кн. 2. Дикарка. часть1. начало...

                Д И К А Р К А.

                Часть   П Е Р В А Я.
      
                Предисловие.
 
     Когда Степан сошёл с поезда, Калерия нашла под подушкой тетрадь, видимо оставленную им, чтобы ей было, где записывать свои мысли и стихи. Девочка помнила, что солдату понравилось, когда она, припоминая, как во снах разговаривала с Пушкиным стихами, цитировала иногда их. А то, что Реля сочинила о самом Степане, он записал себе на память, и унёс с собой. А ей оставил тетрадь, что бы она записала свои стихи, чтоб они не терялись. Калерия стала вспоминать с того времени, когда покалечила ногу – тогда она, в больнице сочиняла стихи и даже записывала. Но бумага та, переписанная Пушкиным, и даже с его рисунками потерялась. Или мать с Верой нашли и уничтожили. Это было обидно. Тем более Реле надо было восстановить те стихи, выстроить их по времени. Девочка принялась вспоминать и злилась на себя – многое забылось. Но то, что вспомнила, она записала:

                В Находке Реля жила с 10-ти до 12 лет.
                И на Дальнем Востоке был голод.
                Ей приходилось доставать хлеб.
                И не раз испытывать холод.

                Мать и Вера – две мучительницы
                Одевали её опять в лохмы.
                И хоть Релю жалели учительницы
                Вызывая тем у мучителей хохот.

                Насмехались над Релей голодной
                Поедая её завтраки и обеды.
                И частенько зимой холодной
                В центр города гнали за хлебом.

                Там, мол, очереди, а Вера больна
                И школу она пропустить не может.
                А Реля слишком учителями любима,
                Всегда выкрутиться сможет.

                Реля ехидно: - «Вера болеет?
                А кто крутиться с парнями до ночи?
                Но за хлебом идти девушка млеет.
                Это она вам, голову морочит».

                Вера бросилась бы к сестре драться,
                Но хлеб большой семье необходим.
                И чего с Чернавкой задираться?
                - Проси помочь Пушкина любимого.

                Дед утешал: – «Будь птицей у моря.
                Учить историю по памяти – не горе.
                Или географию – карту я нарисую».
                В пути Реля учит – на уроках не пасует.

                И потому в классе она впереди всех.
                Задачи решает. Всё не сложно Реле.
                Это Космос даёт ей в учёбе успех.
                А Вера с матерью в вечном гневе.

                Всё думали, чем ей досадить?
                И вот уже мать собирает компанию,
                Компании ей легко было водить,
                Когда жила барыней в Украине.

                Уж там пировала на чужой беде.
                В Находке тоже устроилась ловко.
                Рыба дешёвая в Приморье везде.
                Даже икру покупала плутовка.

                Икру, рыбу с Верой тайком поедали,
                А другим детям, что оставалось.
                Вроде и им лакомиться давали.
                Все ели, отцу не доставалось.

                Впрочем, Юлия подозревала,
                Олег к любовницам ходит.
                И хоть денег мало мужу давала.
                Икру и рыбу туда он носит.

                Она же у молодёжи комендантом.
                Но какая на парней надежда?
                Но так хочется хоть моментом,
                Встряхнуть стариной как прежде.
 
                Погулять, как прежде хотелось ей,
                Как в Украине. Но мужья с жёнами.
                И Олега не выставишь как дочерей.
                Теперь уж он ей вставал препоною.

                Всё ж увлекла гостя за угол дома.
                Целовались – молодость вернулась.
                И тот забыл о женатом долге.
                Всё б ничего – Релька подвернулась

                Дочь играла с друзьями в прятки.
                Спрятаться решила, где мать забылась.
                И всё получилось очень гадко.
                Мерзавка вскрикнула и скрылась.

                И тут же явился гневный муж.
                Видно Релька шепнула, где мать.
                Олег бушевал, был по-прежнему дюж.
                Драться лез, под «мать-перемать».

                Кавалер сбежал, не сражаясь.
                Оставил распутницу мужу.
                Уж видно доля любовниц такая.
                Тянулась к мужу – он всё же нужен.

                В гневе кричала Олегу: - Ревнуешь?
                От жены не ждал за измены мщения?
                Как ураган на море бушуешь!
                Живо проси у меня прощение!

                Бранясь и ругаясь, вернулись домой,
                Где Олег перебил всю посуду.
                Молодёжь взяли его под конвой
                Свели в милицию, для остуды.

                Юлия уложила спать своих «лялек».
                Сама улеглась, проклиная толки.
                Где старшая дочь? Ещё гуляет?
                - «Не покалечилась бы об осколки».

                Явилась Верочка – свежа и мила.
                И тоже ленилась – пол не подмела.
                Улеглась и в предчувствии застыла.
                - «Вот бы Релька порезала жилы!»

                Вернулась Реля – о стёклах не знала.
                Шагнула в комнату легко, без страха.
                И тут же от боли закричала.
                Сбылись мечты матери и старшей.

                Со всего маху ступила на осколки
                И разрубила стопу пополам.
                Закричала, не очень громко:
                - Гады! Так бы покалечиться вам!

                - А не подсматривай за людьми!
                - Она и за мною шпионит, мама!
                - Вот бинт, коровушка, возьми!
                Бинтуй ногу, молча, сама.
 
     - «Бинтуй ногу молча, сама», - сказала мать, не зная какую потасовку им устроит словами Калерия. Но записывать их спор в стихах девочке не хотелось. Она, конечно, помнит весь тот, мучивший её долго разговор, где она высказалась, что будет уводить от разгулянной и разбалованной подарками Веры хороших парней, чтоб спасать их. Но удастся ли? Реля возомнила себя такой красивой, в будущем, что ей по силам будет соперничать с разрисованной Верой. Мать и сестра тогда обсмеяли её – возможно, что ничего не получится. Но был в поездке Степан, который подтвердил её мысли, что Калерия подрастает и уже соперничает с матерью и Верой. Степан даже с матерью вёл разговоры, что Реля более красивая копия Юлии Петровны. Объяснял это тем, что в девочке нет той злобы, которой полыхает к ней «матушка». Вспомнив это, Калерия вздохнула. Но если она не хочет записывать их спор в стихах, то надо выпустить и такие слова, как «Чита», которым она, помнится в мыслях, обозвала сестру.
     - «Пожалеть их надо, - подумала Реля. - Конечно, теряю много, но, может, хоть эту тетрадь не порвут, если найдут. Мама согласилась, помню, что в стихах моих нет лжи, но всё равно уничтожает их, если обнаруживает. Руки они ей жгут, что ли? Или воспоминания не хорошие?» 
    
                Реля не спала ночью – болело.
                Тихо плакала – с неё довольно!
                Больше за хлебом она не пойдёт.
                Пусть Вера ходит – смешит народ.

                Не знает, с какой стороны очередь.
                И стоять с пяти утра до обеда.
                И часто бывало – старшая дочь
                Оставляла семью без хлеба.

                Утром мать осмотрела «калеку»
                И повела на приём к врачу.
                - Вот смотрите, как Реля бегает
                Каждый день я её лечу.

                Но и мои истощились умения.
                Так напороться на склянку!
                - Юлия, оставьте лицемерие.
                Все знают о вчерашней гулянке.

                Что из-за вас дрались мужчины.
                Мужу наставили вы рога!
                Дочь покалечилась не без причины.
                Релечка, как твоя нога?

                Ай-ай-ай, ходить не будешь.
                Сейчас в больницу отвезём тебя.
                Ты там долгое время пробудешь.
                Рану тревожить никак нельзя.

                - Как отвезёте? А кто за хлебом
                Будет ходить для семьи по утрам?
                - Веру заставьте трусцой бегать.
                Эксплуатировать больную срам!

     - «Какая замечательная врач – носила мне книги для чтения в больницу. И кормила всякими вкусностями, которые там повара выпекали. И медсестра – Маринина мама – меня не забывала. Но родные мне как враги были. Однако и сами страдали».

                Из-за покалеченной ноги Рели
                Мать заставила Веру трудиться.
                Закрыла любимой для гулянок двери,
                Чтоб перед людьми не стыдиться.

                А Реле поправиться Пушкин помог.
                Рана затянулась – врачи моргали.
                - Кто бы такое подумать мог,
                Всё зарубцевалось, и нет печали!

                Что поправишься, не было доверья.
                На хороший исход никакой надежды!
                Прекрасный Ангел у тебя, Калерия.
                Скоро станешь бегать как прежде.

                Как прежде Реля бегала к морю.
                Как прежде встречала в сопках весну.
                И не испытывала прежнего горя.
                Что водят в отрёпьях её саму.

                Что рваньё, если Пушкин рядом.
                С дедом летит и в сказки, и за моря.
                И никого ей больше не надо.
                Впрочем, Калерия радовалась зря.

                Дед был рядом, но грустил часто.
                Сказал, как только она полюбит.
                Как исчезнут для Рели сказки.
                Станут ей дороги другие люди.

                И им запретит Космос видеться.
                Чтоб не тревожить любви рассвет.
                Да и Реля может обидеться.
                - Дед, мне нет тринадцати лет!

                О какой любви ты говоришь?
                И какая в двенадцать лет лира?
                - А ты чего с дедом споришь?
                Коль уже читала Шекспира!

                - Джульетте взбрело влюбиться.
                Но в каком веке то было? Знаешь?
                А мне ещё надо учиться.
                Что ж к любви меня погоняешь?

                - И сам бы рад, чтоб ты не любила.
                Но перед любовью склонюсь в ответ.
                Реля встретит уж скоро милого.
                Он заслонит тебе солнца свет.

                Мне же Космос строго приказал.
                Не показываться Реле на глаза.
                Я и сам любил когда-то.
                Не подпускал к любви и брата.

                Тот разговор был на земли окраине.
                А вскоре семья уж катила в Украину.
                В Приморье бандиты появились
                Кои над людьми глумились.

                Мать в дороге вновь осмелела
                Над Релей издеваться хотела.
                Но девчонка помнила о любви
                Подковырок ей уже не говори.

                И от деда явился Посланник
                Парень молодой и красивый.
                Рассказывал Реле так странно
                О Космосе - она дыхание таила.

                И о любви Степан подтвердил.
                Назначил год - родит Реля сына,
                Которого, загубила когда-то мать.
                А Реля родит и вырастит красиво.

                Много загадок Степан ей сказал.
                И целый поезд спас от бандитов.
                Правду ль, не правду ли предсказал?
                Зато избавились от паразитов.

                Бандиты – это отморозков взвод.
                Степан же ехал транзитом
                А банда терроризировала народ.
                Матросы вывели всех паразитов.

                Степан сошёл с поезда утром рано.
                Люди считали, по жуткому ранению.
                Одна Реля знала – нет уже раны.
                Но не развенчивала людей мнение.

                Космос, Пушкин, Степан – вот родные.
                А мать – чужая. Отцу нет доверия.
                Малышки пока ещё Реле дорогие.
                Но дед пугал – станут как мать и Вера.



                Ч А С Т Ь 1.  Красный Маяк.

                Г л а в а 1.

      В Украине, куда они вскоре прибыли, кончилось детство Рели, если оно у неё было когда-то. Опять колхозные дома, стоящие как сироты, среди не очень крепких, но ухоженных частных «хатёнок». И возле этой лелеянной людьми частной собственности начали расти сады. После жестокой войны, когда на Украине рвались снаряды, превращая деревья и дома в щепки, а потом были грабительские налоги на выжившие деревья, из-за которых селяне сами старались избавиться от садов. И уезжала семья Рели два с половиной года назад из, почти нищей республики — теперь девочка увидела зелёную поросль возле домов, и это были молодые деревца, возле которых крутились дети, потому, что вишни или абрикосы давали небольшой урожай уже через год-два. Конечно, это был не большой урожай, но дети стерегли каждую грушу, каждую шелковицу, не говоря уж о яблоках или сливах.
Реля, в Украине, всего два раза видела хорошие сады, но то были старые, умирающие сады, который сохранились возле домов, где проживали специалисты, например председатель колхоза. Почему их не уничтожили, когда с людей брали жуткие налоги и крестьяне старались избавиться от деревьев — оставалось загадкой. Возможно в тех доминах, где они жили, всегда селилось барство, и оно либо платило налог, за счёт колхоза, либо не платило совсем.  Калерия давно заметила, как умели пользоваться незаслуженными льготами, самые «честные», на словах, а на деле гребущие под себя коммунисты. Гребущие, распущенные — такова была мать, такими же были, встречавшиеся Реле председатели или директора много позже. Такими же были заезжающие к матери-председателю в колхоз проверяющие — начальство из района и области. Ведь «баре» являлись не проверять честность людей,  работающих под жадной рукой вздорной женщины, или как живётся народу в пяти сёльцах, которые, против воли жителей, объединили в колхоз-гигант. Колхозникам жилось довольно плохо: — «пэрэбываемось з хлиба на квас» — часто доводилось Реле слышать от украинцев эти жалобы. Зато их не слышала мать, красавица «председателька», которая закатывала пиры для приезжающих «проверяющих» — и в дорогу им ещё котомки снаряжала из сельских продуктов, которых не видели её работники, но по бумагам, продукты  принадлежали именно колхозному люду. Там, в этом небогатом колхозе, мать их стала барыней-помещицей и измывалась уже над средней, нелюбимой дочерью, соответственно своему «статусу», как определяла сама родимая.  И не только над ней, но и над колхозниками, прожирая их заработанные продукты со своими кавалерами, пока Реля их основательно не шугнула, а вскоре мать и погнали с председательского места, возможно Бог, на Релины жалобы так отреагировал, а может колхозники жаловались…
Что же могла противопоставить «злюке», в знак протеста, средняя дочь? Дружила — не наперекор матери, а по велению сердца, с бедными девочками из села, в котором они жили. И водила, иногда, их подкармливать в свою большую «хату», когда никого из её мучителей — ни матери, ни Геры не было дома. Отец не ругался, если она приводила девочек и угощала их то салом, то мясом, которые в их доме были всегда, благодаря Релиному умению выхаживать свиней, теляток — отец сам носил плоды её трудов своей любовнице, не мог он запретить работнице делиться с другими, тем более, что сама дочка почти не ела мясца убитых животных: — «Не ешь сама, покорми своих подруг», — говорил родитель средней, что она усердно и делала.
     Но больше всего полюбила Реля, когда летом созрели плоды на деревьях возле их дома, приводить подруг  в сад — радостно была смотреть, как девчонки, (а некоторые приводили с собой и сестричек или братиков) ели эти сочные фрукты, выросшие в чужом уцелевшем от войны саду, налитые янтарным соком. Не однажды, в саду их застала Вера, (бывшая в те годы Герой) и, как полагается, доложила «мамочке».
     Юлия Петровна, вечером, отругала Релю и грозила ей тяжёлыми наказаниями, которые иногда применялись в их семье: — Ещё раз замечу что-нибудь подобное или услышу — отхлещу тебя так, что твои друзья тебя не узнают.
     — Хлещите, а я всё равно буду водить — фруктов много, они падают и гниют — а подругам негде взять — у них же нет садов, как у председателя колхоза. И разве вы этот сад посадили, что жалеете фруктов?
     — Ну, хорошо, води, — разрешила вдруг Юлия Петровна, — но только не больше двух человек. Выбирай умненьких, аккуратных девочек и чтоб они не только ели, но помогали тебе собирать созревшие фрукты и раскладывайте их на солнышке сушиться.  Я уже заказала плотнику сделать большие, фанерные столы, которые скоро привезут — на них вы будете сушить, всё, что соберёте.
     На такой вариант Реля согласилась. Однако водила не двух подружек, а больше — так она больше кормила друзей и они «гуртом» быстро собирали созревшие фрукты и сушили их на столах, привезённых мастером-умельцем, который склеил их из лёгкой фанеры. При приближении дождя эти столики легко было спрятать под навес. Хитрили они, как могли, чтоб и девочки наелись, и могли, потихоньку от Геры, «кулёчек» домой взять. Они даже придумали способ, как сделать это, чтоб надзирательницу обвести вокруг пальца — набирали в мешочки фрукты, клали у забора, потом чинно выходили через калитку, прощались вежливо с ехидно улыбающейся Геркой, которая всем своим существом показывала, что она всё видит, а потом шли к забору с другой стороны и Реля передавала, в малые дырки, которые, по-видимому, сделали ещё, до их приезда, пронырливые мальчишки.
     Эти кульки с фруктами нужны девчонкам, чтоб подружки и домашних своих угостили плодами — Реля радовалась, хоть так сглаживает у людей плохое впечатление от бездумных гулянок матери.
     Под конец лета, когда фруктов было насушено изрядно, по мнению матери, она «расщедрилась», позволила подругам Рели проносить открыто яблоки, груши или сливы — остатки щедрого лета:
     — Они хорошо помогали тебе, Реля, так что ты потихонечку угощай их, как бы плати им за работу.
     Если бы мать знала, что Реля давно уже «платит», пожалуй,  разъярилась бы и отхлестала свою непокорную дочь, как и обещала. «Подобные фокусы» Юлия Петровна «не выносила», несмотря на то, что их дом был «полной чашей», а в домах, руководимых ею крестьян, бедствовали.

     По возвращению с Дальнего Востока, Реля живо вспомнила тот старый сад, который плодоносил в тот год, наверное, в честь неё, в последний раз. Подруги рассказывали, что до их приезда, сад два года стоял почти голым — цветы-пустоцветы осыпались по весне, поэтому летом сад служил только убежищем от солнца, так как плодов не было.
Мать одной из подружек сказала как-то Реле:
     — От ты, дочка, подкопала весною дэрэва, дала их корэнням повитрям подышаты, — от воны и ласкави до тэбэ. А бэз цёго воны нэ давалы врожая. Цикава ты людына — ось тэбэ и дэрэва люблять. А як ты до нас прыходышь, то даже бабка, яка вже год нэ встае з постэли, и вона голову поднимае, щоб подывытысь на тэбэ, будто ты ий сылу даеш!
Красиво сказала, чем вогнала девочку в краску. И ещё удивила Реля эту же женщину, которая работала в библиотеке, тем, что находила книги, о которых библиотекарь не знала: — «И духом не ведала».  Но Реля хорошо знала, откуда ей присылают книги, потому улыбалась на слова словоохотливой  селянки.
     — Ой, Релечка, тебе Бог посылает такие интересные книги, — старалась, выговаривала по-русски, потому что в доме этой женщины говорили на украинском языке.
     А позже, её дочь писала Реле некоторое время в Находку, и сообщила, что сад, на следующий год, опять не дал плодов.  А осенью налетела буря на старые деревья и многие поломала, да так сильно, что, пожалуй, пришла пора этот сад выкорчёвывать совсем, что новые хозяева и собираются делать, а на место пустых, посадят, наверное, новые деревья. Потом переписка подруг закончилась, и Реля не узнала, какая же участь постигла старый сад, который удивил и восхитил её когда-то.

     Теперь, очутившись волею судеб в новом украинском селе, Реля, прежде всего, обратила внимание на садики, посаженные в нём недавно. Это были даже не сады, а отдельно посаженные деревья — у кого перед домом, у других позади домов — очевидно в зависимости от того, где земля позволяла, потому что село, куда их занесло попутным ветром, казалось, даже повидавшей много Реле — поразительным.
     Почему же лишь Реле?
     Да потому, что «Атаманши» мало помнили из их путешествий - они, к удивлению средней, даже о Приморье никогда не говорили. Если Реля начинала разговор, видела — сестрёнкам это неинтересно - её воспитанницы росли весьма равнодушными людьми и к красотам природы, и к истории края, где они проживали, относились вяло, что пугало среднюю; малышки растут такие, как Вера да мать, которых волнуют лишь наряды и поклонники?
     Родители же, приехав на новое место жительства, сделали вид, что оба окунулись в работу, по которой соскучились, и им было не до рассматривания нового села.
Мать и отец, как Реля полагала, больше разглядывали лиц противоположного пола, чтобы начать новые любовные развлечения.
У Веры-Геры были совсем другие причины гневаться да тосковать, что из Приморья их вновь потянуло на Украину. У взрослой, избалованной девушки, какой Вера чувствовала себя в Находке, у неё было множество поклонников, которые исполняли все её капризы, стоило «девушке» только приказать. В Находке Вера с удовольствием ошарашивала мать, показывая ей «подарки», которые она фактически выпрашивала, не клянча, разумеется, а исключительно «повелевая» своими поклонниками.
Калерия много раз заставала старшую за враньём перед парнями. Что, будто бы, несчастная девушка потеряла одну или другую «штуковину» — иногда приплетались школьные вещи — дорогой циркуль или пенал, а то и вовсе «теряла» сумку «со всеми причиндалами», которые внезапно находились, как только Вере собирали гуртом деньги её поклонники.
Правда Юлия Петровна не всегда восхищалась дочерью, а иногда и поругивала, что Вера опустошает карманы ребят, которые жили в общежитиях матери. Но доченька недоумённо хлопала накрашенными ресницами, кого же ей ещё «охмурять»? Не чужих же парней, которые могут подстеречь, и сделать с «девушкой» то, чего любая родительница должна страшиться.  То есть изнасиловать. Да, ладно бы один — это выросшая стремительно Вера могла бы стерпеть, она бы потом насильника прижала, в милицию пошла, а если кучей навалятся да и убьют потом? Вот так пугала «красотка» мать, чтобы не отсылала свою дочь искать петухов на стороне.
Реле старшая тоже, иногда, показывала «подарки», чтоб «дура», как думала старшая сестра, позавидовала, но коварная Чернавка презрительно фыркала на украшения.
Но богатство своё старшей приходилось прятать от младших «Атаманш» — сестрицы постоянно покушались на то, чтобы поносить из приобретений Геры, и присваивал ленты, заколки, шарфики.
— А ты что, премудрая, ничего не просишь? — издевалась Вера над Чернавкой. — Посмотри, как выкормышки твои лихо у меня заныкивают.
— Мне неприятно на это смотреть. Но отбирают малявки у тебя то, что куплено на нечестно нажитые деньги. Петухи совсем разум потеряли, если отдают рублишки, которые у них оставлены для питания, а не на твои цацки-безделушки. Бог тебя, Гера, или Вера накажет за твое хищничество — но когда поймёшь, каяться станешь поздно.
— Да?.. А пока он наказывает свою послушницу, которая то в море хотела утопиться, то с дерева свалилась, то ноги себе калечит, — издевалась над сестрой Вера, — а я, с этими безделушками всё интересней и интересней становлюсь.
— Не смейся над моими бедами. Говорят, Бог наказывает любя.
— Значит и меня он будет «любя» наказывать.
— Наказание наказанию рознь, «дорогая сестрица».
— Ой, оставь свои проповеди, ты мне надоела!
— Тогда зачем же ты меня звала, если не ради того, чтобы я сказала своё мнение?
После таких «проповедей» Вера, по полгода и более, не пыталась показывать «этой дурёпе» свои приобретения.
Но вот их семья «рванула» из Приморья, спасаясь от уголовников. И Вера в поезде сделала для себя открытие — оказывается, Релька, такая как она, есть: безо всяких бантов, без новых кофточек и даже украшений, может произвести впечатление.  Это поразило Веру, но она надеялась «отыграться», как заявила матери: — «Я отомщу ещё нашей Чернавке за своё поражение в поезде. Что ни говорите, а Степка самый щедрый, парень во всём составе, и когда мы приедем на новое место жительства, я не позволю Рельке так перебегать мне дорогу».

Однако на новом месте Веру ждало разочарование. Разочаровалась она в загадочном для Рели «Красном Маяке», где они, наконец, после долгих поисков, поселились. Село возвышалось над Днепром чуть ли на километр. Сходить, покупаться, и то надо было спускаться по лестнице. Лестницу выстроили к их приезду.  Так вот в этом «чудном» для Рели селе, Вера не находила себе поклонников. Местные ребята, которые с первого дня крутились возле неё, к неудовольствию красавицы были безденежные. Вера пожаловалась на то матери, когда в доме вертелась Чернавка. Пожаловалась старшая и тут же пожалела о сказанном, потому что сестра улыбнулась ехидно, таких улыбочек Вера у «уродки» не выносила.
— Как я рада, что у местных парней нет денег, чтобы ты не позорила нашу семью, выманивая их.
— Это когда Вера у парней деньги выманивала? — возмутилась и разгневалась Юлия Петровна, которая всегда, в подобных ссорах вставала на сторону своей любимицы.
— А то вы не помните когда!? — парировала Калерия, багровея от гнева: — Я же слышала, как вы, в Находке, ругали свою доченьку, за то, что вас чужие люди стыдили за её проделки.
— Вот видите, мамочка, — назидательно проговорила Вера, — я вам сто раз говорила, дабы вы поменьше рот раскрывали при Чернавке, потому, что она всё извращает в меру своей испорченности, как говорят.
— А чего тут извращать? — возмутилась Реля. — Если, вы, Ваше Величество, не изволите скрывать свои похождения.
— Вера, не спорь с ней, — вмешалась мать, — пойдём, я лучше покажу тебе одно моё сегодняшнее приобретенье. — И увела любимицу в супружескую комнату, куда остальным дочерям вход был запрещён.
— Ой, мамочка, вы, наверное, что-нибудь интересное купили? — пошла за ней Вера. — Ну, скорей же показывайте.
— Да ничего я не купила, просто тебя спасала от релькиного языка. И ещё боялась, как бы ты ей про нового своего кавалера не брякнула.
— Вы меня, мама, совсем за дурочку принимаете? Я знаю, что Чернавке нельзя даже намекать, как я пыталась увлечь директора совхоза.
— Об этом, Верочка, нельзя никому говорить, кроме мамы, разумеется, потому что я тебя и остановлю, если потребуется.
— Но зря вы мне не дали немного увлечь этого довольно интересного мужчину, а он меня уже на машине приглашал покататься.
— Ты смеёшься, Вера? Во-первых, он женат и жена у него красавица, в которую, говорят, он безумно влюблён, хотя женат уже пять лет.
— Фу, как это скучно, первый раз встречаю такого дуралея. Однако, всё же, мама, он на мои «глазки» реагировал.
— Я верю, что он поддался твоим чарам, но представь, что могло бы быть: его дородная украинка не раз, не два опозорила бы тебя, а то и за волосы потаскала бы — у них тут это не задержится.
— Фу, как это вульгарно! — воскликнула Вера.
— Поэтому и остерегаю тебя, доченька, обходи стороною женатых, не то нарвёшься на такую неприятность, какая и в страшном сне не приснится. Украинки — очень коварные женщины, это я испытала на себе.
— И после всего, вы опять, вернулись на Украину? Да ещё выбрали это неказистое село, где молодёжи почти нет, и стоит Маяк высоко над рекой. Пока покупаться сойдёшь вниз, сто потов с тебя скатится, я уж не говорю, как неприятно карабкаться в гору, после купания.

Но то, что так не понравилось Вере и матери, приводило в восторг Калерию. Это почти круглое село, «как циркулем очерченное» — подумала Реля, обследуя заколдовавший её Красный Маяк, стоящий на горе. Место, это действительно, наверное, было маяком, для проходящих внизу кораблей, которые, как узнала Реля от местных жителей, уже возили экскурсантов в большие города, стоящие на Днепре. Она удивилась — значит, война ослабила немного свои тиски, даёт кому-то свободно вздохнуть и отдохнуть? Наверное, катаются на этих красивых пароходах люди богатые, не загруженные работой, но то, что стали организовывать экскурсии, обрадовало её. Конечно, нескоро, но спустя некое время Реля сумеет путешествовать на пароходах, посещать города. С кем это она беседовала о возможных поездках? Кажется с учительницей в Находке, а ещё? Ну, как же она забыла! Ей советовал поездить по Союзу сначала дед, а затем Степан - этот удивительный парень, с которым она ехала несколько дней в поезде. Солдат, кажется, подставил свою грудь под нож бандитов, чтобы спасти людей в поезде? Да-да, Степан это сделал. Но потом, после страха, который испытали все, ехавшие в этом составе, Реля обедала со Степаном, и они много говорили. Степан, кажется, предсказывал Реле что-то хорошее, которое произойдёт нескоро, но всё же случится в её жизни.
— «Что? Что?» — стучало в висках у девочки, присевшей после долгого обследования села, на «круче», как называли селяне скалу, висящую над Днепром. И так как, проплывавший неспешно внизу пароход, дал волю её воображению: всякое воспоминание и фантазия вызывала у Рели образ Степана, который знаком был у неё с чем-то сказочным, прошедшим уже и будущим, что должно будет с Релей случиться.  Поэтому она так старательно извлекала из памяти всё, что говорил ей необычный и умный солдат.  Однако надо признать, почти ничего не могла вспомнить. Побродив в первые дни, после их приезда в Маяк, возле церкви — в которой находилась сельская библиотека и клуб, где вечерами показывали привозные кинофильмы.  А  в сумерках лихо отплясывала молодёжь, чего Реля понять никак не могла, потому что относилась к церквам, даже разрушенным, с благоговением, будто прикасалась к тайне.  Она позволяла себе присесть на одну из лавочек, пахнущую свежими досками — их поставили возле «клуба» недавно. От их запахов так хорошо мечталось о будущем, что она вспомнила 1961 год, записанный на бумажке, которую Реля прятала от матери и Веры. И там, возле бывшей церкви, память высветила ей,  что в том загадочном году произойдут необыкновенные события, которые потрясут мир. И в том же году Реля родит ребёнка, мальчика, которого она мечтала иметь, с тех пор, как подслушала, что мать избавилась от первого своего плода, уже «оформившегося в человечка комочка» и тот не увидевший свет ребёнок был мальчиком. Возле этой красивой церквушки к Реле возвращалась память и она стремилась как можно чаще, бывать там, но лишь днём, потому что, по вечерам, к большому неудовольствию девочки, возле церкви собиралась молодёжь, чтобы танцевать. Об этом Реля узнала от старшей сестры, которая немного передохнув после «тяжёлых переездов», на третий или четвёртый же день пошла, вечером, «на танцы». Реля ужаснулась, узнав, что Вера - Гера собралась идти плясать к святому месту:
— Ты что с ума сошла? Бог вам этого не простит!
— Тебя слушать, так вся молодёжь в селе давно должна отправиться к праотцам, — посмеялась над ней изуверка. — Между тем, они прекрасно танцуют летом возле церкви, а зимой и вовсе в ней.
— Я бы ни за что не стала танцевать в церкви.
— А куда ты денешься? Вот подрастёшь немного и ещё как туда отплясывать побежишь, — издевалась над сестрой великанша. Вера была выше Рели на целую голову.
- «Мама как-то сумела выправить Вере метрику, когда мы возвращались из эвакуации», - Калерия помнила своё детское впечатление от шепота отца и матери:
- Сделала я Гере метрику, чтоб она не на три года была старше Рели, а на год. – Зачем? – поразился отец. – Зачем, это не твоё дело. Я просто сообщила тебе, чтоб ты знал и не болтнул ненароком, сколько старшей дочери лет.
- «Да Вера и выглядит старше меня не на год, а на все три» - подумала Реля, перестав слушать хвастливые, и неприятные её слова сестры.
 
Поговорив, насмешливо, с Релей, посмеявшись над её «святостью», Вера отправилась к церкви, надеясь встретить там парней, которые разинут рот на её красоту. И, разумеется, местные парни были потрясены — они побросали своих надоевших подруг и крутились возле приезжей — и каждый старался потанцевать с ней, показывая, какой он современный. И один, самый красивый из них, кого Вера приветила и кому позволила, пошёл её провожать домой, но вызвал у девушки только скуку. Это оказался будущий её одноклассник, довольно развитый в отношении поцелуев, но Вера в первый же вечер поняла, что здесь поцелуи она будет раздавать бесплатно, потому что среди сельских «ухарей» не принято дарить красивым девушкам подарки. Во-первых, откуда им взять денег? Правда Виктор сказал ей, что летом трудится на совхозных виноградниках и получает неплохо, но думает купить кое-что из одежды, себе и матери — отец у него погиб на фронте. И Вера, хотя и посочувствовала парню на словах, в душе разочаровалась: — «Да, это не городские строители, которые готовы были отдать красивой девушке последние деньги»… Таким образом, Вера быстро нашла, где ей повеселиться, но сильно разочаровалась, сменив город на село.
Реля, вопреки своим думам, что после Находки, она ничего никогда больше не полюбит, вдруг открыла для себя, что они приехали в довольно необыкновенное место на Украине. Это был такой же винодельческий совхоз, каким когда-то руководила мать. Правда, в Толстухе был колхоз, где люди работали за трудодни, на которые им нечего было выдавать продуктами, потому что всё пожирали приезжие «ревизоры», а в Маяке платили за работу деньгами. Маяк сильно отличался от степных сёл, возле которых лишь ручейки протекали, а тут величественный Днепр нёс свои воды, обтекая их высокое селение, так красиво, что Реля влюбилась в Маяк и Днепр с первого взгляда, её всегда поражала вода и загадочные места. А что в Маяке и вокруг него жили тайны — в этом девочка не сомневалась — а тайны Релю притягивали, как магнитом. Поэтому она, в первый же день, не пошла лениво в сторону лестницы, чтоб сойти на берег, как сделала Вера, а скатилась с крутого склона и первой окунулась в заманчивые, чистые воды, освежилась днепровской волной. Накупавшись, позволила себе подняться по лестнице, держась за перила. Мать сделала средней выговор за «дикий» порыв — как же! Работница удрала. Если она так будет сбегать к реке, оставляя малышек, то те себе руки-ноги сломают, если вздумают последовать её «кошмарному» примеру катиться с горы.
Реля пробовала успокоить мать:
— Пусть привыкают к опасности. Да и не маленькие они уже. Если вы помните, я, в их возрасте, была няней, и носила их на руках, не говорю уж про всё остальное, что мне доставалось делать. Я их, разумеется, приучу спускаться аккуратно с горки, а не захотят катиться, пускай идут в обход, к лестнице. Им легче расти и привыкать к новому. Атаманши растут дружные — не то, что мы с Верой росли, разделённые вами, — не удержалась, подколола родительницу Калерия.
— Если вы с Верой не дружите, я не виновата! — отмахнулась мать.
— Ну, а кто же, если не вы, создал из старшей дочери чудовище?! Не разделяй вы нас с Верой на любимую и нелюбимую, глядишь, и она бы человечней была, не такая зверюга выросла.
— Это почему же Вера «зверюга»? — огрызнулась родительница, глядя на дерзкую дочь уничтожающим взглядом.
— Ой, мама, зверюга, да ещё и какая! И вы ещё не раз от неё зарыдаете. Ну да, ладно. Разговор у нас не о ней, а о девчонках… Так вот, я их, в Находке всему научила, что сама могу делать, дабы, как выражается наш отец, не выросли они такие барственные, как Вера.
— Опять за Веру принялась? — возмутилась Юлия Петровна.
— Что делать, мама, если она, дразня меня, всё время вертится, хвастаясь новыми платьями и смеясь над моими, которые я ношу рваными, после неё и вас. Спасибо, что Атаманши сочувствуют мне, потому я и трясусь ещё над ними. Но не могу же я им быть вечной няней — поэтому, в этом прекрасном селе, которое, в отличие от вас с Верой, мне нравится, так вот в этом свободолюбивом Маяке, я их отпускаю на волю.
Юлия Петровна уничтожающе рассмеялась:
— Тоже мне нашла — «свободолюбивое» село! Это по какой причине?
— Увидев, как оно расположено высоко над Днепром, словно птица, которая вот-вот взлетит — мне, тоже захотелось расправить крылья.
— Да, Вера мне шепнула, что ты с придурью, но теперь я сама это вижу. Сравнить захудалое, разбитое войной село с вольной птицей! Да ты в своём уме, дочь моя, которую многие умницей кличут?
— В своём уме, мама. Вот засадят садами это милое, круглое село…
— Вот именно, что круглое, — прервала дочь Юлия Петровна, — куда не сунься, одни скалы да обрывы. Только такой дикой, как ты, может понравиться это гиблое место.
— Не будем спорить, мама: вы его нашли плохим, я прекрасным. Вы уже мечтаете расстаться с Маяком, а я сделаю всё, что в моих силах, чтобы украсить его, заживить его послевоенные раны.
— Значит, по дому работать не хочешь, а село будешь украшать?
— Я работаю, мама, для своей семейки — даже больше, чем вы с Верой, вместе взятые. И за девчонками слежу я, а не ваша красотка. Но и у Чернавки вашей должно быть свободное время, даже рабам, в древние времена, давали отдохнуть.
— И ты, вместо того, чтобы отдыхать, будешь украшать село?
— Всё, мама, разговор окончен. Надеюсь, вы поняли, что это моё! дело — на кого, или на что я буду тратить своё свободное время!
— Ладно, иди, украшай село — я тебе сегодня уже даю вольную на пол дня. Вот только воды наноси мне целую бочку – я завтра стирать стану постельное бельё. Чтоб вода была.
- Что же вы Веру не заставляете воду носить? Она и выше меня намного, и силы в ней поболее.
- Вера больная. Ты не знаешь этого?
- Вы договоритесь, мама, что Вера, действительно, будет тяжко болеть. Потому что болезни можно накликать, как это делаете вы. Вера притворяется, а вы ей способствуете – так что, в дальнейшем, не удивляйтесь, если Вера заболеет, в самом деле.
Калерия выговаривала матери и не знала, что ношение воды в этот день, сделает ей подарок в жизни. И какой подарок! Она живо оформит этот подарок в стихи, которые запишет в тетрадь.
- Куда это ты спешишь? – остановила её мать. – Нося воду, приготовь ужин.
- Как это вы себе представляете? Носить воду в бочку – это ходок пять или шесть надо сделать с двумя вёдрами. В колонке иногда нет воды или напор малый – очередь из вёдер выстраивается по всему переулку. Учитывая всё это мне надо часов пять–шесть потратить на носку воды. И где Вера? Что она воду не носит?
- Ты же знаешь! Она уехала в Каховку, за украинскими учебниками. Кстати, я сказала, чтоб и тебе учебники покупала.
- Очень она мне покупает. Себе кучу привозит, а на мои учебники или денег не остаётся, или говорит, что нет для меня учебников. Вернее деньги на мои учебники она проедает на мороженом и прочем.
- Что же делать? Есть ей тоже надо, иначе сил не хватит таскать тяжёлые книги.
- Разумеется, «кушать» нашей барыне надо и всё такое вкусное, чтоб потом хвастаться перед младшими сёстрами, вызывая у них слюнотечение.
- Говорила я Вере, чтоб она не хвалилась, но уж такой она человек. А ты, всё же ужин постарайся приготовить.
- Но у вас, кроме меня с Верой ещё подрастают дочери Валя с Ларисой. Я, в их возрасте, если помните, в Литве, работала как вол. С ними нянчилась, ходили мы с Верой за ягодами в лес. И ещё убиралась у стариков-соседей, которые нам за то давали такие продукты, что вся семья жила не тужила.
- Да, ты была добытчицей в Литве, хорошо мы там жили. Но девчонок ты разбаловала, что всё за них делала. Вот они предпочитают сейчас знакомиться с украинками – балакают уже с ними, если ты заметила. Лучше в школе станут учиться, если язык выучат.
- Это верно. Пожалуй, я им не стану мешать учить украинский язык.
- Вот-вот! Балуешь их, потом с этих лентяек ничего не спросишь.
- При случае, я их научу готовить еду, хотя сами могли научиться, проявив любопытство. А пока пусть знакомятся с интересным селом.
 

                Г л а в а 2.
 
Калерия сама упивалась знакомством с удивительным селом. Её продолжал волновать стоящий так высоко над водою и полуразрушенный войной Красный Маяк. Она бродила по нему и приглядывалась внимательно к развалившейся по всему кольцу крепостной стене. Неужели это небольшое село было когда-то крепостью? Спрашивала у местных девчонок и мальчишек, которые только пожимали плечами, отвечая:
— Та мы нэ знаемо! — и бежали от «чудной» девчонки на речку, потому что в нагретом солнцем, маленьком селе летом было душно.
А Реля продолжала ходить по селу, любовалась молодыми деревьями, посаженными заботливыми хозяевами в своих дворах, ей нравилось, что в Украине, наконец-то, стали сажать сады. Реле, также, хотелось посадить возле своего дома несколько деревьев, и она расспросила соседку — довольно дородную украинку — где та брала саженцы?
— Ой, та од нас нэдалэчко пытомнык е. Так дид, якый там робэ, усим з нашого сэла дае дэрэвци. Ты, як хочэшь саджаты, то иды, договорысь з ным. Вин жывэ у цэнтри сэла, коло школы, бо в нёго жинка учитэлька и воны там жывуть. Иды, нэ бийся, дидко будэ дюже радый познаёмытись з новым садоводом, щей розтолкуе тоби, колы саджаты, та як.
Реля бы пошла, но очень сомневалась, что кто-то даст ей саженцы бесплатно. Дело ли, явиться к новой учительнице и сказать: — «Хочу сажать деревья, и не будет ли ваш муж так любезен, подарить мне несколько, потому, что покупать, у меня нет денег». Разумеется, она, перед тем, как набраться храбрости (или «наглости», — как сказала Вера), покрутилась возле матери, спрашивая, не будет ли Юлия Петровна добра и не даст ли своей Чернавке несколько десятков рублей — ну хотя бы в счёт того, что Реля, как раба, трудится на свою семейку. Но строгая родительница нахмурила брови:
— Не дорого ли ты ценишь свой труд?
— Думаю, что нет, в совхозе за меньшую работу платят больше.
— Ишь ты, какая умная! Вот вырастешь, пойдёшь, работать в совхоз, и будешь получать большие деньги да покупать что захочешь.
— Когда выросту, я, со всех ног, буду убегать от своей семейки, которая меня нещадно эксплуатирует. Ну, хорошо, не желаете давать за мою работу, дайте из тех денег, которые вы экономили, везя меня, два года назад, через всю страну, за полбилета, как маленького ребёнка.
— А что, ты большая была? Ты была тогда чуть больше, чем Валя сейчас, — насмешливо отозвалась Вера, которая проходила по кухне, где Реля с матерью разговаривали. И ушла высокомерная сестрица, даже не пожелав выслушать ответ на свой гадкий вопрос.
Релину гневную отповедь пришлось слушать Юлии Петровне:
— Правильно, как эксплуатировать меня, так я большая, а как везти далеко, надо было опозорить рабочую скотину, чтоб ей тошно было.
— Какое слово произнесла, мне и не выговорить, — шутливо воскликнула мать, — Находка, да наши переезды, которые ты так ругаешь, тебя научили красиво говорить — таких словечек нахваталась.
Реля знала эту манеру матери — вдруг, за шуткой, скрыть серьёзность разговора, или вовсе уйти от него — ясно, шутливость расслабляет людей, Реля постаралась не потерять основную нить их разговора.
— Да, понемногу учусь у чужих людей, потому что в моей семейке, — подчеркнула девушка, — умных слов не услышишь — только брань да драки. Так дадите денег?
— Да разве просят так, как ты? Вон Вера просит, так я ей никогда не отказываю. Учись у сестры быть ласковой да смиренной.
— «Ласково да смиренно» эта лодырь только денег просит, да тратит их на ерунду: «тряпочки, бантики-шмантики», как папа говорит.
— Ты уж стала слова батьки своего дорогого повторять? Ну, допустим, что Вера тратит деньги на ерунду. А ты на что просишь? Я думаю на одежду, которую Вера, за тобой, тоже сможет «ерундой» обозвать?
— Я прошу на саженцы, которые планирую посадить перед домом.
— Вот и хорошо, что я не дала тебе денег. На бесполезные деревца она будет тратиться, которые неизвестно ещё, приживутся ли? Да и чего их сажать перед совхозными домами? Не сегодня-завтра, как обещал директор, нам дадут лучше домик, в центре. Получается мы, посаженные тобой деревья, чужим людям оставим?
— Господи! Да сажал же кто-то вам сад в Толстухе! Так почему же нам, не делать людям добро? Не знаю, у какого писателя я прочитала, но он утверждает, что всё добро возвращается к людям, его сотворившим.
— Но ты хочешь делать добро за счёт семьи, — насмешливо отозвалась Юлия Петровна. — Иди, заработай денег, да и распоряжайся ими.
— Да неужели я, ишача на семью, не заработала несколько десяток? И, допустим, как выражается наша «великолепная Верочка», я бездельница, но вы на этой «бездельнице» сэкономили половину тысячи рублей, когда везли меня на Восток за полбилета, а ведь отцу, в оргнаборе, дали на четыре взрослых билета. Так вот, из сэкономленных на мне денег, не изволит ли барыня-родительница выделить полсотни?
— Ишь, чего захотела, — деланно рассмеялась Юлия Петровна.
Девочка впала в ярость от насмешек и издевательств матери:
— Отдайте мне часть денег, за то, что измывались надо мной! Отдайте, мама! А то, вам же будет хуже — потеряете больше, чем потеряли в Литве, когда вздумали лишить меня пальто, — со слезами на глазах проговорила Реля, и столько было в её голосе муки, что Юлия Петровна вздрогнула, но не отступила.
— Да как же я тебе их отдам, когда мы их давно проели?
— Не проели, а пропили, затеяв в Находке гулянку, по приезде, а затем и драку с битьём посуды — из-за вашего разврата я тогда и ногу покалечила.
— Зато мать тебя потом кормила так хорошо, дабы нога зажила. Ты вспомни: рыбка красная, творожок, молоко специально для тебя покупала.
— Рыбу, творог, молоко — это всё вы покупали себе и Вере вашей, а я с малышками питались тем, что оставалось от «царского» стола, как говаривала ваша дорогая бездельница.
— Ну, ладно, заговорилась я с тобой, на работу мне давно пора. А про деревья свои забудь. Пойми ты, глупая, их же кроме как посадить ещё и поливать, и ухаживать за ними надо. Поливать их, это бочками! воду домой носить, — выговаривала, уже одеваясь, Юлия Петровна: ещё и перед зеркалом повертелась, которое купила недавно.
— А кто её носит эту воду? — не сдавалась Реля. — Вы, что ли? Или принцесса ваша, которая на танцы сразу дорогу нашла, а как взять ведёрки и за водицей сходить — Вера, бывшая Гера сразу больная становится.
— Ну, Вера, и впрямь, не такая здоровая, как ты! — возразила мать.
— Да она здоровей меня будет — лошадь этакая! Выглядит не на пятнадцать лет, как по метрике, а на все восемнадцать. А что притворяется, то ей даром не пройдёт — заболеет ваша любимица, да так тяжко, что на тот свет заглянет, — стала со злостью пророчить Реля.
Юлия Петровна онемела — как бы слова этой обиженной девчонки не услышали злые силы — она, коммунистка, не верила в Бога, но удивительные события, которые не поддавались никакой логике, ей приходилось встречать на своём жизненном пути. Поэтому мать, вначале замерла, а потом схватила кочергу, что стояла возле печи и замахнулась на дочь:
— А ну пошла прочь, пока я тебе все кости не переломала! Будешь мне порчу на Верочку наводить, ведьма такая!? Да я и убить могу!
— Так убейте, — не сдавалась средняя дочь,  — переломайте мне все кости, перегрызите горло — вам с Верой, всегда, было радостно моей крови испить. Упыри вы,  вот кто!  —  сказала Реля напоследок, выбегая из дома.

Калерия вспомнила все прежние разговоры о саженцах и вздохнула, берясь за приготовление ужина. Приготовит пищу для всей семьи, потом пойдёт воду носить от колонки. Даже покупаться к Днепру ей сходить некогда. Младшие сестрёнки, разумеется, купаются, в песке играют, загорают, а ей приходится загорать возле летней печки. Но вопреки её нерадостным мыслям вспомнила сон, где Пушкин ей предсказывал о младших сёстрах, что вырастут как Вера. Говорил с Калерией, чтоб разведала тайны Маяка, и стали складываться стихи:

Космос, Пушкин, Степан – вот родные.
А мать чужая, сестра глядит зло.
Малышки пока ещё дорогие.
Но дед пугал – и с ними не повезло.

И Реле виделись сны-предсказания,
Любовь к сёстрам станет её данью.
Они же не станут любить до дрожи.
Прильнут к Вере – тряпки дороже.

Реля не искала любви в Украине,
Она не Вера – парней не хороводит.
Маяк, куда въехали – это тайна.
История села её думы водит.

Просила девочек село показать
И тайны его помочь разгадать.
Но встретила лишь переглядки:
Тайн нет. Надо к Днепру бежать.
Нет времени на пустые загадки.

- И чего глядеть, если честно?
Ей соседка постарше сказала.
Мне стены-руины не интересны.
Пойдём лучше к пристани-вокзалу.

Туда приплывает из городов народ
Из Каховки, Херсона и дивятся.
- Вы в монастыре высоком живёте?
И вверх идти по лестнице стремятся.

Калерия обрадовалась подсказке:
- Приезжие считают Маяк загадкой?
Церковь красивая, стена вокруг села.
И точно здесь раньше жили монахи.
- Вот ты куда разговор завела!
Нагоняешь на атеистов страхи.

Я комсомолка, в Бога не верю.
А если ты верующая, то молчи!
И убежала, хлопнув дверью –
- В Маяке хоть о том не кричи!

Мальчишки просто сказали Реле:
- Разрушения тебе интересны?
А нам нет, если честно.
И в селе этом круглом тесно.
Мы на берег Днепра бежим.
И на дальнюю косу спешим.

Там босиком в футбол играем,
Уху готовим, казакуем.
Вечером к церкви приходи.
Там тоже играем и танцуем.

- Но в церкви танцевать нельзя! –
Возражала им Реля и пугалась.
- Что ты так расширяешь глаза?
Ну, пошалим у церкви малость…

Так «шалить» не желала Реля.
Ей милей Днепр, сады, деревья.
Тихо шептали Реле: - «Не верь!
Будь другой, как нить Ариадны.
Вейся, открой неизвестному дверь.
Пусть другие о том не ведают.
Ты же тайны Маяка разведай.

Спрашивала Реля взрослых о селе.
Но старшие помнили лишь войну.
Тяжко далась людям эта гадина.
Память у многих разгладила.

Реля грустила – старики глухи
Жёны в делах, мужья в веселье.
В Маяке гуляют лишь сплетни, слухи.
Будто рассыпали злое зелье.
Точнее вино пьянило село.
Оно-то всех в угар завело.

От винного завода все страдают.
Его немцы строили – каждый знает.
Мать с отцом в общее веселье впали.
Но требовать с Рели еду не забывали.

Нет бы у Веры-шлёндры спрашивали,
Но та борщи варить не желала.
Зато и она к вину прикладывалась.
Хамила Реле, чтоб не донимала.

Всё это Калерия сочинила, пока варила ужин. Хорошо, что дома никого нет, она и в тетрадь записала. Рада была, что сделала это, потому что многое забывалось, если не успевала сделать запись. Потом носила воду и тоже сочиняла. После каждого похода доставала тетрадь и писала. Так и вода носилась легче. Особенно после того, как опять прошлась по старшей сестре:

И за водой Вера не желала ходить.
А Реле, с её ростом, неудобно носить.
Вёдра на коромысле шатаются, плещут.
Водица по лицу и на платьё хлещет.

Мокрой по жаре идти даже приятно.
Правда от людей старалась укрыться.
Стыдно, что неловкая, это понятно.
Хорошо, что пусты летом улицы.

Последняя ходка – и парень стоит.
По рассказам соседки – студент.
Реля решила его рассмешить:
- Жарко мне, видите, купаюсь.
За вид свой мокрый извиняюсь.

Студент забрал вёдра и моментом
Донёс Реле воду до крыльца:
- Увижу нетрезвым твоего отца.
Заставлю носить воду экспериментом.

Потом заметил – живут у обрыва.
В непогоду домик может сорваться.
А чтобы не случилось срыва,
Надо деревьями укрепляться.

Они пронзят землю корневищами,
А осенью высушат почву вокруг.
Сажать надо груши, яблони, вишни,
Черешню, чтоб были в доме фрукты.

- Я рада сажать с вами. Простите, шучу.
А где саженцев взять? – Я тебя научу.
Со мной не выйдет, девушка.
Мне на занятия скоро уезжать.
Но я найду тебе дедушку,
Он любит деревья сажать.

Пойдёшь по вашему переулку,
В конце направо – там домик с садом.
Роскошный сад – глазам отрада.
Там тот живёт, кто тебе надо.

- Что засветилась, душа-девица?
Рада, что сад посадишь, наконец?
Слушай, мне надо сейчас удалиться.
Бабки идут, что плетут небылицы.
(Сплетников не выносят люди.
Думаю, ты их тоже не любишь?)

Но к Новому году Паша вернётся.
В Маяке наводить культуру.
Надеюсь, Золушка меня дождётся?
Буду преподавать литературу.

- Любимый предмет! – Засияла Реля –
Но откуда такое недоверие?
Зачем мне бежать из Маяка?
Когда вижу чудо повсюду пока.

- Видишь чудо? Мне это подарок!
Маяк – жемчужина. Он очень ярок.
О нём поговорим мы как-нибудь.
Лишь ты о теме этой не забудь.

И, кажется, презрю, что скажут люди!
Маяк я полюбил и ты полюбишь.
И не забудь меня – прошу о том впервые.
Как буду помнить я глаза твои живые.

Они как янтари блестят на солнце.
И кудри дерзкие твои мне не забыть!
Ты для меня как свет в оконце!
Как тут уехать? Без тебя как жить?

- Мне папа говори подобные слова.
Сейчас забыл даже, как звать меня.
Так что не изображайте Дон Жуана.
И я совсем не Донна Анна.

Зато во мне взыграет ревность.
Догадываюсь, любят вас девицы.
Которым не храните верность,
Коль встретили неведомую птицу.

- Как верно сказано. Жар-птица!
Твои слова заставили дивиться.
Но я не Дон-Жуан – поверь мне.
И в сердце дверь не закрывай.
Сейчас мне важно твоё доверье.
Уеду в институт – меня не забывай.

- Девица может превратиться в птицу,
Но лишь во сне, в окно к вам заглянуть.
Могу проделать и до института путь.
Вам по душе такая голубица?

Вот это диво – птичкою летаешь?
И сможешь наблюдать за мною ты?
Но этим многое мне открываешь.
И подтверждаешь Павловы мечты.

Когда-то, кажется, в жизни иной.
Встречался я с подобною девицей.
Она во снах моих летала птицей.
- Но не пришлось вам жить со мной?
Простите, что перебиваю я учителя.
Но эти сны в ночи – мои мучители.

Мне в раннем детстве снилось странное.
Где парень с зеленью в глазах, как вы,
В меня влюблялся. То был иностранец.
Гораздо старше – это ль не мечты?

- Встречались в прошлых жизнях мы?
- Четыре раза снился мне зеленоглазый.
То летом, то зимой, в преддверии весны…
- И точно, как и я влюблялся сразу?

- Но в жизнях тех мы принимали муки,
И гибли, то поодиночке, а то вместе.
- Сейчас мы рядом, дай мне руки.
Стесняешься? Но станешь мне невестой?

- Мечтаю. Увы, но хватит нам мечтать!
Уж в переулке показалась моя мать.
Она-то любит старшую сестру.
Ей женихов хороших прочит.
Увидит, что вы выбрали не ту.
Меня укорами, как нож заточит.

- Я рад, что ты летаешь ночью.
А тайну нашу спрячь до времени.
Здравствуйте, соседка! Ваша дочь
Поразила меня, как молния в темени.

- Релька ударит – язык как помело.
Уж вам про всю семью сказала?
- Помилуйте, мы говорили о своём.
Но нас судьба свела как на вокзале.

Мне на учёбу ехать надобно. Увы!
- Так дочь попалась вам для смеха?
- Не любите напрасно Релю вы.
Голубка станет мне большой утехой.

Уж душу источили наглые девицы,
Бесстыдные, в них не влюбиться.
И вдруг такая новизна, как радуга.
Надеюсь Реля верная подруга.

- Но радуга повиснет коромыслом,
И разве удивит каким-то смыслом?
Смотреть приятно, мило, но увы!
У тех, кто радуется ей, нет головы.

- Вот тут не стану с вами спорить
Про старшую дочь говорите мне.
О той, которая парнями верховодит.
При маленькой, прозрачной голове.
Вот кто раскрашен разными цветами.
Но это химия всё знаете вы сами.

- Хватит Веру при мне укорять!
Ещё не зная мою дочь, клевещете.
Я, хоть плохая, по слухам, мать.
Но вы ещё от Веры затрепещете.

И ухожу – вас оставляю с Релей.
Я Вере не скажу о ваших бреднях.
Чтоб не теряла к вам доверия,
Но всё услышите вы в сплетнях.

- О сплетнях я не беспокоюсь.
В себе достоинство знать нужно.
- Не слышала. Я дверь закрою.
Ты, дочь, останешься без ужина.

- Тебя не станут кормить, птаха?
Хотя сварила ужин, думаю я, ты?
Да уж не Вера: - «Этая деваха, -
Как люди говорят: - не станет у плиты».

То голова у девушки болит, то шея,
Колени, глаз, спина – всё отговорки.
Готовит Вера плохо – «не умеет».
Зато едят с «мамочкой» как волки.

Сказали мне, где садовод живёт.
Я забываю все обиды, даже голод.
И думаю, что дедушка меня поймёт.
Меня не встретит в его доме холод?

Вот только денег мама не даёт,
А кто ж деревья даром отдаёт.
- Он денег не берёт, ещё поможет
Сад девочке сажать пригожей.

- Ах, это вы, мой будущий учитель! –
Тут Вера за спиной возникла. –
Должна сказать, что вы мучитель!
Мне нравитесь – ужели не проникли?

- Скажу вам прямо, мне не по нраву вы.
Сестрица младшая у вас – вот чудо!
Ни разума не стоите её, ни головы
Жаль, что в семье вашей под спудом.

И разойдёмся без оскорблений.
Не смейте Релю обижать сейчас.
Ведь и у птички кончится терпение,
Которое я наблюдаю уже час.

Опешив, Вера не стала возражать.
Она ведь знала, кто у Павла мать.
И если та станет семейку осуждать.
То Веру ей легко на лжи поймать.

Парень ушёл, кивнув обеим сёстрам.
Что вызвало у Веры луч надежды.
Она забыла все его «остроты».
И запылала «страстью» как прежде.

Ведь будущий учитель раскрасавец!
У дикой-то Чернавки его легко отнять.
И ускользнула вечером на танцы.
Желая гордецу-студенту музой стать.

А Реля, прочитав все мысли коварной сестры, осталась дома. Она убиралась в кухне, мыла посуду, укладывала меньших сестрёнок спать, в голове её всё время вились, «как нить Ариадны» стихи, которые она и записала, когда все в доме затихли. Она не видела, что Юлия Петровна внимательно наблюдает за ней. Когда Калерия спрятала тетрадь и тоже ушла спать, мать вынула её стихи и стала с любопытством читать:
- Вот мерзавка! Но как чётко всё описывает. Мой разговор со студентом слово в слово. Но неужели и он так Рельке, едва увидев её, объяснялся в любви? Неужели девчонка, в стареньком, мокром платье так могла смутить парня из города? Сам-то он одет превосходно. И то сказать мать-учительница может хорощо помогать единственному сыну. Но как такой парень влюбляется в дикую девчонку, плохо одетую? Неужели не заметил? Или Релька блеснула перед ним своим красноречием? Но вот, она пишет, что застеснялась своего мокрого одеяния. Стесняется и вроде как издевается над собой. Но этому Павлу она, наверное, так отличной показалась от тех девушек, которые к нему липнут, что немудрено, что парень влюбился. А вот Вера откровенничает перед ним, но уже поздно. И главное, что Релька – эта «ясновидящая» всё понимает. Смеётся, наверное, над сестрой? Порвать, что ли, её тетрадку? Вот зарыдает утром! И драться, пожалуй, кинется к Вере. Не буду рвать. Интересно же что она напишет о Павле далее. Вот ведь, одеваем её плохо, а она лучших парней отбивает у Веры. Сначала Степан в поезде выделил Релю как звезду какую, которая ему на погоны свалилась, теперь Павел.

Однако утром она не замедлила сделать замечание Чернавке:
- Что это ты крутилась вчера перед взрослым парнем? Неужели думаешь, что он тебя верным будет в большом городе? Уедет, а там у него невест полно, парень-то красавец.
- Да, красота в нём необычная и не только внешняя. Он полон внутренним содержанием. Я будто встретила старого знакомого – и говорили мы с ним, наговориться не могли.
Юлия Петровна вспомнила стихи – эти два умника говорили о каких-то прошлых жизнях.
- Как это «наговориться не могли»? О чём может разговаривать с тобой взрослый парень? Он, я думаю, уже и женился не раз в городе, а, может быть и сейчас женат.
- Поверьте мне, что Павел свободен. Женатого мужчину я сразу бы почувствовала и не говорила бы с ним ни о чём. Я же не Вера, которая к директору совхоза, по приезде, подкалывалась. Или в другом селе, где совсем девчонкой была, тоже за женатым мужчиной бегала, пока он её дамкой не сделал.
- Что это за «дамкой» ещё?
- Это как в шахматы, мама. Одна из пешек спешит, бьёт других, а потом раз и в дамках. Но если та дамка имеет преимущества перед другими, то Вера стала совсем другой «дамкой». Этих «девушек» везде – в городах и сёлах - парни по другому зовут «давалками».
- Что ты мелешь! Позорница! Всегда наговариваешь на Веру. Да она чище тебя, потому, что никогда матери гадости о тебе не рассказывает.
- Давно бы вам открыла, если бы я такой стала. Но ладно, мама, я вчера как негр работала с утра до вечера. Сегодня хоть дайте мне сходить на Днепр и вообще распорядиться свободой. Учебники надо добывать, потому, что Вера вчера даже не заикнулась об их приобретении. Целый день гуляла по Каховке, деньги, наверное, растратила, а книг ни мне, ни себе не купила.
- Можешь хоть целый день ничего не делать. Иди, купайся, расспроси, как книги приобрести у девочек. Или у Павла этого спроси, который тебе в любви объяснялся. Он тебе любые учебники достанет, ещё и деньги не спросит.
- Я не Вера, чтоб мне бесплатно что-то доставали. Хотя он мне обещал спросить у восьмиклассников старые учебники, - придумала Калерия и покраснела. Ничего ей Павел не обещал, а учебники за седьмой класс ей обещал отдать какой-то мальчик, когда они приехали. Но потом подросток уехал куда-то и ни слуху о нем, как говорят, ни духу.
- Вот, ты всё всегда достаёшь и без денег. А с матери хочешь деньги содрать.
- Содрать, мама, можно, кожу, как вы иногда с меня сдираете. Так, мама, снимали кожу, с живых людей, фашисты. Те, страдая, умирали. А мне приходится лечиться самой. Сейчас после нашего «приятного разговора» пойду купаться в Днепре. Возможно, на берегу и о книгах договорюсь. А после, уж не взыщите, схожу к одному садоводу, который саженцы, говорят, даром раздаёт.
- Гляди! – со злостью сказала Юлия Петровна. – Там не рассказывай, какая у тебя плохая мать, потому что жена у этого садовода учительница, которая, возможно, станет тебя учить.
- Мне соседка говорила, что учительница там живёт. Не бойтесь, я не стану рассказывать ей о вас. Но, думаю, что сплетни по селу уже идут, она и сама всё знает.
- Ох, это проклятое село. Ничего здесь не утаишь.
- Не проклинайте. Маяк – очень даже святое место. Я это кожей чувствую, которая на мне живая осталась от ваших побоев.         
- Сильно я тебя бью. Другая бы мать давно со света сжила.
- Вы не можете меня сжить со света, потому что у меня защитники сильные. Мне в больнице, в Находке, где я лежала с ногой, искалеченной по вашей с Верой «милости» говорили, что вообще, с такой травмой ходить не смогу. А когда нога стала заживать, все решили, что у меня Ангелы сильные. Но добрые они для меня, а вас как раз вас могут загнать, куда Макар телят не гонял.- Сказала дерзкая девчонка и ушла, не то улыбаясь, не то со слезами на глазах.
               
После её ухода, родительница схватилась за сердце: размолвки со средней дочерью доводили её до бешенства — были минуты, когда матери хотелось убить дерзкую девчонку. Но не идти же из-за неё в тюрьму! Оставить Веру и Атаманш, которых мать немного полюбила, сиротинками? Не дождётся от неё этого сумасшедшая дурёха. А вот ненавидеть её Юлия Петровна будет, и уже ненавидит жутко: — «Хоть бы эта «коза» с горы, когда свалилась и разбилась!» — думала в гневе и тут же пугалась: — «А кто, тогда по дому работать будет? Нет, не надо, чтобы Релька разбивалась, но стоит её загрузить работой так, дабы не вздумалось ей деревья сажать. Чтобы ей и вздохнуть некогда было, не то, что всякую дурь придумывать».
Реля догадывалась, какие чувства она вызывает у матери, и знала, что впереди её жизнь в семье не светит ничем хорошим, но куда деться? Душу вот отведет, порадуется деревцам, если удастся их посадить.
Она, после отдыха на берегу, купания в Днепре, общения с некоторыми девушками и подростками, робко, стояла около дома учительницы, вернее, возле невысокого забора, подыскивая украинские слова, с которыми она обязана обратиться к преподавательнице: не по-русски же ей говорить. Надо показать местному человеку, что за месяц, с момента их приезда на Украину, она времени даром не теряла и научилась уже кой чему…
И пока она раздумывала, на красивое  крыльцо, вышла женщина, средних лет, как и мать их, но не такая размалёванная, как Юлия Петровна — и обратила внимание на девочку:
— Ой, кто это к нам пожаловал? — начала говорить чисто по-русски, чем довольно удивила Релю. — Ты не из той ли большой семейки, которая недавно приехала в наше село?
На последнюю её реплику, Реля безмолвно кивнула, подтверждая.
— Откуда вы приехали к нам? — продолжала женщина. — Да ты заходи, заходи в наш двор, не бойся собаки, она у нас не кусается. — И видя, что Реля не решается, подошла и распахнула калитку. — Да ты, чего молчишь? Или немая? — Улыбнулась широкой улыбкой учительница, и стала такой красивой, какой никогда не была мать Рели, хотя и старалась, следила за своим лицом. Но лицо модницы, если и обращалось в сторону средней дочери, то только со злобой, а незнакомая преподавательница поразила добротой и красотой улыбки, преображающей, порой совсем некрасивых женщин. Хозяйка же была прекрасна — в этом Реля могла поклясться — и к красоте лица у неё присоединялась красота души.
В ответ на поразившую её, улыбку, Реля поглотила все свои невыплаканные слёзы, которые тревожили её последние несколько часов, после общения с матерью, тоже улыбнулась — тёмные глаза её засветились — девочка это почувствовала.
— Я не немая, — ответила она, — просто, идя к вам, подыскивала украинские слова, которыми я могла бы с вами побалакать, а вы, оказывается, по-русски говорите.
— Разумеется, я же преподавала русскую литературу.
— А теперь не преподаёте? — испугалась Реля.
— Теперь, я буду директором школы, где, возможно, ты будешь учиться. Или мать отдаст вас в русскую школу, в соседнее село? Но, туда надо ездить каждую неделю и жить в интернате.
— Признаться, откровенно, я бы с удовольствием, куда-то ездила, потому, что люблю странствовать. — «А ещё больше мечтаю пожить вдали от своей ненормальной семейки», — пронеслось в голове у Рели, — но, к сожалению, старшая сестрица не высказала желания учиться в соседнем селе, а меня одну мама не отпускает.
— И правильно делает. Это в мечтах только хорошо ездить из села в село каждую неделю и то по хорошей погоде. А представь себе, начнутся дожди, дороги развезёт, холодно, слякоть. К тому же, в интернате кормят только два раза — завтраком и обедом, а на ужин вы должны продукты из дома везти и это тоже проблема, потому что их надо где-то взять и могут это позволить себе только зажиточные семьи, у которых есть домашний скот. А в вашей семье, я полагаю, его ещё нет?
— Нет, — ответила, вздохнув, Реля и подумала, что если он и заведётся, то морочиться с ним придётся ей. Но она пересилила свои невесёлые мысли, и продолжала: — Однако я, с одной стороны грущу, что мне не придётся ездить, а с другой стороны безумно рада, потому что меня поразило ваше село, и пока я не узнаю все его тайны, мне не хочется отрываться от него.
— Тайны? — удивилась будущая директор школы. — Разве в Красном Маяке есть тайны? Я тут живу с войны, и, признаться, не слышала никаких особых рассказов об этом селе. Что ты узнала? Расскажи!
— Нет, я ничего ещё не знаю, но подозреваю, что село очень «цикавое», как говорят украинцы. Во-первых, тайна заложена в самом его построении на высоком берегу Днепра. И полуразрушенная стена вокруг села наводит на некоторые размышления, что построена она неспроста.
— Боже мой! Но почему у меня не возникали эти мысли? Или я привыкла ко всему? Или не такая любознательная как ты…
— Вы же приехали сюда во время войны, и до того ли вам было, чтобы рассматривать его? И к тому же, наверное, вы довольно много вынесли до жизни в Красном Маяке? А жизненные невзгоды как-то притупляют чувства людей, — рассудительно сказала Калерия, желая утешить.
— Это, действительно было так, — проговорила в волнении женщина. — Но почему ты, такая юная дева, тоже немало испытавшая, как я догадываюсь, понимаешь то, до чего я, в мои зрелые годы, не додумалась?
— Я не знаю, откуда это во мне, но моментами чувствую, что как будто, в прошлой жизни, наши пути с вами, где-то пересекались. И кажется мне, что в прошлой жизни вы жили прекрасно — вы или ваши предки — скорей всего ваши родные, потому что полоса чёрной неудачи как раз пришлась на вашу жизнь…
— Боже! — ахнула женщина. — Какого необыкновенного человечка он мне послал! А я держу тебя возле дома. Заходи в дом, расскажешь мне о моей жизни. Кстати, твои родные, тоже, видно были люди непростые?
— Я немного знаю о своих родных. — Говорила Реля, следуя за женщиной в дом, потому что чувствовала, что им, действительно, лучше поговорить в четырёх стенах, чтобы никто не слышал их разговор. Калерия, сама была удивлена, открыв в себе дар прорицательницы. — Но обе мои бабушки — и с папиной, и с маминой стороны, которых я, ни разу, не видела, были цыганками, отколовшимися от своих племён.  – «Про деда Пушкина говорить нельзя», - напомнила себе.
— Значит, надоела обеим жизнь в таборе? — уточнила хозяйка, вводя Релю в красивую, светлую комнату: — Садись на это кресло, котороё у нас специально для дорогих гостей. Не желаешь ли холодного компота? Я чувствую, что тебе надо выпить, моя прекрасная предсказательница!
— Компоту я выпью с удовольствием, — улыбнулась Реля, и будущая её директор пошла на кухню, куда последовала и девочка: — Извините, но мне, почему-то, хочется видеть весь ваш дом.
— Да Бога ради! Я тебе всё покажу, потому что чувствую, не просто ты своими необыкновенными глазами его хочешь увидеть. В тебе, по-видимому, довольно сильно проявилась кровь твоих бабушек.
— Я не помню своих бабушек, к сожалению, но у меня ощущение, что в эту минуту, они меня хорошо видят оттуда, где они сейчас обитают. – «И Пушкин – он привёл меня сюда».
— С того света? — уточнила её собеседница. — Но ведь его нет! Так учит нас вся советская наука, — говорила грустно женщина.
— Не знаю, но я чувствую, что люди не уходят в никуда — возможно, есть места, где они живут после смерти. Я вам не кажусь чудной?
— Нет, милая, но ты ни с кем не разговаривала вот так?
— Первый раз об этом говорю и то потому, что чувствую в вас родную душу. И надеюсь, что вы не раскроете мои секреты никому, кто бы мог навредить мне, потому что в этом мире есть очень плохие люди. И спасибо вам за компот, никогда такого вкусного не пила.
— Пожалуйста, маленькая волшебница! Тебя, может, и покормить?
— Ой, только не сейчас! Если вы не против, продолжим наш разговор при условии, что он вам интересен.
— Ещё и как! — по-детски воскликнула учительница. — Мне, безумно интересно, что ты видишь в моём прошлом, потому что всё ранее сказанное тобой, было, милая девушка! Может, и в будущее моё заглянешь?
— Возможно, — согласилась Реля, — но при условии, что я вам говорю всё, что я увижу сейчас, а вы, потом, расскажете мне о прошлой вашей жизни, чтобы мы вместе могли сопоставить. Хорошо?
— Согласна. Рассказывай, что ты видишь.
— У вас была довольно тяжёлая жизнь — вы видели страшное горе, нужду, хотя были предназначены совсем для другой жизни. Верно?
— В самую суть смотришь.
— Но эту прекрасную жизнь вам прервали какие-то внезапные события — и это были война и революция — по всей вероятности, потому что вы родились до семнадцатого года.
— И тут угадала. Но дальше, дальше…
— Если уж быть совсем точной, то лично вам ни война, ни революция не сделали большого вреда, потому что дети не понимают, чего они лишились, однако, под хорошими действиями ваших воспитателей, получили вы неплохое образование, которое вас сильно поддержало.
— Меня, действительно, воспитывали добрые люди — почему-то заплакала женщина, — но говори, не обращай внимания на мои слёзы.
— Но после того как вы выучились, ваша жизнь вновь пошла нехорошими полосами — тёмно-серыми, такие и врагу не пожелаешь…
— Это верно, — согласилась женщина, продолжая плакать.
— Были большие потери, в то время, которые вы ощутили более остро, чем когда были маленькой девочкой…
— Милая! — всхлипнула, постаревшая от слёз, хозяйка. — Всё верно!
— Но, вместе с потерями, у вас было большое приобретение.
— Волшебница моя! — остановила её женщина. — Загляни в будущее, пока твоё зрение так хорошо видит в моей жизни.
— Попробую, — Реля, зачем-то прикрыла веками глаза, ей показалось, что солнце слепит их, — в будущем у вас произойдёт… — девочка задержала дыхание, боясь говорить.
— Говори, дорогая моя, — почти простонала женщина, — всё говори и хорошее и плохое — я уже привыкла всё преодолевать.
— В вашей жизни произойдёт потеря того, что вы приобрели в той, тяжёлой вашей полосе. Но не плачьте!.. — воскликнула Реля. — Я вижу, тот человек, которого вы похороните, вроде как окажется жив. Да-да, он будет жить, и в этом как-то я вам помогу… - «Попрошу Космос, чтоб оживили как деда».
— Как, родная моя, девочка моя золотая?!
— Не знаю ещё, не знаю! Но я вас ещё могу обрадовать — в тот год, когда вам покажется, что вас посетило большое горе, вы испытаете ещё большую радость — к вам вернётся то, что вы считали потерянным.
— О Господи! — простонала хозяйка. — Не всё же терять, надо когда-то и находить! Дошли бы твои слова до Бога, девочка, который, наверное, и привёл тебя в наш дом. Какая же ты чудная гадалка и неожиданно пришла ко мне. Это тебя добрые духи нам послали?
— Я самая обыкновенная девочка, поверьте, но я рада, что у меня, вдруг, открылись глаза, и я увидела то, что мне, всегда хотелось видеть — человеческие судьбы. Вы не представляете, как я рада, что у меня получилось и главное я могу немного поправить в предначертаниях жизни людей, а значит и в своей могу. Но вы никому о том не рассказывайте — я чувствую, что об этом нельзя говорить. – «Как и мне о Пушкине, к сожалению».
— Волшебница моя, я закрою рот на замок. Но тебя, покормить надо после столь тяжких трудов?! Сейчас, принесу из летней кухни, где я кашеварила, — хозяйка поднялась и направилась к двери.
— И я с вами, — отозвалась Реля, легко поднимаясь и направляясь за ней, — мне просто необходимо выйти на солнце.
— Пойдём, но где ты получила, сей дар — видеть жизни людей?.. Уж не в ваших ли путешествиях?
— Разве, я вам не сказала, что это впервые у меня случилось? Но вполне возможно, те поездки обострили моё зрение. Ещё Приморье могло мне помочь, потому что я чувствовала себя там хорошо. Хотя, признаться, калечилась немилосердно, но всё вылечивается, а впечатления остаются.
— Неужели, можно ездить из конца в конец нашей страны?
— Не знаю, что нам помогало, — развела руками Реля, — цыганский ли дух нашей семейки или какие другие высшие силы, но мы ездили без шатров и лошадей, — пошутила она.
— Я думаю, что цыганская кровь помогла тебе сейчас увидеть прошлое и будущее, — говорила учительница, идя между вишнёвыми да абрикосовыми деревьями, сквозь листву которых проглядывали поздние плоды. — Ты не желаешь ли попробовать, ещё вот этих фруктов?
— Я мечтала, чтобы вы спросили об этом, — призналась Калерия, — потому что вишни и абрикосы действуют на меня, как наполнители крови или очистители её — я, даже не знаю, как лучше сказать.
— Они и очищают и наполняют — поэтому ты так и чувствуешь их.
— Да. И, пожалуй, мне не надо варёного — лучше я фруктов поем.
— Да-да, девочка моя! Сейчас я тебе и соберу их. А ты, если хочешь, посиди вот на этой скамеечке, которую так любовно сделали мне самые дорогие мне люди — сын и супруг. А ты, не хочешь поведать ещё немного о своей, как я поняла, довольно интересной жизни?
— О, простите, меня сейчас потрясла ваша жизнь, вернее то, чего мне удалось почувствовать! И я хотела бы слышать, сначала ваши рассказы, потому моя жизнь совсем не такая интересная, как у вас.
— Ты как янтарь смуглая и внутри тебя сила! Я уверена, что твоя жизнь наполнена большим содержанием, если ты увидела в Маяке то, что я, живя здесь уже много лет, не замечала.
— Вы ещё увидите, а если нет, я вам расскажу всё, что я узнаю о Маяке. Но, если вас волнует то, что девчонка невольно узнала о вас, то я сотру из своей памяти всё, что мне привиделось.
— Зачем же! — возразила хозяйка, доставая с ветки спелые абрикосы. — А как же мы потом сравним то, что ты увидела, с тем, что я собираюсь тебе поведать о своей жизни? Ну, смотри! — воскликнула она. — И ты ещё будешь спорить, что ты не волшебница? Абрикосы будто дожидались твоего прихода, прятались от всех и держались, чуть ли не до конца осени. И это всё только в нашем саду — у других людей их нет.
— Боже! — Реля, улыбаясь немного, сложила молитвенно руки. — Как я благодарна тебе, что ты накормишь меня фруктами, о которых я давно мечтала. Это действительно чудо, что они сохранились в вашем саду.
— Чудо, всё чудо, что связано с тобой. Поэтому я и хочу немного узнать из жизни волшебницы. Расскажи, как вы путешествовали без шатров и лошадей, зато, наверное, на поездах или машинах?
— Да, — улыбнулась Реля, — без шатров и лошадей быстрее ездить, и больше  увидишь.  Я рада, что познакомилась с Дальним Востоком, с морем, небольшим городком Находкой, который строят на берегу тёплого одноименного залива. Кстати, мы ехали на поездах почти 16 суток.
— Ты так красиво говоришь. В какой класс ты перешла?
— В седьмой.
— Но наши семиклассники не умеют так излагать свои мысли.
— Но русский язык им не родной, им трудно на нём изъясняться.
— Да, но они и по-украински не очень хорошо «балакают».
— Может быть, наши поездки мне так помогли, — предположила Реля, — я общалась с разными людьми, а иногда попадались довольно интересные, разговорчивые. Мне вообще везёт на необыкновенных людей.
— Да ты и сама человек незаурядный. Знаешь что это такое?
— Совсем недавно узнала — один солдат растолковал.
— Солдат? — удивилась хозяйка. — Он, наверное, за границей служил?
— Нет, он охранял политических заключённых.
При этих словах Рели хозяйка вздрогнула, но взяла себя в руки.
— Видимо, от них и поднабрался. Умнейших людей сажали в тюрьмы.
— Возможно, что и так, но сам по себе этот Степан — человек незаурядный, как вы сказали, правда, мы с ним говорили о неординарности, но я полагаю, что это одно и тоже?
— Да, девочка, это равноценные слова. Но о чём ещё вы рассуждали?
— Я с ним довольно много разговаривала, и на любую тему, у Степана было что рассказать. Он мне такое раскрыл, о чём простые люди, как я поняла, узнают через много лет.
— Действительно, тебе попался человек очень интересный. Расскажешь, как-нибудь о нём? И о Находке. И о Дальнем Востоке, хорошо?
— Обязательно расскажу! А вы мне про Красный Маяк поведаете хоть немного. Я уверена, что вы знали о нём, но забыли.
— Попробую, что-нибудь вспомнить, даже то, что давно забылось. Среди молодых деревьев вспоминается хорошо — у нас же сад юный.
— Да, ради деревьев я и пришла к вам, — призналась Реля, вскакивая со скамейки и идя следом за хозяйкой, — хочется мне возле нашего домика их посадить, чтобы красота росла на здешних скалах. А ваш муж, как мне сказали, работает в питомнике и может в этом помочь.
— И он обязательно поможет. Вот Дима будет удивлён, что городская девочка, хочет украсить его любимый Маяк — он так любит это село. Ну, если ты встала с лавочки, и пришла ко мне, то не желаешь залезть на дерево и нарвать вишен? Потому что мне это не по возрасту, — улыбаясь, заметила хозяйка.
— Да, я поэтому и поднялась, — призналась Реля. — Очень мне приглянулась ваша вишенка, и захотелось с ней пообщаться. Как говорил мне тот же солдат в поезде: одни деревья людям силу дают, но другие её же отнимают. Вот хочу испытать, что мне даст ваша вишня силу или ослабею я от неё? — говорила Реля, гладя ствол разросшегося дерева. — Нет, судя по току крови у меня в руке, вишня мне подружка верная. Я с удовольствием и нежно на неё взберусь, а она меня плодами вкусными угостит. Дадите мне корзиночку, чтобы я набрала ягод?
— Да, чудная моя гостья, — говорила учительница, подавая девочке красивую корзиночку с небольшим крючком. — Вешай её на ветку, чтобы тебе удобней было вишни срывать. Ну, как? Даёт тебе силу вишня?
— Ой, я чувствую себя чудно, взобравшись на свою подружку — она как будто протягивает ко мне свои ветки с ягодами, — отвечала Реля, возлежа, как пантера на большой ветке, и собирая вишни с тонких веточек.
— Она рада, что дождалась тебя.  Ведь вишни давно уже отошли, как говорят местные жители. А эта всё меня удивляла, крепко держала ягоды, вот и дождалась свою маленькую волшебницу, которую хотела угостить. Ты довольна, что деревья так любят тебя? Ну, слезай, пожалуйста, со своей подруги.  Давай помоем твои вишенки с абрикосами.  И угощайся, — говорила хозяйка, обливая плоды из лейки, и подавая корзину Реле, которая тоже успела подставить руки под струйки. — И давай присядем, потому что я уже не такая Русалка, как ты и утомляюсь быстро. Ты ешь, ешь, не смотри на меня, я их уже откушала много.
— Но почему — Русалка? — удивилась Реля, начиная кушать вишни.
— Потому что ты мне напомнила сказку Пушкина.
— Это, где — «у Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том»? – «Дед, тебя здесь тоже любят», - подумала, кладя ещё вишню в рот.
— Ты знаешь сказки Пушкина наизусть?
— Почти все и люблю их рассказывать.
— И судя по всему, прекрасно умеешь декламировать. С удовольствием, когда-нибудь их послушаю. А ты расскажешь их мне?
— Обязательно! — Реля, с улыбкой, продолжала есть вишни. — Какое чудо! Я их года три, наверное, не пробовала.
— Да, на Дальнем Востоке, я полагаю, их не было, а в Маяк вы приехали поздно, да и не так много вишнёвых деревьев в этом селе. Женщины, для варения, ездят за вишней в Каховку, где вёдрами покупают.
— Но почему их так неохотно сажают? — удивилась Реля.
— Так с вишнями и абрикосами много мороки — за ними уход особый нужен, колировать их сложно, чтобы выросли хорошие плоды и люди сажают что проще: яблони, груши, сливы. А что ещё ты отведала в Находке? — спросила хозяйка, присоединяясь к Релиной трапезе.
— Дикий виноград в сопках растёт на Дальнем Востоке. Но он терпкий, маленький и так высоко за ним лезть приходилось, потому что на очень огромные деревья, лоза этого винограда взбирается, что не всегда его достанешь, — девочка вспомнила про паука, но рассказывать не стала, чтобы не испортить аппетита своей новой знакомой. — Но, зато в Находку, осенью, привозили из Китая очень душистые мандарины и апельсины, и продавали недорого в школьном буфете — это было чудо.
— Да, мандарин, апельсин мы ещё на Украине не видели, но зато ты тут отведаешь винограда, который тебя потрясёт. Или ты уже ела его? — засомневалась учительница, посмотрев внимательно на Релю. — Вы же жили, ранее, на Украине?
— Да, жили, и, пожалуй, что я его видела, но кушать пришлось очень мало, поэтому, когда мы приехали на Дальний Восток, я была рада дикому винограду, и лазила за ним, смутно помня, что виноград бывает лучше и богаче кистями и вкусней во много раз.
— Ну, в Красном Маяке ты отведаешь разных сортов винограда. Тут выращивают семьдесят или даже восемьдесят видов его.
— Не знаю, попробую ли, меня же никто на виноградник не пустит.
— Не волнуйся. Здесь школьников приглашают каждый год на уборку урожая, потому что его выращивают в таком количестве, что совхозные рабочие не могут его собрать без помощи школьников и студентов.
— Это хорошо! — Реля расцвела в улыбке. — А взять с собой можно будет домой, чтобы сестрёнок угостить? Они у меня маленькие ещё.
— Вряд ли — школьникам брать с собой виноград не разрешают. Но, мать-то твоя зоотехником работает, на бричке ездит на фермы, кстати, мимо виноградников — неужели не привезёт? У нас вся правящая элита активно пользуется тем, что растёт или производится в совхозе.
— Элита — это руководящий состав села? Да?
— Ты правильно поняла, моя волшебница.
— Почему вы меня так называете? — заинтересовалась Реля.
— Я увидела тебя из окна своего дома, и у меня забилось сердце, как будто ты что-то новое принесла в мою жизнь. И ты сделала это, я чувствую, что с сегодняшнего дня в нашей жизни что-то изменится.
— В вашей? — смутилась девочка.
— Да, в жизни моей семьи. Но мы с тобой говорили о винограде. Я полагаю, что мама твоя, как и все, будет возить его домой. Но если она у вас такая стеснительная, то может выписать в совхозе, его продают довольно дёшево, через склад. Впрочем, также дешево продают и в совхозном ларьке и завозят его туда каждый день.
Реля сомневалась, что мать будет возить виноград домой. Вернее, она будет возить, потому что Юлия Петровна не упускает возможностей пользоваться плодами земли и солнца, но лакомиться тем виноградом не придётся ни Реле, ни девчонкам — родительница будет поедать его сама с Верой, как они привыкли «вкушать» деликатесные продукты и раньше. Но то, что виноград продают в совхозном ларьке, обрадовало её, она будет просить у отца денег, чтобы купить его себе и сестрёнкам.
— А пока кушай то, чем я тебя угощаю, — прервала её мысли хозяйка. — И малышкам твоим потом соберём, раз ты их так обожаешь. А они к тебе так же трепетно относятся?
— Любят, пока мама их не избаловала.
— А твоя мать может баловать детей?
— Ещё как может! Причём одну дочь обожает до оглупления, а другую в гроб вгоняет.
— Чувствую, что это с тобой она так расправляется?
— Да, — Калерия склонила голову. — Стыдно об этом говорить, однако, мама со старшей моей сестрой травят меня, как собаку.
— А ты не обращай на них внимания — расти и расти себе, а вырастешь, расстанешься с ними. Ведь уедешь, наверное, да?
— Но это ещё надо вырасти, а пока очень тяжело. Боюсь, что когда подрастут девчонки — которые, только благодаря мне живы, ни мать, ни Вера - это старшая моя сестра — ухаживать за ними не хотели — так вот они вырастут и начнут узоры со старшей сестры и мамы снимать.
— В страшной семье живёшь, девонька. Забрала бы я тебя к себе, в нашу маленькую, но дружную семью, но ведь мать тебя не отдаст?
— Да, что вы! Кто же это отдаст свою служанку? Да и на людей родительница моя сильно оглядывается — кто бы, чего бы, не сказал.
— Ну, ничего, моя маленькая волшебница! — вдруг обняла её за плечи учительница. — Я, быть может, смогу тебе помочь. А пока поплачь.
— Не могу! — Реля вздохнула. — Я уже плакала сегодня, когда шла к вам, причём по всему селу дорожку оросила.


                Г л а в а   3.

— А кто это, тут сырость разводит в моём саду? — раздался голос от калитки и невысокого роста, плотный мужчина поспешил к ним.
— Вот, Дмитрий, эта миниатюрная девушка пришла к тебе за саженцами, — улыбнулась ему навстречу хозяйка.
— За саженцами? Но никто не сажает летом. А как звать мою чудесную садовницу? — вдруг спросил он.
— Ой, — смутилась его жена. — Мы тут столько говорили — она меня прямо околдовала своими речами, что я не спросила, как её зовут.
— Хороша учительница! — подшутил над ней муж. — Да ещё будущий — подчеркнул он — директор школы. Так как звать нашу чаровницу, с поразительными очами? — старичок довольно откровенно и по-доброму рассматривал гостью.
— Меня зовут Релей, а подрасту, будут называть Калерией, — улыбнулась девочка. Было приятно видеть счастливых людей, доброжелательно относящихся к другим, если судить по ней.  И друг к другу хорошо относятся, это было видно с первого взгляда. И главное они не играли перед ней, как, иногда, «заигрывались» перед людьми, отец с матерью, желая показать, какая у них «дружная» семья, и как они любят детей своих.
— Реля! Калерия! — нараспев произнёс мужчина. — Звенит твоё имя как колокольчик. И сама ты, девушка, видно чудный человек. Вон как в душу моей жене запала. А я уж думал, что Вера Игнатьевна наша как сухарём родилась, такой и умрёт.
Реля замерла, подумав, что будущую директора школы, которая, кажется, симпатизирует ей с первого взгляда, зовут так же, как сестру открыто презирающую «Чернавку». Но, ведь Вера — не настоящее имечко старшей сестры, первоначально «красотка» величалась надменным именем Гера.  Это нерусское имя и наложило отпечаток на дальнейшее поведение сестрицы. Однако, Реля — имя тоже не русское, а придуманное ей, когда-то, любящим отцом. Придумал он Реле имя любя, но любви его не надолго хватило. Интересно, её имя какое влияние оказывает на её жизнь? Но раздумывать долго ей не дали, любовно переговаривающиеся супруги:
— Да будет тебе, Митя, девушку пугать, — делая вид, что рассердилась, проговорила Вера Игнатьевна. — Она, от твоих слов, расти перестанет, а она и так невелика росточком, хоть и пригожая девушка.
— Ни-ког-да! — решительно взмахнул рукой мужчина — От знакомства со мной, все только вырастают, эта девочка станет раскрасавицей.
И Реля с удивлением подумала, что она, в самом деле, подрастёт, подружившись с этой семьёй, где её совсем не унижают и поставили на одну ступень с собой, будто она такая же умная, как эти люди.
— А если, ты волнуешься, что твоя ученица мала ростом, пригласи её отвечерять с нами, как говорят на Украине. Ведь ты не откажешься поужинать с нами, Колокольчик, который разбудил сердце моей жены?
Реля как раз, хотела отказаться, и бежать домой, где её, вполне возможно, ожидают большие неприятности, за столь долгое отсутствие. Однако Вера Игнатьевна положила руку на её плечо, и надавила, чтобы она молчала или не отказывалась?.. Девочка не поняла, потому не посмела возразить. Но её молчание хозяин воспринял восторженно.
— Благодарю тебя, что не отказываешься украсить наш сегодняшний ужин! — он поклонился Реле и обратился к жене. — А Павел пришёл?
— Да, где-нибудь, ещё за девушками ухаживает возле Днепра своего любимого, — улыбнулась Вера Игнатьевна шутливо. — Пусть студент оставшимися днями каникул потешится, поучится обращаться с людьми, будущий наш педагог.
Реля опять замерла — Павел сын хозяев, будущий учитель? Это не тот ли парень, о котором она всё время думает? О котором стихи уже писала? Но, может, это другой студент? И тоже Павел?
— Ну, ладно, я поспешу помыться под моим самодельным душем, а вы, мои дорогие, пройдёте в дом и разогреете вкусный ужин. Потому что моя жена готовит бесподобно! — весело сказал хозяин, и пошёл в сторону чудного для Рели сооружения, в виде маленького и круглого сарайчика, на крыше которого стояла железная бочка.
— Ты знаешь что такое «душ»? — спросила Вера Игнатьевна.
— Да, я мылась под душем в Находке. Но, неужели ваш муж из бочки с кранами или распылителями воды сделал себе такое чудо?
— Не он один, а вместе с сыном старались — они у меня мужики с золотыми руками — что угодно соорудят. Ну, поднимайся, наша маленькая волшебница — хорошо тебя муж Колокольчиком назвал. Ты, действительно, прозвонила сегодня возле нашего дома, и внесла в него много радости, — проговорила Вера Игнатьевна, вставая со скамейки и уводя Релю по дорожке к дому.
— Ну, уж и радости, — возразила девочка, идя рядом с директором её будущей школы, которая положила ей руку на плечо и не давала Реле убежать от добрых людей, так сердечно принявших её. — Мне кажется, что я вам столько «напророчила» неприятного, что вы рассердились, и хотите выгнать меня, а не возиться с такой злой колдуньей.
— Какая же ты злая колдунья?! Ты сказала только то, что увидели твои пронзительные глаза. И я уверена: всё, что будет в твоих силах, ты постараешься исправить в судьбе нашей семьи. И я готова умолять твою мать отдать тебя, на воспитание в нашу семью.  Потому что чувствую, какое от тебя распространяется добро на людей.
— Да что вы! — Калерия покраснела до слёз. — Как это может быть? До сих пор мама с Верой — это моя старшая сестра — лишь обзывали меня всякими злыми словами и считали ничтожеством.
— Это они, по-видимому, ничтожные люди, — возмутилась хозяйка, — а ты, настоящий, солнечный лучик. Ты не только, прозвонила у нашей калитки сегодня, ты осветила нашу избу, подняла настроение Дмитрию моему — он, обычно, мрачный возвращается с работы.
— Ну, а то, что я вам предсказала? — Не унималась Реля, она чувствовала свою вину перед малознакомой женщиной. Почему ей «взбрело» в голову, как обрывала её часто мать, вдруг говорить о чьей-то жизни? Кто её за язык тянул? Кто послал ей пророчества в мысли?
— Да не виновата ты! — Успокаивала её Вера Игнатьевна. — Что на небе какие-то высшие силы направили тебя к нашему дому, и вложили в твоё внутреннее сознание, ясновидение. Между прочим, это редкий дар, которым Всевышний наш наделяет избранных.
— Вы тоже, верите в Бога? — воскликнула Реля.
— Дорогая Волшебница! Если бы я в него не верила, я дня не жила бы на свете: только вера в Бога поддерживала меня в тяжёлые моменты, а их было немало на моём пути. И кстати, все испытания в нашей нелёгкой жизни, предначертаны нам звёздами, но об этом мы поговорим не сегодня. Хорошо? А сейчас помоем руки и примемся за приготовление ужина, который у нас с тобой будет и обедом, так как те фрукты, которые мы ели, не заменят никогда горячей пищи ни мне, ни Волшебнице.
— Это правда, — призналась Реля, подставляя руки под струю воды в рукомойнике, — у меня, почему-то, фрукты лишь аппетит вызывают.
— Всё это нормально — ты же растёшь. То, что у взрослых «идёт» в лишние отложения, растущих людей подтягивает к солнцу.
Вот с такими милыми разговорами и приготовили они ужин, пока хозяин принимал душ и когда он, весёлый, переступил порог, сели за стол. Ужинала Реля в тот день с удовольствием.  Никогда дома так не собирались они семейно, и тем более не подшучивали друг над другом, как Вера Игнатьевна и её муж — мать с отцом если и ели вместе, то не стеснялись ругаться при детях, а ссоры их могли перерасти в драку.
За этим же спокойным, мирным, приятным столом Реля обо всём договорилась с мужем Веры Игнатьевны — и когда он даст ей саженцев, и когда они будут сажать их — садовод ей всё растолкует, как за молодой порослью ухаживать. А если они посадят их вместе — мелькнула у Рели мысль — то есть надежда, что ни Вера, ни мать, ни отец, под пьяную руку, не посмеют их сломать или вырвать.
И вдруг, в середине их весёлого ужина, в дом вошёл статный, довольно высокого роста парень — который смутил её ещё вчера, встретив Релю, несущую воду на коромысле. Смутил необычно красивыми, зелёными глазами, не то насмешливыми, не то восхищёнными, глаза его и теперь выражали это двойственное чувство. Парень поцеловал мать, поздоровался с отцом,  и  во все свои большие глазищи уставился на Релю.
— А что это за цветочек у нас объявился? Уж, не в твоём ли палисаднике вырос, мама? Я, такой изумительной девушки, с лучистыми глазами, в нашем селе не встречал. Она меня прямо пронзила своими очами, не только сейчас, но и вчера, когда повстречал её, несущую на коромысле вёдра полные воды, которые её же беспощадно облили. Я помог удивительной Жар-птице, и мы проговорили с ней больше часа. И ещё бы говорили, наверное, если бы нас не прервала сначала её мать, а потом старшая сестра-бездельница. А сегодня я целый день искал её на берегу Днепра. И куда не приду, говорят, только что была здесь и улетела.
Калерия покраснела. Она тоже надеялась встретить парня на берегу, и потому перемещалась, но пути их не пересеклись. Удивительно, что в доме, куда он её направил вчера, встретились.
— Вот и Павла ты поразила, не только меня и Веру Игнатьевну, — обратился к Реле хозяин дома. — Всю семью, можно сказать, потрясла появлением своим, — он улыбался и шутил, а Реле было не до шуток.
— Зато вы встречали, наверное, мою сестру Веру на танцах, вчера, — отвечала Реля Павлу, желая выведать, не поддался ли парень вечером накрашенной красавице? Ей было бы неприятно.
— На танцах? — развёл руками юноша. — Да я на них и не бываю почти — все же танцуют возле церкви, а я боюсь гнева Божьего.
Реля улыбнулась: неужели сын учительницы тоже верит в Бога?
— Ладно, Паша, иди, мой руки и давай за стол, — сказала Вера Игнатьевна, — я тебе сейчас принесу горячего.
— Подожди, мама, — парень, всё ещё смеющимися глазами смотрел на девочку, — пока  я не выясню, откуда в нашем доме чудо объявилось, я не в состоянии есть. Так откуда вы, девушка?
- «А кто меня сюда направил?» - хотелось съязвить Калерии. Неужели студент хочет узнать больше, чем узнал вчера? Наверное, много знает, из разговоров людей о приезжих, но хочет, чтобы она ему подтвердила, своими словами. Понравилось ему разговаривать с ней?
— Да будет тебе! Ты же всех знаешь в этом селе, — улыбаясь, остановил его отец, — значит должен догадаться, что это, приехавшие с Дальнего Востока люди, которые поселились на краю Маяка, у обрыва.
- «Где вы были, сударь, - хотелось сказать Реле. – Ещё советовали мне, как укрепить землю корнями деревьев». – Но она лишь улыбнулась его чудачеству.
— Вспоминаю теперь, мне показывали, на днях, девушку, из дальних краёв, но не на танцах, как утверждает эта дерзкая особа, а у реки. И это была весьма надменная кралька, которая осмотрела меня с головы до ног холодным, оценивающим взглядом, который погнал меня прочь от расчётливой женщины — потому что, это не был взгляд невинной девушки, что меня весьма испугало. Так это и была твоя сестрица, создание солнца? — улыбнулся он Реле, как бы извиняясь о нелестном отзыве.
- «Боже! Так он вчера не зря позорил Веру перед мамой? Уже видел, наверное, её художества?» - подумала Реля и ответила прямодушно:
— Если вы хорошо её рассмотрели, и она вас вогнала в недоумение, это моя сестра, потому что, то же, что и вы, я испытываю каждый день, - насмешливо отозвалась девочка.
— Как сильно и ёмко сказано! — Восхитился студент. — Ну, Верочка-мамочка, у тебя и ученица будет, вот где душа твоя найдёт отдохновение от косноязычия. Но я сочувствую тебя, соловейка, если ты дома вынуждена смотреть на ту кривляку часто, особенно глядя как Вера ваша наводит глянец на лицо.
— Ладно, Павел, хватит тебе хохмить, иди-ка мыть руки, — строго сказал отец студента, будто понял, что Реле неприятна эта тема.
И взрослый сын, тотчас послушался его. Когда он вернулся к столу, а Вера Игнатьевна подала ему горячее, поднялась Реля:
— Большое спасибо за ужин, всё было очень вкусное. И до свидания, к сожалению, мне надо бежать, — по-взрослому сказала она.
— Да что ты, посиди ещё, — огорчился Павел. — Дай мне посмотреть на тебя ещё немного, а не то я пойду тебя провожать, не поужинав.
— Вот вы смеётесь надо мной, — строго сказала Калерия, будто и не было между ними вчерашнего разговора, — а вполне возможно, что вы ещё будете меня учить — я знаю, что вы институт заканчиваете педагогический, — еле выговорила она малознакомое, довольно трудное слово, и повернулась, чтобы уйти.
— Браво, девочка! — Хлопнул ладонями отец студента, — поставь  этого нахала  на место. Не дури, Павел. Как ты пойдёшь её провожать, если завтра всё село будет говорить об этом? А она — твоя возможная ученица — это верно.
— Убили, дожали! — поднял руки вверх Павел. — Но, когда я стану её учить, я всё равно влюблюсь в эту девчонку, как не уговаривайте. Если уже не влюбился. А ты, малышка, чтобы подросла к тому времени, когда я приеду в школу и обязательно стану преподавать в твоём классе.
Из-за последних шуток, расстались они очень весело. Реля быстро шла по вечернему селу и с лица её не сходила улыбка. Она подрастёт, конечно, подрастёт — она уже за два месяца пребывания их здесь чувствовала, что выросла сантиметров на пять. Это Днепр, своим течением, вытягивал её, а Реля любила плавать против течения.
И какую чудесную семью она встретила: Вера Игнатьевна, муж её, Павел. Подумав о будущем учителе, девочка, даже приостановилась, наверное, ей придётся его не так называть, а Павлом Дмитриевичем. И он, уже сказал, что будет её любить. Разумеется, он пошутил, и будет любить Релю, как ученицу, а не как подрастающую девушку. Да и какая же она девушка? «Метр с кепкой» — так издевается над ней Вера. Реля, точно, не очень высокая, и ей далеко до Веры-великанши. Но она ещё будет расти, будет!  Калерии хотелось подпрыгнуть и достать звезду.
Этой ночью счастливица летала во сне — над полями, лесами парила она легко, как птица, но не хищная: ей хотелось долететь до прекрасных сопок на Дальнем Востоке, которые прятали её от нелюбви самых, казалось бы, близких ей людей — матери и Веры.


                Г л а в а 4.

А к середине следующего дня, управившись по хозяйству, Реля взяла сестрёнок, кой-какое бельишко (своё и девчонок), чтобы постирать, и они спустились к реке. Прошли мимо Веры, которая давно находилась на берегу с высокими подростками, кажется, они готовились, дожидаясь вёсел, за которыми уже пошли другие парни, прокатиться на лодках, в сторону косы. Красавица смерила Калерию надменным взглядом, говорящим, проходи, не пристраивайся, будто не знала, что сестре она, со своей разухабистой компанией, вовсе не нужна. Однако Чернавка не преминула съехидничать, исключительно, чтобы взбесить Веру:
— На косу собираетесь? — тряхнув кудрями, осмотрела насмешливо разномастных — от двенадцати до двадцати лет — Вериных «ухажеров».
— А тебе что? — Как отрезала старшая сестра. — Иди себе, куда шла!
Но её «петухи», неожиданно заступились за Релю:
— А чего ей идти? У нас же три каюка — места усим хватит. А нэ вмистимося, мы щэ раз за твоимы сэстрами вэрнэмось, хай покупаються на косе, бо там дюжэ добрэ.
Глаза Калерии добрую минуту издевались над сестрой:
— Да нет, ребята, — наконец, отказалась она. — Я люблю на косу самостоятельно плавать, преодолевая течение.
— От дае! Мы и то боимося сами плавать туды, бо у прошлому роци одын хлопець поплыв от так, тай утоп, — стали пугать они Релю, к неудовольствию старшей сестры — Вера как раз желала смерти Чернавке.
И хоть Реле было очень жалко незадачливого пловца, но решила стереть улыбку с лица сестры. В угоду своему эгоизму, красавица не обратила внимания на трагические нотки в голосах своих поклонников.
— Ну, этот случай меня не испугает. – Насмешливо сказала Реля. - Я — фаталист, как Печорин, из «Героя нашего времени» Лермонтова.  Которого некоторые из вас, в том числе и моя сестрёнка, наверное, изучали. Какая судьба у меня будет, так тому и быть. А вот, насчёт сестрёнок я согласна — свезите-ка их погулять на косу — они давно хотят. Правда, Атаманши-разбойницы?
— Конечно, хотим, — сестрёнки обрадовались и побежали к лодке, в которой уже сидела Вера. Старшая сестра скривила губы, но не могла спорить: Валя с Лариской уже обживали лодку. Реля помахала им рукой и двинулась по берегу: пусть раскрашенная красотка, вместо юнцов, повозится с вертушками.
— А ты куда? — крикнула ей вдогонку Вера, ещё лелеявшая, в мыслях, вытолкать сестрёнок из лодки, и отправить их с Чернавкой.
— А я вот взяла вещички — девчонок и свои — пойду за валун, там постираю. А потом, может быть, и к вам приплыву на косу, — пригрозила, дабы красотка не вздумала там забыть о сестрах, и «предоставить» их самих себе, как это не раз уже бывало.
— Какая хитрая! — Заблажила сестрица. — Взяла только свои платья постирать. А дома целая бадья грязного белья, или ты не видела?
Реля опешила от такой наглости, и, остановившись, повернула голову к сестре:
— Ты не могла бы выйти из лодки и отойти со мной в сторону, чтобы поговорить? — На что Вера поспешно согласилась, вскочила, и танцующей походкой подплыла к сестре, думая уломать непокорную.
— Тебе не стыдно, при твоих же кавалерах, кричать, чтобы я твоё грязное бельё стирала? — с гневом обратилась к ней средняя.
— А чего стыдного? Ты же идёшь стирать, — сделала невинное лицо Вера. — Неужели тебе трудно постирать чуть больше? Прекрасно знаешь, что мама вчера хотела стирать, но её вызвали в контору. – Вера думала, что это поможет уговорить среднюю сестру.
— Но я, кажется, ещё до Находки, обязала тебя, маму, батьку все носильные вещи, которые вы одеваете для гулянок, стирать самим!
— Ну, я подумала, раз ты Атаманш мне подсунула…
— Атаманши, такие же сёстры тебе, как и мне. И за то, что ты, в кои века, взялась с ними погулять по косе, я должна выстирывать твою и родительскую грязь? Да провалитесь вы, вместе с грязным бельём!
— Вот я расскажу родителям, куда ты их посылаешь.
— Сделай себе такое удовольствие, поябедничай. Я им самим много раз уже всё это говорила. — Калерия повернулась, пошла, понимая, что Вера молча посылает ей в спину проклятия.

 «Валун» — так называли местные жители большой, странный камень, лежащий на берегу. Возле него Реля быстро искупалась и взялась за стирку, поглядывая в сторону не отплывших ещё лодок — ребята, что-то законопачивали в лодках, вычерпывали воду — Валя с Ларисой купались в Днепре, в предвкушении поездки на косу, радостно покрикивали. И вдруг Реля увидела, шагавшего по берегу Павла Дмитриевича. Сердце её замерло — вот, сейчас студент рассмотрит поближе Веру и никогда больше не назовёт Релю так, как назвал её, увидев в доме, теперь Вера станет для него «Жар-птицей». Впрочем, Павел вчера плохо отзывался о Вере и он, вполне возможно, заметил Верину хищную натуру, потому что он почти учитель…  А пока, студент с потрясающими зелёными глазами, которые любую девушку могут свести с ума, остановился около готовящихся к отплытию лодок, куда его усиленно зазывали ребята. И Вера также приглашала. Издалека Реля видела, как напряглась сестра, похожая в эти минуты на пантеру, готовую прыгнуть на парня и схватить в свои удушающие объятия. Реля затаила дыхание — не устоит её будущий педагог перед игрой лицемерки Верки, польстится на радужно накрашенную физиономию: красавица даже, идя на реку, наводила глянец на лице. Но Павел… Дмитриевич не двигался с места, только разговаривал с ребятами, что-то расспрашивал. Один из Верочкиных поклонников махнул рукой в сторону валуна, и у Рели забилось сердце — студент зашагал как раз в её сторону. Кого-то ищет? Реля попрятала под валун просохшие уже одежки, а сама решала вопрос, одеть ли платье или остаться в купальнике — подумала и не стала натягивать своё довольно старое, ещё Верой ношенное, платьишко. Осталась в купальнике, который она сшила из остатков от нового платья матери, и шила с большой любовью даже Вера признала это, величественно посмотрев на «мастерство сестрицы». К тому же Реля ещё собиралась купаться, так зачем же впадать в панику, натягивать лишний раз платье, которое может не выдержать и разорваться в самом неподходящем месте. Потому Реля оставила платьице, за которое ухватилась, как за щит спасения. И ещё раз, быстро искупавшись, залезла на валун и села, подставив лицо солнцу, отвернувшись в сторону реки. Если студент ищет не её, он пройдёт мимо, даже не окликнув, к чему ему заводить разговоры с девчонкой, если ему нужна более взрослая девушка? Валун стоит в стороне от тропинки и Павел Дмитриевич, задумавшись, вполне может не «заметить» какой-то небольшой загорелой девчонки, сидящей на нём. Реля почувствовала, что от волнения, у неё появилась дрожь в руках, но она заставила себя не оглядываться — пусть идёт мимо человек, заставивший сильнее стучать её сердце… И так убедила себя, что студент минует валун молча, что вздрогнула, услышав его голос буквально в двух шагах от себя:
— Добрый день, чаровница моя! Что же ты не поехала с сестрой на косу? И сидишь тут, в гордом одиночестве, на моём валуне. А ведь, это моё любимое место, куда я сбегал, когда хотелось побыть одному. Тебе, тоже хочется побыть одной?
— Вовсе нет, я рада вашему приходу, если вы составите Реле компанию, — сказала, смеясь, стараясь себя успокоить, хоть немного.
— С удовольствием. Искал тебя — мы, кажется, позавчера и вчера не договорили.
— О чём? — Вновь у девочки разбушевалось сердце. Учитель разыскивал её. Значит не обманывал и вчера тоже искал Калерию, его Жар-птицу? Её!
— О вашей жизни на Дальнем Востоке. Скучаешь, наверное, по нему?
— Скучаю немного, — призналась Реля. — но Днепр потряс меня ничуть не меньше моря. А село ваше удивительное загадало мне тысячу загадок. Не поможете их разгадать?
— А что ты нашла удивительного в нашем селе? – Будто не было разговора ещё при первой их встрече. Знал бы он, что его «Жар-птица» всё зарифмовала.
— Ну, как же! — встрепенулась Реля, не показывая, что помнит о чём они говорила прежде. — Стоит «Красный Маяк» на высоком берегу Днепра — простые крестьяне, как я заметила, по прежним сёлам, где мы жили, старались селиться поближе к воде, а не подальше от неё — Маяк же похож на крепость, обнесённую стеной…
— Мне тётя говорила, после того как ты ушла, что ты девочка необыкновенная — с первого взгляда видишь то, чего другие, живя годами, не замечают, буквально рядом. И ещё она мне говорила, что твои мысли довольно занимательные, но одного и она не заметила, хотя и преподавала русскую литературу — как плавно твои мысли переходят в речь.
— Так и должно быть у мыслящего человека, — возразила Реля.
— Не всегда. Я знаю людей, связанных с творчеством, которые вовсе не умеют говорить.
— Это писатели, наверное, да? — предположила Реля.
— Ты, действительно, провидица! Тётушка не зря предупреждала.
— Тётушка? Вы второй раз называете так Веру Игнатьевну, а вчера, мне показалось, что вы её мамой называли.
— От тебя ничего не скроешь. Я, действительно, Веру Игнатьевну, до вчерашнего дня называл тётей, потому что она мне родная по матери, но она всегда хотела, чтобы я звал её мамой. И вот вчера я пришёл домой, увидел тебя, и назвал так, как она годами желала.  Неужто ты, ведьмочка маленькая, меня заколдовала? — улыбнулся Павел.
Реле хотелось спросить будущего учителя, где его настоящая родительница, но она сдержала себя, предчувствуя, что для Павла, да и для Веры Игнатьевны, наверное, это больной вопрос? Дабы скрыть замешательство, в которое её повергли последние думы, Реля согласилась с парнем, долго не раздумывая.
— Может быть, и заколдовала, — улыбнулась она его предположению. — Вчера, до вашего прихода, невольно, слышала разговор ваших тёти и дяди о вас.  И решила, что они говорят о сыне. Потом пришли вы и, видимо, мои мысли вам передались, вы их назвали, как я захотела.
— Однако, дорогая ведьмочка, — погрустнел её собеседник, — у меня есть настоящие  папа и мама. Есть или были — может, их кости давно в могилах гниют.
— Да что вы! — прошептала Реля, и слёзы покатились из её широко раскрытых глаз. — Расскажите мне о них, если можно.
— Мы никогда, никому в Маяке о них не рассказывали и ты, тоже не выдавай меня, даже Вере Игнатьевне, потому что ты первая, кому Павлу — это я, если не забыла — захотелось рассказать о них…
— Возможно Вера Игнатьевна мне, тоже, будет рассказывать о них.
— Допускаю, что тётушка решится на это, потому что Реля покорила её сердце, и ей захочется выговориться перед тобой, как мне сейчас.
— Подождите рассказывать, Павел. Я вам советую раздеться и окунуться в прохладную воду, перед тем, как мы сядем, вместе, на вашем валуне, и вы мне спокойно, или, волнуясь, всё расскажете.
— Дорогая колдунья! Ты угадала, что мне хочется искупаться, — откликнулся, раздеваясь, учитель. — Я, только боялся, что ты станешь смущаться и не захочешь со мной, раздетым, беседовать.
— Ну почему же! Мы с вами, почти городские люди — да и сельские не такие уж дикари, как я заметила, — улыбнулась Реля, однако, боясь взглянуть на раздетого студента — её сковывала девчоночья робость.
— А ты не хочешь искупаться вместе со мной? — спросил Павел, подавая ей руку, чтобы она спустилась с валуна.
— Охотно, — Реля вскочила. — Но я сама сползу с него.
— И поцарапаешься, да? Не бойся, я тебя не съем и плавать мы постараемся, не касаясь друг друга, просто будем рядом, я посмотрю какими стилями ты владеешь.
— А как вы плаваете? — Реля уже без боязни подала парню руку.
— По-собачьи, — рассмешил её студент, сводя с покатого валуна.
Смеясь, зашли они в воду, и вдоволь накупались, подшучивая друг над другом. Реля убедилась, что со стороны будущего учителя ей ничего плохого не грозит — наоборот, плавать с ним было интересно. Потом он опять, как принцессу, завёл её на валун, а сам остался внизу:
— Дабы не смущать тебя, я тут посижу. У меня такое впечатление, что мы, в прошлой жизни были знакомы, и даже больше. Ты знаешь, что некоторые люди живут на земле не один раз? — улыбнулся Реле Павел.
- «Долго ли он будет проверять меня?» - Подумала Калерия, но виду не подала.
— Мне почему-то тоже кажется, что люди не умирают, а переходят в какой-то другой мир, где тоже есть жизнь… — Реля замерла, вспомнив Степана, ехавшего с ними в поезде — ведь он рассказывал ей про свою жизнь, отличающуюся от жизни простых земных людей. Но чем? Вот этого она никак не могла припомнить и потому обратила взгляд на Павла, который загадочно смотрел на неё, подняв голову вверх:
— Вот мне и кажется, — сказал он, — что мы с тобой встречались, но очень давно, ещё при рабовладельческом строе, и ты, милая, то ли была рабыней моей, то ли повелительницей темнокожего Павлунтия.
— Ну, вы скажете! — улыбнулась девочка, которая знала о чётырех, прежних жизнях, и угадала в зелёных глазах Павла, глаза бывших поклонников, но не хотела признаваться: — Давайте не забираться в наши прошлые жизни — может быть, мы когда-нибудь пофантазируем о них, но не сейчас. Вы хотели рассказать Реле о ваших близких, но не тех, из прошлого, а о которых сейчас грустите.
— Мне показалось, что ты развеселилась после купания, и забыла, о чём мы хотели гутарить, как говорят казаки.
— Как же можно забыть об этом? Ведь ваша жизнь меня волнует, пожалуй, ничуть не меньше, чем моя. Я люблю вникать в жизни других людей. Правда мне, до сих пор, больше приходилось узнавать их по книгам, но тем интереснее будет ваш живой рассказ.
— Ты умеешь располагать людей к себе, вещунья, и довольно сильно настраивать их на свою волну…
— На какую волну? — переспросила Реля.
— Даже не знаю, как тебе это объяснить. Но ты слышала, я думаю, по радио говорят, что такая-то передача будет на такой-то волне?
— Да слышала, но это надо иметь специальное радио, дабы настроиться на эту волну — так мне папа объяснил.
— Вот так и от тебя, маленькая волшебница, идут волны, на которые я  настроился. И теперь не будем отвлекаться от основного разговора — поговорим, как и хотели, о моих родителях, — Павел задумался.
И чтобы приблизить его к тому, что волнует её, Реля спросила:
— А с какого вы года, если это не секрет?
Парень изумлённо на неё посмотрел:
— Вот именно — с этого и надо начинать, а то я раздумывал. Ты совершенно верно задала наводящий вопрос. Итак, я родился в 1932 году — теперь ты спокойно можешь просчитать, на сколько лет я старше.
— Ну, хорошо, я как будто ведьма, а вы откуда мои мысли узнали?
— Так с кем поведёшься, милая моя, от того и наберёшься. Или мне тебя нельзя «милой» называть? — Посмотрел с улыбкой на Релю Павел.
— А я, действительно, мила вам? — Реля понимала, что она кокетничает, но назад свои слова не вернёшь.
— Мила ли? Даже больше. Ты солнечный человек, дорогая ведьмочка, к тебе люди тянутся, но неужели ты, по родным моим, не поняла? Ну, мы опять отвлеклись и забыли про 1932 год, когда появился на свет белый раб Вашего Индусского Величества, прозванный мной Павлунтием.
Релю потрясла шутка: она, при первой их встрече, в прошлых жизнях, была индусской.
— Почему индусского, Павел? Я, разве похожа на жительницу Индии?
— Боже мой! И как это я раньше не догадался? Конечно, твоя бабушка-цыганка пришла с табором из Индии: вот почему ты мне напоминаешь индийскую танцовщицу-статуэтку, которая есть у моих знакомых.
— Хватит придумывать, Павел, рассказывайте о вашей семье, — хотя ей хотелось услышать, что и он помнит их древние встречи.
— Да-да, вернёмся к моим несчастным родителям… Итак, я родился в семье немолодого уже священника, — моему отцу было под сорок лет, жили они с мамой где-то на границе России с Украиной. А тётя Вера, возможно, не знала о моём существовании, она, впрочем, не ведала тогда, что моя мать, а её сестра, жива. Так вот тётя Вера переехала жить из далёкой Москвы на украинскую землю, которая стала нам как бы родной.
— Из Москвы приехала жить в Украину? — ахнула Реля. — Почему?
— Это длинная история и лучше будет, если тебе её поведает сама тётушка. Ты у неё поспрашивай. Хорошо? Ну, вот и ладненько. Итак, моя тётя жила под Харьковом, а я родился где-то вблизи от него, так что, когда моих родителей арестовали, в тридцать седьмом году, тётя Вера быстро приехала и вызволила меня из детского дома, куда Павлуша было попал и где, наверняка, пропал бы, потому как числился, как дитя предателей народа, хотя я был всего-навсего сыном священника.
— Господи! — простонала Реля. — За что было арестовывать священника?
— Девочка моя! Наш покойный «вождь и учитель» и его приспешники, усердно грабили церкви — им золото нужно было, дорогие иконы, а папа имел богатый приход и, по-видимому, сопротивлялся насилию — тогда многих попов согнали в лагеря, как ты сама понимаешь, далеко не пионерские. А дабы жёны не скучали и их прихватили. — Павел замолчал, повесив голову, и если он сдерживался и не плакал, Реля чутко уловила состояние взрослого человека, что сердце его, в этот миг, обливалось кровью. Пережить такое в детстве — врагу не пожелаешь.
Но чтобы не смущать своего собеседника, и дать ему справиться с болью, она вскочила на валуне, будто бы для того, чтобы получше рассмотреть большой белый теплоход, как раз проплывавший по Днепру, да помахать путешественникам рукой, но если бы её спросили что она видит перед собой, то Реля ответила бы, что на красивом корабле она не видела людей, их почти не было на палубе — быть может, пассажиры обедали? Но на корме этого уже проплывшего чуда, Реля выглядела громадину — бюст Сталина, который она видела в Забайкалье, из окон поезда. Девочка испугалась — как, поразивший её бюст, попал на теплоход? Однако, вглядевшись, Калерия поняла, что это был зрительный обман, но почему ей померещился Сталин, когда она слушала очередной рассказ о его тёмных деяниях? Значит, Сталин был очень виноват перед народами Союза, раз он показывается ей всякий раз, когда Реля слушала о злодействах, совершённые в годы его правления. Девочка тихо опустилась на валун, ей стало стыдно, что она будто бы приветствовала тирана, который посадил отца и мать Павла за решётку, и издевался там над людьми, а Реля рукой ему помахивает. Она, виновато взглянула на Павла — не видел ли он её неуместных порывов, но будущий её учитель похоже едва отходил от своих мрачных мыслей. Тогда Реля рассердилась на бюст, всюду преследовавший её своими неожиданными видениями:
— «Да чтобы он рассыпался в прах, он, унёсший, или искалечивший жизни хороших людей, а ведь всего-навсего каменный идол», — с гневом подумала девочка, отожествляя Сталина с его надменным изваянием, тихо садясь на валун, радуясь, что Павел не заметил её дикий порыв.


                Г л а в а  5.

— Ну что, маленькая, навёл я на тебя тоску? — Вырвал её из плена гнева Павел. — Хочешь дальше послушать моё повествование, или о весёлом поговорим?
— Какое веселье, когда вы мне рассказывали о самом больном? Так ваше отчество не Дмитриевич? — спросила первое, что пришло на ум.
— Нет, малышка, будешь называть меня попозже Павлом Петровичем. Тётя Вера была не замужем, когда меня забрала из приёмника, и потому фамилию свою дала и даже отчество выправила на дедово.
— А зачем она это сделала? — заинтересовалась Реля.
— Да, если бы она не исправила мою фамилию и отчество, мне никогда в жизни не поступить бы в институт, а, пожалуй, лет с пятнадцати и в тюрьму, вслед за родителями, мог угодить.
— А почему Сталин говорил, что дети за отцов не отвечают?
— И ты веришь во всё, что этот лицемер говорил?
— Нет, — Реля отрицательно покачала головой, — я давно уже ему не верю, с тех пор, как увидела его бюст в Сибири, сделанный из целой скалы и услышала рассказ о том, кто его сделал, и как.
— Можешь мне рассказать о своих ощущениях тогда?
— Могу, — и Реля подробно, с картинками, и своим восприятием от увиденного два года назад, поведала будущему педагогу всё, что сама пережила тогда, что её сильно поразило…
Павел слушал, не спуская с неё своих зелёных, грустных глаз, которые иногда оживлялись, но только, если девочка передавала студенту, потрясшие её, моменты из жизни создателей бюста…
— Я рад, — отозвался он на её рассказ, — что ты, так тонко воспринимаешь действительность, поэтому, впервые в жизни, я открыл девочке то, что никогда, никому не открывал. Почему-то поверил тебе с первого взгляда, как маленькой Богине, спустившейся с небес в нашу хижину, чтобы украсить её.
— Но вы же меня называли «ведьмочкой» — мне так больше нравится.
— Никакая ты не «ведьмочка», ты — добрый Ангел, а когда подрастёшь, ты станешь настоящей Богиней — так я тебя и стану, в будущем, называть, если ты, конечно, возражать не будешь.
— Я, так далеко не заглядываю, что мы с вами будем видеться через годы, — печально сказала Калерия, вдруг почувствовав себя старше парня — ей, почему-то их будущее не представлялось таким ясным, наоборот, было окутано непонятной ей дымкой печали…
— Ты, что-то видишь, впереди, в нашей жизни? Не таи от меня.
— А вы верите в предсказания?
— Ещё и как! Я тебе, как-нибудь расскажу о древнем прорицателе, который не только людям, а всему нашему небольшому шарику, земному, предсказывал, ещё в шестнадцатом веке, кажется, и до сих пор предсказания его сбываются. Но сейчас вернёмся к разговору о нас, что бы ты хотела, ещё услышать о моей семье?
Реля замерла, услышав о прорицателе, ей хотелось, чтобы Павел рассказал о нём сейчас. Но её собеседник вспомнил о своей семье, и она не стала спорить. Уж она-то не забудет о необыкновенном человеке и непременно, потихонечку, выведает о нём.
— Расскажите мне немного о Вере Игнатьевне, если можно. — Попросила она, заглядывая, уже смелей, в изумрудные, так нравившиеся ей, глаза парня. Которые, тоже, довольно часто, искали её глаза.
— Моя дорогая тётушка, — ответил он коротко, — долгие годы воспитывала меня одна, но об этом она сама тебе расскажет, я уверен. А в последние пять лет, с тех пор, как я поступил учиться, Верочка Игнатьевна вышла замуж за Дмитрия Семёновича, и я познакомился с ним, когда приехал домой на первые свои каникулы.
— Хороший он человек, — откликнулась Реля. — саженцы всем даёт.
— Ещё и какие саженцы! Он их культивирует, выводит специальные сорта, чтобы на наших скалах росли.
— Я заметила, что Красный Маяк, как будто приземлился на скалах, или село выросло на них?
— О! — развеселился, вдруг, Павел. — У тебя, королева, образное мышление. Сказать, что это — с богатой биографией село — выросло на скалах — даже краснобай бы не додумался выразиться яснее.
— Но вы, тоже, сказали интересную для меня мысль. Я предполагала что Маяк «с богатой биографией» и очень хочу, чтобы вы мне о нём поведали, потому что многих спрашивала, но люди какие-то здесь живут, не то равнодушные, не то ушибленные войной, но ничего не знают.
— Подожди-подожди, а ты знаешь слово «биография», его значение?
— Вы меня в краску вгоняете, Павел Петрович, — с укором сказала Реля. — Я много читаю  и в некоторых книгах написаны биографии писателей, где подробно сказано об их жизни, и я их внимательно изучаю.
— Тебе это интересно? Я знаю, что многие не любят читать о жизни других, особенно подрастающие девушки, вот такие, напоминающие индийских танцовщиц — тоненьких и изящных - каких я видел в статуэтках у своих знакомых. Видишь, до чего ты меня довела? Повторяюсь.
— За всех не буду говорить, — уже немного сердясь, ответила Реля, — но я с удовольствием читаю о жизни других, даже биографии. И мне интересно, в какую эпоху человек родился, в какой семье рос, угнетали его в детстве или, наоборот, развивали и о чём он, потом, писал. Но почему вы, Павел Петрович, уводите разговор от Красного Маяка? О, если вы, действительно, будете преподавать в школе русскую литературу, даже об украинских  писателях поговорим, а сейчас, пожалуйста, не уводите разговор в сторону, даже, если вам сильно захочется сравнивать меня, глупую девчонку, с неизвестными мне красавицами.
— Ты, я вижу, рассердилась на меня не на шутку — даже дважды по имени-отчеству назвала, но я предпочитаю, чтобы ты, именно ты, не кто другой, звала меня Павлом, хотя бы до того времени, когда я приду в твой класс, в качестве учителя. Ну да ладно, давай забудем про всё, кроме Маяка, который покорил маленькую индуску танцовщицу, а что ты была танцовщицей, в одной из твоих жизней, я уверен. Не хмурься, улыбнись лучше — тебе очень к лицу улыбка — ты раскрываешься в ней, как необыкновенный цветок лотоса, который я видел в прошлом году, на практике, а было это, в Астраханской области, на Волге.
Реля улыбнулась — кто же устоит, если тебя сравнивают с неизвестным цветком. Но хотя ей безумно хотелось расспросить про Астраханскую область и про прекрасные лотосы, которые растут там, она молчала — пусть будущий учитель выпутается из тех дебрей, куда он завёл их разговор… А про лотосы и Волгу она ещё разузнает от Павла, попросит рассказать, потому что услышав, однажды, о чём-то интересном, Реля не успокаивалась долго, пока не получала исчерпывающий ответ на интересующий её вопрос или не вычитывала про это в книгах.
— Что же ты молчишь, маленькая хитрунья? Догадываюсь, ты хочешь «дожать меня», как говорят на Украине, насчёт Маяка. Сдаюсь, хотя и трудно мне про него вспоминать, ведь мы явились сюда в самый разгар побоища, правда, когда наши выбили из села немцев, а было мне тогда всего двенадцать лет. К тому же, война народ тогда очень угнетала, потому что приходилось, с утра до позднего вечера, тяжело трудиться на полях или на фермах. И то, что село круглое, как ты узрела с первого взгляда — я, только через два года, после победы, разглядел.
Реля, слушая откровения Павла, почувствовала острую боль за парнишку, которого лихая, для страны година лишила детства, и которому пришлось так тяжело трудиться, и вину перед будущим учителем за то, что настояла на рассказе. Чтобы сгладить свою бестактность, девочка вытянулась на своём валуне, и заметила:
— Если вам тяжело, то можете не рассказывать сейчас, я подожду.
— Ну почему же, — улыбнулся ей неожиданно Павел, — что было, то прошло, верно? И нечего мне мучить милую мне, любознательную девушку.  Не хмурься. Такой я тебя считаю, хоть ты сразу сопротивляешься тому, потому, что не привыкла, чтобы в тебе видели интересную личность.  Но эту тему мы с тобой затронем позднее, когда будет у нас больше времени, а пока поговорим о Маяке. Тебе ещё никто не рассказывал о нём?
— Нет, хотя я у многих спрашивала. Что это было? Крепость?
— Ты думаешь так потому, что село круглое, обнесено стеной, уже порядком разрушенной. А ты обратила внимание, какие дома в Маяке?
— Разумеется. Меня поразило, что они довольно разные: есть украинские хатки, есть каменные, из белого кирпича, а есть бараки, в которых живут несколько семей. Жаль только, что около длинных домов не посадишь садов — они как сироты в селе.
— Умница, девочка! И глаз у тебя, как алмаз, как говорят в России. Я потрясён, что ты так всё разглядела. Да, пожалуй, начнём с бараков: это были кельи монахов, из которых, впоследствии наделали небольшие квартирки, где и проживают, время от времени, сезонные рабочие.  Или те, из жителей Маяка, которые не имеют домов или не в состоянии их построить — но есть такие, которые строят.
— Я поняла, что в бывших кельях  монахов живут временные люди.
— Правильно поняла. А стены, которые ты приняла за крепостные, были монастырскими стенами. Умница, девушка, умница, — заметил Павел.
— Вы меня захвалите слишком ласковыми словами.
— А что, нельзя и похвалить?
— У меня такое впечатление, что вы ко мне несерьёзно относитесь.
Павел посмотрел на неё, расширенными от удивления, глазами:
— А вот тут ты ошибаешься, Малыш. Я слишком серьёзно к тебе отношусь и ты, со временем, это поймёшь своим проницательным умом.
— Простите, — смутилась Реля, — я не во время вас остановила.
— Перебивай меня чаще, дабы окончательно уразуметь своей светлой головкой, как к тебе относится твой будущий учитель, а в прошлом, возможно, бывший твой раб, носящий над тобой опахало.
— Хорошо, соглашусь, что вы были моим рабом, но об этом попозже поговорим, — улыбнулась она. — А теперь вспомните, о чём мы говорили и продолжайте. Мне интересно вас слушать или «цикаво» — по-украински.
— Прости, прости, я понял свою ошибку и сосредоточился. Итак, мы установили, что Маяк первоначально был монастырём и не совсем простым — в нём даже принимали постриг люди из высших слоёв общества, но недолго этому красивому месту было уготовано быть святым. Когда Украина воссоединилась с Россией — ты знаешь, когда это произошло? Кто принимал участие в этом большом для Украины и России деле?
— Кажется знаю, — загорелась Реля. — это произошло, около трёхсот лет назад, в годы правления гетмана Богдана Хмельницкого и царствования предков Петра Первого.
— Правильно, девочка. А откуда ты знаешь?
— Читала Пушкина «Полтаву».
— Ты любишь стихи Пушкина?
— Не все, — только которые хорошо понимаю. Сказки, например — эти я настолько много раз читала, что выучила их наизусть. – Реле не хотелось говорить, что запомнила сказки, с первого раза, и читать по ним научилась: - «Не поверит. Подумает, что хвастаюсь». 
— А «Полтаву» хорошо поняла? – Допытывал между тем её будущий учитель.
— Нет. Читала её несколько раз и лишь на третий или пятый нашла в конце поэмы разъяснения на некоторые события, которые происходили в жизни, и немного переждав, прочла поэму уже с этими сносками — вот тогда для меня кое-что прояснилось. – «Прости, дед, что обманываю, но надо дать понять Павлу, что твои произведения читаю, не один раз».
— А ты можешь вспомнить год воссоединения Украины с Россией?
— Попробую… — Реля закрыла глаза, повернув лицо к солнцу, оно не раз её выручало, если требовалось вспомнить важную дату — обычно её милое солнце высвечивало в Релиных закрытых глазах цифры. — Вижу! воскликнула она. — Вижу интересную дату, 1654год. Я её запомнила по спадающему числу — шесть, пять, четыре. Скоро трехсотлетие!
— Точно! На следующий год будем праздновать воссоединения с Россией и был Гетманом на Украине тогда, действительно, Богдан Хмельницкий. Но если ты знаешь эту цифру то, когда произошла «Полтавская битва», ты знаешь, наверное?
— Знаю, — ответила Реля, — в Находке, у нас, был хороший преподаватель по истории, он нам многое наперёд рассказывал. То есть то, что нам предстоит ещё изучать, в том числе и про Полтавскую битву. После его рассказа я и помчалась в библиотеку, чтобы найти Пушкина, мне надо было вспомнить — признаться, я читала эту поэму раньше, гораздо раньше, чем в Находке.
— Славный у вас был историк, — на какой подвиг тебя подтолкнул, — улыбнулся Павел, — но я рад, что ты читала поэму не один раз, а много. Значит, ты знаешь, когда эти дела происходили на Украине, и кто в них участвовал.
— Да, и всё благодаря «Полтаве» — предатель гетман Мазепа, благородный Кочубей, желающий предупредить Петра письмом о предстоящей измене, — торопилась доложить Реля всё, что она знает об истории.
— Постой-постой, а кто вёз это письмо Петру?
— Искра, который любил Марию, дочь Кочубея. Но она его не любила, а ушла жить к старому Мазепе, — Реля, с сожалением, вздохнула.
— Ты считаешь, что она не любила Мазепу? – Реле показалось, что Павел спросил с тайной мыслью. Хотел выяснить, может ли она полюбить старше себя человека.
— Почему же? Пушкин пишет, что она любила его и это доказано как факт, что она жила у Мазепы, хотя, по моему разумению, не должна была этого делать — ведь слуги Мазепы пытали, а потом казнили её отца.
— Но она же не могла знать, что её старый возлюбленный так поступит, — заступился за несчастную девушку Павел.
— Да, он был довольно хитрым — этот Мазепа, но Мария, которую, в действительности, звали Матрёной, могла бы хоть немного предвидеть.
— Что это ты такое говоришь? Как она могла предвидеть?
— Обычно, как предвидят в жизни некоторые люди или звери, которые бегут от пожаров или землетрясений. Вы мне сами говорили о человеке, жившем в пятнадцатом, не то шестнадцатом веке, который предсказал, как будет проходить жизнь на всей земле, на много веков вперёд.
— Но, милая моя, это высокоразвитые личности, с тонким пониманием происходящего на Земле — такие родятся раз в столетие — знания эти им даются свыше, и находятся они на черте гениальности и безумия…
- «А я, вчера явилась к Вере Игнатьевне, — услышав последние слова, испугалась Реля, — и начала ей, как безумная, пророчить, и как она меня только к врачу не отвела?» Она посмотрела на Павла — уж не сказала ли тётушка тому чего, в отношении Калерии, что парень разыскал её на берегу? Может, хотел посмотреть на ненормальную девчонку? Но разговаривает он с ней вполне доброжелательно, без лукавства, и, похоже, их разговоры ему по душе. Называет её ласково. И разве так бы ему нравилась сошедшая с ума, малознакомая девчонка? А что Реля по душе её будущему учителю, она поняла.  Иначе не стал бы Павел с ней возиться, вести разговоры об истории, поэме Пушкина. Оставил бы всё до того времени, когда он придёт преподавать в их класс, и спрашивал бы строго с новенькой, как спрашивают с недалёких подростков.
— Так о чём мы задумались? — ворвался в её мысли Павел. — Опять рассердилась, что я увожу разговор от Маяка?
— Нет, — Реля отрицательно покачала головой, — я полагаю, что уж вы свяжете потом разговор о Полтавской битве с историей Маяка.
— Я тебя чем-то испугал? У тебя, сейчас, такие большие глаза, как будто ты увидела что-то страшное. Нет? Ну, вот и улыбнулась. И я тебе обещаю, что разговор наш не окажется напрасным…
— Разговоры о литературе и истории, вообще не могут быть пустыми, — возразила Реля. — они, обязательно, оставят свой след, если человек помнит о них, а я такие беседы помню годами, если не всю жизнь.
— Значит голова светлая, чтобы годами помнить! — смягчились глаза у Павла. — Но если ты на меня не сердишься, продолжим наш разговор — или ты устала от него?
— Нет! Что вы! Рассказывайте мне о Маяке, пожалуйста! Я, как бы живу в том времени, когда это всё было и начинаю думать, что вы, кажется, были правы, когда говорили, что мы не однажды живём на земле, а много раз, и в разные времена, — наконец призналась Реля.
— Спасибо, что поддержала моё предположение. Но кем ты была бы, во времена Мазепы — уж не Марией ли?
— Нет. Я бы почувствовала в нем предателя и убийцу отца.
— Ты и в нашей жизни всё предчувствуешь?
— Быть может. Но мы в другой раз об этом поговорим. А сейчас ни на шаг не свернём от разговора о Маяке, — попросила Реля.
— Ты права. Итак, ты теперь имеешь представление, что случилось после подписания Великим гетманом, Богданом Хмельницким с Россией договора о воссоединении — не все им были довольны, особенно Мазепа, который хотел оторвать Украину от России и присоединиться к шведам, с которыми и произошла битва войск Петра Первого в 1708году, описанная в «Полтаве». А Пётр, в это время, уже был сильным царём, он много сделал для развития своего государства. Ты знаешь, что он сделал?
— Да, — Реля зачарованно кивнула головой, — Пётр укрепил Россию, построив в ней флот, он развивал ремёсла, культуру, подражая при этом Голландии и Германии, где, в те времена, всё это процветало.
— Боюсь спрашивать, откуда ты это вычитала, чтоб опять от темы не отклониться — но  мы об этом с тобой подробно поговорим как-нибудь, - пригрозил будущий учитель и продолжал рассказ о Маяке. — Как ты сама, надеюсь, понимаешь теперь, Петр не мог оставить Украину в шатающемся положении — он начал её укреплять, дабы не получить ещё подобного предательства. И первым делом он послал любезных ему немецких купцов, чтобы те наладили торговлю на Днепре. В рифму сказал.
— Понимаю, — улыбнулась Реля, — Пётр немцев с юности любил, когда сбегал от своей любимой матушки, Натальи Кирилловны, одной из жен его отца, в Немецкую слободу, дабы там поднабраться ума.
— Так ты и «Пётра Первого» читала? Ох-ох! А не рано ли?
— Как видите, всё поняла, — возразила Реля, — романы мне нравятся больше стихов. Да и написал Алексей Толстой проще, чем Пушкин.
— Боже, она и автора знает, похоже, что и биографию его читала.
— Конечно, читала, но вы не забудете ли опять о чём мы говорили?
— Вот это подколола! Сдаюсь, Повелительница моя! Так, о чём мы с тобой говорили? Напомни-ка своему будущему учителю.
— О Петре, который решил наладить торговлю на Днепре и для этого отдал немцам Маяковский монастырь, выселив куда-то монахов.
— Понял — ты видишь намного вперёд, потому что я ещё только собирался тебе рассказывать про монахов, как их выселяли. Или ты умеешь читать мысли? — встрепенулся Павел. — Признавайся, влшебница!
— Признаюсь, — ответила серьёзно Реля. — А так как вы затягиваете рассказ, сейчас начну его сама себе рассказывать, стоит мне только смотреть на вашу голову. Но вы лучше говорите, я могу запутать.
— Не надо этого делать! Оставь мне то, что я сам должен рассказать. И прости меня за то, что я тяну время. Может быть, мне подольше хочется побыть с тобой.
— И напрасно тянете. Я не такая свободная, как вы — мне надо ещё бежать домой, готовить обед, вон постирала вещи, надо их погладить.
— Понял, всё понял. Но прежде чем закончить рассказ, делаю небольшой обзор: итак, монахи поселяются в Маяке возможно в дни царствования отца Петра Первого, «тишайшего», как называли царя Алексея, а делает пробу их выселить уже следующий правитель, более сильный.
— Но до того как Петру 1 стать сильным, правила Софья, — возразила Реля. — И потом, когда юный Пётр взял власть в свои руки, ему пришлось много преодолевать сопротивление бояр, чтобы окрепнуть.
— Да, с тобой надо ухо держать востро, моя девочка, ты верно подметила. Но напоминаю, что монахи не все были простые — приезжали в сей монастырь жить и из царского рода и родов, бывших князей — и что ты думаешь, могли монахи покориться и уйти спокойно в отведённое им место, возможно не у реки, а в степи?
— Я, на их месте, не очень-то подчинялась бы даже Петру 1.
— Они были твоего характера и не послушались ещё молодого царя, не ушли в более глухие места, а построили себе пещеры вон в той стороне, — Павел неопределённо махнул рукой, — и, живя в них, делали набеги на виноградники по осени, и на погреба запасливых немцев.
— Где построили пещеры? — взволновалась Реля. — Из чего? Почему мне никто до вас не говорил о них?
— Удивляюсь я на здешних мальчишек, — усмехнулся Павел, — не просветить приезжую, любопытную девочку о пещерах — их большое упущение.
— Это я, наверное, сама виновата — не очень с ними сдружилась. – «Хотя спрашивала о Маяке и могли бы рассказать. Но, может, хорошо, что мне о них расскажет взрослый человек».
— Ты не компанейская девочка? Или тебе мама запрещает с местными водиться? — заинтересовался будущий учитель.
— Моя мама была бы рада, если б я сидела лишь дома и управлялась по хозяйству и никуда бы не ходила, то есть вела бы себя, как белая рабыня, — насмехаясь над собой, сказала Реля.
— Ну, во-первых, ты смуглая, как негритянка: даже в Украине редко таких встретишь, а во-вторых, у твоей матери есть старшая дочь.
— Вот из этой старшей мама и сделала барыню, впрочем, она и сама такая. По причине их барства, мне и пришлось, по приезде в Маяк, белить всю избу — снаружи и внутри — а это работа «пакостная», как говорили селянки, проходя мимо и сочувствуя мне.
— И Вера тебе не помогала?
— Вера, в первый же день, сделала вид, что у неё известь попала в глаз и больше за кисть не бралась. А вы от кого знаете имечко моей сестры? Я вчера не осмелилась спросить у вас, при ваших родных.
— Да, господи! Тут такой шум по селу пошёл, что приехала красавица, — развёл руками Павел. — И когда я прибыл на каникулы, то меня первым делом, потащили мои бывшие друзья-женатики на неё смотреть.
— И она вам не понравилась? — ревниво спросила Реля.
— На первый взгляд, Вера поражает, но начинаешь с ней говорить и чувствуешь пустоту, которая отталкивает — к тому же, я не люблю, когда около девушки много парней крутится - это показатель девичьей нескромности, как мне кажется.
— Нескромности? — удивилась Реля.
— Ну, подумай сама: ты бы стала терпеть около себя целый выводок довольно глупых парней? Потому что развитые ребята так не делают, уж поверь своему будущему учителю — тот, кто вдумчив, кто сам трудится, над своим внутренним миром, тот не станет терять время возле Веры.
— А я, не произвожу на вас впечатления, пустой, как Вера? — девочка замерла.
— Ты — маленький сгусток энергии, но такой силы, который открывает в других людях самые хорошие стороны. Ты, общаясь с людьми, как бы подзаряжаешь их своей добротой, своей энергией и даже знаниями.
— А мама всегда называет меня злой, нехорошей, — краснея, призналась Реля. — Они меня с Верой «Чернавкой» прозвали — это вроде я такая чёрная и снаружи, и внутри.
— Не верь им — это они свои плохие качества хотят на тебя перевести, но ничего у них не получится. Ты только лучше становишься, читая свои книги, сопоставляя их с жизнью — тебе книги дают энергию, а ты её с большой душой переносишь на других людей. Смотри, ты вчера, как маленький вихрь, ворвавшийся в наш домишко, расшевелила мою тётю, которая много повидала людей на своём пути и уже начала уставать от них — сама мне призналась, накануне твоего прихода. И, вдруг, я возвращаюсь домой и нахожу её радостной, как будто она громадный подарок получила — я такой её не видел со дня поступления своего в институт. А что ты сделала со мной? Я назвал Веру Игнатьевну мамой, чем тоже сделал ей подарок, которого она дожидалась много лет. А мой отчим? Дядя Дима пошёл на работу сегодня ни свет, ни заря, чтобы присмотреть для своего «Колокольчика» саженцы, которые задумал посадить с тобой.
— Правда? — обрадовалась Реля. — Я мечтаю их посадить скорее.
— Вот я уеду, а вы займётесь будущим садом на скалах, это я так Дмитрию Семёновичу советовал. А после Нового года я вернусь, на практику, в Маяк, как я и планировал раньше, но думал, что буду сосуществовать в школе, потому что знаю хорошо будущих своих учеников, которые не вызывают ощущения, как ты, ворвавшегося в мою жизнь свежего вихря. А теперь, я, живёхонько, вернусь в Маяк и, начиная с января, или февраля начну изучать сгусток солнечной энергии, и желаю, чтобы ты также хорошо воздействовала на меня, как и на мою матушку.
— Ой, вы такого тут мне приписали, — засмущалась Реля, — пошли, лучше, ещё раз искупаемся, и я буду собираться домой. — Реля вскочила на валуне, и уже без робости вложила свою руку в руку Павла, принимая от него помощь: этому человеку, как она поняла, можно доверять.
— А я думал, что ты побудешь ещё со мной, — загрустил студент, и мы ещё поговорим о пещерах, которые так заинтересовали тебя.
— А чего о них говорить, если они находятся рядом? Не лучше ли, сходить в них и посмотреть, а потом вы окончательно раскроете мне их тайну, — говорила Реля, окунаясь в небольшие волны, и плывя против течения: — Покажите мне, где находятся пещеры, и я завтра же обследую их, и тогда мы уже сможем поговорить о них более подробно.
— Ты что, одна туда размечталась сходить? — возмутился Павел.
— А вы как думаете? Конечно, я пойду туда одна и обстоятельно их рассмотрю, а потом мы, если ещё сможем увидеться перед вашим отъездом, поговорим о них, если вы пожелаете.
— Но в пещеры нельзя идти одной! — возразил Павел, плывя с Релей рядом: — Тебя могут напугать местные мальчишки, которые постоянно в пещерах играют в войны. К тому же, любая из пещер может обвалиться и накрыть пластом любопытную девочку. Идти туда надо с фонарём.
— Но вы же говорили, что они в хорошем состоянии! И у меня нет фонарика.
— Мало ли что я сказал! Ты посчитай, сколько им лет? Не менее, я думаю, двухсот пятидесяти. А вырыты они в песчаном берегу Днепра.
— Господи! Что же мне делать? Вы, конечно, со мной не пойдёте?
— Я взрослый человек, к тому же твой будущий учитель - сразу пойдут разговоры. Вот когда я буду на практике, то поведу весь класс, очевидно весной, в пещеры. Согласись подождать несколько месяцев.
— Что вы! — Реля поднырнула в волну, от волнения. — Я так долго не выдержу, зная о пещерах. Через неделю пойду в школу, заведу себе подруг и уговорю их сходить со мной в сие зловещие места, — пошутила она, представляя себе и впрямь что-то сказочное.
— Вот это другое дело, но боюсь, что девчонки наши не согласятся пойти, это такие трусихи. Впрочем, кажется, я тебе могу помочь и сейчас. Рядом с нами живёт девочка-немка, мама её врач, папа работает агрономом, они давно меня просили сводить их в пещеры всей семьёй. Вот и сходим завтра же большой компанией. Согласна?
— Да. Это семья, не потомки ли тех немцев, которые проживали раньше в Маяке? — Реля подплыла к мелкому месту и отдыхала на нём.
— Вот именно. Они приехали прошлой весной в село, по следам предков. И ты будешь учиться вместе с их девочкой — тоже весьма оригинальной, но далеко не такой начитанной, как ты. Я буду рад, если вы подружитесь, научи её к книгам относиться также трепетно, как ты. И блесни перед ней своими знаниями, когда мы завтра пойдём в пещеры, — говорил студент, подплывая к берегу и выходя на него.
— Нет, — покачала головой Реля, тоже выходя на берег, — приучить её к книгам я попытаюсь, а вот показывать что-то, не согласна. Я лучше завтра буду больше вас слушать. Хорошо?
— Хорошо, девочка моя! Я расскажу, чем кончилась борьба монахов с немецкими купцами.
— Правильно, в пещерах это будет звучать интереснее. А я примерю, подошли ли бы эти пещеры для современных партизан? Могли ли наши терроризировать фашистов, как монахи, их предки, живя в пещерах?
— А это мысль. Я и сам подумаю её завтра, — пошутил он.
— Ой, пора мне домой — вон и Вера возвращается уже с малышками. Знаете, Павел Петрович, — говорила Реля, натягивая на себя платье, — не надо, чтобы старшая сестра видела нас вместе — ещё маме пожалуется.
— Это называется ябедничанием, — засмеялся Павел, — ну и пусть, мы же ничего не делали плохого, только разговаривали об интересном прошлом нашей страны.
— Нет-нет, — Реля быстро достала выстиранные вещи. — Я взберусь, козьими тропами на кручу, и пока Вера с малышками поднимутся лестницей, сумею приготовить им еду. Видите, как наша красотка не задержала сестрёнок на косе? Ну не хочет она с ними возится.
— Как ты хорошо сказала «круча» — это чисто местное название.
— Так я слышала, как горушку вашу называли мальчишки.
— Похожа эта круча на сопки дальневосточные?
— Ну что вы! — возразила девочка уже готовая идти, но не в силах расстаться с будущим учителем, как, по-видимому, и ему с ней всё задающему и задающему Реле вопросы. — Сопки пологие, и по ним взбираться легко, будто по лестнице, но долго, а круча есть круча, —  ответила она, не зная с чем сравнить эту выдумку природы, — по ней можно быстро взобраться, но руки-ноги исцарапаешь.
— Потому взбирайся тихонечко, я буду следить, как ты это делаешь.
— Ой, не надо! — взмолилась Реля. — Я не люблю, когда вслед смотрят, будто недостатки  в моей фигуре выискивают.
— Вырастешь, полюбишь, — пошутил студент. — А что это у тебя в руках? — наконец  заметил Релин узелок.
— Да вот постирала немножко — свои вещи и девчонок, хотя я, в их возрасте, мелкие вещи свои стирала сама, и их пелёнки в порядок приводила.
— Вот и не балуй их, приучай малышек себя обслуживать, а то вырастут как Вера — ты первая от них заплачешь.
— Ой, не пугайте, я сама этого боюсь. Но учу их помаленечку, чего сама могу. Но они хитруньи — что-то схватывают на лету, например шитьё, а чего не любят, то их не заставишь сделать. Ну ладно, мне пора. Когда завтра увидимся и где? — Реля тут же заметила, что скала неправильно — нужно было спросить «во сколько», но студент её не поправил — или не обратил внимания или простил ей, видя спешку.
— Завтра выходной, да? Я думаю, что семья моих знакомых встаёт поздно. Правда их папа-агроном может и не пойти с нами — у него теперь созревает на полях виноград, и много забот перед уборкой сладких ягод. Но я их сегодня предупрежу, чтобы готовились часам к десяти выйти из дома. А так как мама и дочь не любят солнца — они почти никогда не купаются — мы будем ждать тебя на пристани, в тени.
— Хорошо, — Реля улыбнулась, готовая сорваться с места, — я отыщу вас там. До свидания.

Она торопилась домой, окрылённая своим первым свиданием с Павлом. Это было, конечно, настоящее свидание, хотя и не назначенное, но он, будущий учитель любит её — Реля в этом нисколько не сомневалась. Она вычислила его, по прежним своим жизням, те же зелёные глаза, снившиеся ей столько лет, та же восьмилетняя разница, как и с прежними возлюбленными, та любовь, вспыхнувшая с первого взгляда их друг на друга…. Далее Реля придержала свой восторг. Она тяжко вздохнула, вспомнив, что умирала рано в те годы.  Но, поразмыслив, и вспомнив, о разговорах, в поездах с прадедом Пушкиным, а затем и со Степаном — так они ей оба пророчили, что она должна родить ребёнка — мальчика,  угробленного когда-то матерью, и не только родить, но и вырастить. Боженька, во сне, (или в забытье, когда она валялась возле свежевырытой могилы), тоже ей говорил о её будущем сыне, и даже кажется, намекал о большой семье, но не советовал рожать много детей. Ну, детишек бы Калерия любила, а получила бы от них ответную любовь? От одного, сказал ей кто-то, возрождённого брата-сына, она будет иметь больше, чем от семерых.  Даже пять могут разорвать её сердце на куски, если будут сварливыми.
Нет, Реля родит одного мальчика, и это случится в 1961 году, и в том же году, если она правильно поняла Степана, полетят в Космос.


                Г л а в а  6.

Но на следующий день Реля нечаянно задержалась по хозяйству. Мать послала её в магазин за хлебом, а там была такая большая очередь из местных кумушек, которые благодаря воскресенью только и могли «побалакать» на сельские темы: кто женился, кто крестился да кто помирать собрался — женщины с удовольствием перебирали всех знакомых. Реле не интересно было их слушать, и она вертелась, как на раскалённых углях. Не желая слушать ненужные ей разговоры, Калерия пыталась зарифмовать встречу свою с Павлом и Верой Игнатьевной, и с забавным садоводом. Да записать карандашом, она и тетрадь прихватила, зная, как долго приходится ждать привоза хлеба:

 А Реля к дому садовода идёт,
Защитника своего там застаёт.
Они сдружились, много говорили,
О тайнах Маяка, пещерах, Гаврииле
Вдвоём открыли Космоса секрет.
Они там были раньше или нет?

- «Ну и где тут Вера Игнатьевна? – с насмешкой над собой, остановила свои стихи Реля. – Всё лишь о Павле пишешь. Поднапрягись, ведь и Вера Игнатьевна произвела на тебя впечатление, не меньше, чем человек, который влюбился в тебя, и открыто говорит о том. Надо как-нибудь Павлу намекнуть, что хоть чужим людям не говорил. Не поймут. А Вера Игнатьевна, кажется, не против, чтоб дорогой ей человек любил дикую девчонку. И муж её тоже. Боже! Каких замечательных людей ты мне послал. Спасибо тебе! И тебе, дед, спасибо! Наведайся к Рельке, я тебе стихи почитаю о своих новых знакомых. Вот эти».

Чужая женщина как мать,
Встречает девочку-поэта.
- «Пушкин, я ведь могу себя называть поэтом? Столько стихов уже сочинила. Мне далеко до тебя, но ты похвали Релю, свою «Свиристель», как ты меня иногда называешь. Видишь, чирикаю и чирикаю, хотя мама бы хотела, чтоб я лишь тяжёлую работу выполняла. Но иногда мне удаётся и сочинять. Итак:»
Чужая женщина как мать,
Встречает девочку-поэта.
- Деревья вздумала сажать?
Могу лишь похвалить за это.

Ну, заходи, наш сад гляди.
И проходи в прохладную беседку.
Я фруктов гостье наберу.
Смотри, склонилась к тебе ветка.

Поди, не еле ягод на Востоке?
Там холодно? Жили в Находке?
- Зимой там холода жестоки.
А лето прелесть, но коротко.

- Чудно, но ягоды ждали тебя.
Сама не хочешь сорвать вишен?
- Смотрю на них с любовью я.
Но как сорвать? Взберусь на крышу?

- Зачем? На дерево влезай.
Не бойся. Веток не сломаешь.
Ползёшь как полоз. И дерзай!
В корзинку вишен накидаешь.

Теперь помоем, что добыли.
Ешь фрукты. Ты ещё растёшь.
- Из сказок я попала в были.
Давно не ела вишен, абрикос.

- Вишни-лекари. Чистят кровь.
А абрикосы, говорят, дарят любовь.
В Приморье-то влюблялась или нет?
- Стесняюсь я, не силах дать ответ…

- «Как странно, кажется, влюблялась.
Сказать, вот, правда, побоялась.
Степан затронул сердце Рели.
Но братом стал. Ты не жалей».

Потом приходит муж хозяйки.
Зовёт Дикарку ко столу.
И в разговор вступает жаркий.
То снится Реле? Или наяву?

Ей дивно их горячие участие.
В семье своей такое счастье.
Она не ведала с рождения.
Какое будет пробуждение?

Но продолжается сей сон.
Когда домой приходит Он.
- Девчонку дикую ищу повсюду.
А она здесь! Какое чудо!..

Калерию оторвал от сочинительства громкий смех женщин, рассказывающих о том, что куры одной из хозяек наклевались у завода винных ягод, которые выбрасывали от отжима вина. Девушка прислушалась. Женщины хохотали над незадачливой хозяйкой:
- Она их чуть не пощипала. Вот бы насладилась мясом, или видом ощипанных кур, когда куры проснулись от пьянки и ходили по двору, - говорила какая-то женщина на русском языке, за что Реля была благодарна ей. Украинский язык она ещё не разбирала, особенно если частили.
О приключении голых кур она, как-то читала в одной из книг – поэтому была рада, что хозяйка не стала щипать своих пьяненьких пернатых.
Но дальше две женщины стали переговариваться на тему о замужестве, по всей видимости, недавнем. Она решила записать их разговор, чтоб потом перевести в стихи. Но так как ей пришлось переводить с украинского языка на русский, то стихи слагались как-то быстро:

Пятачок у сельского магазина:
- Здравствуй, Лена. – Здравствуй, Зина
После свадьбы как живёшь, красавица?
Молодой муж очень нравится?
Калерия взглянула на «молодую» жену – она ей показалась староватой. Но отвечала дерзко:
- Так на то он молодой,
Чтобы бегать за женой.
- А мой Васька, вот Негода,
Крутится возле завода.
Калерия знала, что в Маяке есть фамилия Негода, но чтоб жена так срамила мужа:
- На работу идёт мимо.
И с работы завернёт.
Там учётчицею Нина,
Хоть чекушку, а нальёт.

- Ой, бедовая же жинка.
Ей недаром били крынки.
Чтобы пьянь не привечала.
Муж, что робить на причале,
Уж не раз её хлестал,
Когда с пьянью заставал.

- Вот мужик – не пьёт, не курит.
А жена всё ж парня дурит.
За детьми так не глядит.
А пьяни всякой угодит.

Тихо, бабы! Идёт Танька.
Цэ ж подружка Нинке цэй.
Тоже Краля к штанам рьяна.
Кто б надел на них цепей.

Калерия заметила, что уже почти не переводит слова женщин на русский язык. И включилась в сплетни – они ей надо? Но хорошие стихи о Вере Игнатьевне, садоводе, Павле уже не шли.
- «Вот придумала, записывать разговоры у «Пятачка». Жанровая зарисовка? Но получилась. Вот что удивительно. В Находке никогда не бралась разговоры женщин в очередях записывать. Но когда же привезут хлеб? И все эти Нины, Зины, пришедшие позднее меня, встанут в очередь своих подруг, а я окажусь где-нибудь в хвосте», - подумала с досадой Реля.               
 Хлеб привезли только к одиннадцати часам, и женщины, будто почувствовав, как ей не терпится бежать на берег, пропустили её вперёд.
— Проходь, дивчинко, бэры хлиб, бо ты, мабуть, поспишаешь..
Чем Реля с удовольствием воспользовалась. Получив хлеб и поблагодарив женщин, она почти бежала по селу, с мыслью, что Павел с соседями своими уже, наверное, в пещерах. Но с вкусно пахнущей буханкой не побежишь вслед за ними, и Реле пришлось завернуть домой, обрадовать сестрёнок горячим хлебом, которым её Атаманши принялись «угощаться». А девочка понеслась к пристани, не сказав матери ни слова, которая, к удивлению Калерии, что-то готовила на обед. Неужели опять гостей назовут родители, а потом, как всегда, передерутся? Тогда подальше от них потому, что Реля не желала слышать бранные слова, видеть пылающие ненавистью глаза отца и матери. Лучше она продолжит знакомство своё с прошлым Маяка, если она опоздала, то догонит Павла Петровича с его знакомыми у пещер, дорогу к которым она вроде угадала.
Но на лестнице, по которой она решила спуститься — пристань была прямо против неё — Реля заметила, сходящих по ней студента и «дамочку», как называла таких вертлявых особ Юлия Петровна, лет тридцати пяти, — явно моложе её матери: — «Потому, что не все же рожают, когда стукнет тридцать лет», — насмешливо подумала девочка. Но, приглядевшись внимательно, она решила, что женщина может быть и возраста её родительницы.  Потому что незнакомка вела себя с Павлом так, как иногда делала мать Рели: как будто Павел, позвав её с дочкой сходить в пещеры, тем самым дал ей право откровенно заигрывать с ним! Рядом с женщиной шла девочка, ровесница Рели, одетая «шикарно» как сказали бы мать или Вера. Обе, мать и дочка, были в широкополых шляпах. Реля вначале хотела их догнать и присоединиться, но передумала — хорошо она будет выглядеть в глазах незнакомых людей, запыхавшаяся, потная, да ещё в своём «старушечьем» платье. Эти две элегантные дамы — мать и дочь — могут её высмеять перед Павлом — выставить в неприглядном свете. Впрочем, и Реля могла бы пройтись по их «немецкой пунктуальности», когда собирались выйти из дома в десять, а плетутся по лестнице почти в двенадцать.. Впрочем, она не знала, в каком часу идти, они договорились с Павлом, так что и тут лучше помолчать.
Понуро — вдруг с Рели почему-то слетела вся радость от знакомства с пещерами — брела она сзади людей, с которыми только вчера желала идти в этот поход. И зачем ей захотелось идти в компании? Шла бы одна, не слушая Павла Петровича, только куда? Она не знала путь к пещерам. А спрашивать у местных девочек и мальчиков — это вызвать их неуёмное любопытство. А что если, не подходя к Павлу и его спутницам, последовать за ними до пещер, узнать, где они расположены, потом, как-нибудь обследует их сама. Да, но тогда она не услышит рассказа так понравившегося ей будущего учителя, и не узнает, чем закончилась война между воинственными монахами и пришлыми колонистами.
Реля решилась и в конце лестницы присоединилась к впереди идущим. — Добрый день! — поздоровалась, улыбаясь слегка. — Еле вас догнала.
 — Добрый день! — ответили ей все трое и по-разному посмотрели на Релю — студент радостно, будто приободряя свою будущую ученицу, даже подмигнул как будто — в этом девочка не была уверена.
Мать её сверстницы всплеснула руками, совсем по-русски:
— Правду ты, Паша, сказал, что она похожа на статуэтку индийской танцовщицы, которая стоит у нас на комоде.
Реля покраснела и взглянула на рослую девочку, рассматривающую её внимательно: — «Да, немки довольно бесцеремонные», — почему-то подумала она и, рассердившись, почувствовала себя расковано: — «Как они, так и я буду их рассматривать, а если потребуется, то и критиковать».
Но сдержала себя, протягивая сверстнице руку:
— Меня зовут Реля, а выросту будут звать Калерией. А тебя?
— Мама зовёт Глетой, а постарше будут величать Глетхен, — фыркнула девочка и вся компания рассмеялась. — Это чисто немецкое имечко, но ведь и у тебя не гусское, да? — немка картавила по-ленински, приезжая подумала, что надо было Грете читать больше Пушкина вслух, его певучие стихи, кого хочешь, заставят разговориться.
— Не знаю, — Реля пожала плечами. — Меня так папа назвал, когда я родилась — ему показалось, что я не плакала, а пела нотки «ре-ля».
— Так вот сгазу и «гль» выговаривала? — не поверила Грета.
— Не знаю, наверное, папе так показалось.
— Ну и как у тебя с музыкальным слухом теперь? — Поинтересовалась мама Греты, кокетливо взбивая короткие завитые волосы — такую завивку, сделанную в городской парикмахерской, Юлия Петровна почему-то называла «перманент», а местные жители — «бараний зад».
— Плохо, — насмехаясь над собой, призналась Реля. — Медведь мне на ухо, вскоре после рождения и наступил, или война оглушила, но только я сейчас, если меня насильно загоняют в хор, могу самую прекрасную «спевку» разладить. А вас как мне называть, скажите, пожалуйста.
— Вот, эта девочка преподносит нам урок вежливости! — восхитилась женщина. — В самом деле, прежде чем расспрашивать, надо познакомиться…  Называй меня Анастасией, потому что родители дали мне самое, что ни на есть, русское имя, но не Настей, потому что в сокращении своё имя я не очень люблю — так и видится мне, при этом имени, деревенская женщина с вёдрами на коромысле.
При этих словах Реля покраснела — она только учится носить воду в вёдрах на коромысле и получается это комично, что будущий учитель имел возможность наблюдать в первый день их знакомства.
— А что плохого? — будто подслушал её мысли Павел: — Я, когда вижу идущую с коромыслом селянку, любуюсь, как они это изящно делают.
— Но не все, — прервала его насмешки Калерия. — Я не умею носить вёдра на коромысле, вся обливаюсь сверху донизу, когда так ношу.
— Это потому, что ты гостом маленькая, — насмешливо и вроде сочувствуя, отозвалась Грета, — я несу вёдла нолмально, не газливаю.
— А много ли ты носишь? — остановила дочь Анастасия. — Воду нам привозят в бочке для мытья и стирки, а уж если требуется для приготовления пищи свежей, то тебя не допросишься, к колонке сходить…
Реля, при упоминания о колонке, радостно усмехнулась. В Маяке был небольшой, винодельческий заводик и в связи с этим, как она узнала сразу, после их приезда, водопровод с насосной станцией восстановили первыми, по окончании войны. Поэтому жителям этого маленького села было легче с ношением воды. Реля представила, как тяжко было бы нести полные вёдра, по крутому склону, карабкаясь вверх. Другое дело ходить по улицам довольно чистого села, потому что дорожки, перед домами, были посыпаны галькой и гравием, значит даже зимой и осенью грязи можно не опасаться. Но не замёрзнет ли зимой вода в колонке?
— А кто же ходит, ты, что ли? — огрызнулась Грета. — Я да папчик воду носим, пока ты готовишь или стигаешь бельё.
— Вот видишь, Грета, мама твоя не сидит, сложа руки, — заступился за свою соседку Павел. — И чего вы спорите из-за пустяков? Я думал, что мои соседи довольно мирное семейство, а вы, перед приезжей девочкой, вдруг начали ругаться. Реля мою семью напротив сдружила, а вас почему-то понесло в разные стороны. Довольно. Улыбнитесь, мама с дочкой, и раз уж мы все перезнакомились, давайте не тратить времени зря, пойдём к пещерам, а то тучки, которые я вызывал с утра, развеются, выглянет солнце и идти по жаре будет нелегко, — говорил Павел, поворачивая всю компанию в сторону пещер. — Но тут идти надо будет друг за другом, а лучше парами, чтобы поддерживать друг друга, помогая преодолевать мелкие препятствия. Кто пойдёт со мной? Вы, Анастасия? Как самая старшая из моих спутниц.
— Разумеется, — тут же пристроилась к нему Анастасия. — А вы, девочки, идите следом и делайте то, что сказал Паша, потому что он руководитель нашей экскурсии. И ведите себя дружно, не ссорьтесь.
Сама она, имея такого проводника, держалась за его локоть, а то и вовсе зависала на руке будущего учителя, вся поглощённая разговором с ним, не обращая внимания, что сзади идут довольно юные девушки, которым это может показаться странным. По крайней мере, Калерия старалась не смотреть на идущую впереди пару, чтоб не ревновать чужую родительницу, потому что ей казалось, что Анастасия довольно откровенно льнёт к молодому парню: — «Но она не молодая девушка! — возмущалось всё Релино существо. — Она такая же пожилая, как и моя мама».


                Г л а в а 7.

Грета, которая вначале была поглощена препятствиями на их пути: — «Дай мне гуку, я не пливыкла плыгать по таким уступам», казалось, не обращала внимания на поведение своей родительницы — или она к нему притерпелась? Или ей оно не казалось отклонением от норм поведения? Реля была в растерянности. Но они потихонечку разговорились, когда Грета освоилась «следи этих колдобин», она задала новой знакомой тот вопрос, который Реле многие задавали в Маяке:
— Ты в какую школу будешь ходить — гусскую или укьаинскую?
Вначале Реля хотела ответить однозначно. Но тут же ей пришла в голову мысль узнать мнение расчётливой Греты. Потому что такой Реле показалась немецкая девочка. Узнать у немки насчёт различия школ, и она вместо ответа, сама задала вопрос: — А что, в Маяке есть выбор? Село же маленькое.
— Ну не в Маяке, а в соседнем селе есть гусская школа, но туда надо ездить каждую неделю — в понедельник уезжать, в субботу возлащаться, чтобы собгать сумку с кой-какими пгодуктами и назад.
— Да, это трудновато, — согласилась Реля, — дорога выматывает и уже не до учёбы будет. Поэтому тебя мать не пускает?
— Если б из-за дологи она не пускала, то я бы отвоевала гусскую школу — потому что в Маяке умный дядька, дилектор совхоза и он гасполядился отвозить и пливозить учеников, что очень удобно.
— Тогда, в чём дело?
— Из-за интелната она меня пгитормаживает, потому что девушки и пагни в том селе живут в одном доме, комнаты лядышком.
— Ну и что? Надеюсь, они там не дерутся?
— Ты совсем глупая или пликидываешься? — Грета приостановилась, от возмущения, глядя не Релю недоверчивыми глазами-буравчиками: — Они там не делутся, а наоболот «милуются», если выгажаться по укьаински и от этого у многих дети бывают гано. Слышала о таких детках?
Калерия тоже приостановилась, и широко раскрыла глаза, глядя на новую знакомую — у Греты с матерью бывают такие разговоры? И поскольку её никто, никогда не пугал будущими детьми, она заметила:
— По-моему, нам рано об этом думать. Ну, давай руку, не то ты не взберёшься сама на этот уступ. Смотри, платье не порви.
— Спасибо, — впервые поблагодарила её Грета, и согласилась с Релей. — Конечно, лано. Это только моя маман сходит с ума, чтобы «в подоле» не плинесла, как некотрые укьаинки-недоумки делают, но на Юге всегда спешат с этим делом — так папа думает.
— Но ты же тоже растёшь в жаре, а не в тайге — заметила Реля.
— Ну и что? Кловь-то во мне остаётся немецкая — гассудительная, спокойная — как папа мой иногда надо мной подшучивает.
— Ты не очень любишь украинцев? — осторожно спросила Реля.
— А за что их любить? Они же меня не любят. Вот, совсем недавно воевали с немцами, а теперь Пашка ведёт нас в пещегы, где жили монахи, котогые тоже наш нагод не любили.
— Но ты же знаешь, что воевали в недавней войне не с теми немцами, которые веками уже живут в Украине, в России и даже, я слышала, что на Кавказе, я уж не говорю о Прибалтике — так их там полно.
— Плибалтика — это что за местность?
— Ну, интересно! Ты что, про Балтийское море не слышала?
— Конечно, слышала и даже видела… на кал-те, — протянула Грета.
— Вот и прекрасно. А Прибалтика, как раз те места, где располагаются три Советских республики — Литва, Латвия и Эстония. Так вот в них немцев как раз больше всего.
— А ты откуда знаешь?
— Да жили мы в Литве, правда, мало. Там, в сорок восьмом году, начали стрелять в русских — и мы оттуда быстро уехали.
— Счастливая ты! В одном конце Союза побывала, потом в длугом, мне Пашка вчега гассказывал, что ты и на Дальнем Востоке жила.
— И с одного и с другого конца уезжали, — улыбнулась Реля, — потому, что становилось опасным там жить.
— Но много ездили, много видели, — не сдавалась Грета.
— На это не жалуюсь. Кстати, и на краю земли я встречала немцев, с некоторыми даже дружила.
— Поэтому ты так много о немцах знаешь?
— Да что много-то? Только разговоры, хорошо если откровенные. А всё остальное узнала по книгам.
— Интелесно, по каким?
— Ну если ты хочешь тоже узнать — для начала прочти «Пётр1». Эта книга в любой библиотеке есть.
— Да она у нас дома есть, но она такая толс-тая-я!
— Зато читается легко. Вот в ней про «Немецкую слободу», в Москве, интересно написано — поймешь, как немцы попали сначала в Россию, потом, наверное, дальше по большой стране разъехались. Кстати, немцы помогали Петру Первому укреплять Россию — от них большая польза.
— Вот и скажи это дулакам-укьаинцам, если ты пойдёшь в маяковскую школу, что немцы полезные, а то они меня плизнавать не хотят.
— И скажу, — согласилась Реля. — Разумеется, что я буду учиться в Маяке, потому что хочу выучить украинский язык в совершенстве. Но тебе, я вижу, не нравится местный говор?
— Угадала. И что в нём хогошего? Слышала, как по ладио воют? — И Грета стала грубовато напевать: — «Гэй, Одар-р-ко, годи-будэ! Пэр-рэстань бо вжэ кр-рычать!» — «И нэхай жэ чують люды, и нэ буду я мовчать!» Заметила, что я когда пою, то пгавильно выговаливаю букву Р?
— Разумеется, заметила. Советую тебе, прямо сейчас не говорить, а петь. И, как я вижу, по-украински, у тебя это здорово получается.
— Но я не люблю укр-раинский, — пропела Грета и обе засмеялись.
Эта небольшая разрядка развеселила обеих девочек. Реля, успокоившись, заметила:
— Ну и что! Прекрасная же опера — «Запорожец за Дунаем».
— Да, но какая гр-рубятина! Послушай, с тобой я научусь говорить эту пр-роклятую Р-Р! Вот будет чудо. Кому сказать, не повер-рят!
— А ты не рассказывай никому, просто учись. Советую тебе, ходить каждый день к этим волшебным камням, кланяться им и петь среди них, или говорить, растягивая слова.   За пять дней научишься.
— Спасибо за совет. Думаю, что он важен для меня. А опер-ра всё р-равно глубая. Гр-рубятина. Гр-рубятина, — запела Грета.
— Не заметила грубятины. Я её с удовольствием слушала по радио, когда жила на Дальнем Востоке. И вообще украинские песни люблю.
— Да? Удивляешь ты меня. Вспомни пр-ро медведя, который тебе на ухо наступил — так ты сказала? Да? Он тебе не мешает слушать?
— Ну, слуха у меня нет, так это петь мешает.  Но слушать могу да разобраться, что поют красиво или нет — тоже могу.
— А больше тебе отсутствие слуха ни в чём не мешает?
— Если откровенно, — огорчилась Реля, — то, наверное, мне это мешает английский язык изучать. Учительница, в Находке, говорила, что нужен идеальный слух, чтобы правильно произношения заучить.
— Пр-роизношение! Да они сами, учителя, не знают как пр-равильно слова иностр-ранные говор-рить. Моя бабка, которая была учительницей, и то сомневалась пр-равильно ли по немецки разговар-ривает.
— А где теперь твоя бабушка?
— Её убили фашисты, во вр-ремя войны.
— Вот видишь, немцы из Германии, убивали немцев из Союза. Значит это разные люди. Ты очень грустишь о бабушке?
— А чего гр-рустить? Я её в глаза не видела. Но мама мне о бабке ра-рассказывала и я запомнила её высказывание, что на языке надо гов-во-ри-ть постоянно — иначе тут же его забываешь.
— И это правда, — согласилась Реля. — Я всего два года пожила на Дальнем Востоке и украинский почти забыла.  Но почему-то уверена, что быстро его припомню.
— Посмотрим, — протянула Грета. — А где ты познакомилась с Павлухой? Ну чего ты так уставилась, даже остановилась? Что я нашего будущего учителя «Павлухой» и даже «Пашкой» зову?
— Да, мне интересно почему ты так Павла Петровича называешь?
— Он не Петгович, а Дмитгович. — Сбилась на старое Грета.
— А вот и Петрович, — по-детски отозвалась Реля. — Ты не знаешь, наверное, что он не родной Вере Игнатьевне сын, а племянник.
— Действительно не знала, — призналась Грета. — А ты откуда всё знаешь? Неужели ты их р-родственница? Потому что семья Павла перебра-ралась на Укр-раину откуда-то из Р-России. — Грета остановилась, вытряхивая камешок из босоножек.
— Да нет же! Никакая я не родственница! Пошли, не то отстаём от взрослых здорово, — Реля взглянула вперёд и поразилась - Гретина мама чуть ли не обнимала студента — она так и повисла на Павле.
— Не обр-ращай внимания, — проследила Грета её взгляд, — мамка всегда липнет к Павлухе, когда находится с ним рядом и нет папы.
— И ты так спокойно об этом говоришь?
— Так к этому и отец спокойно относится. Мои годители живут «по-фр-ранцузски», как хар-рактеризует их отношения мама.
— «Жить по-французски» — это как?
— То есть спокойно смотр-реть, как один из женатиков скачет в сто-р-рону. Меня даже больше, чем батю, р-раз-д-р-ражают прилипания матери к соседу. Могла бы догадаться, что дочь подр-растает и тоже нер-равнодушна к красивому пар-рню.
— А ты неравнодушна к Павлу Петровичу? — поразилась Реля.
— Ой, если Пашка меня дождётся, то с удовольствием за него замуж пойду. Осталось каких-нибудь четыр-ре года подождать.
— Ты в семнадцать лет замуж собираешься? А учёба?
— Ну, мне сейчас уже четыр-рнад-цать лет: я почти с восьми годов начала учиться, потому что болела в младенчестве. А через четы-р-ре года, когда мы десятилетку закончим, как р-раз будет восемнадцать и пусть р-родители меня, уже замужнюю, дальше учат, да и муж поможет.
— Да, здорово ты себе планируешь. А если Павел Петрович не захочет на тебе жениться? — Не очень вежливо, допрашивала Реля.  Всё существо её протестовала против того, чтоб их возможный учитель полюбил такую «расчётливую девушку», как Грета. Немка Реле напоминала сестрицу: у Веры тоже, наверное, всё вперёд расписано в её злом умишке.  И она имеет виды на парня как Павел Петрович, дабы сделать его несчастным человеком, или свести с ума пустыми выходками.  Как это сделала Релина мать с отцом.  Только сейчас девочке пришла в голову, поразившая её мысль, что отец раньше был приличным человеком, но, женившись на распущенной женщине, поразительно изменился, стал «снимать узоры» с матери и дошёл до такой степени распущенности, что Реле за отца иногда стыдно было его признавать.
— Вот ты заладила «Павел Петгович да Павел Петгович», — довольно своеобразно, ответила на её вопрос Грета. — Давай будем между собой называть его плосто «П. П.». Идёт? Потому что мне пока не хочется называть его по имени-отчеству, а твой нежный слух режет мои запанибратские «Пашка» да «Павлуха».
— Вообще-то ты не ответила на мой вопрос, но, по всей видимости, ты и не можешь на него ответить.
— А поэтому и ты не ответишь на мой? — съехидничала Грета.
— Почему же? Я не привыкла и привыкать не хочу отходить от ответов, а потому согласна называть будущего нашего учителя П. П. потому что действительно — это ты правильно заметила — мне режет слух твои не «панибратские», а довольно неприличные «Пашка» и «Павлуха», потому что, как я понимаю, он тебе на это права на давал.
— А на это надо иметь пр-ра-во-о? — изумилась Грета.
— Безусловно. Отношения между людьми не бывают такими топорными, как ты думаешь. И называть довольно взрослого человека «Пашкой», по моему, имеют право только друзья, а «Павлухой» и вовсе могут звать исключительно близкие люди, такие как мать или жена, невеста.
 — О Боже! Какие ты ставишь пьегр-рады между людьми. Но зачем? Не значит ли это, что ты сама влюблена в него?
Калерия вздрогнула, и мурашки побежали у неё под кожей, и это в то время, когда на небе, наконец-то, солнце прорвалась сквозь тучи. Неужели Грета угадала? И она заступается так за Павла, потому что сама в него влюблена? Она вспомнила вчерашний день, когда была наедине с будущим своим учителем, и они говорили и не могли наговориться, две родные души, нечаянно познакомившиеся. Неужели то, что Реля повстречала понимание там, где не ждала, и есть любовь? Если это так, то любовь ещё прекраснее, чем она себе представляла. Но Грете надо было непременно ответить — практичная девушка не забудет свой вопрос — он, так или иначе, а всплывёт ещё в их разговорах.
— Я ещё не знаю, — неуверенно ответила Реля, — но если это так, то никаких попыток навязывания себя взрослому парню с моей стороны не будет — в этом ты можешь мне поверить. А пока только я почувствовала, что он очень дружелюбно, как к сестре, относится ко мне.
— Как к сестр-ре? — ревность Греты сразу упала. — Но где, скажи, пожалуйста, вы познакомились с твоим «бгатцем»?
— Я пришла к Дмитрию Семёновичу за саженцами к ним, домой, и вначале познакомилась с Верой Игнатьевной, которая меня довольно приветливо встретила, потом пришёл отчим Павла и был в прекрасном настроении, настолько, что супруги вместе пригласили меня поужинать.
— Диво-дивное, — перебила её Грета, — меня так никогда не плиглашали, а я их соседка и всегда пер-ред глазами пр-рыгаю во двор-ре.
— Не завидуй, пожалуйста. И зачем им приглашать сытую, ухоженную девушку? А тут пришёл такой заморыш, что у Веры Игнатьевны дрогнуло сердце, и она сначала фруктами меня осчастливила, затем и ужином, — насмехаясь над собой, сказала Реля.
— И пр-равда, — успокоилась Грета, — пли виде тебя, навер-рное, любая мать хочет тебя кор-рмить, такая ты маленькая, для своих лет.
— Ну, вот видишь, как легко всё объяснилось, — усмехнулась Реля: - «Оказывается этой надменной девице достаточно унизить соперницу, что бы потом не брать её в расчёт», - подумала насмешливо.
Но это как раз девочке было на руку, чтоб её не ставили под подозрение, потому что она сама ещё не знала, как относится к будущему учителю — любит или не любит? А если любит, то Грета не та девушка, перед которой стоит открывать свою душу.
— Вот ты мне р-рассказала, как познакомилась с ро-родными Паши, а с ним самим как — р-раскроешь секр-рет? — Не унималась Грета — по-видимому, сильно её задело быстрое знакомство Рели с её соседями.
— Да тут и секрета никакого нет — Павел вернулся домой, когда мы ужинали — дальше всё получилось как у нормальных людей, не мог же он не познакомиться со своей будущей ученицей. А на следующий день мы с ним встретились на речке, случайно, и он мне сказал, что он племянник Веры Игнатьевны, а уж отчиму-то вовсе не сын, отсюда Павлович.
— Ой, случайно ли? — с нажимом сказала Грета. — Гляди, я гевную.
— Не стоит ревновать ко мне, — насмешливо сказала Реля. — Я ещё не решаюсь стать твоей соперницей. Ты лучше обратила бы внимание на мать: она, по моему, не против того, чтобы перебежать дорогу молодым, и стать любовницей П.П., если, разумеется, студент не возражает.
— Да, — Грета с презрением посмотрела вперёд, где Анастасия совсем распоясалась, — я ей устрою потом р-раздракон да так, что маме станет тошно. Но откуда ты знаешь пго любовников?
— Оттуда, откуда и ты — мои родители тоже гулевоны и не скрывают ничего от детей. Мама даже пыталась мне внушить, что это порядочный образ жизни.
— А ты считаешь его непор-рядочным? — удивилась Грета. — Я, наобор-рот, если людям нгавится, то почему бы им так не жить?
— В таком случае, — насмешливо ответила Калерия, — ты не должна ругать свою мать, потому что она живёт так, как ей хочется.
— Пусть живёт, но этого, я ей не спущу, потому что тут затр-ронуты мои интегесы. Однако, отгугав её, я с неё же и возьму плимел: когда выйду замуж, тоже буду гулять, если мне сильно захочется.
— В таком случае, я не завидую П. П., которого ты собираешься «осчастливить», и не советую добиваться его, потому что он кажется совершенно другим человеком. Вон, смотри, как он от твоей матери шарахается, — продолжала насмешничать Реля, наблюдая, как студент, в самом деле, отмахивается от нахальной женщины, оглядываясь назад.
— Ну, уж и шар-рахается! — Возразила Грета. — Доведись им быть наедине и в темноте, увер-ряю тебя, П. П. бы так себя не вёл: — «Все мужчины-кобелины», — так говор-рит моя мать, а она им цену знает.
— Конечно, потому что выискивает, как и моя мать, только поганцев. Но что наш будущий учитель не такой, в этом я могу поручиться. И таких людей немало, но на фоне распущенности, который усердно создают гуляки, порядочных людей трудно заметить. Вот ты и мешаешь нашего будущего учителя с грязью, которой не против испачкаться некоторые людишки, вроде наших с тобой матерей и отцов.
— Послушай, не говор-ри так, потому что в кр-руг пр-резир-раемых тобой людей входит и моя мать, а я не желала бы, чтоб пр-ро неё так думали. Всё же она — вг-рач и должна блюсти чистоту, а не гр-рязь.
— Однако, и сама хочешь последовать её примеру? Но, милая моя, людям языки не завяжешь, если они видят подобное, — Калерия махнула вперед рукой и тут же споткнулась.
— Вот видишь, — отозвалась Грета, подавая ей руку, — нельзя так судить людей, относись к этому, как будто ничего не замечаешь.
— Но ведь я не с завязанными глазами по жизни иду!
— Молчи! Мы, кажется, пр-ришли. Вон П. П. машет нам р-руками. Он всю дор-рогу оглядывался на нас: видно, что беспокоился о ком-то, — многозначительно заметила Грета, имея в виду, ясно же, себя. — И, пожалуй, соглашусь с тобой, что Пашка не такой злодей, как я пр-ро него думала, и сейчас мы освободим его от моей настыгной мамочки, чтобы она на молодых людей губы не газвешивала. Это — мой будущий муж, я скоро дам понять это Анастасии и отцу - так будет надёжней — потому, что батя во всём меня под-дер-рживает.
Реля отстранилась от своей новой знакомой — уж слишком разные у них понятия о будущем — они никогда не подружатся — в этом она была уверена: — «В одну телегу впрячь не можно коня, и трепетную лань», вспомнилось ей: — Только кто из нас Конь, а кто Лань? — вот вопрос».
Когда же они подошли к Павлу, он тоже им задал вопрос:
— Ну, как, девушки, вы подружились?
— Да, — ответили они с Гретой в один голос.  За что им было дано каждой по зажжённой свече, чтобы подсвечивали то, что хотели видеть, но вначале Павел, рассказывая, освещал углы фонарём.
Потом Реля бродила по удивительным пещерам, рассматривая каждый закуток, с упоением слушала будущего учителя, который, как ей казалось, каждое слово проверял на ней — понимает ли? Она прекрасно «усваивала материал», потому что сложила стихи:

 Здесь жили бунтари – монахи.
Скрываясь от Петра гонений.
Пещеры вырыли без страха.
Как им подсказывал их гений.

Потомки же испытывают страхи.
Стоя пред закопчённым Алтарём.
Повсюду слышны «охи», «ахи».
- «Жили под землей, как гномы!»

И Реля по пещерам бродит тихо.
Будто её смущает лихо.
Она сочувствует невзгодам бунтарей.
- «Куда же делись тени тех людей?»

Но и Петра суровый гений, ей мил:
- «Пётр построил сильную державу!
Врагов своих он не щадил.
И под Полтавой сыскал славу!

 
Купцов немецких он селил,
Чтоб укрепиться на Днепре.
Маяк в историю он влил.
Маяк подарком стал и мне».             


                Г л а в а 8.

В оставшиеся дни каникул Реля ещё много раз виделась с будущим учителем, и во все встречи Павел Петрович находил её возле реки, где с ней неизменно были младшие сестрёнки, а в их присутствии разговоров не получалось. Он, шутя, пробовал намекнуть хмурящейся девочке, что она чисто по-детски, ревнует его, после их похода в пещеры, когда любвеобильная Анастасия совсем распоясалась, невзирая на присутствие собственной дочери. Правда Грета, когда они входили в пещеру, видно пребольно ущипнула мать, так, что та даже вскрикнула, но сделала вид, что споткнулась:
— Что случилось? — спросил Павел, не спуская глаз с Рели.
— Это я от радости. Гретик стала выговаривать букву «Р». Наверное, научилась у Рели — у тебя есть какой-то секрет? Учишь людей?
— Я рада, если у меня есть способность исправлять дефекты речи. Хорошо бы ещё Бог мне дал возможность исправлять кривые души, — произнесла с подтекстом — женщина это поняла. Реля вздрогнула под кривым взглядом: — «Вот! Ещё одна врагиня, не дай Бог заболею, залечит».
Врачиха более не пыталась виснуть на студенте, ни во время осмотра пещер, ни потом, когда они спускались к берегу, и поднимались по лестнице, но это не исправило настроения Рели, и Павел чутко уловил его:
— Я же говорил тебе, Малыш, чтоб ты дождалась весны и тогда бы мы пошли в пещеры всем классом, с твоим классом, в котором я, во время практики, которая продлиться почти до мая, буду классным руководителем — об этом я уже говорил со своей любимой матушкой.
— Но я не могла долго ждать, — возражала Реля. — Если я о чём-то узнаю, и это находится рядом, я должна это увидеть, иначе сердце разорвётся от нетерпения. — При этих словах девочка улыбалась.
— Я подозревал, что у тебя такой темп.., — студент прервал на полуслове и Калерия заподозрила, что Павел хотел сказать что-то интересное, но почему же тогда замолчал?
— Что же вы? Договаривайте. Что вы такого особенного думаете?
— Да, — нашёлся, наконец, студент, — я даже не предполагал, что у тебя такой нетерпеливый характер!
— Да и в силу моего характера я должна сейчас искупаться, прежде чем ответить на ваш вопрос. Разрешаете? Я заплыву немного на течение, а вы посматривайте, пожалуйста, за сестрёнками. Они хоть и хорошо плавают, но балуются часто, и как бы не захлебнулись в воде.
— Иди, купайся, а я с удовольствием постерегу Атаманш — мне нравится смотреть, как они ныряют и играют в воде. А ты, хитрунья, обдумывай ответ — потому что я знаю, почему ты вдруг захотела поплавать.
Реля так и делала.  Заплывала на глубину и, упорно преодолевая течение, придумывала что ответить, чтобы не унизить себя и не обидеть будущего учителя.
— Да, у меня довольно нетерпеливый характер, — выходила она из воды с готовым ответом, — это вы правильно заметили, — я торопыга и спешу побольше увидеть и услышать и, по возможности, немедленно. Не знаю, почему я так спешу везде, может, чувствую, что мне недолго жить на этом свете? — ставила в тупик студента глупым вопросом.
— Не пугай меня, девочка. Ты по природе торопыга. Но, спеша всё узнать, не напутай в своей жизни, так, что потом трудно будет разобраться. Ты торопись увидеть, это прекрасная черта характера, но не спеши всё сразу иметь. Приобретать — запомни это - надо медленно, по крохам, чтобы бережнее относиться к тому, что имеешь.
— Именно так и получится, — улыбнулась невесело Реля. — Мне в жизни радости отмеряются мелкими крохами — ну разве исключение составляет встреча с вашей семьёй, когда счастье мне пришло сразу знакомством с тремя такими замечательными людьми.
— Смотри, не захвали нас, — улыбнулся Павел. — Потому, не дай Бог ошибёшься, и будет у тебя большая печаль — пророчу по-цыгански.
— Я думаю, что я не ошибаюсь. Но есть коварное предчувствие, что радость эта у меня недолгая. Мне жизнь дарит крохами и тут же забирает обратно, чтобы я не очень резвилась. Но что это мы о грусти вспомнили?  Поговорим, о весёлом?
— Развеселил ли я тебя пещерами?
— Конечно — это мы, как в театр прошлой жизни сходили.
— А ты бывала в театре? — удивился Павел.
— Один раз, — Реля показала палец, — и то, показывал спектакль в Находке, заезжий театр из Владивостока.
— Гастроли, — усмехнулся Павел. — Знаешь, это слово?
— Учительница русского языка и литературы, которая нас водила в театр, объясняла нам, что гастролирующий театр, это который ездит. Я запомнила это слово, потому что в нём есть хорошая зацепка — тролли — это такие гномики есть, они живут на скалах, в пещерах — в сказках конечно. И мне почему-то кажется, что они небольшого роста, но я не уверена в этом. Иногда представляю себе громадные горы, тогда и тролли мне кажутся большими, но почему-то уже в этом слове одно «л».
— Тролли - так это волшебное слово пишется. Но что тебе больше всего запомнилось от спектакля?! Кстати, как он назывался?
— Это был кукольное представление, исключительное: «Белоснежка и семь гномов». Ничего прекрасней этого спектакля, я ещё не видела.
— Как же ты много знаешь, девочка моя! Ты не обижаешься, что я тебя так называю?
— Нет, — Реля отрицательно покачала головой, — мне нравится, потому что я представляю вас моим старшим братом, добрым, не таким как сестрица Верочка, которая издевается надо мной.
— Братом? — пробормотал Павел. — Считай так, моя сестричка, но я думаю, что когда ты подрастёшь, отношения наши изменятся. Я рад, что ты так, по доброму, ко мне относишься. Потому что восхищен тем, как ты, угнетённая твой сестрой и матерью, и, казалось бы, после такого закабаления должна быть забитой и нелюдимой — а ты, наоборот, открываешься навстречу людям, как цветок к солнцу.
— Сильное сравнение, — усмехнулась грустно Калерия. — Но сами подумайте, Павел Петрович, что мне ещё остаётся делать, когда хочется забыть о своей семейке, как не идти к людям? Может быть, в таких людях как вы или Вера Игнатьевна, или ваш отчим моё спасение?
— Может быть, — согласился студент, — но меня ещё одно удивляет в тебе. Вот я учусь в большом городе.  И много повидал городских  подростков — развитых, недоразвитых — всякие случаются.  Но таких, как ты, которые, казалось бы, развиваются от одного прикосновения к ним свежего ветра, лазаньем по деревьям или похода в пещеры.  От пещер мои соседки просто устали и не могли задать мне ни одного вопроса — то есть их ничего не заинтересовало, что говорит об их сердечной глухоте. Хотя Анастасия долгое время жила в городе и могла бы что-то передать в наследство своей дочери.  Но и в Грете я не заметил ничего, кроме, разве, досады, что она даром потратила полдня на пещеры. Зато ты, по дороге обратно, засыпала меня вопросами, и в каждом из твоих вопросов заложен такой глубокий смысл, что я вечером долго не засыпал, думая как ответить тебе на них.
— Но вы же ответили! — удивилась Реля.
— Не полно, дорогая моя сестричка, можно сказать на тройку. Как будущий учитель, я остался недоволен своими разъяснениями. Вернусь в следующих наших встречах поговорить с тобой ещё о том, о чём, как мне показалось, мы не договорили.
— А они будут, наши встречи с вами? — усомнилась вдруг Реля.
— А как же! — встрепенулся Павел. — К большому счастью, как говорит моя мама, я направлен на преддипломную практику в Маяк — прямо выпросил, чтобы меня сюда послали, как будто чувствовал, что встречу такую интересную девочку.
— А где у вас раньше практики были? — заинтересовалась Реля.
— На первых курсах больше всего на картошке, или уборке других овощей и фруктов, — усмехнулся Павел.
— Наверное, радовались, когда вас на виноград посылали?
— Девочка моя, это только таким маленьким, как ты, хорошо сидеть под кустиком.  А представь себе такого дядю, как я, с изогнутой спиной — нет, студентам лучше дерево трясти или кукурузу собирать, хотя, от переспелой кукурузной листвы очень руки можно искалечить, да так, что потом лекции не запишешь.
— Значит, на виноград, который в большом количестве растёт в Маяке, — сказала Реля, — могут студентов первых курсов присылать?
— Ещё и как присылают. И боюсь, как бы ты тут не влюбилась, — пошутил студент, однако в его голосе, действительно, была тревога.
— Ой, что вы такое говорите! Это Грета, уже влюбляется — она мне сама говорила — но она и одета же как! — на неё любой обратит внимание. Да она и старше меня, больше чем на год, правда учиться мы будем в одном классе.
— А ты считаешь, что только на одежду обращают внимание? — заинтересовался Павел, странно глядя на Релю. — Да ты отвечай, а не на сестрёнок смотри — лежат себе в песочке и лежат.
— Я часто на них взглядываю, если вы обратили внимание — потому что если на них не смотреть совсем, они, тихо, лихо, могут такое сотворить! Но ваш вопрос я, конечно, помню, а заодно и обдумываю — вы же не хотите, чтобы я вам с бухты-барахты ответила.
— Так что ты думаешь насчёт своей одежды? Неужели люди отвергали тебя за то только, что ты неважно одета?
— И вы предположили, что я именно о своей одежде думаю?
— Есть такая пословица — у кого чего болит, тот о том и говорит.
— Моя одежда, действительно, меня ранит иногда, но, к моему немалому удивлению, люди, такие как вы или ваши родные, встречают Релю не «по одёжке», а вопреки пословице о ней.
— И много таких людей было?
— Пока только ваша семья, да ещё солдат заступился за меня перед мамой в поезде. Этот Степан — такой интересный человек.  Мы много с ним говорили, а вот сейчас спросите меня о чём — не вспомню.
— Неужели у тебя память худая, как решето? — улыбнулся Павел.
— Да нет же! — возмутилась Реля. — Вот всё, о чём говорю с вами, могу вам дословно повторить, могу вспомнить, о чём я ссорилась с мамой или Верой год, или даже два года назад. Но этот Степан какой-то волшебник, наверное. Мы с ним так много говорили, и он мне предсказал, что будет через несколько лет вперёд — так много наговорил, а перед расставанием взял и стёр мою память.
— Стёр память? Разве это возможно?
— Да. Сказал, что я буду вспоминать, о чём он Реле рассказывал, годы спустя, когда эти события будут со мной происходить. – «Но я уже немного вспомнила», - напомнила себе.
— Да это какой-нибудь гипнотизёр, попросту говоря, морочил моей сестрёнке голову. Ты встречалась до него с гипнотизёрами?
— А кто это? — схитрила девочка, потому, что со Степаном она этот вопрос прояснила.
— Это люди с очень сильным характером или сильной волей — иногда ими бывают народные целители, чтобы лечить людей, — а иногда и плохие попадаются, которые свой дар используют во вред людям…
— Да что за дар такой, если им можно и помочь и навредить?
— Это возможность вогнать человека в сон. А сонного человека, можно вылечить,  можно обокрасть, а с девушками иные парни и похуже творят.
Реля покраснела: по своей старшей сестре она понимала, что можно сделать с девушкой, если она окажется бессильной в руках подлеца.  Но с Верой никто ещё такого не сотворил — наоборот, она играла с ребятами в нечистую игру, ради подарков или денег. Получается, что Вера обладала свойствами гипноза? Вгоняла парней в тяжёлый сон, чтобы их обмануть? Может Вера  и мать усыпляет, чем влюбляет её в себя? А, возможно, они обе зловредные ведьмы, питающиеся Релиной кровью?! Потому, что девочка замечала, как после ссор с одной из этих колдуний, она слабеет. Или ей думалось, что слабеет? На самом деле, обдумывала недосказанное, чтоб в очередной ссоре, высказать больше, чем сказала ранее.
— О чём ты думаешь? — вернул её на землю Павел.
— Ой, — Реля тяжело вздохнула. — Не могу даже вам передать, какие нехорошие мысли иногда приходят в голову.
— Это ты о Степане подумала?
— Что вы! Я уверена, что Степан — отличный человек. Я немного о нём всё же запомнила — он был солдатом с красными погонами, стерёг политических заключённых в лагерях…
Реля заметила, как при этих её словах, Павел изменился в лице:
— Почему ты думаешь, что именно политических заключённых?
— Да он мне говорил о них, даже рассказывал, что некоторым помогал — если я правильно поняла его, он даже спасал людей от смерти.
— Тогда он действительно человек хороший, — судорожно сглотнув, хриплым голосом произнёс Павел. — Продолжай вспоминать, пожалуйста.
— Ну и то, что произошло со Степаном, я очень ярко помню — это он не смог у меня из памяти стереть. Его, в один из вечеров, порезали в тамбуре нашего вагона бандиты, которых освободили этой весной из лагерей.
— Вот так! — с горечью отозвался Павел. — Не выпустили хороших, заслуживших это людей, а выпустили уголовников.
— Да, и эти нелюди свирепствовали даже в Находке, где мы жили: один раз и за мной один гнался, хотел зарезать — оттого мы оттуда и уехали. Так они, в пассажирских поездах, на крышах пристраивались и ещё грабили людей, потому что им есть, пьянствовать надо было. Степана же хотели убить, потому что он им как кость в горле. Эти гады солдат, с красными погонами, ненавидят.
— Подожди-подожди, что-то тут не вяжется. Как же твой Степан такой могущественный человек, что может память у девочки «стереть», поддался их ножам? Почему он их не загипнотизировал?
— Да не гипнотизировал он, — запротестовала Реля, — потому что я с ним в полном уме и памяти разговаривала…  А поддался он разбойникам не спроста — он пошёл на это сознательно.
— Ничего не понимаю! Как это может быть?
— Сейчас я вам скажу, так как я это уразумела. Он, каким-то образом, чувствовал угрозу для пассажиров от ехавших на крышах уголовников, и вызвал их на себя ночью, чтобы уроды эти других не били, точнее сказать не убивали.
— Ну и что он этим доказал? Спас кого-нибудь от их ножей?
— Да всех спас, кто в поезде ехал. Потому что когда его, без памяти, отнесли в соседний вагон и положили в свободное купе, и вызвали ему врача с ближайшей станции, бандитов этих всех поубивали. Кто, хотите спросить вы? А в нашем составе ехали, в отпуска, моряки — их десятка два вдруг набежало, когда они услышали, что случилось со Степаном.
— О, моряки — это великая сила — я с ними сталкивался по учёбе, — они очень дружные, горы могут свернуть, когда вместе.
— Вот именно — они и своротили всех бандитов с крыш, и побросали потом, на полном ходу, с поезда, где те разбились. Я даже жалела некоторых, потому что могли не разобраться и невинного сбросить.
— Да, иногда молодые ребята — я слышал от студентов — путешествуют так на крышах, когда денег нет — иные у нас полстраны так объехали. Но сомневаюсь, что с бандитами кто-то на крышу сел или что те терпели соседей — наверное, уголовники, с нечаянными попутчиками не церемонились и тоже их сбрасывали, завладев их вещами и деньгами.
— Да, пожалуй, — согласилась Реля, — так что зря я жалела их. А Степан, получается, вызвав бандюг на себя, спас многих людей, а негодяев уничтожил. И что удивительно: он потерял сознание, много крови, у него отнялась речь — правда совсем ненадолго — и его врачи хотели «снять» с поезда, но он воспротивился и «ожил», чему многие удивлялись.
— Как это он мог сопротивляться врачам, если говорить не мог?
— Да, но писать он мог и морякам всё в записках объяснил, а когда они выловили бандитов, Степан отлежался в соседнем вагоне, потом пришёл ко мне…
— К тебе? — удивился Павел. — Почему именно к тебе?
— Я же говорила — мы с ним подружились — вот как с вами.
— И он тебя так же, как я, любил? — ревниво спросил студент. – Ведь он, как я понимаю, мой ровесник?
— Да, он вашего возраста, и он также ко мне, как к сестрёнке, относился, — покраснела Реля: — «Господи! Неужели студент, правда, вдруг меня полюбил?»
— И куда он делся потом этот Степан?
— А сошёл на каком-то маленьком полустанке после того, как мы с ним много разговаривали, и он мне рассказывал.
— Рассказывал, чтобы потом стереть из памяти?
— Я же говорю вам, что память ко мне вернётся, а сейчас, возможно, и хорошо, что я ничего не помню.  Может быть, это меня защищает от чего-то плохого. Ну, пора мне уходить, а то вон мои сестрёнки, похоже, есть захотели и поднимаются, чтобы идти наверх.
— Да, девочка, беги, я тоже схожу, пообедаю. А попозже вы вернётесь на речку?
— Вам не надоело ещё разговаривать со мной? — спросила Реля, натягивая платьице и стараясь не разорвать его на глазах у студента.
— Что ты такое говоришь? Может, ты устала от наших разговоров?
— Нет, я никогда от них не устану, потому что мне интересно. Но вам, возможно, хочется с более взрослыми девушками пообщаться, поухаживать за ними? — сказала с болью Реля, уже осознавая, что видеть это было бы ей неприятно.
— Ой, сестричка, я с девицами вот так наговорился, — Павел провёл по горлу рукой. — С ними неинтересно. А с тобой меня, как свежим ветерком обдаёт… Только ты, — погрозил он ей шутливо пальцем, — не сотри у меня из памяти наши разговоры.
— Ну что вы! — Реля рассмеялась. — Я же не такой чародей и волшебник, каким оказался Степан. И убежала, уже в ожидании следующей встречи с будущим учителем, придумывая о чем, они будут говорить ещё.
Но, как потом Реля убедилась, Павел тоже готовился к их встречам, потому что начинал следующий разговор с того, чем они закончили предыдущий:
— Озадачила ты меня своим Степаном — я всё время думал о нём, и пришёл к выводу, что не просто он тебе на пути повстречался.
— О, Боже мой! Я тоже так подумывала, что не просто — ведь я два раза, в жизни своей, его видела.
— Два? Значит, он где-то служил в Находке?
— Нет. Мы именно в дороге два раза повстречались. Первый, когда ехали в Находку, но тогда он за Верой следил глазами, на меня, мне казалось, не смотрел. – У Рели прорывалась память, что это не так – она даже говорила со Степаном. Но почему-то не захотелось волновать Павла, чтоб не ревновал. – Но Степан стёр все воспоминания о нём у нашей красотки, потому что когда второй раз мы его увидели, Вера приняла его, как нового поклонника, которых у неё была куча.
— Так, может, потому она и не помнила Степана, что у неё их слишком много было?
— Наверное, так, но Степана в этот раз она потеряла, потому что он почему-то предпочёл со мной разговаривать, чем хвостом за красоткой ходить.
— И правильно сделал, потому что говорить с тобой, это как родниковой воды напиться, а жажда на чистую воду у человека всегда.
— Ну не у всех, — возразила тихо Реля, — есть такие ребята, которым больше пустые девушки нравятся, но это, как говорится, их беда. И давайте с вами вернёмся к спектаклю, на который я ходила впервые в жизни, и мне, наверное, повезло, что сказку показывали куклы.
— А вот я смотрел «Белоснежку и семь гномов», уже будучи взрослым, и в нем играли живые карлики, и это было тоже интересно.
— Карлики! — изумилась Реля. — Вот вам повезло! Я их «обожаю», как говорила одна молодая учительница, в школе, в Находке.
— Ну не завидуй — а то я тебе, ты мне — и что это у нас получится? — пошутил Павел: — Скажи мне лучше, как тебя мать отпустила на спектакль, да ещё и денег дала?
— Деньги мне дал отец, а отвоевала меня у мамы на три часа наша классная руководительница — мы же всем классом ходили на спектакль.
— Значит, тебе везёт с учителями, — улыбнулся будущий педагог.
— Да, везёт необыкновенно — я, в них, нахожу отдушину от той серой жизни, в которую меня пытаются затолкать мама с Верой.
— Но, наверное, не только в учителях твоё спасение?
— Разумеется. Библиотеки — мои вечные убежища, в которых я прячу и радость и горе — среди книг обо всём забываю.
— В таком случае тебе повезло. В Маяке — две богатейшие библиотеки — школьная и вторая, сельская, расположенная в церкви.
— В таком маленьком селе и две хорошие библиотеки? Но откуда им взяться в разорённом войной Маяке?
— Тут и моя заслуга — когда нас, школьников, бросали на уборку винограда и не хотели ничего платить за наш труд, я и ещё несколько энтузиастов добились, чтобы деньги, нами заработанные, пошли на покупку книг: таким образом, обогатилась школьная библиотека.
— А сельскую, кто наполнил книгами? Кстати, меня, наверное, в неё не пустят, чтобы я постояла среди полок и поискала чем мне душу свою обогатить? — пошутила грустно Реля.
— Давай договоримся так: ты, как только пойдёшь в школу, а это, к твоей радости, произойдёт, через несколько дней.
— Разумеется, к радости, — отозвалась Реля, хотя чувствовала, что расставание с Павлом навлечёт на неё большую печаль. — А вам разве не хочется скорей вернуться в институт? Встретиться с друзьями?
— Милая моя! До знакомства с тобой, я всегда летел туда вроде на крыльях, хоть и жалко было оставлять матушку мою, печалившуюся от разлуки со мной, но город, его возможности, к познанию жизни, тянули меня просто магнитом. А на сей раз, я оставлю сердце своё в Маяке. Встреча с тобой, такой маленькой, необычной не то девочкой, не то уже девушкой, развитой необычно, для своих лет, несмотря на все преграды, которые ставят тебя сестра и мать, потрясли меня. А что касается сельской библиотеки, знакомься пока со школьной, в церкви хранилище мудрости — как я, шутя, называл вторую библиотеку, временно не работает, хранительница мудрости, впервые на моей памяти, в отпуске.
— Не на теплоходе, в экскурсию, уехала? — встрепенулась Реля.
— Не знаю, хватит ли у неё денег на дорогую путёвку, для такого романтического путешествия? Но думаю, что она, человек весьма интересный, найдёт что-то дешевле, чем обогатит душу.
— И молодая, наверное? — Ревниво предположила Реля.
— Девочка моя! Это в городских библиотеках девушки работают. А в деревню, да ещё такую маленькую, как наш Маяк, их калачом не заманишь. Поэтому работает в нашей библиотеке милая старушка, которая во время войны спасала книги от обстрела и расхищения, хотя тогда, наверное, никто о них не думал — ну разве как о топливе. И я полагаю, что она тебе о своём детище расскажет лучше меня, когда ты пойдёшь к ней.
— Но как я к ней попаду? — взволновалась Реля.
— Я тебя, при первом же приезде в Маяк, познакомлю с милой старушкой и ручаюсь, что она тебя полюбит так же, как я или мои родные. Кстати, о Вере Игнатьевне должен тебе напомнить: она у меня утром и вечером спрашивает о тебе, но я вымолил у неё последние дни каникул, перед моим отъездом, чтобы побыть с тобой, поговорить по душам — надеюсь, ты не ругаешь меня за это?
— За что ругать? — возразила Реля. — Мне тоже безумно интересно с вами. Но я, по глупости, не поняла, чего вы вымолили у вашей мамы?
— Как чего? Возможность побыть с тобой. Но, я её заверил, что после моего отъезда, ты будешь ходить к ней часто.
— И правильно. Как я могу забыть о Вере Игнатьевне, принявшей в своём тёплом доме незнакомую девчонку? Это я сейчас пользуюсь последними деньками, чтобы накупаться перед школой.  И пусть простят меня девушки, которые влюблены в вас — полагаю, что таких в Маяке немало — я тоже потрясена встречей с вами, и наслаждаюсь разговорами с вами, чтобы мне не так тяжко было переносить в дальнейшем издевательства Веры и матери.
— Милая моя девочка! А куда смотрит твой отец? Почему он позволяет измываться над тобой двум вредным женщинам?
— Ой! Не говорите мне про него! Отцу его гулянки, похоже, дороже собственных детей. Он, в упор, не хочет замечать, чего творят в доме две злобных ведьмы. Ему безразлично, как живётся его дочери, которой он, при рождении, дал такое странное имя.
— Я, при случае, поговорю с ним, если удастся нам встретиться.
— Не надо! — возразила Реля. — Прошу вас никогда этого не делать иначе наша дружба с вами разобьётся о его пьяную злость. Вы же, наверное, видели сильно пьющих и любящих женщин мужчин, и должны были заметить, что если кто начинает вмешиваться в их жизнь, сам рискует попасть в неприятную ситуацию.
— Неужели они настолько злы? — поразился Павел.
— Даже хуже, чем я могу обрисовать… словами. Но хватит, об этом!  Говорить об отце для меня гораздо тяжелее, чем говорить о Вере или матери. Потому что сразу после войны он был неплохим родителем для меня, а потом и Атаманшам, но, видимо, радость от победы, в тяжёлой бойне, одних людей делает лучше, а других толкает к развратной жизни. Но хватит об этом! — нервно повторила Реля. — Я психом стаю, когда вспоминаю о своей семье. Пожалуйста, поговорим о более приятном, или разбежимся, если мы никак не можем отвязаться от этой темы.
— Ну что ты, дорогая моя сестрёнка! Успокойся. Я думаю, что тебя немного разочаровал всё же наш поход в пещеры — когда моя соседка висла на мне у вас с Гретой на глазах: вот ты и вспомнила все погрешности своей семьи, чтобы как-то оправдать мою пассивность.
— Пассивность — это что?
— Ну, вялость, инертность, как я неумело отбивался от Насти.
— Не сказала бы, — Реля улыбнулась. — Мне, как раз, понравилось, что вы довольно сильно стряхивали её с себя. Но вольное поведение довольно взрослой, замужней женщины сыграло отрицательную роль в моём теперешнем раздражении. — Она в изумлении посмотрела на Павла широко раскрытыми глазами: — Оказывается, что совсем незначительные события могут так влиять и иметь дальнейшие последствия в нашей жизни?
— Человек менее чувствительный, чем ты не обратил бы на это внимания или дал бы под бок своей матери тумак, как это сделала Грета.
— И вы заметили, — удивилась Реля, — что Грета её чем-то «усмирила»? Я думала, что мне это просто показалось.
— «Но хватит об этом», как говорит одна моя маленькая приятельница, — улыбнулся Павел. — Скажи мне ещё раз, что тебе понравились пещеры. Почему я спрашиваю?.. Да хочется услышать твой ответ, который никогда не повторяется, как я заметил. Или тебе уже и пещеры разонравились?
— Ну что вы? Как вы можете такое говорить? Вы мне подарили прошлую жизнь Красного Маяка — теперь я с большей нежностью отношусь к селу. Ну, как? Я не повторилась в своём ответе?
— Нет, «Колокольчик» Дмитрия Семёновича. Но ты прозвонила мне о своём прекрасном отношении к Маяку, настолько прекрасном, что ты хочешь его украсить садами. И всё же у тебя были некоторые неприятные ощущения, после похода в пещеры и я хочу, чтобы ты о них высказалась — знаю, что после этого человеку становится легче. Были? Признавайся!
— Вы сами знаете, что были. Зачем же мне вам о них рассказывать? Но я всё виденное связала с вашей личной жизнью, в которую я не имею права вмешиваться. Вот вы уедете, а там, в городе, у вас, наверное, есть девушка или даже жена?
— Что ты такое говоришь?! — удивился парень.
— Я чувствую, что такой интересный человек не может быть один, — убеждённо сказала Калерия, во все глаза смотрящая на будущего учителя — в такие мгновения, она буквально считывала с лиц своих собеседников, угадала она или нет, то, о чём говорит. Павел, под её пристальным взглядом, покраснел, и девочка поняла, что она попала в точку. — Так почему бы Реле, — продолжала она уже немного печальней, не пожелать вам счастливой встречи с вашей избранницей? Почему бы! не пожелать походить вам по театрам, хорошие спектакли посмотреть? — буквально издевалась Реля над собой. — Ведь вы ещё, в городе, можете пожить замечательной жизнью, до того, как вернётесь в село преподавателем. И, кстати сказать, вернётесь человеком обогащённым, — она говорила это, а сама представляла себя на месте той счастливой девушки и как бы она летала на крыльях, если бы ходила с Павлом по выставкам, по музеям — про которые она читала пока только в книгах.
— Девочка моя, и театры, и та красивая жизнь, которую ты описала — всё это у меня позади. Были и увлечения девушками, и любовь, как мне казалось — с одной чуть до ЗАГСа не дошёл, да вовремя что-то нас удержало — до сих пор благодарю Бога за это, потому что потом я довольно сильно разочаровался в своей избраннице, как ты красиво сказала. Девушка эта, или скорей всего избалованная женщина — взрослая копия вашей Веры. Ну, а теперь, к извращённому характеру своей сестрицы добавь ещё то, что моя бывшая возлюбленная была из очень обеспеченной семьи современных начальников. Которым нет никаких запретов — на плечах народа они живут, как бывшие бояре или дворяне, с кой-каким образованием, которое этим людям, кроме надменности да лживого величия, ничего не прибавляет. Теперь признайся, хотела бы ты, чтобы я женился на подобной девушке?
У девочки появилась дрожь в руках и теле, когда студент только начал рассказ о своей бывшей возлюбленной.  А когда он так метко нарисовал перед ней образ надменной, избалованной девицы да ещё сравнил её с Верой, Калерия поняла, что мог выстрадать взрослый парень, если так решительно открещивается от бывшей невесты. И конечно Реля не желала, чтобы её будущий учитель женился на подобном чудище. Но, поражённая его рассказом, она долго не могла отозваться ни словом, ни взглядом, потому что боялась выдать себя, как она безумно рада, что у студента расстроилась нелепая свадьба, и Павел остался свободен, и они познакомились так внезапно. Калерия прекрасно понимала, что будь будущий учитель женат, не было бы такой радости от их встречи.  Не было бы таких разговоров и вообще у них ничего бы не было, потому что Павел занимался бы женой, быть может, ещё ребёнком, который у них бы мог родиться, но не новой ученицей, вдруг приехавшей в его изумительное село. А так судьба подарила будущего учителя Реле свободным, и она была благодарна небу за королевский жест в её сторону.
А Павел, между тем, не ждал её ответов. Он продолжал:
— Теперь мне остаётся довольно тяжёлый год, в который предстоит защита диплома.  Так что, дорогая моя благожелательница, мне будет не до походов в театры.  Но как светлые пятна впереди я вижу свои налёты в Маяк, и встречи с тобой.  Жду, не дождусь того времечка, когда я буду твоим учителем, чтобы ближе видеть, как ты развиваешься, растёшь, как крепнет твой красивый характер.
— Красивый у меня характер? — Почти прошептала Реля. — Вот уж не сказала бы! Вы спросите у моей матери про мой «дикий нрав», как мама выражается — она вам такое наговорит!
— Нет, спрашивать у твоей матери про тебя я не буду, потому что прежде чем узнавать чего-то у человека, надо чувствовать! каков сам отвечающий, а моя мама порассказала уже мне про твою родительницу.
— Да, я вроде как поплакалась немного Вере Игнатьевне, — проговорила Реля, краснея, — теперь жалею, что вы знаете о моей семье.
— Не надо жалеть. Я сразу и навсегда на твоей стороне, как учительница в Находке. И мне хочется опекать тебя, оберегать от твоей семейки — или ты против того, чтобы я вмешивался в твою жизнь?
     При этих словах студента, Реля расплакалась и отрицательно покачала головой.  Она была не в состоянии ничего сказать и, со слезами, побежала в воду, наплавалась там, и вылезла на берег радостной и счастливой оттого, что кто-то берётся быть ей добрым Ангелом.  Ей всё ещё не верилось в это добро, но губы сами растягивались в улыбке, которую она держала на лице довольно долго.


            Продолжение   >>>  http://proza.ru/2006/10/18-360

                Риолетта Карпекина