Сценки минувшей жизни

Андрей Можаев

СЦЕНКИ МИНУВШЕЙ ЖИЗНИ

«Невольники чести»
(сатирический рассказ)

Тридцатого марта 198… года на филиале автокомбината №… проходило заседание месткома. В шесть часов вечера, когда за окнами умирал серый день, в «красном уголке» расположились на стульях семеро: двое мужчин и пять женщин. Восьмой, начальник филиала, уселся за низкой трибуной лицом к активу. Выждал, когда перестанут двигать стульями:
- Что ж, товарищи. Все на месте. Давайте начинать, - поглядел на пышнотелую женщину с выкрашенными в серебро и поднятыми в высокую причёску волосами. Та сидела чуть впереди остальных. Руки её и уши – в украшениях из дутого золота.

Женщина встретила взгляд руководителя, кивнула и развернулась вполоборота к присутствующим:
- Товарищи, заседание откроет Валерьян Осипович. С месткомом, то есть – со мной, согласовано. Сегодня у нас особые причины.

Перешёптывания прекратились. Начальник покопался в папке и выудил исписанный лист. Где-то с полминуты внимательно и грустно всматривался в лица сотрудников. Вздохнул:
- Объясню коротенько, - голос его звучал мягко, приятно. Да и весь человек этот, от аккуратно подстриженных ногтей до серого, в тонкую полоску, костюма, выглядел приятно: – Впрочем, вы сами знаете. Из вычислительного центра… Это который на пятом этаже? – вопросительно посмотрел на сияющую золотом и серебром главу месткома.
- Да-да, так точно.
- Так вот, пришла ко мне оттуда инженер…Бороздина, - нашёл взглядом фамилию на бумажке. – Принесла это заявление. Пятнадцатого марта, в пятницу, она положила в нашу товарную контору, в холодильник, десять килограммов мяса и три пачки фарша. Просила подержать до конца смены. А вечером мяса не оказалось. Наши служащие, то есть – вы, ответили, что ничего не видели, - он вновь, уже строго, обвёл всех взглядом. – Но через два дня ей кто-то донёс фамилии укравших. В ответ на это виноватые свалили на невинного. Была такая некрасивая история? Деньги Бороздиной вернули?

В ответ на вопрос три разместившиеся за спиной своего председателя женщины потупились.
- Нет… Мы деньги собрали, а она не взяла, - ответила за всех сидящая с краю, тучная. Платье с разноцветными разводами было ей тесновато: материя туго обтягивала живот, а кромки коротких рукавов глубоко впились в кожу.
Наконец, она подняла зарозовевшее лицо, зло глянула на руководителя:
- Это всё Лидка, стерва! Она растрепала!
- Сами хороши! Кой чёрт вам это мясо сдалось?! – осадила её сереброволосая и резко развернулась на стуле. Колыхнулось её пышное кружевное жабо на белой блузке, закачались объёмные серьги: – Да ещё додумались на Лидку свалить!
- А чего, Лидка? Она ж воровка и пьянь, - удивилась тучная, заморгала подплывшими глазками.
- А вы, что? Не своровали?
- Вон ты какая, Нинуля! – вскинулась на своего председателя другая провинившаяся – худосочная востроносая бабёнка.
- Вот давай не будем тут фамильярничать, Зинаида! – повысила тон и Нина. – Не то место! Не то!
- А-а! Вон как при начальнике с нами заговорила! Про своё положение вспомнила?! А тогда отмахнулась, глаза закрыла – сами, мол, разбирайтесь! Моя хата с краю! Ловка-а… Везде хочешь хорошей, своей быть? Подо всех стелешься? Чтоб над тобой не текло, не капало?!
- Врёшь! Я говорила вам – не полагается так! – Нина распалялась, а сама косилась украдкой на Валерьяна Осиповича.
- Как же, говорила! Только мы не слыхали.

Начальнику надоела, наконец, перебранка. Он поморщился, пристукнул по трибуне ладонью:
- Хватит, товарищи, хватит.

И тогда попробовала объясниться третья из обвиняемых, складная крепенькая женщина лет тридцати. Волосы её были по-старомодному завиты мелким бесом. По говору и по виду она была из недавних деревенских, по северному окала, хотя пыталась бороться с этим.
- Понимаете, Валериан Иосифович, - женщина ровненько и осторожно выговаривала каждую букву.
- Осипом отца моего звали, - вежливо поправил её начальник.
Но эта поправка всё же расстроила, и она сбилась, начала путаться:
- Да какая тут мяса, при чём тут мяса? Как нам-то быть? Ведь ходют и ходют, ложут и ложут… И со станции, и с «вэ-цэ», и свои с бухгалтерии. А холодильник-то – наш! Он, поди, тоже денег стоит. Вот мы решили поучить. Поучить - всего-то. А воровать, мы не воровали. Поровну разделили… Поучить, чтобы, - и она обратилась за поддержкой к соседкам. – Правда, девочки?

Но те молчали и только сопели шумно. А тучная даже будто не услышала. С того момента, как её оборвали, она картинно разглядывала доски на стенах «красного уголка». На этих досках теснились, наезжали друг на друга печатные материалы: планы с контрольными цифрами, графики с грозно изломанными линиями, цветные плакатики с гордыми лицами рабочих в касках и работниц в косынках. Трудящиеся держали в руках и на плечах мастерки, отбойные молотки, циркули, поросят и много ещё всего…

Наконец, пауза окончилась - это худосочная зло передразнила:
- А не ты ли, Верка, всех сманивала: такая мяса хорошая, такая мяса?!
Товарка её потерянно закрутила головой. Дрогнули кольца волос.

- Ладно, Вера, я понял, - решил успокоить женщину начальник. Лицо его, какое-то мягкое, без морщин и складок, будто вылепленное из качественной глины и любовно оглаженное ладонями мастера, приняло выражение полного сочувствия: - Верно, холодильник - ваш. Но и вы не правы. Можно другое решение найти, если работе мешают. К примеру – вообще никого не допускать.
- Да у Светы Бороздиной мать больная в Подмосковье, в деревне! – поднялась с дальнего ряда женщина. В чёрных, гладко зачёсанных волосах – густая проседь.
По бокам от выступавшей – старик и мужчина лет тридцати пяти.
- Дочь Светы за ней ухаживает. Им же там за продуктами ездить некогда и некуда. Бороздина бегает в обед по магазинам, а после работы на выходные сразу к ним едет. А вы что все говорите? – проучить, не допускать! Человека обидели, и извиняться не хотят!

Вера поникла вовсе, а начальник внимательно присмотрелся к выступавшей:
- Простите, Анна Николаевна. Откуда у вас сведения? Вы подруги?
- Мы, Валерьян Осипович, пятнадцать лет здесь работаем. Да и вообще, мы же все под одной крышей.

Начальник покивал молча, задумался. А Нина-председатель пристыдила работниц:
- Да-а… Некрасиво вышло. Вопрос ясен. Будем принимать решение. Предлагаю объявить выговор. Для начала – без занесения в личное дело.
- По всей строгости! Чтоб всю жизнь помнили! – громыхнул со своего места старик с пышными, «буденновскими», усами.
- Ну-у… Какой вы ещё боец, Алексан Иваныч! Они же в первый раз нарушили. Пусть ещё посмеют, тогда мы им прикрутим, - Нина, утихомиривая старика, не говорила – пела. И тот, как малый ребенок, размяк и даже улыбнулся.
- Итак, ставлю на голосование. Кто за выговор без занесения? И деньги, само собой, вернуть. Надо любой ценой замять это дельце скорей. Сегодня для нас это не главное, - и председатель месткома первой подняла руку, давая пример остальным. При этом лицо её, какого-то фарфорового вида, с голубыми круглыми глазами, повеселело. Ну, точно Мальвина эдакая явилась из сказки – умненькая, всегда правильная и оттого душой и телом здоровая.

Но проголосовать не удалось. Всех сбил молодой мужчина своим мрачноватым тоном:
- А что главное? – он спрашивал, глядя на начальника, и скуластое лицо его при том выглядело упрямым.

- Что главное? Хороший вопрос. Об этом мы должны говорить дальше, - Валериан Осипович выпрямился на своём стуле, весь подобрался. – Вы помните, что случилось на комбинате в прошлом году? Вскрыты хищения при грузоперевозках. Пятьдесят шесть человек – под следствием. Начальство сменено. Вот тогда меня к вам направили. Нам удалось взять хозяйство под контроль. Но ещё придётся восстанавливать нашу репутацию, рабочую честь. А казус с мясом произошёл с работником другой организации. Бороздина агрессивна. Мы обязаны решить конфликт на уровни личностей, не допустить дрязг между организациями. Это дело чести нашего, так сказать, мундира, дело рабочей чести. Вот это и есть главное, водитель Фёдоров.
- А что это такое, рабочая честь? – в новом вопросе того зазвучала некая наивность.
- Это всерьёз воспринимать?
- Конечно. Мы что, в игрушки играемся? – Федоров едва сдержал усмешку.
- Я не считаю нужным отвечать. Не мешайте, - начальник понял, что ему пробуют досадить.

Женщины, за исключением Анны Николаевны, зашикали, а ветеран приказал:
- Не паясничай. Молод такие вещи трогать! За них люди кровь лили!
Но водитель не унимался, нагонял в голос вызова:
- Нет. Объясните всё же, раз сказали. Не пойму я.
- Совесть не понимаешь что такое пролетарская?! Честь?! - ухнул филином старик.
А молодой даже не сморгнул:
- Нет, не понимаю.
У старого дернулись под дряблой кожей желваки. Женщины обернулись и гневно засмотрели – вот-вот кинутся, в волосы вцепятся!

Но снова раздался успокаивающий, чуть насмешливый голос Валериана Осиповича:
- Товарищ Федоров желает разобраться в понятии «рабочая честь»? Что ж, поможем ему. Я догадываюсь – вы считаете определение неверным?
- Точно. И не только определение.
- Почему? Можете объяснить?
- А потому. Если есть рабочая честь, значит, должна быть колхозная, интеллигентская…
- Чего-о?! Да ты как смеешь?! – взревел ветеран.
- Как смею? Документы партийные знать надо. Я по ним общество на классы делю – по чести. И нечего тут орать на меня.
- Щенок ссыкливый! Я в партии с тридцать восьмого года! Да мы таких!.. – старик сжал здоровенный кулак и стал подниматься.
- Алексан Иваныч! Алексан Иваныч!.. – старика успокоили, и он снова сел.
А Федоров продолжал:
- А вы что, классы не признаёте?
- Признаём, признаём. Что вы нам далее откроете? А вот почётного пенсионера дразнить некрасиво, молодой человек.
В ответ на слова начальника старик вместе со стулом отодвинулся от Федорова ближе к женщинам, у которых от негодования жарко блестели глаза.
- Далее? А далее нужно классы разбить на производства, как вы предлагали, на филиалы, отделы какие-нибудь, на торговые точки. Вон сразу как честь размножится!
- Вон в чём дело? – Валериан Осипович снисходительно усмехнулся. – Ну, тут вы сами запутались. Мы начинали разговор именно с трудовой чести. Вы отрицаете её? Тогда должны отрицать понимание чести по-торгашески, по-воровски. Но она же существует!
- Существует. Для вас, но не для меня. По мне, так честь одна на всех, и одна у всех - человеческая. Есть честь, и есть не честь. А там, кто как что называет, меня не интересует. А вы что делаете, чего делите? Одних к ней за уши притягиваете, - Федоров кивнул на троих обвинённых. – А других отпихиваете из принадлежности к другим организациям. На портянки эту честь рвёте.

Поднялся гвалт:
- Выгоните его, выгоните!
- Как земля-то носит?!
- Он же на всех грязь льёт!..
И даже громыхнуло уже непривычное, но ещё не забытое:
- Враг народа он!

Начальник разволновался. Промокнул платком вспотевшее лицо, маслянисто отблёскивающую под высокой лампой лысину:
- Не говорите, молодой человек, глупостей. В обществоведении вы ничего не понимаете. Образования нет для серьёзных диспутов.
- Почему это нет? А «Унивеститет миллионов», передача по телевизору? – шофёр глядел уже с открытой издевательской усмешкой.
- Вывести его отсюда! Из месткома тоже вывести! – затребовала покрасневшая Нина.
- Вывести! Вывести! – поддержали трое подруг.
- Вы слышите, Фёдоров? – голос Валериана Осиповича зазвучал по начальнически твёрдо. – Освободите помещение. Народ требует.

Фёдоров поднялся, откинул пятерней упавший на лоб русый чуб. Раздвигая стулья, двинулся к двери. Его догнала Анна Николаевна:
- Я с вами, Дмитрий, - обвела всех горячего карего цвета глазами. – Не трудитесь. Свете Бороздиной не деньги нужны. Эх, вы! «Невольники чести»!..

Начальник филиала проводил их взглядом, покачал головой:
- Вот ведь какой народ тяжёлый пошёл. Нельзя так. Всё таки, общество будущего строим. Строить надо в согласии… Итак, через десять дней к нам прибывает первый секретарь горкома. Как хотите, но заминайте с Бороздиной. Чтобы вопрос был снят, ничего не просочилось, - он тяжело дышал и потел всё обильней.

Нина подошла к подоконнику, налила в стакан воды из графина, подала. Тот кивком поблагодарил, закрыл собрание:
- Все свободны. Спасибо.
И только старик вертел головой и непонятливо спрашивал:
- А как - это, наказание? Воровкам… Осудили? Запутал меня щенок этот! Совсем заморочил! Куда ж всё катится?!


Валериан Осипович остался наедине с Ниной. Приобнял её со спины, оглаживая и похлопывая по крутому плечу.
- Вот, что, Нина. Как-то надо изолировать этого Федорова и ту, Головину. Надо… Надо премировать их. Запиши. И не по десятке выписать, а по двадцать рублей. Отметить в приказе, на стену. Как передовиков… Да, отчего всё таки Бороздина эта развоевалась? Скандалезная особа! Не пойму. Чего она хочет?
В ответ председатель месткома недоуменно пожала плечами.

1984 г.