Джоконда

Я стоял в Лувре перед портретом Джоконды и смотрел на неё. Я читал, а ещё больше слышал о таинственности этой картины, о загадочной улыбке изображённой на ней женщины. В пространстве от анекдотов до восторженных панегириков простирается информация о ней. Я видел десятки иллюстраций, изданных в разное время и в различных вариантах. И, если честно, никогда не мог понять, что же великого находят люди в этой странной тётке Леонардо да Винчи…
Что, она красива? Отнюдь нет, не могу согласиться с авторами мнений о красоте Моны Лизы. Большой длинный нос, глубоко посаженые глаза, под ними мешки, толстые щёки, внезапно сужающиеся к подбородку, отсутствие бровей. Возможно, представление о женской красоте у Леонардо в Италии 500 лет назад и у меня сегодня несколько расходятся.
Разумеется, я никогда и никому не признавался, что не понимаю, в чём же величие «Моны Лизы». Ну, как признаться, что я не вижу величия и вечности Джоконды, если всем известно, что она велика и вечна. А впрочем, кто и как решает для всех нас, что такая-то картина достойна восхищения, а другая – нет, так себе. Каковы критерии высокого и вечного искусства и как их увидеть, распознать?
Ну, вероятно, искусствоведы, учёные, исследователи и ценители художественных произведений понимают нечто большее в картинах и стилях художников, нежели я, никогда специально этому не учившийся. Да, они с полвзгляда могут, наверное, отличить подлинник от искусной подделки, в крайнем случае, сделают это с лёгкостью, поглядев с прищуром в лупу на мазки и холст. Наверное, они знают что-то такое, чего не знаю я, по крайней мере, на какое место лупу наставить и что там под ней рассматривать. Но можно ли, поглядев в лупу, убеждённо сказать – да, эта картина велика, имея в виду не размер холста, а причисленность к великому человеческому искусству?! А главное, что мне с того, что кто-то, глядя в лупу, решил, что Джоконда достойна вечности?
Ну не мог, не мог я, рассматривая репродукции, ни понять, ни увидеть, ни почувствовать всемирного величия и тайных для меня причин всечеловеческой известности «Джоконды» Леонардо да Винчи!
Как-то много лет назад Москва задохнулась от счастья – картину привезли в Пушкинский музей и выставили там напоказ. Я видел эти очереди на Волхонке и… мне не захотелось лезть в толпу и как все идти любоваться тем, чего я не понимал. Не хотелось для галочки в графе «Культура» ломиться глазеть на мировой шедевр, чтобы получить возможность впоследствии сказать: «Конечно, как и все культурные люди, я видел Джоконду!» Так и не сходил я в Пушкинский, так и не увидел Джоконду, когда она была в Москве!
И вот я стою в Лувре и смотрю на Джоконду. Она находится в отдельном зале, в котором нет ни одной другой картины. Она не только заключена в раму, но и в специальный стеклянный вертикально висящий саркофаг. Даже к этому её стеклянному, а может, и бронированному гробику нельзя подойти близко, так как место это огорожено колышками, на которых натянута витая музейная верёвочка.
В зале многолюдно и даже толпливо. У верёвочки плотное скопление, а за спинами счастливцев оживлённая суета людей, стремящихся выглянуть из-за их плеч, чтобы увидеть, протиснуться, пробраться поближе. Группа японцев, мельком поглядев на саму Джоконду, принялась деловито фотографировать картину, друг друга в зале. Те, кому повезло, смогли запечатлеться рядом с верёвочкой, за которой на заднем плане бликовало от фотовспышек стекло, скрывающее 500-летнюю легенду. Сделав по несколько кадров, японцы, удовлетворённые, громко переговариваясь, побежали дальше.
От толпы у Джоконды я почувствовал досаду. Быть в Париже, Лувре и фактически не увидеть Джоконды из-за того, что было, видите ли, много народу!
Но, как это часто бывает, эмоции досады и раздражения, как капли пота на лбу в жару, выступили раньше и сильнее, чем того требовала реальная ситуация. Не прошло и трёх-пяти минут, как толпа рассосалась, зал опустел, и передо мной предстала та самая, очень невеликая по размеру, столетия путешествующая по миру, живущая в Лувре Мона Лиза.
- Так что же в тебе таинственного и манящего, откройся, доверься мне, вразуми, - думал я, скорее ощущая эти вопросы, а не проговаривая их сознанием. Я смотрел на неё, Мона Лиза молча смотрела на меня. Мы встретились взглядами, но она молчала. Я стоял неподвижно и старался не обращать внимания на происходящее вокруг, на приходящие-уходящие туристические группы, на разноязыкую речь, то громкую, то шепчущуюся. Через некоторое время суетливая окружающая современность, никуда не исчезнув, ушла как бы на второй план, превратилась в расплывчатый приглушённый фон, подобно туманным очертаниям нереальных скал на самом портрете Джоконды. Мне стало казаться, что я очутился лицом к лицу с таинственной героиней – а фон картины и фон за мной объединились, став единым пространством. И это пространство, объединившись, объединило нас и… мы встретились.
Здравствуй…
И вдруг я ощутил это мгновение живой встречи! Я почувствовал, что на меня, именно на меня смотрит женщина, реально переживающая, как и я, момент встречи. Она была живая!!! Нет, она ещё не улыбалась, ещё ничего не успела сказать. Но при встрече с кем-то, а в данный момент этим кем-то был я, глаза её осветила мысль, в них проявилась глубина, губы чуть шевельнулись, начав движение то ли в улыбку, то ли в слова. Мне стало казаться, что Мона Лиза лишь на мгновение замерла, но вот истечёт триллионная доля секунды, она оживёт, и вот-вот уже сейчас лицо её продолжит меняться. Едва начатая полуулыбка станет улыбкой, несказанная фраза будет сказана. Возможно, немного изменится поворот головы, и слегка вьющиеся волосы чуть больше прикроют обнажённую часть груди.
Лицо её перестало казаться мне некрасивым, непонятным. Исчезло само желание его оценивать. Оно стало просто живым, современным, общающимся, динамичным. Ушло напряжение от желания «правильно» понять величие картины. Осталось главное значение, открывшееся в портрете Леонардо - Живая Женщина. Живая, видимо, потому, что лицо её не застыло в статичном положении завершённого движения. Подобные вышколенные выражения лиц принимают на фотографиях и портретах обученные политики или модели. Да, статичное лицо можно оценивать – симметрична ли улыбка, не прикрыты ли глаза. Таким лицом можно любоваться или оставаться к нему равнодушным. Оно может нравиться или нет. С Джокондой – другое, с ней можно говорить. Лицо её перестало быть портретом, оно оказалось пропитано, напоено динамикой, изменчивостью, самой жизнью.
Жизнь продолжает движение. И сейчас, спустя много лет, мне иногда кажется, что в Париже живёт моя добрая знакомая, которая слегка улыбнётся при встрече и скажет: «Здравствуй»…