погрязну в быту?
– В некотором роде, – нежась в своем предсказании, небрежно ответила бабушка, – у тебя родится ребенок. А цветы в корзине – еще и творческие успехи, признание там и сям, словом, все чудесно!
«Особенно, когда ты не замужем и без работы», подумала Нина, но опротестовывать гадание не стала.
– Не могу лежать, – сказала Лидия, – пойдем на террасу. Пора поговорить о том, как тебе найти Максима.
* * *
Они сидели друг напротив друга на террасе. Морщины на лице Лидии как-то разгладились, вихры волос тоже участвовали в преображении. Женщина в кресле-качалке была прекрасна, прекрасна как никогда. Себя Нина со стороны не видела, но ей казалось, что изумруды на перстне стали ярче.
– Правдами и неправдами я наводила о нем справки все эти годы, – Лидия с удовольствием раскачивалась в кресле-качалке. – Кое-кто уже знал, что я хорошо плачу за информацию и притаскивал новости порой в самый неподходящий момент, например, когда Максим Второй не вернулся с розами, а читал книгу в гостиной. Приходилось врать, что гость пожаловал за букетом на какое-то торжество, муж уходил, а я выслушивала подробности бытия своего Максима. Я знала, что у него родилась дочь. Увы, Лидией ее не назвали, а уж как бы тогда разыгралось мое воображение, известно только небесам. Он по-прежнему торговал лесом и бумагой, у него были какие-то угодья и целлюлозный заводик. Для души занялся издательской деятельностью, терпел на этом убытки, но все-таки печатал небольшими тиражами то, что ему хотелось. Свой интерес ко мне в зимнем шале он объяснял именно интересом издателя к писателю, но сам же и смеялся над этим. Какие уж там издатель и писатель… Вообще, он смеялся над всем. И над женскими романами, смешно передразнивая авторов: «…Их груди встретились и окропились…», «… языки сплелись и окаменели…», «… вскрикнула, упала, осознала, родила…». Ну и так далее. Доставалось и детективам: «… Как ты мог? Как ты могла? Я не могла! Тогда умри!» или «… черная тень надвинулась и издала звук…». Он передергивал философов, любил ставить официантов в тупик вопросом, что тот читал из фантастики в последнее время. Официант либо молчал, либо начинал квакать какие-то названия, Максим достаточно громко рекомендовал то-то и то-то. Самое забавное, что со стороны это выглядело, как обсуждение меню и я однажды чуть не подавилась уткой, когда услышала как дамочка за соседним столиком пожелала тоже отведать щупальцы с Марса, если только они не пересоленные… Ладно, я отвлеклась. По сведениям, которым не больше года, он переехал куда-то в пригород. Жена умерла, дочь вышла замуж и уехала. Он продал все, но иногда наведывается в издательство, которое по-прежнему кого-то и зачем-то выбрасывает на прилавки. Оно сохранило название, весьма незатейливое, «Макс и К°». Так что найти его тебе труда не составит. А дальше… Не знаю, уж что ты скажешь Викингу, но я буду его ждать. В смысле, вас. Ты же приедешь в любом случае?
Лидия перестала раскачиваться и с беспокойством заглянула Нине в глаза.
– Приеду, приеду, – улыбнулась Нина. – Только вот, что меня смущает. По твоим рассказам я вижу Максима красавцем и насмешником. А в чем он Викинг-то? Если не считать енотовой шубы и длинных волос?
– Разве этого не достаточно? – надула губы Лидия. – Не буду тебе ничего рассказывать. Хватит, один раз уже вкусила прелестей растления малолетних…
– Я-то не малолетка, – засмеялась Нина.
– Все равно. Что, мне лекцию прочитать на тему «Аспекты и применение понятия «мужская сила»? Он был моим мужчиной. Вот все, что я могу тебе сказать. Мне хотелось быть с ним и умереть на одной подушке. Я пыталась жить без него, уходя в радиообразы, материнство, писательство. Но своего мужчину встречаешь не каждый день. И я все еще чувствую, что наша история не закончена. Может быть, точку поставит смерть. Но у меня есть горячее желание – увидеть его здесь, а не на облаках.
Лидия разволновалась, и Нина поспешила отвлечь ее.
– Кстати, о писательстве. Так ты что-нибудь написала?
– Нет, – медленно ответила Лидия. – Нет. Порой мне казалось, что я уже готова поделиться с бумагой созревшей фабулой и живыми героями. Но рассказы каждый раз получались тоскливой песней об одиночестве немолодой женщины. Напечатай я их подряд несколько штук, и меня бы точно упрятали в психушку за навязчивую идею обрести любовь.
– Мне кажется, – так же медленно произнесла Нина, – все люди больны этой идеей.
– Не знаю, – отмахнулась Лидия. – Но что уж точно, так это – написанные груды талантливых произведений на эту тему. К чему плодить бездарные повторы?
– Нет ничего ужаснее, когда считаешь свое произведение бездарным, – сказала Нина и встала. – Чтобы ни сказала искушенная публика и откровенная критика, какие бы недостатки ты не увидел сам, но разве может быть бездарным крик души?
Нина прошла в кабинет, достала из сумки одну легенду и вернулась.
– Я тоже повторилась, – сказала она и потянула конверт бабушке, – прочти, когда я уеду. Ты будешь первая, кому я показываю свой крик души. Нет, звучит как-то коряво. Но и так все понятно. А сейчас пойдем спать, я хочу завтра встать пораньше.
Рано утром, не взяв у Лидии чек на предъявителя, Нина вышла из ворот дома на утес и уверенно зашагала в сторону шоссе. Ей придется уехать от моря, в город, что томился в далеком горном районе. Но на поезде она там будет через сутки. Значит, издательство «Макс и К°» на площади Восстания. Везде свои восстания. Может быть, из пепла?
Лидия сдержала слово и вскрыла пакет только после ухода Нины. Она решила прочитать творение внучки для того, чтобы отвлечься от волнительного ожидания и переполняющих надежд. Добродушно усмехаясь, она достала три листочка, развернула и… сползла с ее лица. Легенда называлась «Викинг и Русалка».
* * *
(Легенда «Викинг и Русалка»)
Среди изгибов берега Холодного Моря была маленькая бухта, которая пользовалась не самой доброй славой. На изрытой временем скале, стоял разрушенный каменный дом. Когда-то считалось, что если провести в нем три ночи без еды и воды, то на четвертом рассвете на тебя снизойдет Озарение. Одинокие, тоскующие паломники благоговейно прижимались к суровым камням, ловя в звуках моря откровения.
Однажды этот дом посетила шайка бродяг, которым не было никакого дела ни до озарения, ни до откровения. За семь дней они превратили дом в развалины с таким стойким духом непристойности, что с этим духом не смогли совладать ни рыдания чаек... ни злобные бормотания волн… ни полное боли зазывание ветра... Морская свежесть оказалась бессильна…
С тех самых пор рыбаки и паломники стали обходить эту бухту стороной. Слишком странные видения мерцали в сумерках, слишком униженно склоняли дикие гвоздики свои лиловые головы при свете дня, слишком безразличен был серый песок у кромки залива…
Так длились долгие годы… Но последние пятьдесят лет, раз в год, в ночь, когда весна соединяется с летом, сюда приплывал на лодке Викинг.
Сегодня он приплыл, когда солнце еще и не думало погружаться в сон. Оно играло с облаками с такой надменной снисходительностью, что те мрачнели и превращались в тяжелые тучи. «Быть дождю. Но до вечера еще далеко», вздохнул про себя Викинг. И поскольку на сто тысяч шагов вокруг не было ни одной человеческой души, он позволил себе, усмехнувшись, признаться: «Я торопился». Затем он сел на плоский валун у воды и закрыл глаза.
Кто в силах проникнуть в думы грозного Викинга? Кто наберется смелости спросить его? И кто может надеяться на ответ? Сердце замирает от неприступности… Но ветру морскому было не страшно. И его ласковая рука погладила седые волосы Викинга, взъерошила шкуру давно убитого волка, согревающую плечи победителя, плеснула водой у ног.
Старый Викинг медленно открыл глаза. Опираясь локтями о берег, лежа в прозрачной воде, на него пристально смотрела Русалка. Ее улыбка была чуть лукавой, хвост жемчужной радугой лениво двигался в такт музыке волн. Солнце вдруг заспешило, торопливо скользнув по иссиня-черным волосам русалки, поцеловало ее немыслимо белую кожу, не решилось коснуться ее чувственных пурпурных губ и скрылось грядой далеких островов... Похолодало…
Викинг хмуро отвернулся и стал раскладывать костер.
- Эй, - хрипловатым голосом сказала Русалка, - ты ничему не хочешь удивиться?
- Не тебе ли? – помолчав, так и не оборачиваясь, ответил Викинг. Костер вспыхнул и пламя рванулось к небу. – Что я, русалок не видел?
Русалка вытащила из волос кусочек водорослей, задумчиво пожевала его и спросила:
- Слушай, ну почему ты никогда не здороваешься первым? Что, это унижает тебя или ты все еще боишься, что я игра твоего воображения?
- Я ничего не боюсь. Просто я тебя не заметил.
- Ну да, ну да… - закивала головой Русалка и на Викинга пахнуло необъяснимым ароматом; он никогда и негде больше не чувствовал такого тревожного аромата.
- Ты постарела, - сказал он и подбросил в огонь сухих веток. Жалобно затрещало, искры суетливо бросились врассыпную.
- Да? – довольно равнодушно протянула Русалка. - С чего бы это…
Ее лицо в беспокойных отблесках огня было невозможно красивым. Лицо неземное, но все-таки женское лицо.
- Морщины… на лице, на груди, даже на плечах, - отозвался Викинг. – Ты стареешь быстрее, чем я.
Русалка рассмеялась, и от ее смеха вдруг ожили все ночные звуки.
- Викинг, не позорь себя. До старости мне еще лет триста. А ты, видно, уже совсем плох, раз не можешь отличить морщины от шрамов, оставленных сетями…
Викинг вздрогнул, наклонился к земле, кинул назад в огонь выпрыгнувшую головешку и глухо спросил:
- Что, попалась какому-то счастливчику?
- Насчет счастливчика не знаю, пришлось его утопить, но крючки в его сетях были острые
- Я таких не встречал…
- Сетей?
- Да.
- Оказывается, есть.
- Как ты выпуталась?
- Сестра спасла.
- Сестра?
- Нет, морская свинья. Жених, морской конек. Морской дьявол. Или кем вы там еще любите пугать своих детей?
- Ладно, чего ты так разошлась, - и Викинг сел рядом с ней на берег. – Когда это случилось?
- Когда ты потопил корабль очень крикливых купцов.
- Они отказались сдаться, - пожал плечами Викинг. – Ты была рядом?
- Так… проплывала…
- Я тогда потерял своего старшего сына, - помолчав, сказал Викинг. – Он умер как герой, с мечом в руках. Только тела я его не нашел.
- Я знаю, - тихо сказала Русалка. – Ты можешь приезжать на остров Одинокой Чайки. Я положила его в грот под островом. Меч с ним.
- Спасибо, - прошептал Викинг. – Но лучше в следующий раз держись подальше от битвы.
Он резко встал и вернулся к огню.
- А то поймают, уху сварят, - крикнул он.
- Да уж, вы народ неприхотливый, - проворчала Русалка.
Как-то странно и неожиданно заблестели на небе звезды. Русалка посмотрела на них и вернулась в воду.
Старый Викинг тревожно взметнул на те же звезды, на море… Отчаянье отмело его годы, и когда Русалка выплыла, она увидела мальчишечку, полного щемящего ожидания. Она улыбнулась, Викинг сдвинул брови, дернул себя за седые усы и тяжелой поступью пошел было к костру.
- Подожди, окликнула его Русалка. – Вернись. Я еще не научилась ползать на брюхе по земле, как уж. Подойди.
- Что еще? – неохотно сказал Викинг и вновь сел рядом с ней.
- Вот. Держи, - и на колени Викинга легла огромная розовая раковина, полная жемчужин, позеленевших монет и веточек кораллов.
- Все нездешнее, - хвастливо сказала Русалка, - тем дороже.
- Зачем? Вот еще, - бубнил Викинг, но его огромные руки нежно гладили розовую хрупкую раковину.
- Ну ты должен показать жене, за чем ты так надолго уплывал. Сюда ведь путь путь не близкий от твоего дома…
- Я никому ничего не должен! Ни показывать, ни доказывать! Уплыл и уплыл!!! Она ни о чем не спросит!…
Казалось, даже шерсть на шкуре убитого им волка встала дыбом… Но Русалка коснулось своей невесомой рукой его пылающего лица.
- Викинг, - нежно сказала она, - ты там живешь, и будешь жить. И ты ее любишь. У вас еще трое сыновей, и кажется четверо внуков. Быть может, родиться девочка. Пусть играет этим жемчугом. Пусть все останется, как есть, но я буду знать, что ты обо мне вспоминаешь. Они замолчали. Туманом печали окуталось все. Звезды потускнели, и воздух стал сырым.
- А что сегодня привез мне ты? - вдруг каким–то детским голосом спросила Русалка. – Ты же привез?
-Да, - задумчиво ответил он. Затем встряхнул своей седой гривой и достал из-за пазухи какой-то мешочек. - Помнишь, ты говорила, что не знаешь, что такое земляника, что растет у моего дома?
- О! - восхищенно прошептала Русалка. - Ты мне ее привез?
- Да, только сушеную. Спелую и свежую не смог бы, прости…
- Жаль, что я не узнаю, какая она живая, но все же…
Русалка достала из мешочка горсть сухих ягодок и прижала ладонь к лицу. Тихо зашелестел легкий дождь. Русалка разжала ладонь и подставила ягоды дождю.
- Напитаются водой, - поучительно сказала она, - оживут и, я узнаю больше, какой вкус у твоей земляники.
Викинг усмехнулся.
- Знаешь, - сказала Русалка, - у меня к тебе есть одна просьба. Пока не усилился дождь, пока я ем землянику, разведи сильный огонь в развалинах дома. Все, что не нужно – сгорит, дождь смоет гарь, ветер принесет свежесть моря. Тогда, может быть, сюда вернется радость.
- И люди, спокойно добавил Викинг.
- Все равно, пройдет какое – то время, - тепло сказала Русалка, - нам его с тобой хватит…
Что – то дрогнуло в ее голосе, она взяла одну ягодку и , не глядя, на мужчину, выдохнула:
- Иди…
Дождь стих, давая огню разгореться сильнее; туман исчез; звезды засверкали очищенными бриллиантами.
- Пора, сказал Викинг и прыгнул в лодку. Она качнулась, скрипнули весла в уключинах. – Опять поплывешь за мной?
- Вот еще, - повела плечами Русалка. – Да … Хотела тебя спросить: ты так и не рассказал обо мне в своем селении?
- Кто бы поверил, что я встретил настоящую Русалку… Надо мной все лишь посмеялись бы…
- А не смеются, что ты каждый год в конце весны отправляешься на поиски чуда?
- Я привожу оттуда подарки. Это вполне сходит за чудо…
Викинг отплыл, тень Русалки заскользила рядом. Внезапно он бросил весла и склонился к воде. Русалка вынырнула, Викинг подхватил ее и втянул в лодку. И впервые за пятьдесят лет он крепко обнял ее и поцеловал. В ее глазах дрожали ослепительные звезды.
- Если я не приеду через год, это значит, что меня просто уже больше нет, - задыхаясь, сказал он.
- Я знаю, - заплакала она, - я знаю…
Старый Викинг бережно опустил ее в воду и угрюмо сказал:
- Зачем тебе этот хвост…
- Зачем тебе эти ноги, - отозвалась Русалка и обогнула корму лодку. – Гроза… плыви за мной.
Вскоре огонь, зажженный человеком, слился с огнем небесной молнии; и старые надменные развалины вдруг стали похожи на очаг, в котором пылает то, что кто- то называет костром, кто – то теплом, а кто – то (по – видимому совсем уж романтик) Озарением или Откровением.
III
Нина взяла дорогое, зато одноместное купе. Ей не хотелось лишних знакомств и разговоров, хотя истории, рассказанные в поезде, бывают весьма интересны. Ведь человек всегда выкладывает в первую очередь самое яркое, что с ним произошло. Необычное случается с каждым, и это наводит на размышления о жизни собственной. Впрочем, размышлений Нине на сегодня хватало с избытком. Днем она радовалась путешествию, смене ландшафта, мороженому на маленьких станциях. Ее восхищало философское спокойствие, с каким взирали виноградники, сады, поля и леса на маленьких человечков, заключенных в железе, с грохотом несущихся мимо. Если бы она не торопилась, можно было бы преодолеть этот путь пешком. Утопия. Хождение пешком давно стало образом жизни, а не средством передвижения. Эксклюзив, который не по зубам даже тому, кто считает себя свободным.
Хоть как, но цель путешествия Нины не предполагала путь последовательного созерцания. Застрянь она в дороге и место Лидии может занять Ирма. Нет, надо успеть исполнить горячее желание бабушки. Окруженная видениями из прошлого, Нина переехала из дня в вечер, и чем скорее темнело, тем больше она погружалась в печальные мысли о себе. И почему она всегда выбирает мужчин, которые ее бросают? Как будто рана, нанесенная первой изменой, притягивала и все остальные. А уж последний случай привел к ране вполне физической. Когда яхтсмен с львиной гривой привез Нину домой, ей казалось, что это сон. Она настолько комплексовала по поводу своего тела, что признание этого тела таким красивым, умным и сильным мужчиной внесло ее на вершину самооценки. Но ненадолго. Оказалось, что ночь, поведенная вместе, еще не означает дальнейшее совместное движение. Они виделись, но не находили общего языка. Нина с неприятным удивлением открыла, что не способна воплотить в жизнь женские уловки, которые, если верить психологам, ток-шоу и всевозможным пособиям, обязательно должны привести к успеху. К тому же она нервничала от рассказов подруги, как та перезванивается с Викингом (так они окрестили яхтсмена) встречается поболтать о том, о сем. Нина многое бы отдала, чтобы поболтать с ним о том, о сем. Но все ее журналистские навыки повергались в прах, когда она оставалась с ним наедине. В конце концов роман начал напоминать беготню собаки за своим хвостом, и Нина уже не соображала – то ли она унижается перед ним, то ли он унижает ее. Знакомые тыкали ее носом в его недостатки, она тоже видела их, а сердце ее видело еще и другое, мечты дорисовывали третье. В один прекрасный день она села и написала легенду «Викинг и Русалка», отдав все вдохновение мужчине, рядом с которым ей хотелось быть. Когда она закончила писать, то почувствовала, что ей срочно нужно поделиться этим кусочком жизни, уложенным в одну версию любви. Она побежала к подруге, та открыла дверь и приветственно помахала рукой, но не прекратила разговора по телефону. Нина прошла в комнату и села в кресло, подруга умчалась на кухню, не переставая чему-то изумляться в трубку. Видно, причина для изумления была веская, потому что пошло десять минут, потом двадцать, а Нина продолжала сидеть в комнате одна. Она рассеянно включила телевизор, нетерпение остывало и почему-то покрывалось липкой сажей обиды. Нина уронила пульт, наклонилась и вместе с пультом вытащила из-под кресла листок бумаги. Читать чужие бумаги нехорошо. Великая мудрость заложена в этом правиле. Но Нина прочла. Это оказалось расписание, составленное подругой на десять дней вперед, больше на листке не помещалось. Среди посещения парикмахерской, деловых встреч и покупок, последним пунктом в каждом дне стояло «позвонить Викингу». Зачем? Этот вопрос похож на ?…острый нож. Зачем человек ставит себе в обязательство каждый день звонить определенному лицу? Ответов море. Ели ему от него что-то надо. Если хочет привязать его к себе. Если любит. Ни один из этих ответов Нину не устраивал. Но факт был на лицо – подруге удалось добиться того, чего не удалось Нине – подобрать ключ к сердцу Викинга. И тут опять вонзился кинжал – а зачем?
– Зачем ты звонишь Викингу каждый день? – спросила Нина подругу, потому что та в этот момент зашла в комнату.
Подруга увидела листок бумаги и ответила:
– Потому что вы все время расстаетесь, и ты уверяешь меня, что навсегда. А я верю, что вы созданы друг для друга, вот и стараюсь поддерживать с ним отношения, чтобы ваша связь всегда могла возобновиться. Хотя бы через меня.
– Спасибо, – пробормотала Нина и встала. – Спасибо. Она пошла к выходу, моля Бога, чтобы не споткнуться и не упасть.
– Нина! – подруга обогнала ее и встала у дверей. – Что себе напридумывала? И вообще я имею право звонить, кому и когда хочу. Да у нас ничего не было! Ну, сходили в ресторан, съездили к друзьям за город, перезваниваемся и все!
– Да, да, конечно, – стыдясь себя, сказала Нина, – пропусти, пожалуйста, мне пора.
Подруга хватала Нину за пальто, и ей приходилось отрывать от себя эти руки с ярко-красным маникюром. Потом она впервые в жизни выпила не дома, а в каком-то прокисшем баре. И ангел-хранитель не был снисходителен к ее горю: в баре привязался к Нине небритый тип в полосатом свитре, он настойчиво приглашал станцевать вместе с ним танго. Нина отказывалась, но танго уже тянуло страдания со дна души, и полосатый жарко обхватил Нину за талию. Она выплеснула ему в лицо вместе с водкой все оскорбления, предназначенные загадочному Викингу и заботливой подруге. В ответ она получила кулак, который разбил ей губы. Возникла некоторая суета, причем мнения посетителей разделились. Кто-то кричал, что шлюхам так и надо, кто-то гудел, что женщин бьют только свиньи позорные. Нина вызвать такси и загнала себя в сон очередным спиртным. Утром выяснилось, что у нее сломан один зуб и выбит другой, рассечена губа и жутко болит голова. Пока она решала, как ей быть, нагрянула Ирма и поволокла ее по врачам. А потом ей срочно нужно было написать две статьи. А потом вставлять зуб, а потом снимать швы, а потом статьи…
Засыпая под меланхоличное постукивание колес, Нина подумала, что она была не права: ангел-хранитель тогда ее опекал. Ведь если бы не кровавое танго, в ту ночь она смогла бы перерезать себе вены. Или что-нибудь в этом роде… Поезд мчался в таинственном тумане, но Нина его уже не видела…
Утром ее разбудил проводник, сказав, что нужная ей остановка будет через два часа. Нина умылась, покидала вещи в сумку и тут на нее нахлынула паника. Два часа. Уже меньше. Она будет в городе, где неотвратимо придется действовать. А она так и не решила, что скажет в издательстве, и самое главное – что скажет Максиму? При свете дня, вдали от Лидии все казалось не романтичным и важным, глупым и жалким. Трусливо захотелось вернуться домой и сказать, что Максим… Нет, не умер, это уж чересчур, но переехал куда-то опять, в зону недосягаемости… Она увидела лицо Лидии, потухшее и смирившееся, и ей стало не по себе. Нет, надо дойти до конца. Каким бы он не оказался. Она посмотрела на кольцо с изумрудами.
– Будь моим талисманом, – произнесла Нина вслух, – приведи меня к Максиму. Ведь у тебя его глаза.
Когда поезд остановился, Нина бодро покинула вагон и зашагала к стоянке такси.
* * *
Город Максима из тех, что востребован государством и бурно развивается. Судя по многочисленным трубам вблизи и вдалеке, этот жил за счет заводов. Типичные высотные новостройки плотным кольцом обступали старый центр, хилые деревца окраины с завистью смотрели на пышную зелень сохранившегося парка у авторитетных в своей исторической ценности особняков. Площадь Восстания представляла собой неровный овал серокаменных трехэтажных домов, чьи старинные проемы окон и лепнина на фасаде обезображивались неоновыми вывесками, не считающими нужным вписываться в архитектурный ансамбль. В центре площади, на грандиозной цветочной клумбе, стоял памятник. Позеленевший мужчина в шинели держал на вытянутых вверх руках ружье. Статуя была большая, шинель фалдилась грозно. Но лицо воина показалось Нине перекошенным скорее от страха и неуверенности, нежели от праведного гнева и стремления победить. Вообще, во взмахе рук и всей фигуре было какое-то едва уловимое несоответствие или недоделанность. Выпив пару рюмочек, вместо освободителя, потрясающего оружием, можно смело увидеть гимнаста на турнике, разве что в пальто. А рюмочек вокруг было полно. Пока такси плавно огибало площадь, Нина насчитала пять кафе, четыре бутика, одну аптеку и два туристических агентства. Но перед всеми входами стояли пластмассовые столики и стулья, везде народ потягивал прохладительное, в основном пиво. Нина решила, что позже тоже вознаградит себя запотевшей кружечкой, такси остановилось, и раздался страшный грохот. В полуметре от испуганной Нины еще колыхался, сбрасывая ржавую пыль, огромный лист железа. Тут же к машине подбежали рабочие и стали скандалить, какого черта не обращают внимания всякие придурки на предупредительные знаки. Водитель, наверное, тоже замечтался о пиве, потому что он сглотнул и сказал только:
– Э-э, издательство «Макс и К°» было раньше здесь.
И как только Нина вышла из машины, дал по газам. Первый этаж старого дома хмуро демонстрировал Нине выставленные рамы, раздолбанные стены и дверь, уныло дожидавшую своей очереди на одной петле.
– Этого не может быть! – застонала Нина. – Не может быть!
И в отчаянии села на бордюр тротуара.
– Здесь сидеть нельзя, – издерганно сказал ей рабочий, – думаете, раз в машине не укакошило, так повезет еще? Нам вторую вывеску снимать. Покиньте ограждение.
Нина встала, отряхнула брюки, вышла за флажки и молча смотрела как железка с надписью «Издательство для талантливых» падает на землю, хороня все надежды.
– Этого не может быть, – повторила сама по себе Нина, – как глупо…
– Скажите, – она схватила за рукав другого (или того же?) рабочего, – а куда переехало издательство?
– Не знаю, – пожал он плечами и крикнул кому-то, – тащи дрель! Не знаю. Здесь будет кафе. Сроки ремонта поджимают, а бетон все не везут, гады.
– И никого из издательства здесь случайно не осталось? – понимая, что говорит чушь, но все-таки спросила Нина.
– Никого, – дипломатично ответил рабочий, чувствуя ее смущение. – Полы прогнили насквозь, я сам вчера чуть не убился.
– Извините, – сказала Нина, но сдвинуться с места не смогла.
«Ну, вот», пусто подумала Нина, «зато теперь не придется врать Лидии. Самой поехать в пригород? Какой только, интересно бы знать. Если бы Лидия хотя бы дала адрес своего информатора… Но тот, по-моему, тоже уже того… Где будем мы все, но Лидия может оказаться первой. Так и не увидев своего Викинга Максима. Значит, это и ни к чему… Жаль…».
– Что мы так убиваемся? – услышала она ласковое шамканье рядом.
Нина проморгала и увидела старушку в соломенной шляпке.
– Сначала из окна увидела тебя и распереживалась, видно, что горюешь, – продолжала шляпка. – Потом спускаюсь в магазин, ты все стоишь! Я распереживалась еще больше! Что такого страшного случилось-то? Убили у тебя кого на этом месте?
– Да не то, чтобы убили, – промямлила Нина, мне нужно было в издательство.
– Стихи? – подмигнула старушка и стала похожа на обезьянку. – Понимаю. Так мало ли издательств? Это уже давно хирело.
– Мне нужно было именно оно, – вздохнула Нина и вдруг неожиданно добавила. – У меня рекомендательное письмо именно к хозяину «Макс и К°».
– А-а, – кивнула старушка и поджала губы, – вот что. Ну и не страдай тогда понапрасну. Ты всегда найдешь этого негодяя вон в том кафе.
Она махнула кошелкой в сторону ресторанчика как раз напротив лица воина.
– Негодяя? – переспросила Нина.
– Ну, к молодым девушкам, может, этот пузан с ликером и будет благосклоннее, старушка пожевала сухие губы, – но на мои стихи он сказал: «чувствуется потенциал, трудитесь долго и упорно».
– Не вижу ничего обидного, – Нине хотелось расцеловать старушку.
– Да, но в его глазах я прочла завершение фразы: «тогда, надеюсь, вы умрете скорее и перестанете меня мучить!».
– О, все поэтессы так ранимы, – сочувственно произнесла Нина. – Но не думаю, что его глаза говорили именно это.
Старушка распрямила спину и элегантно повесила кошелку на локоть.
– Таланты нужно холить и лелеять, – сделав губы сердечком, сказала она, – а не убивать дежурными фразами. Надеюсь, я вас достаточно предостерегла, коллега. Желаю удачи!
Шляпка засеменила прочь, а Нина направилась в кафе, запоздало рассуждая, а кого, собственно, имела ввиду старушка под хозяином издательства? Судя по ее, м-м, немного зашкаливающий за бальзаковский, возрасту, им вполне мог оказаться сам Максим.
* * *
Подходя к кафе, Нина оглядела людей, сидящих за столиками на улице. Это были молодые компании, одна пожилая пара, но похожий на добермана мужчина никак не подходил под оценку «пузан». Звякнул колокольчик на входной двери, Нина секунду задержалась на пороге и прошла к свободному столику. Наверное, это все-таки был ресторанчик, потому что тут же возникла официантка с бэйджиком «Анна» на груди.
– Добрый день, улыбнулась Анна и протянула меню.
«Хочу есть», поняла Нина, листая аппетитные названия и вдыхая весьма соблазнительные запахи.
– Пицца с морепродуктами и пиво, – решила она.
– Пиццу горячую, пиво холодное? – уточнила Анна.
– А что, бывает наоборот? – удивилась Нина.
– Бывает всякое, – многозначительно подвигала бровями та.
– Мне нормальное, пожалуйста, – сказала Нина, – в смысле, пицца горячая, пиво холодное.
– Рада за ваш выбор, – то ли из вежливости, то ли искренне радуясь, чуть поклонилась Анна и ушла.
«Городок, похоже, еще тот», подумала Нина, «впрочем, не будем судить лишь по тому, что здесь обитают любители холодной пиццы и теплого пива. Может, певец какой заказал, им же нельзя ледяное… Ладно, ты здесь не затем, чтобы о певцах думать… Ищем издателя…». Она обвела взглядом небольшой зал. Что ж, никого, хотя бы отдаленно напоминавшего седовласого Викинга, не было точно. Значит, остается пузан с ликером. Нет, тоже никого такого. За отдельными столиками сидели три одиноких мужчины приблизительно седьмого десятка. Или шестого. Нина плохо разбиралась во взрослых мужчинах. Один читал газету, может, живот скрывался за ней? Но он пил молочный коктейль. Другой сосредоточенно хлебал суп из красивого фарфорового горшочка. Третий смотрел в окно, вяло ковыряясь в рыбном филе. Третий был круглее остальных, но не толстым. Просто плотнее и все.
«Я сойду с ума», подумала Нина и обворожительно улыбнулась Анне, несущей заказ.
– Великолепная пицца, – сказала Нина, – я проездом в вашем городе и рада, что знакомые уговорили меня зайти именно к вам.
Анна профессионально расцвела.
«Если она не задаст встречный вопрос, я повешусь», Нина не отпускала взглядом официантку.
– Ваши знакомые живут здесь или жили? – спросила Анна и поправила салфетки.
– Жили, – вздохнула Нина. – Теперь я уверена, что они покинули ваш дивный город зря. Кстати, они просили меня передать привет хозяину издательства «Макс и К°».
Обе женщины посмотрели в окно, где на другой стороне площади виднелись рабочие, снующие в зияющих дырах дома.
– Увы, – сомкнула накладные ресницы Анна, – боюсь, издательства больше нет.
– А разве с хозяином его вы не знакомы? – в пол-голоса воскликнула Нина, надеясь, что ее глаза распахнулись весьма натурально.
– Н-нет, – гораздо натуральнее удивилась Анна, – не все, кто к нам ходит, представляются.
– Но он известен как завсегдатай вашего кафе и любитель ликера!
– А, – с облегчением вздохнула Анна, – господи ликер! Простите. Я здесь работаю не так давно и не знала, что господин… э-э…, предпочитающий ликер во всем, был хозяином издательства.
– Он сейчас здесь? – Нина старалась унять прыгающую вилку в руке.
– Конечно. Он всегда в это время обедает. А чуть раньше завтракает, а чуть позже ужинает.
Анна сделала вид, что поправляет скатерть, и наклонилась к Нине:
– Показывать пальцем не буду, это не воспитанно, но этот господин сейчас кушает рыбу за вторым столиком от вас у окна. Боюсь рыба ему сегодня не понравилась, какое счастье, что его обслуживаю не я.
Анна ушла, Нина отхлебнула пива и уставилась на пиццу. Значит, все-таки, мужчина с рыбой. А что означает «ликер во всем»? А как к нему подойти? И как обратиться – «господин Ликер»? Замечательно получится: «Господин Ливер, я ищу Викинга для своей бабушки…» Да уж… Нина ела, не ощущая вкуса пиццы. Нина поглядывала на мужчину, и в какой-то момент их глаза встретились. Они смотрели друг на друга довольно долго, в висках у Нины стучало «а что же дальше?» И тогда она подняла бокал с пивом и поприветствовала им визави. Тот выронил кусочек хлеба, но поднял в ответ стакан с мутноватой апельсиновой жидкостью. Нина улыбнулась и, недоумевая собственной смелости, пожала плечами. Через мгновение мужчина встал и направился к Нине. Она сделала глоток пива и решила пока оставить бокал в покое, потому что зубы противно стукали о стекло.
– Эдуард, – представился мужчина. – Можно присесть?
– Конечно, – постаралась придать голосу безмятежность Нина.
Он сел, по-прежнему держа в руке бокал. У него были светло-карие глаза много повидавшего человека. Саркастическая улыбка, по-видимому, привыкла жить на его лице. Возможно, если бы он был худее, морщины выделялись бы резче. Каштановые волосы с густой проседью были коротко пострижены и как-то по-гангстерски зачесаны назад. Костюм был дорогой, рубашка свежей. Какие бы то ни было украшения отсутствовали.
– Вы не хотите назвать свое имя? – голос его был чуть высоковат, но не раздражал.
– Простите, – Нина прикрыла глаза рукой. – Я так растерялась. Меня зовут Нина.
– Прекрасное имя, – Эдуард быстренько пробежался по виднеющейся фигуре Нины. – А на даму, которая легко теряется, вы, извините, не похожи.
– Ну, – теперь Нина растерялась на самом деле, – в данной ситуации сочтем это за комплимент.
– А какая у нас ситуация? – Эдуард откинулся на спинку стула.
– Гм…
«Начинается», с тоской подумала Нина, «может, вывалить все сразу и будь, что будет?»
– Да, ладно, – махнул рукой Эдуард, – расслабьтесь. И так все понятно. Я видел вас у издательства, видел, как вы сплетничаете с непризнанным мной талантом и как эта дама, чьи стихи посвящены исключительно лунным ночам и, пардон, молодым, хе-хе, телам, направила вас сюда. Видел, как вы шептались с Анной… Ах, Анна… И понял, что вы своего добьетесь, в смысле беседы со мной. Но каким образом? Я ждал. Но меня так растрогал ваш бокал с пивом, что я даже подошел к вам.
Он оглянулся на свою рыбу, ее еще не убрали, но возвращаться к ней пока никто не собирался. Мимо прошла официантка Нины, и Эдуард опять процедил с плотоядной галантностью «Ах, Анна…»
– Издательство умерло, но дело его живет, – забарабанил по столику пальцами он. – Не только юные дарования, но и юные дарования в особенности, ищут поддержки у меня, старого волка. Да, у меня сохранились связи, я все еще могу оказать протеже. Ваша настойчивость меня вдохновляет. Так что там у нас? Сонеты? Повести? Эссе?
– Легенды, – ответила Нина, решив посмотреть, куда приведет ее эта кривая тропа.
– Легенды? – приподнял бровь бывший издатель. – Не самый нынче востребованный жанр. Анна! Будь любезна, перенеси мою рыбу сюда. Мне надо поработать с молодым автором прямо сейчас.
– Я и не знала, что господин – издатель, – проворковала Анна, ставя разрушенное филе. – Это так интересно…
– Порой утомительно, но интересно, – согласился Эдуард.
– Кофе с ликером подать чуть позже? – продолжала улыбаться Анна.
– Пожалуй.
– Я никогда не видела, как вы работаете с молодыми авторами, – поправила кружевной передник девушка.
– М-м… Ты же здесь недавно… И очень надеюсь, что не пишешь стихи.
– Давно, в детстве…
– Спасибо, Анна, за рыбу. В детстве все пишут стихи, но не всегда это становится призванием. Но мы обязательно еще это обсудим, Анна… Так что за легенды? О любви и дружбе?
– В этом смысле я не очень оригинальна, – Нина взяла сумку и вытащила наугад одну из легенд.
– Хм… «Легенда о Старой Ведьме». Ну, ведьма – это еще понятно, нас привлекают не только ангелы, но и бесы. А зачем вам понадобилась старость?
– Да в сущности моя героиня не стара. Душой, по крайней мере. Просто, – Нина набрала дыхания и сказала, – просто у нее седые волосы от рождения.
– Если бы я не знал человека тоже с седыми волосами от рождения, я бы поспорил с вами о соотношении вымысла и реальности в творчестве.
– Вы знаете человека, седого от рождения? – Нина вошла в роль пытливого писателя-детектива.
– Да. Макс. Он продал мне в свое время издательство. От которого остались одни руины.
– Он жив? – слишком поспешно спросила Нина.
– Жив, – ответил Эдуард, отложил легенду и внимательно посмотрел на Нину. – В чем дело девочка?
– Я приехала разыскать Максима, – тихо сказала Нина, не отводя глаза. – Его хочет увидеть перед смертью Лидия, моя бабушка. Вы были моей единственной зацепкой, извините.
Плечи старика поникли, но потом распрямились вновь.
– Легенда-то хоть твоя? – усмехнулся он.
– Моя, – растаяла Нина и набросилась на пиццу, как будто не еле ее вовсе. – Вы мне поможете?
– Я никогда не слышал ни о какой Лидии…
– Их роман был пятьдесят шесть лет назад.
– Пятьдесят шесть, – повторил мужчина, я как раз тогда родился… И она все еще помнит о нем?
– Думаю, она его любит.
– Пардон, конечно, но, может, он был ее первым мужчиной?
– Ее сыну было тогда шесть лет, она была замужем.
– Может, муж бил и изменял?
– Навряд ли. Хотя, не знаю. Я ее потомок от другого брака. Но она всегда считала своим единственным мужчиной только Викинга.
– Викинга?
– А что, разве Макс не похож на Викинга?
– Пожалуй, что похож. Когда сердится.
– Так вы мне поможете?
Кареглазый мужчина задумчиво перебрал листки легенды.
– Давно я не навещал старика Макса, – сказал он. – Пора бы съездить. Рассказать о последних днях его детища на площади Восстания. Другое дело, что незваных гостей он не жалует. А к дамам вообще отношение своеобразное – держит их на расстоянии вытянутой руки… Значит, говоришь пятьдесят шесть лет. Как вся моя жизнь… Ладно. Встречаемся завтра в десять утра в этом кафе. Я приду в любом случае, но если передумаю – никуда с тобой не поеду. А адрес… Адрес запиши сейчас. Мало ли что… Не могу же я тебя оставить совсем без трофеев. До завтра! Легенду почитаю на ночь!
– Господин издатель! – появилась Анна. – А кофе? А ужин?
– Не сегодня, – потрепал ее по щечке Эдуард. – Мне кажется, я, наконец, нашел, что искал. Открыл талант, так сказать. Размениваться на пустяки теперь некогда.
Он ушел, Нина сжимала бумажку с адресом, Анна бросила счет и только позже Нине пришло в голову, что Анна была не столь любезна, как в начале этой удивительной встречи.
(«Легенда о старой Ведьме»)
Старая Ведьма, тяжело дыша, плотно закрыла за собой дверь из сосновых досок, и устало рухнула на низкую скамейку у окна. Темный от времени посох упал из её рук на пол, медные колокольчики с древними рисунками захлебнулись стоном и умолкли. Вскоре в прокопчённом жилище стемнело, но не от вечера, а от внезапной бури. Всё вокруг завыло и затрещало, дождь застучал копытцами сумасшедших оленей. Холодное Море ответило рёвом разбушевавшегося чудовища.
Старая Ведьма вздохнула и, встав на колени у очага, стала раздувать угасший было огонь.
- Мог бы хоть хворосту к очагу подтащить, - ворчливо сказала она, - пока я гну спину за нас обоих.
В углу бревёнчатой хижины что-то зашуршало, заскребло и как-то обиженно затихло.
- Ладно, выползай, - уже более миролюбиво протянула старуха, вряд ли кто придёт. Подарки принесут только завтра, а сейчас все готовятся обжираться мясом в честь грядущего похода.
Из темного угла появился Феникс, волоча по земляному полу кончики больших крыльев. Затем, не без труда, он скрестил крылья на груди и мрачно сказал:
- Я что, собака? Или змея? Причём тут выползай?!
- Ты хуже собаки и змеи, ты трусливый филин с человеческой башкой.
- Я не филин, я – Феникс, - угрюмо пробормотал он и придвинулся к огню.
- Да, Феникс, Феникс, - язвительно передразнила его старуха, - из далекой страны, где полно чудес, волею судеб, увезенный в младенчестве на холодную чужбину. Слышала сто раз! Хоть бы одно чудо сотворил. Мне бы, как Ведьме, такой помощник не помешал бы. Но тебя разве из дома вытащишь…
- Сама спрятала меня, огрызнулся Феникс. – Сама в угол гнала, когда кто приходил. Сто лет на меня шипишь, а теперь попрекать вздумала. Лучше бы я умер невинным птенцом среди обломков корабля дерзких викингов!
- Ну, всплакни ещё… Невинный птенец… Откуда я знала, как к тебе отнесутся дерзкие викинги? Ощипали бы – и в котёл. А я бы и не смогла помешать, ведь я ещё тогда не знала, что буду Ведьмой.
Они замолчали. Огонь плясал багровыми тенями на их лицах. Они казались близнецами: одинаковое сплетение морщин, длинные тонкие волосы, серый плащ и крылья, одни и те же прозрачные глаза, где отражались взаимно их жизни.
- Я смутно помню, - тихо сказал Феникс, - так почему выбор пал на тебя? Помню только, как страшная женщина привела тебя сюда, я болтался у тебя в мешке за спиной. Потом пещера… Потом ты забрала меня, когда прежняя ведьма исчезла…
- Да, - кивнула головой старуха, - сбежала. Сказала всем, что пошла умирать в лес, к Отцу Медведю. Врала. Она просто влюбилась в скальда из далёкого фиорда. Нацепила на меня этот плащ, отдала клюку, рассказала про травы и сбежала. Смешно. Она когда умылась, расчесалась – так я её и не узнала! Думаю, никто и не узнал… Обычная красавица…
- Ты тоже красавица, - прошептал Феникс.
- Да уж… Судя по твоей голове, ты бы тоже мог быть мужчиной хоть куда… Только вот перьев много и лапы когтистые.
Феникс переступил когтистыми лапами и почесал крыльями лоб.
- Так всё-таки, - задумчиво спросил он, - почему именно ты?
- Я родилась седой, - пожала плечами старуха, - верный признак, что ничего простого от меня не жди. Что ж, ведьма так ведьма. Лучше, чем если бы камнями меня побили.
Внезапно Старая Ведьма поёжилась и плотнее закуталась в плащ.
- А, может, и побью-таки, - с тоской сказала она. – Сердце недобро ноет, чует беду…
- Чего так? – всполошился Феникс. – Что случилось?
- Сегодня… - отрешённо произнесла она. – Сегодня… Им нужен был северный ветер. Иначе поход пришлось бы отложить…
- Так ты же вызвала, - заволновался Феникс. - И не просто ветер, а ещё и с бурей, как и положено хорошей ведьме. Кстати, а буря завтра уляжется?
- Уляжется, уляжется… Ветер и так бы подул… Зря что ли спина всю ночь болела… Плохо то, что когда я сегодня танцевала у жертвенного огня, я закашлилась, и у меня выступил пот… Не просто выступил… Он потёк у меня по лицу.
- И что? – растерялся Феникс и трогательно заглянул Ведьме в глаза. Там он увидел Отчаяние.
- Ведьмы не кашляют и не потеют, - криво улыбнулась она. – Они не устают. Внезапная смерть вырывает душу из сильного, хоть и не молодого, тела. Слабость тела означает, что ты не избранное существо. Я увидела в людях Сомнение. Боюсь, они захотят проверить, настоящая ли я ведьма. Тогда мне конец. А что будет с тобой?
- А как они будут проверять? – Испуганно спросил Феникс.
- Да уж как-нибудь побольнее… Придумают… А что будет с тобой?
- А почему не стали сразу проверять? – нахмурился Феникс.
- Я, почувствовав пот, вскричала, что это капли будущего дождя, спутника северного ветра.
- Поверили?
- Почти все. Кроме жены вождя. Помнишь, той, с лошадиными зубами. Она всё бегала узнавать, не изменяет ли ей муж во время походов. Дура.
- По-моему ты ей как то это и сказала …
- Что?
- Что она дура.
- да…
- Жёнам вождей такого не говорят…
- Жёны вождей не должны быть курицами…
- Ты же сама сказала, что она похожа на лошадь.
- Не прикидывайся глупым. Она требовала от меня Корень Верности. Собиралась поить отваром из него вождя. Только курица может полагать, что Корень Верности может заменить Любовь. Нет Любви – и никакие коренья не помогут. Лучше бы прислушалась , когда я советовала ей не убивать Любовь подозрениями.
- Думаешь, она подговорит народ против тебя?
- Не знаю… Если бы я не закашлялась… Викинги рассвирепеют, когда узнают, что я их долго обманывали.
- Но ты же не обманывала совсем? – Феникс, переваливаясь с лапы на лапу, подошел к Старой Ведьме и обнял её крылом. – Ты лечила, предсказывала погоду и будущее…
- Это не так уж и сложно, - ласково прошептала она и убрала седую прядь с лица Феникса. – Я бы уже давно ушла в лес, к Отцу Медведю… Но что будет с тобой, моё заморское чудо? Или погибнешь от холода, или люди убьют, или растерзают хищные звери. Ты ведь даже летать не умеешь толком.
- Я не знаю, что я умею, - сказал Феникс и отвернулся к огню. – Я всю жизнь провёл в углу твоего жилища. Только ночью ты выносила меня в лес. Далеко летать было страшно. Ты права, я хуже змеи и собаки. Я трусливая тварь. Говорящая по-человечески.
- Перестань, перестань… - Старая Ведьма погладила его шею; там, где у подбородка начинали расти маленькие пёрышки. – Думаю, нам всё-таки надо попробовать уйти в лес. Если будет погоня - ты, наверное, всё же сможешь улететь. Или просто их напугаешь. Они такого чудовища не видели.
Феникс дёрнул крылом и попытался отодвинуться от Старой Ведьмы.
- Не злись! – ухмыльнулась она. Надеюсь, никто не разглядит, то ты очень красивое чудовище… А то тебя посадят в клетку! Это похуже, чем угол моей хижины. Придётся гадить у всех на виду!
- Тьфу, какие гадости ты мелешь, - рассердился Феникс.
- Гадости – не гадости, а стоит подумать о самом худшем, - старуха опять помрачнела и после небольшого молчания произнесла. – Помнишь, ты мне рассказывал, как твоя мама как-то сгорела, когда охотники на вас напали, потом как-то из пепла встала и полетела за кораблём, но викинг убил её топором?
- Помню.
- А ты? Ты умеешь сгорать и вставать из пепла?
- Не знаю… Никто не успел научить меня этому. И если честно, по-моему, мама говорила, что оживать из пепла могут только фениксы-женщины.
- Какая несправедливость…
- И то при условии, если не будет сильного ветра, и пепел не разнесёт на все четыре стороны.
- Плохо дело, - Старая Ведьма закрыла лицо руками и стала похожа на маленькую беспомощную девочку. – Сама виновата. Надо было уходить вовремя…
- Может быть, всё не так уж страшно?! – сказал Феникс.
- И в это время раздался страшный стук в дверь…
***
- Прячься! Прячься! – ужасным шёпотом вскричала Старая Ведьма. – Прячься!!!
Мгновение спустя дверь распахнулась, и несметное количество людей ввалилось в хижину. Впереди оказались Вождь и его жена.
- Ты знаешь, зачем мы пришли? – пронзительно заверещала женщина. – Обман или вера!
- Обман или вера! – гулко подхватила толпа.
- О! – насмешливо воскликнула Старая Ведьма, и торопливо спрятала трясущиеся руки в складках плаща. – Когда курица кричит петухом – быть беде!
Вождь судорожно сжал кулаки и, отодвинув жену, шагнул к Старой Ведьме. Толпа затихла.
- Ты вызвала ветер, но показала телесную немощь. Боги гневаются на тех, кто доверяет свои судьбы лжецам. Как отправляться нам в поход без веры в сердце? Ты усомнила нас в доверии к себе. Все твои предсказания теперь таят опасность. Совет старейшин решил подвергнуть тебя испытанию. Если ты избранная – тебе нечего бояться. Скоро рассвет. Бог Солнца даст правду. Идём… Или ты можешь доказать свою избранность прямо сейчас?
Повисла невыносимая тишина.
- Идём, - хрипло засмеялась Старая Ведьма, - я хочу посмотреть, какие испытания придумали мозги младенцев.
Кто-то кинул камень с улицы в окно хижины, хрустнул глиняный кувшин.
- Не трогать! – властно громыхнул голос Вождя. – Ничего не трогать. До рассвета. Обман или вера!!!
- Обман или вера!!! – прокатилось в воздухе и жилище Старой Ведьмы опустело.
***
Буря, разметав ил и водоросли по берегу Холодного Моря, стихла. Дождь недоумённо растворился в песке. И только Северный ветер настойчиво дул, сбивая последнюю осеннюю листву. Старая Ведьма, привязанная к столбу на пригорке, дрожала всем телом. И теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что она обманщица. Дети собирали мелкие и острые камни, хвастаясь, кто первым выбьет лгунье глаз. Взрослые сдержано переговаривались, их мучила обида: столько лет брать от старухи травы, отвары и порошки; спрашивать советы, доверять тайны и даже не подозревать, что их обманывают. За это следует хорошенько заплатить.
И тут край солнца, цвета красного золота, показался над Вечной Далью. Тогда появился Вождь, подошёл к столбу и сказал Старой Ведьме:
- Прошло достаточно времени, как мы привязали тебя. Разве нет заклинаний, что могли бы освободить тебя? Ты могла превратиться бы в мышь или позвать мышей, чтобы они перегрызли верёвки... Ветер мог бы вырвать столб из земли, но буря стихла… Ты могла бы умертвить нас всех, но мы живы… Так кто ты?
Старуха повернула лицо к солнцу и перестала дрожать. Она молча молилась, чтобы боль скорее разорвала её сердц, и настоящее стало прошлым.
- Помнишь, - вдруг улыбнулась она, - как в девять лет тебе веслом раздробило пальцы, ты уже не плакал…
- Не надо, - побледнев, проговорил Вождь, - не надо…
Улыбка сползла с лица Старой ведьмы, и её опять затрясло.
- Прости, - сказала она, - прости… Но ты никогда не узнаешь, кто я была на самом деле.
- Мне нужно знать! – сквозь стиснутые зубы сказал он.
- Не нужно. Раз я у столба – значит уже не нужно.
А потом Старой Ведьме показалось, будто уши ей кто-то заложил мягким мхом. Она слышала отдалённые крики «Обман или Вера!», «Сжечь!», «Сжечь!»… «Они меня сожгут», - подумала Старая Ведьма, и ей стало страшно. Она увидела, как к её ногам подтаскивают хворост, кто-то зажёг факел, и тогда она заплакала бессильными старушечьими слезами. Вдруг вопль ужаса пронёс над толпой и тень закрыла взошедшее солнце. Сквозь мутную пелену слез, Старая Ведьма увидела Феникса, тяжело летящего к ней.
- Ангел Смерти! – вопила толпа. – Она - ведьма! Нам всем пришла смерть!
В лапах Феникса извивались змеи. Он бросил их в толпу, визжащие люди бросились врассыпную. Птица хлестнула крылом по лицу жены Вождя, та истошно и животно взвыла. Вождь выронил из ослабевших рук факел, и столб огня взвился к небу. Какой-то странный свист вырвался из горла Феникса, и он метнулся к Старой Ведьме.
- Ты!!! – задыхаясь и плача, кричала она. – Ты!!! Зачем ты пришёл?1 Мы здесь с тобой погибнем оба! Улетай, Феникс, улетай же!!!
Феникс рвал когтями верёвки на теле Старой ведьмы. Она увидела и на его лице слёзы, она увидела страх, отчаяние и боль – всё то, что жгло её душу.
- Ты сгоришь и не восстанешь из пепла, - рыдала она. – Ты сгоришь, и зачем мне тогда жить без тебя?
Феникс рванул последнюю верёвку, схватил Старую Ведьму за плащ и швырнул прочь от огня. Из последних сил он бросился вслед за ней, но… То ли пламя лизнуло его крылья, то ли внутренний жар огненных птиц спалил его, но к ногам Старой Ведьмы он упал огненным облаком, которое через минуту превратилось в мерцающий пепел.
Старая Ведьма медленно приподнялась с земли и встала на колени. Никого из людей вокруг не было. Вверху трещал и стонал костёр. Рядом переливался сине - серебряным светом пепел в виде необыкновенной птицы с человеческим лицом.
- Феникс! – тихо позвала она. – Феникс… Пожалуйста, восстань из пепла. Вернись ко мне. Иначе, зачем всё это было нужно.
Вдруг холод коснулся её лица, она увидела, как очертания Феникса превращаются в бесформенную груду остывающего угля.
- Ветер, - побелевшими губами прошептала она, - ветер… Он уносит тебя. Значит ты не вернёшься.
Страшная боль пронзила её тело. Казалось, сама душа вытекала из глаз её вместо слёз и, смешиваясь с кровью из разбитых губ, падала на остатки разворошённого ветром пепла. Старая Ведьма дрожащими руками собрала горстку мёртвых угольков, прижала их к сердцу и, спотыкаясь, побежала к берегу Холодного Моря.
- Море! – кричала она. – Прими меня! Пусть всё закончится в твоих объятиях, где я когда-то нашла его! Не оттолкни меня! Я никогда тебя ни о чём не просила… Мне тяжело. Позволь мне уйти.
Она остановилась у самой кромки ледяной воды.
- К тому же, я теперь знаю: есть только Любовь. Всё остальное пепел. Но даже пепел – это Любовь.
Странное тепло разлилось в её ладонях. Море вздрогнуло и застыло. Старая Ведьма почувствовала, будто сердце её раздвоилось, два биения стучали где-то рядом. Она раскрыла руки и увидела небольшую сизую птицу, которая тут же вспорхнула ей на плечо и ласково коснулась крылом седых волос. Море задумчиво отражало солнце, ветер почтительно стих. Старая ведьма осторожно погладила птицу и ворчливо сказала:
- Вы, мужчины, даже из пепла как следует восстать не можете.
И пошла вдоль берега.
***
Вот почему старухи так любят кормить голубей.
* * *
На ночь Нина сняла номер в гостинице, что оказалось в одном из переулков площади Восстания. А весь вечер она прогуляла по Старому городу, удивляясь многим вещам. Во-первых, совершенно не болела нога, видно, мазь бабушки действительно была волшебной. Во-вторых, расположение некоторых домов, скамеечек и фонтанчиков очень напоминало ей родной город. Чувство, что она здесь своя, было настолько явным, что Нина приняла как должное просьбу одной дамочки посмотреть за очаровательной малышкой месяцев девяти, пока мама забежит на секундочку в магазин. Нина взяла на руки девочку в кружевном платье и панамке, посмотрела в ее чистые синие глаза, улыбнулась, погугукала и прижала к груди. Она была счастлива, трогая нежные пальчики и вдыхая неповторимый детский запах.
– У вас тоже девочка? – спросила мама, забирая ребенка.
– Да, – кивнула Нина и вонзила ногти в ладонь, чтобы не выдать слезами свое счастье, свою боль и свое желание.
Женщина улыбнулась и скрылась в липовой аллее. Удивительно, как многое из того, что произносила в последнее время Нина вслух, не являлось правдой. Но и враньем это тоже нельзя было назвать. Грань желаемого и реальности. И грань эта была не камнем преткновения, она была прозрачной не подвижной, позволяя желаемому и реальности плавно перетекать друг в друга.
Уже ложась спать, Нина сказала себе: «Да, за два дня я показала две свои легенды двум людям. Завтра будет третий день и, Бог даст, увижу третьего героя. Не отдать ли ему третью легенду? Вопрос весь в том, до легенды ли будет нам. Да и что это решает? И все-таки легенды перестанут быть мертворожденными, а это уже немало. Завтра я увижу Максима… Боже мой!». Нина не могла толком объяснить, отчего ее потряхивает, то ли от ответственности перед Лидией, то ли оттого, что она встретится с человеком, которого можно любить всю жизнь.
В десять утра она уже сидела за столиком, заказав кофе и сэндвич с курятиной. Волнуясь, она вертела кольцо с изумрудами и заглядывала в бумажку с адресом, всем сердцем желая, чтобы появился Эдуард. Он и появился. На спортивном автомобиле, чем до крайности изумил Нину.
– Я всегда беру напрокат эту красотку, – подмигнул он Нине, входя в кафе, – с ней я чувствую себя на двадцать лет моложе.
Он тоже заказал кофе, только с ликером и бисквиты. Позавтракали они быстро и молча, затем заехали в универсальный магазин, где Эдуард купил бутылку виски, три книги из новинок и свечу в виде амура. На немой вопрос Нины при виде амура ответил:
– Макс коллекционирует свечи, тщательно скрывает это свое увлечение, но коллекционирует. Я всегда привожу ему какой-нибудь необычный кусок воска, напирая на тот случай, когда буря лишила его электричества, и весь вечер мы сидели при свечах, как шаманы.
– Так он жжет свои коллекционные свечи? – Нине казалось, что коллекционеры готовы скорее удавить всех подряд, нежели посягнуть на свои сокровища.
– Жжет, – пожал плечами Эдуард, – причем, огарки потом расплавляет и лепит что-то сам.
– Тогда получается, что он не коллекционер, а просто ему нравятся свечи.
– Какая разница! – Эдуард посмотрел в зеркало заднего вида и что-то поскреб на лице. – Мне просто захотелось увидеть, как будет гореть башка у этого толстого амура.
Нина хмыкнула и устроилась поудобнее на низком сидении автомобиля. Она уже собиралась попросить Эдуарда рассказать что-нибудь о Викинге еще, как Эдуард сказал:
– Ну, что… Я прочел твою легенду.
– Да? – Нина замерла. – И… И как?
– И как… Нина, ты молода, красива и талантлива, словом сплошной недостаток. Вполне было бы достаточно и чего-то одного.
– Значит, вам понравилось? – очень довольная рассмеялась Нина.
– Да, – легко ответил он. – Уважаю вас, женщин, за всякие душещипательные штучки типа «но даже пепел – это любовь». Давай попробуй послать эту легенду в какой-нибудь женский журнал, думаю, возьмут. По объему и по страданиям – самое то.
– А композиция не хромает? – Нина полностью развернулась к Эдуарду. – Еще меня очень беспокоила схематичность образов.
– Так, дорогая моя, хочу тебя сразу предупредить – я ничего не смыслю в композициях и схемах, – Эдуард глянул Нине в глаза и состроил гримасу прискорбия. – да-да, увы и ах! Самой страшной мукой для меня было прочтение бесконечного потока писанины. Все пишут и пишут, как будто заняться больше нечем… Нина, к вам это отношения не имеет, ведьма у вас вышла превосходная. Когда в этой лавине белиберды я натыкался на что-то, мне понравившееся, я ликовал. Потому что тогда заверчивалась карусель с оформлением и продвижением издания. Ночные перепирательства с художником, поездки в типографию, ошеломительные презентации, красота! Автор заикается от счастья, гости млеют от шампанского и соприкосновения с Творческой Личностью, Музыканты подогревают чувственность, эх… Потом рекламная компания грохочет по всем СМИ, первая волна продаж… Словом, на всей этой прелести я и угорел. Потому что таланты отбирал по собственному усмотрению, а конъюнктура рынка плевать хотела на мое усмотрение.
– Хм, – Нина почесала кончик носа, – мне казалось, что профессия издателя заключается чуть-чуть в другом.
– Наверное. Моей профессией на протяжении двадцати лет был конферанс. Всевозможные празднества – вот, где я чувствовал себя, как рыба в воде. Владеть аудиторией, управлять эмоциями, быть проводником между сценой и залом – это было, наверное, моим призванием. Но родственники называли меня клоуном, жена ныла о достойном поведении в солидном возрасте и в сорок пять лет я решил изменить русло деятельности. На Дне Города я познакомился с Максом, который занимался благотворительностью – ходил и дарил всем подряд книги своего издательства. Потом мы с ним выпили виски, я жаловался ему, что молодые актеры наступают на пятки, и жена перестала ждать меня за кулисами. Что позывы единения с творчеством все равно не вытравить из души, а куда их направить – черт знает. Тогда-то Макс и сообщил мне, что собирается покинуть город, и предложил купить издательство. Тут тебе и позывы, и владение душами, и деньги, и статус. Он дал мне кредит на десять лет, без процентов, то ли желая помочь мне, то ли желая избавиться от издательства поскорее. В общем, я согласился, жена на радостях заказала себе и мне новые костюмы, и мои будни переехали на площадь Восстания. И через год уже неимоверно тосковал. В принципе, я мог бы не читать макулатуру, выискивая в ней чего-то. Редактор у меня был толковый малый. Но что бы я тогда делал? Для согласований был технический директор и отдел продаж. Все дороги, конечно, вели в мой кабинет, но совещания так отличались от жизни на сцене. Словом, я все пустил на самотек. Уже зная, каким будет финал, но ничего не предпринимая для его предотвращения. На сцене мое место уже заняли другие, начинать с нуля в другом городе было бессмысленно. Я толстел и страшно комплексовал по этому поводу. Приятных моментов в жизни было только два – поездки к Максу и обольщение молодых девиц. Из-за последнего, кстати, жена все-таки исчезла из моего бытия. Ну, и Бог с ней! Так вот. Я езди к Максу якобы для консультаций и погашения кредита иногда наличными, но позже стало ясно, что мне просто интересно бывать у него в гостях. Даже несмотря на дурацкие свечи, расставленные повсюду. Надо ли говорить, что наши встречи не обходились без виски? Не надо? И правильно… Однажды я признался Максу, что затея с издательством оказалась неудачной. Тот сказал, что никакого чувства вины за собой по этому поводу не испытывает и как только я решу, что мне делать дальше, все произойдет само собой. Экий мудрец. Прямо Дионис в бочке.
– Диоген, – поправила Нина. – В бочке жил Диоген, а не Дионис – Бог Вина и Веселья.
– Что тоже к Максу весьма подходит, согласился Эдуард. – Так вот, этот мудрец вина и веселья оказался прав. Когда я уже почти разорился, и мне надоело отбиваться от молодых талантов, когда я решил, что мне нужна передышка, но без материальных потрясений, ко мне в кабинет вошел представитель некоей сети кафе и предложил выкупить помещение. Я немного потянул кота за хвост, чтобы сумма стала такой, как мне хочется, и освободился от всего. Смешно, что день оформления сделки совпал с днем, когда я перечислил последний кредитный платеж Максу. Кредит-то наш не был нигде оформлен, так, все держалось на моем честном слове. Такой уж Макс чудак. Знаешь, что самое интересное, Нина? Все это произошло две недели назад. Всего две недели, но мне казалось, что они тянутся год. Две недели назад я практически перебрался в кафе напротив издательства. Я пил, ел, смотрел в окно, прокручивал картинки прошлого и задавал все тот же вопрос – что дальше? И когда я дошел до точки кипения, и крышу мою должно было снести взрывом, появилась ты. Вот такие дела, Нина.
Волнение Эдуарда передалось и Нине, и чтобы сбросить нарастающее напряжение, она спросила:
– А почему вас называют господином Ликером и пузаном? Ой, извините, давайте забудем о пузане, тем более, что никакого пуза, еще раз извините, я у вас не вижу.
– Пузан… Фу, какая гадость, – проворчал Эдуард и посмотрел на свой живот. – И кто это посмел так обо мне отозваться?
– Э-э… – засмеялась Нина. – Та поэтесса в шляпке, что подсказала мне, где вас найти.
– А, госпожа Инга… Мне кажется, она пишет стихи, потому что живет в доме по соседству с издательством. Знаешь, как это бывает, когда каждый день проходишь мимо магазина, однажды ты туда наверняка зайдешь. Особенно, если полагаешь, что можешь там что-то купить. Ах, злопамятная госпожа Инга, она еще и на язык дерзка! Впрочем, пузо имеет свою историю. Когда ко мне прорывались такие личности, как госпожа Инга, я напускал на себя суровый вид, который выражался в надутии губ и выпячивании живота. Я и говорить-то начинал утробой, чтобы посетителя охватывал трепет. Может, и не священный, но хоть какой-нибудь. Помню, что при госпоже Инге я так вдохновенно выкатил живот, что галстук лег перпендикулярно, а с рубашки отлетела пуговица. Видно, это и произвело на поэтессу неизгладимое впечатление.
– А при чем тут ликер?
– Ну, это моя маленькая слабость, о которой, как ни странно, знает много людей. Конечно, с Максимом я по мужски потребляю виски, но ликер… Знаю, знаю, дамский напиток и все такое. Моя маменька была его страстной поклонницей. Она добавляла его решительно во все. В кофе – ликер кофейный или лимонный, ликер-бисквит – в коктейли, запеканки и даже кашу. Мятный ликер придает изысканный вкус мясу, я пока еще не определился с рыбой, но думаю, поиски мои увенчаются успехом. Видно, ликер я впитал с материнским молоком.
– Тогда, в бокале, с апельсиновым соком, тоже был ликер?
– Разумеется. Толька зря решил поэкспериментировать, просил густой кокосовый ликер. Не то.
– Вид у сока был, уж извините, не очень привлекательный.
– Вкус еще хуже, поверьте. Но я обязательно угощу тебя салатом из чернослива с белым куриным мясом, орехами и земляничным ликером… М-м-м… Клянусь, не пожалеешь!
– Боюсь лопнуть от такой вкуснятины.
– Не бойся ничего. Мы приехали!
– Как, уже?! – Нина завертела головой и увидела небольшой каменный дом на опушке березового леса.
– Уже, уже, – Эдуард посигналил и проворно выбрался из машины. – Макс, старина! Я привез тебе двух амуров. Один мужской из воска, другой женский из… Совсем другого, но очень привлекательного материала!
У Нины похолодели руки, она с трудом открыла дверцу машины, вышла и застыла. Из дверей дома появился Викинг.
* * *
Он был одет в черные джинсы, в черную же джинсовую рубаху и белые кроссовки. Серые вьющиеся волосы закрывали плечи, к образу, созданному Лидией, добавились брода с усами. Он направился к машине, старость сковывала его движения, но от большого поджарого тела на Нину хлынула Сила. Чем ближе он подходил, тем заметнее становились морщины на его загорелом лице. Глаза были подернуты легкой пеленой, но они оставались изумрудными. Он остановился в метре от Нины и обнял за плечи Эдуарда.
– Привет, – сказал Викинг.
Голос был глубоким. Не низким, не грудным, просто глубоким. Зеленые глаза изучали Нину, живя отдельно от улыбки, что тронула его красивые губы.
– Это Нина, – чуть суетливо кивнул Эдуард, – она… э-э… Молодая писательница. Я открыл талант, но уже продал издательство.
– Да? – шевельнулись темные густые брови. – Давно?
– Месяц назад, – вздохнул Эдуард. – Надеюсь, ты на меня не сердишься? Там теперь будет кафе. Думаю, оно принесет больше пользы городу.
– А зачем молодая писательница пожаловала ко мне? – сеть его взгляда сомкнулась и сжала сердце.
Эдуард открыл было рот, но рука Викинга надавила на его плечо и он затравленно отвернулся.
– Я… – Нина непроизвольно облизнула пересохшие губы, – я пишу повесть. О Викингах. Эдуард сказал, что для реалистичности образов мне было бы неплохо познакомиться с одним из них живьем.
– Да! – воспрял Эдуард. – Именно… Я уверен, женский роман о викингах найдет своего читателя.
– Викинги давно вымерли, а меня зовут Максим, – он убрал руку с плеча Максима.
– Но вы очень на викинга похожи, – осмелела Нина, – и внешне, это я вижу сама, и внутренне, если верить Эдуарду.
Максим вопросительно посмотрел сверху вниз на Эдуарда, тот развел руками, поперебирав пальцами воздух.
– Не хочется быть грубым, – сказал Максим, – но не думаю, что смогу быть чем-то вам полезным. Викингом я себя не считаю.
– Может, вы позволите судить об этом мне? – Нина вложила в голос все кокетство, на какое была способна.
– Не позволю, – вежливо поклонился Максим. – Не люблю викингов и все, что с ними связано. И, простите, меня раздражает, когда мне приклеивают этот ярлык.
– Вот как? – Нина разозлилась, потому что женщины не прощают, когда их кокетство отвергают, еще и насмехаясь при этом. – Не любите викингов? А с какой стати вы тогда распустили свои стареющие кудри? Застряли в хилли? Или играете в индейцев?
Мужчины вздрогнули и уставились на разъяренную Нину.
– Ой, простите! – разозлилась Нина и всплеснула руками. – Мы просто хотим выделяться среди толпы! Чтобы производить впечатление на жалкие душонки, которых и за людей-то не считаем! Какая жалость, что вашу неотразимость видят только березы!
Нина бросилась в машину и хлопнула дверью.
– Эдуард! – крикнула она через открытое окно. – Я подожду вас здесь!
– Эдуард, друг мой, – потрясенно произнес Максим. – Я ли плохо к тебе относился? Я дал тебе беспроцентный кредит, ты пил в моем доме виски. Чем я заслужил весь этот ужас? Кого ты ко мне привез?
– Видишь ли, – сказал после паузы бывший издатель. – Это внучка Лидии. Отсюда и вся канитель с викингами. Может, она еще и напишет о них повесть, но пока ей надо поговорить с тобой. Она проделала долгий путь.
Старик молчал и смотрел на машину.
– Э-э… – Эдуард поправил ремень и стряхнул невидимую пыль с замшевой куртки. – Макс, а кто такая Лидия?
Максим скользнул по его лицу взглядом и медленно обошел машину. Он остановился около Нины и долго, очень долго, безумно долго держал руки скрещенными на груди. Нина глянула на него исподлобья и опустила глаза. Борьба, какая-то жуткая борьба шла внутри Викинга. Ее не было видно, но Нина чувствовала ее. Наконец, по телу его прошла легкая судорога, он коротко вздохнул, открыл дверцу и подал Нине руку.
– То-то голос ваш мне показался знакомым, – сказал он. И даже подбор слов… Лидия тоже иногда была в речах весьма несдержанна. Но, надеюсь, мы больше не будем с вами хамить друг другу?
– Нет, конечно, нет, – тихо сказала Нина и оперлась на загрубевшую, теплую, сильную руку. – Извините, не знаю, что на меня нашло.
– Просто я не самый гостеприимный хозяин, – Максим повел ее к дому.
– Одичал! – радостно доставал подарки из машины Эдуард. – Старина, ты одичал! Нина только подметила, что тебя окружают только березы. Конечно, листья их шепчут о смысле жизни, а весной неплохо хлебнуть березового сока, но политес у тебя на уровне берлоги.
– Он способен переговорить всех писателей и поэтов вместе взятых, – Максим усадил Нину на кушетку, покрытую медвежьей шкурой. – Кофе? Или что покрепче?
– Можно и покрепче, – отозвалась Нина.
– Коньяк?
– Да.
Максим открыл бар, достал два маленьких стаканчика и бокал. Плеснул в бокал коньяк, в стаканчики – виски. Пока он подавал бокал Нине, в комнату ввалился Эдуард.
– Я знаю, что твой бар всегда полон, – весело поставил он бумажный пакет на стол, – но, думаю, лишняя бутылочка не будет лишней. Каламбур, так сказать. Вот книги, не забывай, как выглядят буквы и имена новых творцов. Амур! Давай зажжем ему голову прямо сейчас! У него такая наглая пухлая усмешка; заодно добавим интиму, хоть на дворе и в самом разгаре день. Я не привез еды, потому что в рыбе разочаровался, а мясо у тебя есть всегда. Тебе все еще завозят свежие копчености?
Нина осматривала комнату, в углу которой виднелась лестница на второй этаж, и странное чувство дежа вю охватывало ее. Это был интерьер шале, где Лидия встретилась с Викингом. Та же баровая стойка, отделяющая плиту и мойку от стола с дубовыми стульями. Камин, лестница. Вот только кушетка у окна. И за окном березы. И август вместо января. И свечи. Свечи везде. Как у Лидии в доме.
Максим зашел за стойку, открыл холодильник, что прятался около мойки, достал огромный окорок, листья салата и черной хлеб. Эдуард тут же принялся все это резать.
– Если окорок украсить дольками ананаса, это усилит обоюдно их вкус, – сказал он. – Но можно обойтись и без долек, если есть ананасовый ликер.
– В баре, – Максим взял стаканчик с виски и сел за стол, напротив Нины.
Коньяк теплой волной растекался по телу, Нине уже было не трудно смотреть в его зеленые глаза. «Черт», подумала она, «да что же в нем такого? Почему мне тоже хочется, чтобы он всегда был рядом?».
– Молчуны! – Эдуард поставил на стол блюдо с окороком, салатом и хлебом. – Голод сковал ваши члены! Но я всегда готов прийти на помощь. За встречу!
Они чокнулись и принялись за еду.
– Раз я выпил, – провозгласил Эдуард, – то выпью еще, но тогда мы едем завтра. Макс, ты как?
– Места, конечно, хватит на всех, – ответил Максим и посмотрел на Нину. – Только может оказаться, что вы все-таки захотите уехать сегодня. Все зависит от дамы.
– Не только, – выдержала его взгляд Нина.
– Какая галантность! Какая проницательность! – Эдуард подлил всем напитки. – и это в возрасте Моисея!
– Какого еще Моисея, – лениво повернулся к нему Викинг. – Чего ты начитался в последнее время? Нет интересней литературы, чем Ветхий Завет?
– Есть еще легенда Нины, – важно помахал бутербродом Эдуард, – ее, кстати, и читал. Там, правда, не Моисей, а Феникс, но это не портит картины. И вообще, мне кажется, что Моисей – это деформированный Максим.
– Может, хотя бы трансформированный? – засмеялась Нина.
– Какая разница?! Моисей вел, вел свой народ через пустыню, когда вывел – какая-нибудь благодарная женщина на сносях решила новорожденного назвать в честь него. Моисеи кочевали по странам и векам, пока в Европе не появился младенец, возможно, с врожденным дефектом речи и в его устах имя Моисей стало звучать как Максим. Так что, друг мой, я смело могу тебя назвать и старина Макс, и старина Мос. Ну, хочешь, Моис.
– Лучше бы я продал издательство кому-нибудь другому, – сокрушенно покачал головой Максим. – Эдуард, пообещай мне, что ты не будешь больше никому излагать свою теорию Моисея-Максима. Особенно вблизи церквей. Все может закончиться тоже дефектом речи. Только не врожденным, а приобретенным.
Нина улыбнулась и машинально потрогала шрам на губе, след кровавого танго.
– Тебя кто-то ударил? – глаза Викинга не смеялись, в них что-то полыхнуло и замерло в ожидании.
– Это было давно, не очень, но давно, – смутилась Нина. – И к тому же я сама напросилась. Так получилось.
– Все равно! – стукнул кулаком по столу Эдуард. – Никто не смеет бить женщину. Даже сама женщина!
Нина виновато улыбнулась и отпила коньяка.
– Тебя некому защитить?! – то ли спросил, то ли подытожил Максим.
Нина закашлялась и встала из-за стола.
– У меня есть еще одна легенда, – достала она из сумки последний конверт. – Я хочу подарить ее вам. Без всякого там намека, просто другие две уже… У других людей. А копии у меня нет. Так что, вот, держите.
– «Легенда о вдове забытого вождя», – медленно прочел Максим. – Спасибо. Я вернусь к ней чуть позже, хорошо?
– Конечно. Только мне очень хотелось бы узнать о ней ваше мнение. Но я ведь узнаю, правда?
– Правда, – после паузы сказал Максим, и Нина подумала, что, наверное, именно таким голосом присягали рыцари на верность Королю, а главное – Королеве.
– Невеселая житуха у вдов, скажу я вам, – вздохнул Эдуард, – особенно у этих вдов, у вдов вождей. Все было! И власть, и деньги, шубки, кольца, бесплатные билеты на концерт. Приемы в резиденциях глав иностранных государств и всегда зонтик над головой. И вдруг – бряк! Пышные похороны, пенсия и все. А уж если вождя еще и забыли… То и пенсия под большим вопросом. Остается только совместно нажитое имущество.
– Эдуард, – усмехнулся Максим, – вы как будто сами были вдовой вождя.
– Знание жизни, – закатил глаза тот.
– Вообще-то, я имела ввиду немножечко другого вождя. Точнее, другие времена. Без зонтиков. Все-таки легенда.
– Прочтем и решим, – сказал Эдуард, – нужен ли вашей вдове зонтик.
– Прочту и решу, – Максим встал, – у тебя уже есть своя легенда. Как, кстати, она называется?
– «Легенда о старой ведьме», – почему-то нехотя ответил Эдуард.
– Весьма подходяще, – Максим направился к двери, – разве что род перепутан.
– Где вдова, там и ведьма, – непонятно кому буркнул Эдуард. – Ты куда?
– Нам с Ниной надо прогуляться, – Максим снял с крючка легкую куртку. – Ты не против?
– Не-ет! – одновременно ответили Нина и Эдуард и как-то сконфузились.
– У тебя есть, Нина, теплые вещи? – Максим накинул куртку и уже открывал дверь. – Если нет, возьми что-нибудь мое в шкафу у кушетки. Скоро похолодает.
У Нины был теплый свитер с собой, но она открыла шкаф, достала большой серый джемпер с едва уловимым запахом дорогого одеколона и надела его. Через минуту она уже шла по тропинке рядом с Викингом.
Какое-то время они шли молча, потом она спросила:
– А чем вы здесь занимаетесь?
Она споткнулась о корень березы, он подставил ей локоть, и она взяла его под руку. Рука чуть-чуть дрожала, как и голос. Но все-таки Нина давно не чувствовала себя так спокойно.
– Мы идем с тобой к озеру, – сказал он. – Как и все старики, я люблю сидеть на берегу и смотреть на воду. Иногда приплывают рыбаки, я помогаю им вытаскивать улов из сетей. Если, конечно, этот улов покупаю. Или не покупаю. Иногда они разводят костер и угощают меня печеной рыбой. И рассказывают небывалые истории. Старики умеют слушать.
– Вы не похожи на старика, – пробормотала Нина, и ей вдруг стало грустно.
– Да? – уже знакомой усмешкой отозвался он. – А на кого я тогда похож?
«На Викинга», чуть не сорвалось с языка Нины, но она сдержалась. Но лицо Максима все равно приобрело замкнутое выражение.
Они дошли до небольшого, но очень красивого озера, окруженного березами и вдалеке виднеющимися соснами. Они напомнили Нине дом на утесе.
– Почему вы не любите, когда вас называют Викингом? – Нина чувствовала, что сейчас этот вопрос не вызовет гнева.
– Потому что так меня называла Лидия, – Максим устало присел на плоский валун и указал Нине на другой такой же. – Садись. Камни еще не остыли. Иногда женщины называют нас теми, кем хотели бы нас видеть. Черт возьми, нет ничего противнее страха разочаровать женщину.
– А вы ее и не разочаровали, – тихо сказала Нина.
– Да? – Максим бросил камешек в озеро. – Лидия была слишком эмоциональной, чтобы отличать вымысел от реальности.
– Она есть. Она жива. Я приехала не с завещанием.
– Завещание – это единственное, о чем всерьез стоит задумываться старикам.
– Послушайте, – дернулась Нина, – давайте договоримся. Я не буду называть вас Викингом, но вы перестаньте к месту и ни к месту вставлять «стариков». Лидия моложе меня на сто лет и она не могла полюбить развалину.
Впервые Максим отвел глаза и сгорбился. Нина пинала камешки под ногами и проклинала свою резкость, которая могла теперь привести ни к чему.
– У тебя черные волосы, – услышала она глухой голос, – свои?
– Да, – облегченно вздохнула Нина. – Свои.
– Красивые… ты очень похожа на Лидию, разве что черные волосы. У Лидии они были рыжие. И кудрявые.
– Рыжие? – удивилась Нина, потом немного застенчиво рассмеялась. – Я помню ее только седой.
– Себя я тоже помню только седым, – кивнул Максим.
Нина рассмеялась свободнее, потом замолчала. Ей захотелось обнять сидящего на соседнем валуне, но она побоялась это сделать.
– Ты дочь ее сына? – спросил Максим. – Лидия вернулась к мужу?
– Нет. К тому мужу Лидия не вернулась. Она вышла замуж во второй раз, у нее родилась дочь Ирма, моя мать. Второго мужа, кстати, тоже звали Максим.
– Да? – еще один камешек полетел в озеро. – Надеюсь, он доставил Лидии больше радости, чем я. Или еще доставляет?
– Нет, он умер. Довольно давно. Насчет радости – не знаю, у каждого свои представления о счастье. Но как вы думаете, почему я здесь?
– Наверное, Лидия неоднократно рассказывала тебе о молодости своей, о зимнем шале, о Викинге, черт бы его побрал. Уверен, каждый раз история обрастала такими удивительными подробностями, что тебе, как писательнице, захотелось увидеть меня собственными глазами.
– Нет, – Нина бросила камешек и он улетел неожиданно далеко. – Нет! История шале была рассказана лишь один раз. И лишь для того, чтобы я имела представление, за кем я еду.
Максим повернулся к Нине и внезапно рассмеялся:
– Лидия хочет, чтобы я приехал к ней? Неугомонная бестия…
Он смеялся, а его глаза, как будто умывшись, становились все ярче.
– Я сразу подумал об этом, – перевел дух он и усмехнулся, – но это казалось мне настолько невероятным, что я предпочел промолчать, пока ты не скажешь сама. Лидия, Лидия… Поклонница символов и знаков. Не просто прислала внучку, но еще и вооружила ее нашим перстнем. Тайное послание! М-да, с Лидией никогда не было скучно.
– Ваш перстень?! – Нина в изумлении посмотрела на руку. – Бабушка подарила мне его на день рождения, уверяя, что эта фамильная ценность.
– Не думаю, что это провалы в памяти, – Максим достал из нагрудного кармана куртки черный шнурок и забрал волосы в хвост. – Или годы берут свое?
– Если годы что-то у Лидии и берут, то явно пока не память, – перстень вдруг стал тяжелым и сниматься по-прежнему не хотел. – Может, по логике Лидии, я должна отдать это кольцо вам?
– Не думаю. Кольца возвращают, когда хотят забыть. А Лидия хочет меня увидеть. В чем тогда смысл?
– Ну да, ну да… Значит, это ваш перстень….
– Я купил его Лидии в одном из курортных магазинчиков. Она любила ювелирные лавки. А увидев это кольцо, вскричала, что видит в нем мои глаза и все такое. Пришлось купить… Нина, я, похоже, сильно огорчил вас этим рассказом?
– Нет, нет, не обращайте внимания. Просто я никак не могу привыкнуть к сюрпризам от Лидии.
– Зачем привыкать? Лучше наслаждаться, – сказал Максим и стал разглядывать облака.
– Так почему же вы не предпочли наслаждаться подольше? – Нина закинула ногу на ногу и обняла колено. – Или все-таки испугались привычки?
– Как много ты задаешь вопросов, – поморщился Максим. – Так сложилась жизнь! Что я могу еще сказать?
– Ну скажите, что это было увлечение молодости и не более того. Что это было любовное приключение. Что Лидия, со свойственной женщинам эмоциональностью, просто сочинила сказку. Что вы любили другую женщину, наконец!
– Я не буду ничего этого говорить, – отрезал Викинг. – Но то, что я могу сказать, навряд ли тебе понравится Нина.
– Я не Лидия, – твердо сказала Нина, – и не умру от разрыва сердца. Можете смело говорить, что думаете на самом деле. Надеюсь, я достойна этого уважения.
– Достойна… – кивнул Максим.– Достойна. В достоинстве все и дело. Лидия воплощала в себе огонь и королевское достоинство. Этим она меня и покорила. Она была первой женщиной, которой я восхищался. Она называла меня Викингом и я чувствовал себя им. Завоевать Королеву… Я гордился, что смог завоевать рыжую Королеву, внутри которой билось не ледяное сердце, а живая страсть… Впрочем, страсть все и погубила. Когда мы разъехались, я обещал приехать за ней, как только улажу кое-какие дела. Кто знает, может, надо было забрать ее сразу. Но все-таки у нее был сын. Я решил дать ей возможность немного остыть и определиться без всякой поспешности. Я понимал, что она может остаться с мужем и… Да ладно, я боялся услышать по телефону эти слова. Но слова по телефону посыпались совершенно другие. Совершенно… Я тогда подыскивал дом побольше, чтобы у ее мальчика были свои комнаты. Она звонила мне каждый день. Украдкой. Но каждый день.
Подул вечерний ветерок, но сидящие у озера его не замечали. Наоборот Максиму стало жарко, и он расстегнул куртку, а затем и ворот рубашки.
– Ее звонки становились раз от раза все истеричнее, слова любви стали произноситься в какой-то уничижительно манере. Она терзала мне душу своей жуткой зависимостью от меня. Я по-прежнему называл ее Королевой, пытаясь напомнить о достоинстве, но она кричала, что весь смысл ее жизни лишь во мне. Потом она стала ревновать. Осыпая меня подозрениями, она плакала и молила меня не бросать ее. Она говорила, что готова терпеть мои измены, мое пренебрежение к ней, лишь бы быть рядом… Это было невыносимо. В конце концов, любовь Лидии превратилась в камень на шее, и я решил, что жестоко обманулся. Мне стали неприятны ее звонки, я расторг сделку с покупкой дома и слово «викинг» стало вызывать у меня отвращение, потому что я больше не хотел быть обожаемым завоевателем. Не хотел, чтобы меня считали сильным, смелым и надежным. Я не принадлежал более Лидии. Оставалось только поставить точку. Чтобы больше никто не мучился.
– Лидия сказала мне, что вы расстались, потому что вы решили жениться на другой. Это правда? – тихо спросила Нина.
– Правда, – усмехнулся Максим. – Судьба подкинула мне женщину, с которой я был близок еще до встречи с Лидией. Сдержанно она сообщила мне о беременности, о том, что она хочет ребенка. И что если я смогу помогать ей материально, она будет признательна. Я уточнил, чей это ребенок, она поклялась, что мой и тогда я на ней женился.
– Лидии было очень больно, – грустно сказала Нина.
– Так было лучше для нас обоих, – отвернулся Максим.
– Но если бы вы поженились, – задумалась Нина, – ее истеричность могла бы прекратиться.
– Нина, – горько сказал Максим, – если ты хочешь, чтобы тебя унизили, всегда найдется тот, кто это сделает. Я не смог жить с женщиной, которая готова терпеть унижения. Причем, даже не ради меня, а от меня. Хотя… Знаешь, когда жена мне рассказала, что в мое отсутствие приезжала Лидия и была с позором выставлена, мне стало очень не по себе. Я по-прежнему считал, что правильно сделал, расставшись с ней, но… Появилось и чувство грусти. Или пустота. Все-таки ни одна женщина не желала меня так страстно, как Лидия… Страсть трудно забыть. Даже при всем желании.
– Она живет в доме на утесе, – сказала Нина, – и раз в неделю лодочник привозит ей продукты. Он называет ее Королевой. Значит, она все-таки Королева, Максим.
– Да, – тяжело вздохнул он, – да…
– Вы поедите со мной? – спросила Нина, и сердце ее заныло, предчувствуя ответ.
– Нет, – Максим поднялся, подошел к Нине и протянул ей руку. – Просто скажи ей, что я прошу прощения. За все.
Она оперлась на его холодную, чуть дрожащую руку, и они пошли к дому.
Ночью Нина слышала, как мужчины долго говорили на веранде. Слов нельзя было разобрать, но Нина с тоской надеялась, что Максим изменит свое решение. Но увидев утром его изможденное, постаревшее лицо, она поняла, что Лидии остаются лишь слова о прощении и не более того.
– Значит, пусть прошлое хоронит своих мертвецов, – охрипшим от бессонницы голосом сказал Эдуард, вертя ключи от машины.
– Да, – упал ответ Максима.
– Но вы-то с Лидией еще живы, – Эдуард повертел так и не зажженного амура.
– Ненадолго….
– Аминь, – сказал Эдуард и пошел к машине.
Нина взяла сумку и подошла к Максиму, сидящему на кушетке у окна.
– Мне очень жаль, – произнесла она.
Он посмотрел на нее.
– Мне тоже…
Когда машина, ворча, развернулась и покатила к городу, Нина обернулась. Но Викинг не стоял у дверей…
* * *
Нина молча смотрела в окно машины на пробегающие мимо перелески, поля, чьи-то дома. Сердце билось вяло, тело было обмякшим, мысли лениво обтекали друг друга.
– Нина, – сказал Эдуард, – в принципе другого ведь и не могло случиться. Когда примиришься со своей жизнью, со своими морщинами и вдруг возникает встреча из далекого прошлого, страшно взглянуть в это прошлое. Потрясение от необратимости может быть очень сильным.
– Но Лидия ведь не испугалась, – с трудом разжала губы Нина.
– Женщины… Они смелее! Особенно в выяснении отношений. А для нас это хуже чумы. Вам всегда надо докопаться до сути. А потом бьетесь в истерике, когда суть оказывается совсем не такой, как вам хотелось бы. Вам не помешало бы поучиться у нас выдержанности. И логично рассуждать, но это уж совсем бесперспективное желание.
– Вот именно, – повернулась к нему Нина, – бесперспективное. Все становится тогда бесперспективным, если по земле будут бродить одни выдержанные двуногие, двурукие, двуглазые близнецы, способные лишь логично рассуждать. Можно ли любить логично? Да, сдержанность спасает от хаоса. Но лучше я умру от приступа любви, чем всю жизнь посвящу просчитыванию каждого шага.
– Приступ любви, – причмокнул Эдуард, – звучит красиво и устрашающе. Но если бы приступы не лечились, а были исключительно летальны, человечество вымерло бы еще скорее, чем при двуногих близнецах.
– Я не хочу верить, что любовь – это болезнь, – Нина разгладила складочку на брюках. – Не хочу. Лидия не больна. Просто ей выпала такая доля, что главным в ее жизни стала любовь к Максиму.
– Как насчет счастья в данном случае?
– А вы знаете, Лидия выглядит счастливее Максима. Уж по крайней мере не несчастнее… И она гораздо счастливее, чем я и моя мать.
– М-да? – Эдуард искоса взглянул на Нину. – Пожалуй, я не прочь познакомиться с этой удивительной женщиной. Может она поделится со мной тайной, как любовь превратить в долгосрочное счастье.
– Вы хотите поехать со мной? – удивилась Нина.
– Не сейчас. Не хочу попадать в эпицентр страстей по поводу Максима. А чуть позже – с удовольствием. Правда, правда! Мне все равное делать нечего, и к тому же я давно не видел моря. Лет двадцать, ужас! Понежусь на песке…
– На гальке, – вставила Нина.
– Поболтаю с чайками…
– Вы же хотели поболтать с моей бабушкой!
– Обниму волны…
– Вместе с водорослями.
– Нина просто напишите мне адрес, а уж с романтикой я разберусь как-нибудь сам.
Нина написала адрес, объяснила как искать лодочника и почувствовала, что на душе стало как-то легче.
– Давай, сначала заедем на вокзал, я куплю билет на ближайший поезд, хотя, честно говоря, возвращаться страшноватенько, – сказала Нина, когда они въехали в город.
– Может, сочинишь в дороге какую-нибудь историю, чтобы Лидия не страдала? Например, ты приехала, а там – гроб. В гробу Викинг с портретом Лидии, ты снимаешь кольцо, тихо плачешь, и рука покойника скользит в последний раз по лицу единственной любви в жизни.
– Что ж я в гроб-то буду загонять живого, – рассмеялась Нина. – Примета дурная. А потом, как бы бабушка сама от такой идиллии в ящик не сыграла. Да и кольцо не снимается, как вросло.
– Ну, скажи, что он сломал на вокзале ногу и потому прислал только устный привет. Привет-то в духе Викинга сочинить сумеешь? Или помочь?
– Думаю, Лидия раскусит мой обман. Или, еще чего доброго, помчится лечить его ногу. Нет, придется рассказать все, как есть. А может, Эдуард, вы поедете со мной? Она хоть отвлечется на ваши рассказы о Максиме.
– Не, не, не, – замахал руками Эдуард и машина завиляла по дороге. – Не проси! Я не хочу умереть, как Аристотель, от катарсиса!
– Аристотель умер… Не знаю, от чего он умер, – грустно улыбаясь, сказала Нина. – Но катарсис, как понятие, применил первым в учении о трагедии.
– Да знаю, знаю, – машина остановилась у здания вокзала. – Очищение через потрясение. В общем, всем нам Викинг задал жару, и все мы теперь, благодаря ему, очистимся. Даже без клизмы.
– Фу, Эдуард, – Нина прикрыла глаза руками, – не разрушайте образ издателя-эстета.
– Во-первых, напомню, издатель я бывший, а во-вторых, расскажите, как мне удалось создать образ эстета?
– Расскажу, когда вернусь с билетом, – рассмеялась Нина. – Я сейчас.
Она вернулась через десять минут, растерянно улыбаясь.
– Поезд отходит через полчаса, – сказала она, – уже началась посадка.
– Уже? – переспросил Эдуард и уголки его глаз опустились.
– Уже, – подтвердила Нина. – Спасибо вам за все. Вы приедете?
– Да… Я же обещал… так что выше красивый нос, Нина! И обязательно напишите к моему приезду что-нибудь новенькое.
– Постараюсь, она взяла сумку и постаяла у машины еще немного. – До свидания, Эдуард. До встречи.
– До встречи, красавица, до встречи.
Он все-таки подошел к ней, и они крепко обнялись. Потом Нина быстро пошла к своему перрону, не оглядываясь назад.
* * *
Нина думала, что все отчаяние и тоска нахлынут на нее вновь, как только застучат колеса. Но на нее, наоборот, напало какое-то оцепенение. Она неподвижно сидела в своем одиноком купе, лишь раскачиваясь в такт движения поезда. Ее даже не волновал предстоящий разговор с Лидией, все чувства притупились и лишь вопросы всплывали неизменно в ее опустошенном сердце – а как бы сложилась жизнь Максима и Лидии, если бы они все-таки соединились? Сумела бы Лидия перешагнуть порог разрушительного растворения в Максиме, не стать его тенью, но идти рядом? Сумел бы Максим набраться терпения и возродить королеву? Каким бы он был, сад Викинга и Королевы? Смогли ли бы они, две грандиозные личности, не подавлять друг друга? И быть свободными от низких страстей? Такие союзы редки. Но они вдохновляют на поиск своей половины.
И тут Нина поняла, как называются качества, которые делают каждого мужчину Викингом, а женщину – Королевой. Это вера в себя и знание своего призвания. А Любовь… Она раскрывает объятия ищущих. И она всегда сближает тех, кто точно знает, чего хочет. И сталкивает подспудно томящихся. И дразнит тех, кто ее отвергает.
«Я скажу Лидии, что Максим ее любит. Ведь именно в этом подтверждении она нуждалась? Что может добавить встреча, когда их любовь пережили пространство и время? К тому же плотскими утехами они бы занялись навряд ли», подумала Нина и уснула.
Но вся храбрость ночи испарилась, когда на следующий день Нина сошла с поезда на маленькой станции и услышала крик чаек. Нина долго стояла на насыпи, размышляя, что никто ее возвращения, конечно, не ждет на третьи сутки. Что вполне можно съездить в город, поговорить с мамой, а то и написать какую-нибудь статью, вдруг проснулась тяга к журналистике? Гонорар бы сейчас не помешал. «Что за чушь ты несешь», сказала Нина, «Господи, спаси меня и помилуй». Она скользнула к насыпи и пошла к пристани, надеясь, что лодочник окажется на месте. И у него не будет дурных вестей.
Легенда о Вдове забытого Вождя.
Иногда бывают такие ночи, когда нет вроде бы ни шторма, ни бури, ни войны, ни злобных ветров... Но все как-то стонет, выкручивается наизнанку, плачет и теряет себя. А потом – внезапная тишина. Как будто вырвана клятва верности, и теперь уже ничего не изменить.
И в этой тишине Старый Колдун услышал легкие шаги, приближающиеся к его пещере. Старик недовольно нахмурился – он не любил ночных гостей. Особенно накануне Великих Событий. А ведь утром – праздник Нового Вождя. Всем давно известно, кто будет новым вождем и как именно он им станет, но... Раз обычай называет этот праздник «таинством посвящения», значит, так тому и быть... Старик посмотрел на охапку сухих водорослей, что служила ему постелью, и с сожалением убрал с нее собачьи шкуры – никто не должен знать, как мерзнут по ночам его кости. Ох уж эти ночные посетители накануне Событий... Что-то попросят? Чем будут угрожать? Нет, не посмеют... Пока боятся. Колдун ухмыльнулся и еще раз прислушался. Теперь не оставалось никаких сомнений – к нему шла женщина.
И когда неясная тень качнулась у входа пещеры, он грозно пророкотал:
- Что нужно тебе, женщина?
В лицо ему пахнуло морской свежестью, раздался тихий смех и красивый, как плеск задумчивых волн, голос ответил:
- Многие не спят сегодня ночью... Не спишь ты, не сплю я, не спит Холодное море...
Море отозвалось слегка тревожным гулом, - старик скорее почувствовал, нежели увидел, как лихорадочно заблестели на черной глади, прорвавшиеся сквозь облака звезды.
- Я пришла ради себя, - сказала женщина. – Ты не впустишь меня? Или ты меня все еще не узнаешь?
- Как тебя не узнать,- пробормотал старик и сел на плоский камень у прокопченного очага,- иди сюда...
«Вот уж кого не ожидал увидеть», подумал он, «хотя»...
Женщина, нагнув голову, скользнула внутрь пещеры, с любопытством глянула на ворохи сушеных трав и кореньев, и опустилась прямо на пол, усыпанный песком, напротив Колдуна.
- Приветствую тебя, достойная женщина!- спокойно сказал он.- Разговор, видно, будет долгим?
- Не знаю,- пожала плечами та.- Не знаю. Я редко обращаюсь с просьбами...
- Это так,- кивнул Колдун.- Так чего ты хочешь?
Он заметил, что уверенность вдруг оставила ее. Отсвет слабого огня в очаге гримасничал на ее лице, вырывал из темноты дрожащие пальцы. Она закашлялась, как будто только что вдохнула дым, скопившийся в пещере.
В другой раз Колдун воспользовался бы этой растерянностью и выгнал просящего: не можешь сказать сразу – значит, либо не сильно желание, либо сам страшишься своей просьбы... Но тут ему стало интересно – вдова давнего вождя действительно была свободна от цепей одолжений. И тогда он вкрадчивым голосом начал говорить:
- Ты необычная женщина. Наверное, и дело твое ко мне необычно. Ты не из тех, кто клянчит заговоров от врагов, хвори и распутства мужа. О, прости! Я так неудачно сказал! Конечно, я помню, что ты – вдова вождя...
Колдун споткнулся и с ужасом понял, что не помнит, как звали того вождя. Впрочем, это и было двадцать лет назад, и был-то тот вождем всего год, пока не погиб в морской битве, но все же... Забыть имя Воина... Ему это было непристойно. Старик с опаской глянул на женщину, но та лишь рассеянно водила рукой по песку. Тогда он продолжил:
- И нет ни одного пира, где бы скальда не воспевали твою любовь и твою верность вождю.
Женщина стряхнула песок с края своей одежды и поправила хворост в очаге.
- Ты вырастила прекрасную дочь. Любой викинг почтет за честь ввести ее в свой дом...
Женщина поскребла копоть на булыжнике у огня, но так и не проронила ни слова.
- Ты могла бы выйти замуж вновь. Но из любви к Вождю и его дочери, из уважения к Вождю и его родителям, не сделала этого...
Женщина вздохнула, запрокинув голову, и стала разглядывать дым, что бестелесными призраками таял под низкими сводами пещеры.
- И все эти двадцать лет, - раздраженно повысил голос Колдун, - ты была Олицетворением Добродетели и Достоинства. Ты стала легендой при жизни. Ты - Великая Вдова Великого Вождя...
- Довольно, - вдруг резко сказала она. - Ты не скальд, и мы не на пиру.
Колдун ошеломленно уставился на нее – никто никогда не перебивал его. Гнев судорогой свел его горло, ему захотелось ударить сидящую на полу женщину. Но их разделял очаг. К тому же она, внезапно улыбнувшись, виновато проговорила:
- Прости меня. Сегодня добрые слова причиняют мне боль... Я не буду больше испытывать твое терпение. Мне можешь помочь только ты. Прости, не выгоняй меня.
Старик сурово посмотрел на нее и хотел что-то сказать, но злость оставила его - сидящая напротив была столь красива в своей беспомощности, как только может быть красива гордость в трогательном и искреннем порыве.
- Да, нам ссориться с тобой не пристало, - медленно произнес он. - Завтра я буду вручать Новому Вождю меч, а ты, как самая достойная женщина Фиорда, щит.
Она вздрогнула, и торопливо посыпались ее слова:
- Да, завтра... О завтра, точнее, о сегодня я и хочу поговорить... Попросить... Договориться...
«Ага», торжествующе подумал Колдун, «значит, дело в посвящении...» и тут же растерянно добавил про себя: «Но в чем именно?»
- Ты боишься, что совет может передумать и вызовут вручать щит не тебя? - спросил он.
- Нет, нет... Просто... Дело в том, что я очень больна...
В пещеру ворвались звуки проснувшегося моря. Да и ночь как-то странно заныла, как будто именно сегодня ей не хотелось расставаться с землей. Холод противными пауками побежал от ног Колдуна по всему его телу и остановился в самом сердце. Старик пристально посмотрел на гостью. В глазах ее бился огонь, дыхание было неровным, пальцы скользили по коленям... Но разве это верный признак болезни?
- Ты ведь еще не старая, - с трудом различая свой голос, сказал Колдун. – Четвертый десяток твоих лет не истек?
- Нет, не истек...- женщина скрестила руки и крепко обняла свои плечи. - Добродетель долго охраняла меня от голода и болезней, но, видимо, всему есть свой предел. Какая-то неведомая болезнь сжигает мои внутренности, мучает грудь. Я слабею! Сегодня с трудом сварила ужин...
- Однако, шаги твои были легки, - задумчиво пробормотал Колдун.
Женщина промолчала и глухо произнесла:
- Надежда, что ты мне поможешь, сделала мою походку легкой...
Колдун не понимал, зачем она к нему пришла, от этого ему было тяжело и грустно.
- Ты пила травы? – спросил он.
- Да, да, да, - нетерпеливо ответила она. - Травы, первую росу, грызла кору и прикладывала лапу только что убитого зайца. Ничего не помогает. Не знаю, чем я прогневала злых духов, но они набрасываются на меня и терзают острыми когтями. Мне больно, что-то горячее внутри доводит меня до сумасшествия. И хочется только одного – лечь и умереть.
Речь оборвалась, и тишина сомкнулась над головами сидящих.
- Что ты хочешь от меня? – устало сказал Колдун, ему все больше становилось не по себе.
- Я не хочу позора, - ровным голосом сказала она. – Я не в состоянии поднять полено, не то, что щит. Если я завтра выроню щит при посвящении Нового Вождя – это сочтут дурным знаком. Если откажусь вручить щит – будет еще хуже. Разве молодой воин заслуживает таких несчастий?
Рассвет воровато проник в пещеру и сероватым пятном лег на бледные лица замолчавших.
- Что ты хочешь от меня? – с тоской прошептал колдун.
- Неужели ты не догадываешься?
- Я обо всем догадался. Но ты должна сказать сама.
Силы вновь оставили женщину, она заплакала. Но сквозь рыдания, разрывающие ее тело, она все-таки произнесла:
- Я прошу смерти.
Сколько раз слышал Старый Колдун мольбы о смерти. Но первый раз его просили о смерти для себя. Достойная женщина желала достойного конца своего пути, чтобы жизнь другого человека не носила печать Злого Рока.
Женщина тем временем заговорила вновь:
- Я бросалась с лодки в Море. Но Море вытолкнуло меня, да еще и пригнало пару рыбаков из соседнего фиорда. Я уходила в лес, к отцу-Медведю. Но он убегал, увидев меня, и не возвращался в берлогу. Я прыгала с утеса, но зацепилась за колючий куст и лишь расшибла колено. Помоги мне. Просто дай мне уснуть. Моя смерть будет истолкована лишь как избрание новой достойной женщины. Новый вождь, новая женщина... Новая жизнь для всех. Что может быть лучше?
- Я не могу взять твою смерть на себя, - угрюмо сказал Старик. – Она камнем будет душить меня все оставшиеся дни. Дойди свой путь до конца.
- Ты сам сказал, что я необычная женщина, - она выпрямилась, и голос ее стал чист и прозрачен, - не каждая вручает щит Вождю. И я имею право выбирать судьбу!
- Ты так хочешь умереть? – без надежды спросил он.
- Да, - просто ответила она, - да.
И когда Старый Колдун вывел ее из пещеры, и вручил ей настой из корня Королевы Змей, сила которого делает сон вечным, и когда увидел, как вдова Забытого Вождя побежала по берегу, жгучая боль хлестнула по его сердцу, и он закричал:
- Стой! Стой!
Но женщина побежала еще быстрее, и смех ее зазвенел над камышами, и тогда Старый Колдун понял, что его обманули...
* * *
«Обманула!», радостно стучало в ее висках, «я его обманула. Прости старик!». Она оттолкнула спрятанную в тени утеса лодку, впрыгнула в нее и поплыла навстречу восходящему солнцу. Как было ей признаться Колдуну, что не щит она боится вручать Молодому Вождю. А боится, что Молодой воин прочтет в глазах ее Любовь. И все викинги, и все их жены, и дети узнают истинную болезнь Достойной Женщины. Нет, таковой она уже не будет. Любовь, дремавшая в ее крови почти двадцать лет, вскипела страстью. Но нет страшнее боли, чем любить не предназначенного тебе Судьбой. И нет страшней позора, чем превратиться в жалкого попрошайку счастья. Нет. Люди забыли давнего Вождя. Но простили ли бы они ей, что и она забыла его... лучше принять Вечность.
Она увидела, как Холодное море притихло, и расценила это знаком соглашения с ней. - Спасибо, - улыбнулась она. – Спасибо. Ты одно понимаешь, что поступить иначе нельзя.
Она достала глиняный кувшинчик с настоем из корня Королевы Змей, отломила запечатанное смолой горлышко и одним глотком выпила все до последней капли.
Тепло заполнило ее тело, во рту остался привкус меда и трав. Она, щурясь, посмотрела на солнце, размышляя, через какое время свет погаснет для нее навсегда. Вдруг кто-то раскаленной иглой ткнул ей в живот, она согнулась и захлебнулась собственным беззвучным криком. Какие-то огненные вихри кружились, бились и разрывали ее кожу. Ей показалось, что кровь сейчас хлынет через рот и нос. Что-то сжимало и выкручивало ноги; ломало и дергало руки, и когда она прижала их к лицу, то с ужасом почувствовала, какое оно стало твердое и холодное.
- Боги! – вырвалось из ее растерзанной груди. – Боги! Простите меня! Я захотела стать равной вам! Смилуйтесь!... Конец пути предначертан лишь вами...
Игла вонзилась в сердце, и женщина упала навзничь... Когда она очнулась, все тело ее покрывали перья, когтистые лапки неловко цеплялись за одинокое весло лодки. Клюв оттягивал голову вниз, глаза разглядели, как рыбка притаилась в сплетенных водорослях. Чайка неуверенно взмахнула крыльями и полетела к берегу, где уже должен был начаться праздник Нового Вождя.
«Я свободна! Свободна!» - подумала чайка, увидев толпу на берегу. Толпа взволнованно гудела. Мужчины хмурились, женщины суетливо переговаривались. «Свободна!», - кричала чайка, - «Свободна от ваших тайн и от своей тайны!» Но мало на нее кто обращал внимание. Все стихло, когда появился Колдун и начал речь:
- Сегодня ночью ко мне приходила Достойная Женщина. Она призналась мне, что Отец-Медведь призывает ее к себе, и просила разрешения уйти. Я ей позволил, ибо поверил в конец ее пути...
Толпа вздохнула и замерла.
- Сегодня я вручаю меч Одина Новому Вождю, а щит, я так решил, вручит дочь Достойной Женщины.
Толпа расступилась и вышли к Колдуну Молодой Воин и дочь Достойной Женщины. Лицо дочери носило следы горьких слез, но она мужественно и почтительно подала Молодому Воину древний щит Вождей, иссеченный в битвах. Колдун с какими-то словами протянул меч, но чайка видела лишь глубокую тоску в глазах воина. Она стремительно села ему на плечо и ласково провела крылом по его лицу. «Добрый знак!» - зашумела толпа. И вдруг Новый Вождь тихо сказал, нежно гладя крыло чайки:
- Я люблю ее. И хотел сегодня попросить ее стать женой Вождя. Не будь я вождем, я не посмел бы просить ее об этом... Теперь я жалею, что не сказал ей об этом раньше...
И хохоча, взмыла в небо чайка, и гремел голос Колдуна:
- Ты будешь Великим Вождем, ибо ты понимаешь язык птиц!
И застучали викинги мечами о свои щиты, и стали бросать женщины цветы к ногам воина, и заплакала чайка, потому что никогда не была так одинока.
И только к вечеру смогла она вернуться в родной фиорд. Она отыскала свою дочь, что сидела у костра рядом с самыми уважаемыми людьми, но мерзла от горя и потери. «Прости», сказала ей чайка, «прости, что оставила тебя. Но больше прости меня за то, что отдала тебе бремя Достойной Женщины.
Она подлетела к Новому Вождю... и сердце ее опять чуть не умерло – так любила она этого человека. «Прости», сказала ему чайка, «прости, что обвиняла Любовь. Прости, что не поверила в чудо. Я не знала, что скрыто в твоей душе...». Она опустила крыло в чашу с вином и плеснула им на грудь воина. И в первый раз улыбнулся он, и вновь разлетелся шепот «Великий Вождь! Он любим богами!». «Ты любим мной», рассмеялась чайка, «не грусти, я буду рядом!».
Она села на посох Старого Колдуна и виновато спрятала голову под крыло. «Безумная женщина», -еле слышно пробормотал он, «почему ты мне не открылась?». «Прости», ответила она, «я наказана».
- Чайка плачет на твоем посохе, - услышал Колдун, - это не дурной знак?
- Нет, - твердо сказал Колдун, - она рассказывает, что ветер усиливается, и скоро можно будет отправляться в поход. Поэтому нужно успеть сказать и сделать все самое важное...
* * *
Есть много историй о том, как появились чайки, почему они плачут и смеются. Легенда о Вдове забытого Вождя – одна из них. В нее особенно верят люди, которые не боятся Л Ю Б И Т Ь.
IV
– Хе-хе! – воскликнул старый лодочник, протиравший стекло своего катера. – То пусто, то густо! Рад, что вы решили навещать Лидию почаще. Как дела, Нина? У вас уставший вид.
– Плохо спала, – улыбнулась Нина.
– Это все магнитные бури, – поднял тряпку старик, – все они. Уже и молодых цепляют. Может, вы отдохнете немного? У меня есть кофе и булочка. Вы бы перекусили, а я пока сбегаю в магазин. Привезли чудесную ветчинку с паприкой, Лидия ее очень любит. Но я думал – вот куплю, а плыть на утес только через два дня, она же не будет свежая. А тут, на счастье, вы! Я мигом!
Нина взяла булочку и термос с кофе, лодочник, шаркая, пошел по лестнице причала. Нина села на скамеечку, где когда-то размышляла о том, что ждет ее на пути к Максиму. И вот уже все позади и только море своим спокойствием учит принимать жизнь такой, какая она есть.
Когда они уже подплывали к дому на утесе, Нина вдруг заметила, что что-то блестит у ворот бабушки. Выскочив на берег, Нина побежала по тропинке вверх и радостно завизжала – это была машина Ирмы.
– Мама! – закричала Нина. – Мама!
– Нина!
– Мама! Ура! Ты здесь!
Они обнялись в таком естественном порыве, как будто без объятий не могли прожить и дня.
– Я так рада тебя видеть! – Нина поцеловала Ирму в щеку.
– Ты… одна? – тихо спросила Ирма, гладя ее черные волосы.
Нина кивнула, и они медленно пошли к дому. Но на пороге уже стояла Лидия. Нина с Ирмой остановились. Лидия посмотрела Нине в глаза, потом схватилась за косяк.
– Что ж, – сказала она, – есть такое понятие – судьба…
Она повернулась и пошла в дом.
– Лидия! Я привез вам чудесную ветчину с паприкой! – спешил к дому лодочник. Капля пота сползла из-под кепи и повисла на усах.
– Давайте, я возьму ветчину, – протянула руку Ирма, – не обижайтесь, Лидия сегодня неважно себя чувствует.
– Это все магнитные бури, – пробормотал лодочник, снял кепку, помял ее в руках и надел обратно. – Все они. Они цепляют даже молодых…
И он обречено побрел назад к морю.
– Пойдем в башню, – тронула Ирма Нину за рукав, – я вытерла пыль и теперь там можно и почитать, и перекусить. И поговорить. Кстати, ты голодная?
– Нет, – Нина покачала тяжелой головой.
– Ты вообще похудела. Ладно, иди в башню. Я сейчас.
Нина вошла в башню и села на табурет. Стол, окно, полы и лестницы – все было чисто вымыто. И сухие розы уже не казались увядшими снопами, а были неотъемлемой частью необычного интерьера. Впрочем, вся необычность-то и заключалась именно в них, но с появлением Нины они как будто накрылись тенью. Словно спрятали свою экстравагантность, столь неуместную при пока еще неразделенном страдании.
– Лежит ничком на диване, – Ирма поставила на стол два бокала и бутылку коньяка, – давай выпьем.
Нина молча кивнула.
– Но, вообще, так можно стать и алкоголичкой, – Ирма деловито разлила коньяк, – если не научусь снимать стрессы как-нибудь иначе.
– Как ты здесь оказалась? – спросила Нина, прислушиваясь к тому, как обезболивающее тепло заполняет тело.
– Взяла творческий отпуск, – Ирма посмотрела на коньяк сквозь лучи солнца. – Было смешно как прокомментировала это событие молоденькая бухгалтерша: «Одной ногой в могиле, а все туда же – творческий отпуск». Я ведь ушла не просто так, а еще содрала с компании денег. Думаю, их мне дали довольно легко по одной причине – все надеются, что через месяц я просто не вернусь. Мой партнер по шоу просто ликует – его подружка давно рвалась на мое место. Глупец! Он еще не знает, что любовниц лучше держать за порогом профессиональной деятельности. Ладно, я еще сама не решила – возвращаться мне или нет.
– Мне казалось, что ты без радио жить не можешь, – Нина подперла голову рукой.
– Вот, когда поняла, что могу, тогда и взяла отпуск. Знаешь, после нашей с тобой встречи, меня как будто закатало в снежный ком. Охранник, помнишь его?, растрепал всем о нашей связи, народ откликнулся волной сплетен и намеков. Все около того, что старый конь, конечно, борозды не испортит, только борозда бы предпочла молодого коня. Пока я приходила в себя от наречения клячей, как проснулся продюсер и зашелестел о моих избитых шутках и повторах в эфире, словом… Все двадцать лет моей радиожизни вдруг показались мне сплошным блефом и я смылась.
– Тридцать…
– Что тридцать?
– Тридцать лет радиожизни.
– Нина не зли меня, а то я положу тебя спать на дедушкину кровать.
– Я ее уже не боюсь, – засмеялась Нина. – Придумай наказание пострашнее.
– Тогда, – Ирма взъерошила свои короткие волосы, тогда я возьму и уеду прямо сейчас, а ты останешься с Лидией наедине. Будете вместе рыдать над Максимом и никто не принесет вам поесть.
– Вот это уже серьезнее, – грустно усмехнулась Нина. – И ведь когда-то придется к ней подойти… Мама, а почему ты решила приехать сюда?
– Знаешь, – потрогала розы на стене Ирма, – однажды вдруг я почувствовала, что устала от гнева. Потом поняла, что гнев уступил место более сильному чувству. И я помчалась к маме.
– А как вы помирились?
– А как мирятся люди? Сначала обнялись, потом признались в любви, затем наговорили гадостей, довели друг друга до слез, во всем повинились и опять обнялись.
– Значит, у вас сейчас все хорошо? – улыбнулась Нина.
– У нас-то хорошо, – вздохнула Ирма, – но как уж она ждала этого чертового Максима. Расскажи хоть о нем.
– Может лучше пойти к ней? – шепотом спросила Нина.
– А что ты зашептала, как при покойнике? – в тон ей ответила Ирма.
– Ну, – смутилась Нина и хихикнула, прикрыв рукой рот, – не то, чтобы при… Но вдруг, пока мы здесь коньяк пьем, ей там уже стало плохо, она зовет, стучит палкой, а мы не слышим.
– Хочешь пойти?
– Нет, – испугалась Нина. – Сходи ты.
– Я уже там была.
– Сходи еще, это же твоя мама.
– Но заварила всю кашу ты. Не поехала бы за Викингом, никто бы сейчас на диване не валялся и в башне не прятался.
– Думаешь, я зря поехала? – коньяк привел Нину в то состояние, когда все поступки приобретают оттенок греха. – И зачем я поехала! Зачем?!
– Глупости, – Ирма от коньяка встала, наоборот, в позу правосудия. – Глупости. Ты все правильно сделала. Давай, рассказывай, что из себя этот Викинг представляет. Как выглядит этот кошмар всей моей жизни? Или ты его так и не нашла? – запоздало встревожилась Ирма.
– Нашла, нашла, – махнула рукой Нина. – Цепь случайностей. Найти-то нашла, а вот привезти… Не получилось.
– Отказался?
– Угу.
– И правильно.
– Думаешь?
– Не знаю.
Они замолчали и выпили еще коньяка.
– Он, наверное, старый и противный, – заговорила Ирма, – весь трясется и пахнет плесенью.
– Нет, – засмеялась Нина, – совсем наоборот!
– Что, – вскинула брови Ирма, – вечно молодой красавец с уверенной поступью и дезодорантом?
– Ближе к этому, – продолжала смеяться Нина, а потом с каким-то грустным сожалением добавила. – Конечно, все прожитые годы остались при нем, но я бы пошла за ним на край света.
– Хорошо, что Лидия тебя не слышит, – оглянулась Ирма.
– Ну, я же не в том смысле…
– Да в каком бы то ни было. Думаю, Лидия предпочла бы отправиться на край света со своим Викингом без тебя.
– А Максиму не нравится, когда его называют Викингом, – Нина накрутила прядь волос на палец и теперь не могла ее распутать.
– Что так?
– Потому что он ее предал. А для настоящего викинга – это последнее дело.
– Что ли угрызения совести? – Ирма с интересом наблюдала за манипуляциями Нины и предложила. – Давай мы тебя пострижем!
– Нет, – опять испугалась Нина, и локон тут же соскользнул с пальца. – Честно говоря, я не заметила, чтобы он чем-то был особенно угрызен. Но он помнит Лидию. Помнит так, как помнят только тогда, когда любят.
– Логично, – Ирма, что-то прикидывая в уме, смотрела на бутылку. – Если мы с тобой напьемся, кто будет спасать Лидию?
– От чего? – уже совсем не трезво спросила Нина.
– И правильно, – кивнула Ирма, – не от чего…
Они выпили еще и, обнявшись, вышли в сад.
– Розы качаются, – сказала Нина.
– У меня тоже, – согласилась Ирма.
Они тихонько зашли в дом, прошли в спальню, и Ирма заглянула в замочную скважину кабинета.
– Курит! – радостно зашептала она. – Правда, лицо какое-то… Странное! Как будто на потолке Викинг распят. Но, главное, курит! Значит, соображает, как зажечь сигарету.
– Она это может делать менаха… мехаки… механически, – выговорила, наконец, Нина.
– Может, и менаха, но, главное, жива… И мы рядом. Если что, позовет. Да и мы, если что, услышим.
Ирма разделась и на бабушкину кровать, а Нина – на дедушкину. Свежее белье удивительно пахло тонким ароматом цитрусового парфюма. Через две минуты обе женщины крепко спали.
* * *
Они проснулись рано утром и одновременно. Потому что в комнате кто-то стоял.
– Пьяницы, – сказала Лидия и ушла в кабинет.
– Слава Богу! Пробормотала Ирма и начала одеваться.
– Может, искупаемся? – предложила Нина.
– Море уже холодное. Завтрак готовишь ты, мне еще нужно сделать зарядку.
– Может, я тоже хочу сделать зарядку, – зевнула Нина.
– Да брось ты, – отмахнулась Ирма и ушла в сад.
Нина приняла душ, нарезала бутерброды, сварила кофе и все это внесла на подносе в кабинет. Там сильно пахло сигаретным дымом, бабушка следила взглядом за Ирмой, которая вытряхивала пепельницы с окурками в мусорный мешок.
– Обалдеть, – ворчала Ирма, – тут годовой запас всей национальной гвардии. Такие как ты обогащают табачных королей, не задумываясь о здоровье окружающих.
– Открой балкон, – вяло пожала плечами бабушка.
Нине показалось, что Лидия избегает встретиться с ней глазами. В сердце вползло чувство вины и отравило настроение.
– И все-таки я не понимаю, – шумела Ирма, теперь уже тарелками, чашками, салфетками, – почему ты так против телефона? Как изволите нам догадываться, что с тобой происходит? Давай мы тебе купим мобильный, брякнешь – и мы тут. Вот как тебя оставить? А к роли отшельницы я пока не готова.
– Телефоны приносят больше дурных вестей, нежели хороших, – Лидия не притронулась к бутерброду и задумчиво смотрела в чашку с кофе. – Мне их и так хватает.
Нина услышала в этих словах упрек и вызывающе громко сказала:
– Телефоны тут не причем. Дурные вести приносят и люди. Если надо – приносят. И никуда от этого не денешься. Вот я принесла. И что?
– Можно, как в старину, отрезать тебе голову, – покосилась на Лидию Ирма. – Но все-таки жаль – родная кровь и опять же – кто принесет в старости стакан воды…
– Ты не принесла дурной вести, Нина, – медленно оторвалась от чашки Лидия. – ты же еще вообще ничего не рассказала. Мне пока больно. Я верила, что истинные желания сбываются. Но если Максим – не истинное желание, тогда под вопросом истинность всей моей жизни. Я прожила никчемную жизнь, в погоне за химерами, потеряв себя и ничего не создав.
– Ничего себе, а я? – Ирма преувеличенно бодро взялась за бутерброд и прикусила язык. – Вот черт…
– А я? – Нина пересела к Лидии на кровать. – Ты же создала нас. Может, мы не самые лучшие существа на белом свете, но мы же тебя любим.
Руки Лидии задрожали и она убрала чашку.
– Да, – по-детски согласилась она. – И по крайней мере сбылась мечта Максима Второго – все три его любимы женщины собрались под этой крышей.
– И даже не скандалят, – вставила Ирма.
– И Викинг тебя тоже любит, – сказала Нина.
Ирма сделала страшное лицо и отвернулась к окну. Лидия замерла, затем вцепилась в руки Нины и трогательно подалась вперед. Глаза стали огромными, и на виске забилась голубая жилка.
– Любит? – тоненьким голосом переспросила она.
– И просит за все прощения, – кивнула Нина, чувствуя, что слезы подступили к самому горлу.
– Любит, – Лидия отпустила руки Нины и откинулась на подушки. – Что ж, остальное неважно.
– Теперь можно будет провести телефон? – проворчала Ирма, и все рассмеялись.
– Неважно, – повторила Лидия, – все теперь неважно.
– Мама, – сморщилась Ирма, – вы опять оскорбляете мои дочерние чувства.
– А?! Что ты, к тебе это не относится. Телефон так телефон…
Весь день в доме на утесе царило возбужденное веселье. Женщины мерили какие-то наряды, копались в шкатулке с драгоценностями, играли в карты, слушали радио Ирмы и Лидии, смеясь над всем подряд. Но к вечеру Лидия как-то притихла, отказалась есть омлет и рассеянно закурила сигарету не с того конца. Она попросила открыть дверь на террасу и смотрела на серое небо. Ирма разнервничалась и ушла на кухню варить суп на завтра.
– Все остальное неважно, напомнила Нина, ласково гладя волосы бабушки.
– Да, – почти не разжимая губ, сказала Лидия.
– Разве могла бы встреча что-то изменить?
– Встречи всегда что-то меняют.
– Но что бы могло измениться, что?
– Откуда мне знать, ведь встреча не произошла. Как можно судить о том, чего не было.
– Я сделаю все, что в моих силах…
– Я знаю… Не сердись на меня. Я просто очень по нему скучаю.
Лидия устало закрыла глаза, Нина встала и на цыпочках вышла из комнаты. Ирма сидела в саду на валуне сосны, Нина села рядом на низенькую скамеечку. Сильно пахло розами. И дом от заката казался продолжением роз.
– Не протянет, – глухо сказала Ирма, – долго наша Лидия не протянет. То соврала?
– На счет чего? – Нина чертила палочкой на влажной земле какие-то знаки.
– Что Викинг ее любит?
– Ну… Я так думаю… мне так показалось.
– Понятно… Не знаю, что больнее – услышать, что тебя больше не любят, да и не любили, соответственно, никогда… Или знать, что любима, но любимого не увидишь уже никогда. И там никогда, и здесь никогда… Что за чертовщина…
– А ты любила, когда-нибудь так сильно, как Лидия? – Нина подняла глаза на Ирму.
– Так, наверное, нет, – вздохнула та. – Любила по-своему. Но, поверь мне, ты – дитя любви, какой бы там не было, но любви.
– А почему вы не поженились с моим отцом?
– С Давидом? Он был женат. Я отчаянно пыталась развести его с женой, спекулируя своим молодым телом и даже беременностью. Но все, чего я добилась – это денег на аборт. Аборт я делать не стала, но поклялась, что он тебя никогда не увидит. Сдержать клятву оказалось легко – он не проявлял никакого интереса ко мне. Д и как было проявлять? Ведь он уехал с женой в столицу, где деньги тестя открыли ему двери телестудии.
– Портрет так себе, – усмехнулась Нина, – за что же ты его любила?
– Веселый он был и красивый. Умел ухаживать за женщинами. Как, впрочем, выяснилось позже, и поколачивать их он тоже умел. Но жизнь рядом с ним не казалась нудной. По крайней мере, в тот краткий период, что он был с тобой. А задержись он подольше – кто знает, может, я бы сбежала от него и сама. Но все равно я очень ему благодарна. И за тебя. И за то, что любила. Знаешь, мудрецы или психологи, не помню точно, но кто-то сказал – в объятиях любимого мужчины можно увидеть лицо Бога.
– Я бы хотела увидеть лицо Бога, – тихо сказала Нина.
– Я бы тоже еще разок не отказалась, – кивнула Ирма.
Они улыбнулись друг другу, посидели еще немного и пошли в дом.
* * *
– Мама! – Ирма кружилась по кабинету, – где твои сигареты? Нина хочет курить!
– Посмотри внизу.
– Где внизу?
– Где-то внизу, – Лидия смотрела на небо.
Нина намазала паштет на гренки и поняла, что есть не хочет.
– А зажигалка?
– На полочке.
– Тебе прикурить сигарету?
– Спасибо, не надо.
– Может, поешь? Хоть кашу? Или омлет? Я даже готова налить тебе суп, хотя еще не утро.
– Ирма, я не хочу есть.
– Конечно! Опять кофе натощак литрами?
Лидия вздохнула и закрыла глаза.
– Может, убрать розы? Они так сильно пахнут.
– Все в порядке.
– Давай поменяю постельное белье!
– Ирма, – с тоской сказала Лидия, оставь меня в покое.
– Но белье-то надо менять. Давай я свожу тебя в душ.
Нина вышла на балкон. Она только сейчас заметила, как дом разваливается от старости. И мрамор перил тоже почернел, и между плит балкона полезла чахлая трава. Флюгер скрипел все несноснее, а в башне проломились несколько ступенек. Что делать с этим домом? Продать кому-то, кто также отчаянно нуждается в одиночестве? Отремонтировать и приезжать на выходные, а позже встретить и свой закат? Или оставить все как есть, позволив ветру и морю разрушить человеческое строение. И будут это место называть уже не дом на утесе, а руины утеса. И будут сворачивать сюда приезжие, обедать или ужинать на теплых камнях, и гадать – кто жил здесь раньше? Какие тайны умерли в заброшенном саду? И, повздыхав, отправятся дальше. Потому что жить только прошлым нельзя. Иначе как появится будущее?
Нина услышала гул катера и всмотрелась в даль. Так и есть! Ромео Лидии везет продукты.
– Там лодочник везет продукты, – сказала Нина, заходя в комнату, – Ты выйдешь?
Лидия покачала головой.
– Скажи Александру, что я по-прежнему неважно себя чувствую. Если захочешь, угости его коньяком. Где деньги лежат, он знает.
– Он огорчится, не увидев тебя…
– Я плохо выгляжу…
Она действительно плохо выглядела. Глаза запали, кожа стала похожа на пергамент, губы выделялись лиловым пятном. Нина пошла к воротам, встретив Ирму в гостиной.
– Как думаешь, – спросила Ирма, шторы стирать сегодня или завтра?
– Сегодня лучше съездить за врачом, ответила Нина.
Она медленно прошла сквозь сад, раскрыла пошире ворота, примяв какие-то белые цветы. Рев мотора стал ближе, еще ближе. Потом спустился на октаву ниже и рассерженно замолчал. «Его зовут Александр», думала Нина, шагая к пологому спуску обрыва, «надо будет поздороваться как-нибудь по ласковее». Услышав несколько голосов, Нина побежала к отвесному краю и закричала:
– Не может быть! Этого не может быть! Мама! Максим! Максим приехал! Мама!
Она бросилась к тропинке, споткнулась, упала и покатилась вниз, царапая лицо и руки. Ее подняли, и она обхватила шею Викинга, рыдая у него на груди, размазывая грязь на светло-голубой рубашке.
– Максим! – всхлипывала она. – Ты приехал! Как я счастлива! Максим! Боже мой! Этого не может быть! Какое счастье!
– Чего же ты тогда плачешь, – усмехнулся он, обнимая ее и целуя в пыльную макушку. – Не плачь, все хорошо.
– Эдуард! – протянула руку Нина бывшему издателю. – Я так рада вас видеть!
Она вытирала слезы, но они возвращались вновь.
– Хе-хе, – сказал Эдуард, – ради такой встречи можно было и сутки в душном вагоне трястись.
Сверху посыпались камушки, все подняли головы – там стояла Ирма.
– Это моя мама, – счастливо улыбнулась Нина. – Дочь Лидии, Ирма, помните, я рассказывала?!
– Не обманывайте мои глаза, Нина! – вскричал Эдуард. – Эта ваша сестра и не годом старше!
– Это Эдуард, – смеялась Нина. – Я еще не успела про него рассказать.
– Ах, вот как, – нахмурил брови Эдуард и выпятил живот. – И правильно. Что обо мне рассказывать? Кто я такой, чтобы обо мне рассказывать?
Ирма в это время спустилась по тропе.
– Уверена, – сказала она, пожимая руку Эдуарду, – о вас есть, что рассказать. Все выдает в вас личность незаурядную.
Эдуард выпятил нижнюю губу и подмигнул Нине.
– Здравствуйте, Максим. – Ирма подошла к Викингу и посмотрела ему в глаза. – Иногда я жалею, что утратила порывистость молодости. Сейчас бы я с удовольствием тоже обняла вас.
– Если первый порыв все равно уже сдержан, – сказал Максим, целуя ей руку, – то стоит дождаться второго и тогда уже не сдерживаться. Второй порыв – подтверждение желания.
Ирма опустила глаза и слабо, слегка растерянно, улыбнулась.
– Вы правы, – сказала она. – Что ж, пойдемте в дом!
– Смотри-ка, – толкнул Эдуард локтем Нину в бок, – разговорился. Порывы, желания! А в поезде и двух слов из него нельзя было вытащить.
Все, смеясь, двинулись к тропе, как позади раздалось покашливание.
– Я уж подниматься не буду, – лодочник сжал кепку так, что она полностью исчезла в его узловатых руках, – возьмите, пожалуйста, коробку. И передайте Лидии привет.
– Да, да, конечно, – засуетилась Нина и взяла коробку. – Вы уж извините нас, такая встреча…
Но лодочник уже заводил мотор.
Они уже поднялись к дому, и трепет соединил их ничего незначащие слова. Они замолчали, двигаясь по коридору дома, и когда Нина распахнула последние двери, они увидели стоящую посреди кабинета Лидию в длинном черном платье. Волнение застыло на уровне горла и было слышно, как бьются волны, пытаясь одолеть утес. Нина смотрела на Лидию, чувствуя прерывистое дыхание Викинга рядом. Какой-то необыкновенный свет лился из глаз женщины в черном. Этот свет ослеплял и ласкал одновременно, он охватывал каждого, хотя направлен был лишь на одного.
– Привет, – сказал Максим, и Нина увидела, как мелко дрожит его морщинистая кожа под подбородком.
– Оставьте нас, – тихим, но чистым и глубоким голосом сказала Лидия.
Ирма и Эдуард очнулись и гуськом вышли из кабинета, Нина поспешила за ними, и только в саду они перевели дух.
– Ну и ну, – выдохнул Эдуард, – давно меня такие мурашки не пробирали.
– И меня, – призналась Ирма.
– Я тоже, – сказала Нина.
– Что тоже? – засмеялись Ирма с Эдуардом.
– Ну, пробралась этими мурашками, – Нина смутилась оттого, что язык ее плохо слушался.
– И когда она успела переодеться? – пожала плечами Ирма. – Ведь лежала в сорочке, пока Нина не начала истошно вопить. Причем, Нина, вопить ты, извини, нечленораздельно, надо поработать над артикуляцией. Я думала, что машину угнали.
– На платье пуговиц двадцать, – сказала Нина, – даже я бы не успела застегнуться.
– Это же Лидия! – торжественно развел руками Эдуард.
– Ого! – подбочинилась Ирма. – Вы как будто знаете Лидию лучше нас!
– Лучше не лучше, но многое услышал, когда в тот же вечер, Нина, вернулся к Максиму. Он сидел с застывшим взглядом, и я вытряс из него и все прошлое, и решение увидеть Лидию.
– А вам это было зачем? – поиграла перстнями на солнце Ирма.
– Мое сердце пронзили рассказы Нины о вас.
– Вранье, – засмеялась Нина. – Мы о Ирме вообще не говорили.
– Но я чувствовал!
– Чувствительные мужчины нынче такая редкость, – сказала Ирма, обрывая лепестки у ромашки.
– Эдуард старше тебя на два года, – брякнула Нина.
– Это плохо? – удивился тот. – По-моему, мужчина должен быть старше дамы. Только тогда она всегда будет чувствовать себя юной и защищенной.
– Я согласна, – отбросила ромашку Ирма.
– Господи, – пробормотала Нина, – мы прямо как у алтаря.
– Такой уж сегодня день! – подмигнул Ирме Эдуард, та засмеялась и пошла в башню.
– Предлагаю в дом пока не ходить, – сказала она, – я принесу сюда поесть, потом можно будет сходить в сосновый бор, там страшно.
– Надеюсь, гости не останутся там навечно? – забеспокоился Эдуард.
– Нет. Но там темно даже днем и всегда хотела там побродить, но одна боялась.
– Я – тот, кто вам нужен…
Дверь в башню за Эдуардом закрылась, Нина присела на скамеечку в саду. Она улыбалась, рассматривая цветы, деревья, листики и травинки. Жар солнца смягчался морским ветром, все запахи слились в единый аромат рассвета, нега бесконечного рая вошла в Нину и удобно расположилась в каждом изгибе ее тела и души. «Я счастлива», сказала себе Нина, «я давно не была так счастлива. Оказывается можно быть счастливой в объятьях не только собственной любви, но и согреваясь теплом любви других. Господи, и все-таки молю тебя, позволь мне через все ошибки, через все препятствия пройти, не очерствев и не замкнувшись. И чтобы, встретив любовь – я была готова к ней».
– Нина, – к ней подошел Эдуард с заговорщическим выражением лица. – Мы с Ирмой хотим тебя попросить сходить к кабинету и послушать – о чем там эти голубки хоть воркуют? Если застукают, скажешь, что… Ну… А… Ирма!
– Что? – появилась Ирма и легко подбежала к ним. – Что?
– А что Нине сказать, если ее поймают у скважины?
– Вы с ума сошли! – ужаснулась Нина. – Ни к какой скважине я не пойду!
– Может, спросить, где подставка под барбекю? – предположил Эдуард. – Я на самом деле хотел бы сделать барбекю на берегу моря.
– Точно! – обрадовалась Ирма. – Какая удача, я тоже на самом деле хочу барбекю и правда не знаю, есть ли подставка с решеткой у Лидии.
– Вы что?! – рассердилась Нина. – В своем уме? Люди не виделись пятьдесят шесть лет, их любовь прошла такие испытания, а я влезу с барбекю?
– Ну, – смутился Эдуард, – не то, чтобы прямо влезать… Это на случай, если тебя обнаружат.
– Вы всерьез полагаете, что я буду подслушивать? Буду подсматривать за проявлением истинных чувств? Грязным образом полезу в святая святых тех двоих?
– А тебе разве не интересно? – прищурилась Ирма.
– Интересно…
– Тогда сходи…
– Ни за что!!!
– Ну и ладно. Мы в лес. Ты с нами?
– Нет, пожалуй.
– Тогда приготовишь обед?
– Хорошо, – засмеялась Нина.
Ирма взяла под руку Эдуарда, они пошли через сад к выходу, рассуждая на тему извечного стремления человечества к красивому здоровому телу.
– В первобытном обществе я бы не котировался, – вздыхал Эдуард, – я толст! Мне не угнаться за мамонтом и не вскарабкаться быстрее всех на дерево за сочными плодами для своей любимой.
– В первобытном обществе, – ответила Ирма, – вы бы каждый день носились за мамонтом и, соответственно, не были бы толсты. Да вы и не толсты. А мне вот приходится периодически садиться на диеты.
– Не верю!
– Правда, правда.
– Знаете что, Ирма, а давайте бегать друг за другом! Неделю в роли мамонта я, неделю – вы. Или Нину попросим. Будем бегать за ней.
– Не трогайте Нину, она еще ребенок!
Шаги стихли, Нина усмехнулась, представив Ирму и Эдуарда в шкурах, с дубинками, бегающими друг за другом, а то и за ней.
– С них станет, – сказала она и пошла на кухню.
Но, очутившись в доме, в конце которого слышались приглушенные голоса, Нина забыла об Ирме и Эдуарде. Она немного постояла в прихожей, потом прошла в гостиную, оставив позади кухню. Скользнула в спальню и замерла у дверей в кабинет.
– И я перестала стыдиться, что помню запах твоего тела, – услышала она голос Лидии. – Но попыталась обмануть судьбу. Поехала с мужем в наше шале.
– Я тоже ездил туда с женой, – отозвался Максим.
– И что? – слышно было, как Лидия улыбается.
– Чушь собачья, все не то.
Заглянуть в скважину Нина не решилась, да и не хотелось. Она тихонько вернулась на кухню и разложила продукты для жаркого.
Два часа спустя вернулись Ирма с Эдуардом, набросились на еду и, перебивая друг друга, рассказывали о страшной чаще, о жуткой пещере, о зайце с чудовищными ушами и ядовитых травах.
– Мрачноватая картина, – смеялась Нина.
– Все незнакомое таит в себе угрозу, – сказал Эдуард.
– Это вы про зайца? – уточнила Нина.
– Мы чувствовали себя первооткрывателями, – прожевалась Ирма. – И когда мы победили тайны, все стало не таким уж и мрачным.
– А как там тайна кабинета? – невинно спросил Эдуард. – Еще не раскрыта?
– Кстати, неплохо бы предложить обед и Лидии с Максимом. – Нина отвернулась к плите.
– Кто пойдет? – помахала сельдереем Ирма.
– Давайте все вместе, – предложил Эдуард, – вместе не так страшно.
– Пересказывать сто раз об увиденном не придется, – согласилась Ирма.
Нина загрузила поднос, Эдуард взял вино, Ирма бокалы и процессия двинулась по коридору. У дверей они остановились, и Ирма нарочито бодро продекламировала:
– Два часа дня! Время обедать!
– Входите! – крикнула Лидия.
Лидия полулежала на диване, Максим сидел рядом на стуле, лица их были спокойными и лучились улыбками. Эдуард придвинул столик, Ирма захлопотала с сервировкой, Нине хотелось присесть на диван к бабушке, но она побоялась нарушить близость Лидии и максима. Пока Лидия и Максим ели, Эдуард налил вина в бокалы себе, Ирме и Нине.
– Тост! – сказал он и поднял бокал. – Я счастлив, что оказался в компании блистательных талантов! Лидия, Ирма рассказала мне, как вы своим чудесным голосом вели ночью радиослушателей в великолепные миры, где правит Любовь.
– Ты работала на радио? – спросил максим Лидию.
– Это было чуть позже после нашей встречи, – кивнула Лидия.
– Ночные эфиры про Любовь? – усмехнулся он.
– Что смешного? – отозвалась она.
– Ничего, просто жалею, что я их не слышал.
– Зато вы можете слышать великолепные утренние шоу с Ирмой! – перехватил обратно инициативу Эдуард. – Это большой талант – создавать хорошее настроение людям.
– Думаю, что я не очень талантлива, – легко сказала Ирма, – иначе мне не было бы так трудно.
– Это от ежедневной эксплуатации, – отмахнулся Эдуард. – В любом случае, ваш неподдельный интерес и доброжелательность к людям – это бесспорный талант!
Лидия с Ниной переглянулись и подавили смех.
– Э, – с досадой сказала Ирма, – пейте уже свое вино, Эдуард.
– Нет, я еще не сказал о Нине! Не хочется говорить о ее блестящем будущем и скрытом потенциале, это все избитые фразы. Да и не про Нину! Ведь она уже раскрыла свой талант – талант писательницы!
– Да, – вытер салфеткой усы Максим, – спасибо большое за легенду. Она мне очень понравилась. И героиня тоже. Но я рад, что Лидия не из тех, кто становится вдовой забытого вождя.
– Что за легенда? Я такой не помню! – встрепенулась Лидия. – Моя легенда про Викинга и Русалку. «Зачем тебе этот хвост, – сказал Викинг. Зачем тебе эти ноги, – ответила она», – процитировала Лидия. – Легенда о неизбежном, но… Но воля автора может изменить концовку!
– Мне досталась легенда о том, почему старухи кормят голубей, – сказал Эдуард. – Но Нина умудрилась впихнуть Любовь и сюда. Так что, за Любовь!
Раздался звон бокалов, Нина сияла, Ирма включила радио, и Нину как будто ударило током – звучало ее «кровавое» танго. Она напряглась, но в это время ее подхватил максим и повел в танце.
– Ты не против? – крикнул он Лидии.
– Немножко ревную! – звонко ответила она.
– Перестань! – Максим лихо развернул Нину и прижал к груди. – Вот научу Нину настоящему танго и вернусь к тебе!
Рядом стремительно проплыли Ирма с Эдуардом, наслаждаясь игрой страсти и слаженностью движений.
– С чего ты вдруг загрустила? – спросил на ушко Нину Максим.
– С этим танго у меня связаны тяжелые воспоминания, – шепнула она в ответ.
– Что ж, – крутанул ее Максим, – значит, будем менять воспоминания. Забудь плохое, пусть эта музыка будет признанием старого Викинга молодой Русалке.
– А разве Русалка не Лидия? – изобразила встревоженность Нина.
– Еще чего. Ты прекрасно знаешь, кто она. Она…
– Королева! – одновременно с ним закончила фразу Нина и, счастливая, рассмеялась.
Потом Нина, Эдуард и Ирма собрали посуду, отнесли ее на кухню, немного поскандалили о том, что делать дальше. Ирма предложила сыграть в карты, Нина хотела спать, Эдуард рвался к морю. В конце концов, победила Ирма, сыграли в нечто, отдаленно напоминающее покер, потому что шулерство Эдуарда и споры насчет правил превратили игру в балаган. Потом решили все-таки прилечь, и Ирма сказала:
– Эдуард, вам придется расположиться в гостиной, но не переживайте – диваны там удобные. Мы с Ниной пойдем в спальню. Только вот вопрос – а как же быть с ночевкой? Я имею в виду, как потактичнее вызнать мнение на этот счет у Лидии и Максима? Где ему постелить?
– Ирма, не переживайте, – приобнял ее Эдуард, – ведь Лидия здесь хозяйка, сама все решит. А мы вечером пойдем к морю?
Проспав часа три, они выпили кофе в башне, решили не связываться с барбекю и просто взять бутерброды с вином пошли к морю. В ту бухточку, куда причаливал лодочник Александр.
– Красота! – восхищался Эдуард. – В городе закаты совсем другие.
– Эдуард, – немного жеманно сказала Ирма, – расскажите мне о своем городе.
– Начнем с маленького театрика, где прошло мое первое выступление…
Нина извинилась и покинула их. Она бродила по тропе-колее, что ведет от шоссе к дому на утесе. Она подсчитывала, сколько у нее осталось денег. Ей хотелось заняться писательством серьезно, вплотную, не отвлекаясь на заработки. По крайней мере, не на статьи. Радостные мечты о грядущей повести нарушались страхом, что не получится написать хорошо, что издательства будут отвергать ее. И что если она будет только писать, не выходя из дома, то может потерять контакт с людьми, а, значит, реальность исчерпается. Голый вымысел, к тому же, всегда проигрывает чудесам, что происходит в жизни. Нина загрустила, что концы никак не сходятся, и вернулась в бухту.
Ирма безудержно смеялась, раскрасневшись от вина и внимания Эдуарда. Эдуард, купаясь в ее благосклонности, рассказывал о случаях из своей концертной и издательской деятельности.
– И вот когда тюлень сделал лужу прямо на мои новые ботинка, – поймала обрывок разговора Нина, – я понял, что цирковой конферанс не для меня.
– Смотрите! – вдруг перешла на шепот Ирма и показала на террасу.
Максим и Лидия вышли на балкон. В сумерках видны были лишь силуэты, да и балкон от бухточки был довольно далеко. Слова тоже было трудно разобрать, к тому же их заглушал шум волн и усиливавшийся ветер. Но не смотреть на них было невозможно. Развевались волосы Максима и прозрачный шарф Лидии трепетал как флаг. Сначала они облокотились на перила, потом выпрямились и встали друг напротив друга. Максим вдруг пожал плечи и развел руками, Лидия замахнулась на него тростью.
– Ничего себе бабуля дает, – сказала Ирма.
Максим засмеялся и обнял Лидию. Они слились в неподвижную тень, а потом медленно вернулись в комнату.
Нина, Ирма и Эдуард еще немного посидели на берегу, но стало резко темнеть, и решили идти домой.
– Не буду я ничего про ночевку Максима спрашивать, – сказала Ирма, когда они пили чай с медовым ликером в гостиной.
– По-моему, это действительно ни к чему, – согласился Эдуард.
– Я им завидую, – сказала Нина.
– Зависть – чувство низкое, – остановился Эдуард, помогавший Ирме убирать посуду. – Лучше скажи – я за них радуюсь.
– Я за них радуюсь, – повторила Нина и улыбнулась. – А ведь точно! Совсем другой смысл!
– А то, – ухмыльнулся Эдуард, – я слышал эту фразу по телевизору, и она мне понравилась. Вот только не помню, кто и по какому поводу ее сказал.
– А это уже не важно, – сказала Нина.
Эдуард улегся на тот же диван, на котором спал днем, Нина и Ирма, переговаривались шепотом, выключили в спальне свет и прислушались. Но в кабинете было тихо.
– Они ведь не ужинали, – вспомнила Ирма.
– Может, и поели, пока мы были в бухте, – ответила Нина.
– Может быть. Как все-таки удивительно, что он приехал. Я не думала, что это произойдет.
– Вот что значит горячее желание, – вздохнула Нина, – я имею в виду желание Лидии.
– Знаешь ли, – возразила Ирма, – не будь такого же желания у Максима, мечта сожгла бы Лидию и не более того.
– Тоже верно. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи.
Утром Нина проснулась первая. Луч солнца скользнул по лицу матери, она вздохнула и отвернулась. В гостиной ворочался Эдуард. Нина села на кровати, тряхнула копной черных волос, неторопливо оделась, прогоняя остатки сна. «Как все-таки неудобно построен дом», подумала она «придется идти в душ мимо Эдуарда, а он в неглиже, да и будить неловко…». Она посмотрела на дверь кабинета, и ей внезапно стало не по себе. Неясная тревога свела низ живота и грубо облапала грудь. Нина подошла к дверям и тихо постучала. Потом постучала громче, еще громче и еще.
– Что такое? – встрепенулась Ирма.
Нина рванула дверь и увидела Максима с Лидией, лежащих под одеялом на разложенном диване. Лидия одной рукой обнимала его шею, уткнувшись в плечо. Рука Максима дрожала на ее спине.
– Старая ведьма, – сказал он, – добилась своего. Умерла на моей груди.
И он беззвучно заплакал.
Внутри Нины что-то разорвалось, она завыла и бросилась из дома, спотыкаясь и рыдая. Кусты роз цеплялись за ее одежду, ветки хлестали, но эту боль она не чувствовала. Холод ворот обжег ее руку через разорванную рубашку, она бежала, задыхаясь от бесконечного горя. Она запнулась о камень, упала лицом вниз и судорожно вцепилась в траву. Скрюченные пальцы рвали корни и стебли, во рту появился вкус земли, все тело ее содрогалось. Она билась всем своим разломанным существом, душа утекала слезами и возвращалась тысячью ударами в каждой клетке.
– Нина, – Эдуард приподнял ее и обнял. – Нина, девочка моя дорогая, успокойся. Возьми себя в руки, милая. Нам с Ирмой надо съездить в город, я не могу отпустить ее одну. А ты нужна здесь. Позаботься о Максиме. Ну, милая моя, вставай…
* * *
Вечером после похорон Лидии они вернулись в дом на утесе. Ирма показывала Эдуарду семейный фотоальбом, Нина молчала в кресле-качалке на террасе, Максим сказал, что хочет побыть один и ушел. Он спустился в бухту, разделся и вошел в море. И когда первая волна ударила ему в грудь, он засмеялся…
Нет, он не утонул. Но простыл и сгорел от воспаления легких за три дня. Эдуард дозвонился до его дочери, но та сказала, что была бы очень признательна, если бы он взял организацию похорон на себя, потому что прямо сейчас она никак приехать не может. Похоронить Максима рядом с Лидией не удалось, но их разделяет всего одна аллея.
Ирма на радио не вернулась, потому что они с Эдуардом развили бурную деятельность по продвижению сочинений Нины. Их оказалось не три легенды, но еще дюжина рассказов и две небольшие повести. Эдуард перезнакомился со всеми издателями города Нины, заключил выгодный контракт; Ирма таскала Нину по всем средствам массовой информации, организовывая интервью и подготавливая почву для будущих презентаций.
Судьбу дома на утесе решили определить чуть позже.
Однажды Нина, наслушавшись тишины своей квартиры, позвонила подруге. Через час они сидели в кафе, и подруга рассказывала о том, что встретила мужчину, за которого, наверное, выйдет замуж. Потому что он стал первым, кого она смогла представить в роли отца своих будущих детей.
– Как ты понимаешь, – отпила она кофе с молоком, – он красив и состоятелен. Но это не главное. Просто я увидела его глаза и поняла – все попала. Мы с ним можем проговорить весь день и не надоесть друг другу!
– Соня, – сказала Нина, – прости меня за мое неверие в твою искренность. Прости всю мою ревность и все мои обидные слова. Я люблю тебя.
Кофе с молоком расплескалось, и подруга заплакала.
– Нина, я… Я поступала так, как мне казалось лучше. Но я всегда так боялась потерять тебя. Просто… Просто…
– Просто мы очень разные, – улыбнулась ей Нина. – И мне было сложно понять тебя. Не ты мне причиняла боль, я сама ее искала. И если бы я была откровеннее, мы бы давно смогли понять друг друга лучше. Я обещаю больше не сваливать на тебя причину своих неудач.
– Что касается яхтсмена, – утерла слезы Соня, – и моих записок…
– Ты приложило гораздо больше усилий, чем я, чтобы понять его, – остановила ее Нина. – Значит, тебе это было важнее, чем мне. Я учусь понимать не только людей, но и свои желания. Какие из них являются действительно горячими, а какие – нет…
Позже Нина поднялась на третий этаж фешенебельного дома и позвонила в дверь львиноподобного яхтсмена.
– Привет, – удивился он.
Шелковый халат сползал с его могучего плеча. Влажные волосы были цвета меда. «Ты так красив», подумала Нина, «что я любовалась бы тобой всю жизнь. Я так люблю тебя, что к тебе это даже уже не имеет никакого отношения. Ты не любишь меня, но в твоих объятьях я увидела лицо Бога».
– Ян, – сказала она, – мне было очень хорошо с тобой. Спасибо тебе за все.
– Да пожалуйста, – пожал он плечами.
Нина засмеялась и запрыгала по ступенькам вниз.
Когда Нина заканчивала первую главу новой повести, в квартиру к ней ворвались Ирма и Эдуард.
– Нина! – торжественно возвестила мама. – Рано или поздно это должно было случиться!
– Я тоже так думаю, – поддакнул Эдуард.
– Вы решили пожениться? – осторожно спросила Нина.
– Ах, это… – хихикнула Ирма. – Нет, хотя…
– Мы поженимся в годовщину встречи Лидии и Максима, – сказал Эдуард, – свадьба будет, конечно, в доме на утесе. Я уже отправил туда людей кое-что отремонтировать. Вот такие мы романтики преклонного возраста! Все бы нам слезы из себя и из других выжать…
– Но я про другое, – перебила его Ирма, – собирайся. Сегодня у тебя первая ночная программа в прямом эфире. Сначала прочтешь какую-нибудь легенду, а потом побеседуешь с радиослушателями о любви.
– Мы едем на радио? – запинаясь спросила Нина.
– Нет, на собачьи бега, – поглядывая на часы, сказала Ирма. – Давай, давай собирайся. Какую легенду возьмем?
– Наверное, все-таки «Викинга и Русалку», – неуверенно протянула Нина. – Я боюсь. Зачем на радио?
– Хе-хе, – хмыкнул Эдуард, – не нарушай династию.
– Меньше пафоса, больше искренности, – Ирма рылась в шкафу, – и все получится.
– Мне страшно, – прошептала Нина.
– Мне тоже, – сказала Ирма и достала черное бархатное платье. – Ведь мы едем на радио Лидии.
Серебристый металл микрофона закрыли поролоновым колпачком, велели сесть и говорить как можно ближе, звукорежиссер объяснил, что кивнет Нине, когда можно начинать и чтобы Нина ему подавала знаки, если что-то вдруг будет не так. Решили читать легенду не целиком, а по частям, разбавляя ее песнями. Подобрали и песни. Стрелка часов щелкнула, звукорежиссер поспешно надел наушники, Нина медленно поправила наушники свои. Через темя на нее полились щемящие звуки блюзового инструментала, и в самое сердце проник необыкновенный бархатный мужской голос: «Час до полуночи. В эфире – Легенда Женщины». Мужчина за пультом кивнул, и Нина, отрешившись от реальности, начала читать. Она удивлялась своему незнакомому, глубокому и странно неземному голосу; она удивлялась тому, как оживали когда-то созданные ею образы; она удивлялась, как музыка сопереживает ее чувствам. Растерянно и потрясенно она закончила читать первую часть легенды, осторожно положила лист бумаги и под первые такты знаменитой баллады о Любви она увидела бездонные синие глаза мужчины напротив. В них она прочла свое долгожданное Признание… Нина улыбнулась и ей стала совсем не страшно продолжать Легенду.
Легенды Женщины
© Copyright: Арина Маркова, 2006
Свидетельство о публикации №206100600033
Свидетельство о публикации №206100600033
Рецензии
Хороший образчик доброкачественной прозы.
Буду следить за Вашим творчеством.
Михаил Лероев 06.10.2006 13:59 • Заявить о нарушении
Буду следить за Вашим творчеством.
Михаил Лероев 06.10.2006 13:59 • Заявить о нарушении