Колыбельная для сивого мерина. часть 1

Людям со слабой психикой,
депутатам Государственной Думы
и детям до 16 лет
не рекомендуется.


– С этой минуты можете считать себя нашим членом.
Председатель комиссии, с надутым, учитывая важность момента, лицом, слащаво улыбнулся и протянул потную руку.

– Премного благодарен за оказанную мне честь. Очень рад!
Ответив председателю дежурной фразой, я пожал его правую руку (не так, разумеется, как пожимают руку другу, а брезгливо подержался за нее из-за возникшей необходимости, как вы, возможно, беретесь за ручку сливного бачка в привокзальном общественном туалете), а из левой руки принял партийное удостоверение.

Председатель, усиленно вращая глазами и заканчивая каждый оборот в конкретном положении, указывающем на дверь с табличкой «Вход только для кавалеров значка ГТО», попытался мне на что-то намекнуть, но я, сделав вид, что не понимаю его, с невинным выражением лица поклонился (не по пояс, естественно, а легким кивком головы) и отошел в сторону, освобождая дорогу к получению заветного партийного билета следующему новопартийцу, который, в отличие от меня, был совсем не молод. Дряхлый, разваливающийся прямо на глазах старикашка, едва передвигая ноги (или, быть может, протезы) и опираясь на металлическую трость, подковылял к председателю. Тот, не сводя с меня похотливого взгляда, небрежно сунул голубые корочки в трясущиеся руки «молодогвардейца» (которому, по правде говоря, уже давно следовало бы задуматься о вступлении в загробный мир, а не в очередную партию) и махнул рукой следующему, чтоб поторапливался.

Последующие за ублаженным старикашкой счастливые новопартийцы были не намного моложе его, а некоторые еще и старше. Иногда, правда, попадались и мои ровесники, однако это были такие невообразимые уроды – не то что около них в зале стоять, а на кладбище лежать рядом было бы страшно, – что я даже слегка посочувствовал председателю комиссии, которому приходилось дотрагиваться до этих чудовищ; делал он это хоть и с улыбкой, но уже без положенного по протоколу энтузиазма. Он всё чаще косился на меня одним глазом (второе око было задействовано в официальной процедуре), сопровождая свой полувзгляд характерным выпячиванием страждущих губ.

Не в силах больше выдерживать масленого взора председателя, оставлявшего на моем лице жирные пятна, я попытался затесаться в толпу, но, оглядевшись вокруг, понял, что это мне вряд ли удастся: как невозможно спрятаться сверкающему на солнце золотому самородку в куче золы, так невозможно укрыться красивому молодому человеку в толпе этих престарелых маразматиков и мордоворотов. (Те, кто знают меня по жизни, могут мне возразить, что, мол, ты, сладкоголосый друг, не такой и красавец, как поешь. Да, может быть, я частично и соглашусь с этим мнением, но дело в том, что вы не видели здесь присутствующих – на их фоне, уверен, любой более или менее нормальный мужчина будет выглядеть натуральным Ганимедом.)

– Поздравляю, юноша. От всей души желаю вам безмерного счастья, крепкого здоровья и ясного неба над головой! – выплеснул из дурно пахнущего рта жидкое и давно остывшее поздравление какой-то ветеран троянской войны.
– Спасибо, – ответил я.
– И не забывайте, юноша, что именно нас вы должны благодарить за свое счастливое будущее. Ведь мы ради вас всем пожертвовали, от всего отказались. – На второе пошли пережаренные воспоминания. – А сколько мы воевали, сколько ночей не спали! А что мы ели! Вы знаете, что мы ели?
– Знаю, хлеб из опилок ели и воду из луж пили.
– И это сущая правда, юноша, ей-президенту! – клятвенно заверил старикан и осенил себя звездным знамением. – Вы это всегда помните, а главное нас, отцов ваших, подаривших вам жизнь и счастливое будущее, не забывайте! – На десерт он выдал мне сопливо-кисельный поцелуй, и в качестве добавки сунул в мои руки визитную карточку, пропитанную дешевым мускатным одеколоном.
– Да-да, не забуду, – стараясь не глядеть в подлатанное, видимо в сотый раз, лицо, пообещал я и аккуратно положил визитку мимо заднего кармана брюк.

Отойдя от изувеченного слишком долгой жизнью тела, которое увязалось было за мной, и обтерев в очередной раз лицо уже изрядно намокшим платком, я осторожно, краешками глаз, взглянул на рядом стоящих так называемых «соратников по партии» и обнаружил, что привлекаю внимание не только председателя и протухшего динозавра. На меня, нисколько не смущаясь, пялили зенки еще с десяток человекообразных существ. Смирившись с участью объекта многочисленных заинтересованных взглядов, я решил больше не дергаться и спокойно дождаться окончания торжественной церемонии, мысленно представляя себя в ванне, отмывающимся от прилипшей приторной грязи.

Вы, наверно, меня спросите, что я делаю в этой скверной компании. Отвечу прямо, без обиняков: я здесь из-за вас, уважаемые читатели. Да-да, не смейтесь и не крутите пальцем у виска – это именно так! Уверен, что многие из вас, в особенности те, кто живет за пределами двух столиц, не в курсе последних политических преобразований. Возможно, вы и правы, что не интересуетесь политикой, но дело в том, что в скором времени политики могут заинтересоваться вами. Поэтому сегодня, ради вашего просвещения, мои простодушные и ничего не подозревающие читатели, я вступил в партию «Мужское Единство России» (многим она известна под аббревиатурой МЕР). Разумеется, я вступил в правящую партию не для того, чтобы удовлетворить собственные политические амбиции, а для того, чтобы иметь возможность рассмотреть всю нынешнюю политическую структуру с внутренней стороны. Я расскажу вам о своем похождении и покажу политическую жизнь нашей страны не такой, какой ее изображают по телевидению или пишут о ней в прессе – обернутую в красивую блестящую бумажку, – а изнутри, и открою вам глаза на царящие там нравы (да какие там могут быть нравы – полная безнравственность!), жертвуя при этом не только будущей политической карьерой, но и своим цветущим телом (далее вы поймете, что я имею в виду).

В начале повествования я сразу же, как говорят тореадоры, возьму быка за рога и без тягучей преамбулы сообщу (для большинства провинциальных обывателей это будет сенсационной новостью), что под привлекательным названием «Мужское Единство России» скрывается заурядная партия гомосексуалистов. Да-да, не удивляйтесь и не падайте в обморок! И не надо, пожалуйста, меня оскорблять – дочитайте до конца и сами все поймете.
Вот уже несколько лет прошло с тех пор, как после завуалированной политической реформы партии разделились по сексуальным предпочтениям. Самая многочисленная на тот момент партия традиционной ориентации не просуществовала и ста дней. Молодые и амбициозные политики, не пожелавшие играть второстепенные роли, раскололи ее изнутри, организовав каждый по своей карликовой партии. Погрязнув во внутригетеросексуальных спорах, они не смогли договориться и не выдвинули единого кандидата на выборы президента. Не сумев консолидироваться, традиционалисты с треском провалили не только президентские, но и последующие за ними выборы в Государственную Думу. Не проведя в парламент ни одного депутата, партии традиционной ориентации остались у разбитого корыта. У власти же неожиданно для всех оказалось сексуальное меньшинство, которое вскоре превратилось в подавляющее политическое большинство.

В правящую партию быстро стеклись непотопляемые элементы, или, если сказать точнее, экскременты, стремящиеся плавать всегда наверху. Основу этой партии составляют бывшие консервативные традиционалисты, они же бывшие высокопоставленные демократы, они же бывшие убежденные коммунисты. Одним словом – номенклатура, а им, сами понимаете, все равно под кем лежать, лишь бы было на чьей шее сидеть. Вряд ли все они стали правоверными гомосексуалистами (многие наверняка уже давно импотенты), просто, вероятнее всего, подавляющая их часть, с рабской покорностью и скрепя горло, подставила свои толстые отвислые задницы под президента из-за желания не расставаться с местом у кормушки. В этом нет ничего удивительного – прилипалы к сладкой жизни были всегда. Раньше гомосексуалисты подстраивались в ряды коммунистов и демократов, надевая их маску, теперь наоборот – все подстраиваются под гомосексуалистов. Это, друзья мои, – политика.

Помимо правящей, подпрезидентской, партии в парламенте присутствовали еще несколько. Это, прежде всего, сателлиты МЕРа – «Трансвеститский выбор России», партия импотентов «Бархатный сезон» и партия садомазохистов «Священный Сад», а также примкнувшая к большинству Либерально-некрофилическая партия России.
Была и так называемая двухфланговая оппозиция (брезгливо обзываемая властью недоМЕРками): справа – партия зоофилов «МандаРИН» и партия девственниц «ЦЕЛомудренная КАста», а слева – партия рабочих эксгибиционистов «Всероссийский Красный Пролетарский Болт» (ВКПБ).

«Парень! – воскликнет кто-то из читателей. – Да ведь у тебя в голове последний винтик развинтился. Тебе бы не книжку писать, а к психиатру записываться». Да, я знаю на что шел, поэтому готов к подобным репликам. Повторю еще раз: дочитайте мои записи до конца. Увидев весь спектр политических пристрастий и открыв для себя истинную ипостась ведущих политиков, вы рассеете свои последние иллюзии и поймете наконец, какие извращенцы управляют ныне страной. Уж я, поверьте, приложу к этому руку и …гм (если понадобиться), и другие части тела.

Торжественная церемония вручения партийных билетов в янтарном зале Голубого Дома подходила к завершению, и тут я почувствовал на своем плече чью-то руку. Обернувшись, я увидел отреставрированное и покрытое толстым слоем косметики лицо со свежевыкрашенной улыбкой.
– Дорогой, подскажи, пожалуйста, сколько сейчас времени, – похотливым баритоном произнес музейный экспонат.
– Через час будет одиннадцать, – ответил я и отошел чуть в сторону, стараясь избавиться от объявившегося поклонника (думаю, на такой заплесневелый продукт не соблазнился бы и самый зачуханный таракан).

Председатель, не сводивший с меня правого глаза, увидев соперника, на секунду выпал из рабочего состояния и, пожав руку новому члену, забыл вручить ему удостоверение. Кто-то из комиссии что-то ему подсказал, и он, немного засуетившись, извинился перед ожидавшим удостоверения и исправил свою оплошность.

На моем плече опять оказалась рука, и я ощутил, что ко мне сзади кто-то исподволь прижимается. Я с раздражением обернулся и узрел всю ту же гипсовую морду, пропахшую нафталином.
– Дорогой, подскажи…
– Три минуты одиннадцатого, – не дожидаясь окончания фразы, резко сказал я.
– Нет, дорогой, я хотел спросить другое, – проворковал ветеран голубого фронта. – Скажи, пожалуйста, сколько здесь градусов? Мне так жарко, представляешь, что прямо-таки хочется раздеться.
– Я не знаю, сколько здесь градусов, но я могу порекомендовать вам одно место, где заметно прохладнее.
– Да? И где же? – видимо ожидая, что я назову место нашего свидания, игриво спросил он.
– В морге, – хладнокровно сказал я.
– В морге?
– Да, в морге. Я был там недавно на опознании одного трупа… кстати, очень на вас похож. Не брат ли ваш?
– Не-е, у меня нет брата, – не понимая, куда я веду, ответил приставала.
– Странно. Тот тоже все потел до последнего дня. Наверно, какой-нибудь ваш дальний уродственник. Так вот, теперь, сами понимаете, ему не жарко, и даже холод ему нипочём. Если желаете составить ему компанию, я могу подсказать вам адрес. Там вас, кстати, и разденут.
– Не-е, с-спасибо, – побледнев, словно в действительности оказавшись на столе в прозекторской, промолвил обломленный обожатель молодого мяса и, наступая на ноги присутствующих, попятился от меня подальше.

Вы, уважаемые читатели, вероятно, можете упрекнуть меня в невежливом обхождении с членами своей партии. Но я вас предупредил, что вступил в эту партию фиктивно (только ради вас – читателей!) и что моя единственная задача – показать жизнь политического притона изнутри. Как вы сами понимаете, моя главная цель – верхушка всех партий, их руководители, и заигрывать с рядовыми членами я не собираюсь (у меня здоровья на всех не хватит!), тем более что таких голубых пенсионеров сотни тысяч, и ничего интересного для читателей они представлять не могут.

Церемония вручения партийных билетов закончилась. Председатель прошел к микрофону и еще раз поздравил новоиспеченных «меринов» (так за глаза оппозиционеры называют членов МЕРа) с Днем перерождения. Также он сообщил, что через полчаса перед всеми предстанет президент Российской Федерации вместе с членами правительства. Председатель предложил всем присутствующим пройти к накрытым столам и поднять бокалы с шампанским.

Я подошел к одному из столиков и оказался в компании весьма несимпатичных людей: двух аредов и одного все время улыбающегося дауна.
– Дорогие однополчане! – с пафосом произнес председатель. – В эту столь торжественную минуту я хочу вспомнить гениальные строчки нашего идейного вдохновителя, Александра Сергеевича Пушкина, который почти два века тому назад предвидел создание нашей любимой партии: «Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен – неколебим, свободен и беспечен». А кто не с нами – тот презренный трус! Так выпьем же за Голубой союз! – почти пропел председатель и осушил свой бокал.

Последние два предложения, как вы наверняка догадались, он сказал от себя, но большинство присутствующих в зале этого явно не знало и, восторгаясь пророческим даром поэта, присовокупило их к строкам Пушкина.
Соседи по столику чокнулись со мной бокалами и, не удовлетворясь протокольной процедурой, полезли ко мне обниматься и целоваться. Я, не имея ни малейшего желания впитывать в себя вонючие слюни, вежливо отстранился от лобызаний счастливых сопартийцев, выпил полукислого шампанского и, не обращая внимания на их расспросы, начал наворачивать украинский борщ.

Спустя несколько минут я вновь ощутил чью-то руку на своем плече. На этот раз, оглянувшись, я увидел перед собой потрепанное жизнью председательское лицо, а точнее, его жалкие остатки, обезображенные хронически вывихнутой улыбкой.
– Как вы себя чувствуете в новом качестве? – участливо поинтересовался председатель, шевеля не только распухшими губищами, но и имперскими морщинами, которые оккупировали всю верхнюю часть головы и изгнали с ее территории все волосы, за исключением двух карликовых бровных анклавов.
– Спасибо, хорошо, – улыбаясь, ответил я. – Очень рад, что оказался в этом высокоинтеллектуальном собрании.
– Не хотите ли, дорогой друг, прогуляться со мной по этому великолепному залу? – предложил он.
– С удовольствием, – состроив довольную мину, согласился я.

Председатель повел меня, взяв под руку, по направлению к той самой комнате с вывеской «Вход только для кавалеров значка ГТО». Во время движения он нес какую-то демагогическую околесицу, обильно брызгая при этом слюною. Помимо всех своих косметических недостатков, у него ужасно тряслась голова (очевидно, большегрузные мысли сильно заносило, когда они проносились по крутым поворотам извилин). Учитывая комичные черты лица, это придавало ему законченный гротесковый облик. Я попытался немного притормозить, чтобы хоть как-то отсрочить грозящее уединение в VIP-комнате.

– Я очень доволен, что познакомился с вами, господин председатель (индюк общипанный!). Для меня, поверьте, это большая честь, – натужно улыбаясь и замедляя шаг, сказал я. – Но мне, откровенно говоря, хотелось бы поближе познакомиться и с другими руководителями партии. И даже, быть может, с президентом.
– Конечно, дорогой друг, конечно, – рука председателя уже крепко обвивала мою талию, – я обязательно познакомлю вас с ними, но чуть попозже.

Председатель подвел меня к двери, достал из кармана ключ и, закрыв глаза, мечтательно улыбнулся. Витая, видимо, где-то в районе восьмого неба, он уже в мыслях проделывал со мной разные полумедицинские процедуры.
Не успел он сунуть ключ в замочную скважину, как, на мое счастье, подошел какой-то лакей в белых бриджах и ярко-красной ливрее с золотыми галунами и пуговицами и с помпой доложил:
– Господин председатель, прибыли Его Величество.

Улыбка, терзаясь сомнениями: упасть ей или еще немного повисеть, повисла на челюсти председателя, словно сопля на подоконнике. Председатель с сожалением выдохнул и сдунул размышлявшую соплю, которая медленно отслоилась и плюхнулась на его лакированные башмаки.
– Извините, вынужден вас покинуть. Этикет требует встретить президента, – разочарованно пробубнил кроватный мечтатель.
– Не расстраивайтесь, у нас еще будет время, чтобы побыть наедине (обломился, додик обшарпанный!), – подбодрил я его, внутренне усмехаясь.
– Да? Очень на это надеюсь, – немного повеселев, ответил председатель. – Рад нашему знакомству, – выжав из себя псевдоулыбку, добавил он и пошел (скорее побежал) встречать президента.

«Рад нашему знакомству», – передразнил я про себя председателя. Да я же узнал его – мы познакомились еще пятнадцать лет тому назад! Это же он вручал мне комсомольский билет. Только тогда он умней казался (или потому, что в очках был, или потому, что я был еще ребенком). Да и говорил он почти тоже самое. Неужели он и тогда имел в виду то, что и сейчас. Ну и ну! Значит, я тогда легко отделался, избежав его крепких «шефских» объятий и сладострастных «товарищеских» поцелуев.

До остальных присутствующих, очевидно, тоже дошла информация о прибытии президента, и зал моментально наполнился неприятными скрежещущими звуками. Это «молодые» партийцы, лязгая вставными челюстями, перетирали предстоящую встречу.
В надежде продолжить прерванную трапезу я подошел к своему столику, но кроме пустых тарелок (за исключением одной – на которой тихо посапывала выроненная челюсть), опорожненных бутылок, двух пьяных стариков и все так же улыбающегося дауна ничего не застал.
– Молодцы, отцы – резво управились, – похвалил я стариков. – Как поется в вашей песенке: желудок крепок и рты все так же быстры.
– Мы-ы-ы… ветераны… имеем пра-а-аво, – замычал один из стариков, свесив голову на грудь, на которой, помимо каких-то блестящих побрякушек, полученных от всех предыдущих властей, на самом почетном месте висел сразу бросающийся в глаза из-за своей необычной формы Орден за мужеложство 1-ой степени.
Даун ничего не сказал – он только демонстрировал свою неподражаемую интеллектуальную улыбку.
– Да-да, я помню: лопнем, но ни крошки врагу не оставим!
– Давай неси шампу-у-усика… вы-ы-ыпьем за наше здоровье, – с трудом двигая языком, добавил все тот же ветеран.
– Я с удовольствием выпью кагору в вашу честь, но чуть позже, – вежливо успокоил я калеку по партии.
– Давай водки… водки давай!
– Попросите у золотой рыбки или у замещающего ее на суше начвоенпродсклада.
– Дава-а-ай…
– Прости-прощай, старче. Передавай привет Альцгеймеру, – недослушав его третье желание, сказал я и, покинув славную компанию соратников, двинулся ближе к сцене, на которую уже вышел министр пропаганды Вадим Интернационалов.

Не узнать этого министра было невозможно: его рожа (простите за некорректность, но слово «лицо» здесь никак не применимо) имела ярко выраженную простонародность, причем из самых подвальных глубин. Ходили упорные слухи, что на сей ответственный пост готовили нескольких кандидатов. В течение четырех месяцев они пили водку, не менее литра каждый день, закусывая только солеными огурцами и квашеной капустой. До финиша доплыл только этот. Выдержав испытание, он приобрел нужный кондиционный внешний вид, который очень импонировал рядовому обывателю, ибо в министре он видел свое повседневное отражение. К тому же имелась и вторая, потаенная, цель: ведь он был не просто министр, а министр пропаганды, а выливать словесные помои на головы людей гораздо сподручнее из ржавого мусорного ведра, нежели из изящной фарфоровой вазы. После той кандидатской попойки он напрочь забыл все на свете, даже свое Ф.И.О., и теперь откликается на любое имя, если призывают сверху, и не откликается совсем, если просят о чем-то снизу. Правительственные сановники называют его Интернационаловым, но, несмотря на такую фамилию, никогда не выпускают за границу (только для внутреннего пользования), чтобы не скомпрометировать свой режим.

– Уважаемые господа и да… извините, и джентльмены, – попытался начать выступление не глядя в бумажку Интернационалов, но после запинки решил от заранее составленного текста больше не отрываться. – Поздравляю вас с вступлением в «Мужское Единство России» и от всего сердца желаю вам всяческих успехов на новом поприще. Наше правительство и я лично надеемся, что вы будете трудиться с полной самоотдачей во имя укрепления благосостояния нашей дорогой партии и приложите все силы для дальнейшего процветания нашей любимой страны, что, в принципе, неотделимо друг от друга. Я рад сообщить вам, что сам президент Российской Федерации, наш дорогой и любимый Кирилл Ардалионович Сквозняков, изъявил желание лично поздравить вас с этим замечательным событием. Я хорошо понимаю, что вы, уважаемые господа и джентльмены, будете счастливы его увидеть, но вынужден лишний раз напомнить и настоятельно попросить: во-первых, не задавать Кириллу Ардалионовичу вопросов, не утвержденных администрацией. Это понятно, да? – оторвав взгляд от бумажки, Интернационалов на пару секунд посмотрел в зал и затем продолжил: – Во-вторых, вести себя в рамках дозволенных приличий и не мусолить дорогое лицо нашего любимого президента воздушными поцелуями. Надеюсь на ваше воспитание и благоразумие. Заранее благодарю. Всё.
Закончив монотонную, еле слышную речь, министр пропаганды поднял ослиные глаза, гармонично вписавшиеся в свинообразный конус головы, и устремил тупой взгляд на макушки собравшихся.

– Извините, а парик можно снять, а то у меня лысина вспотела? – спросил кто-то из зала.
Интернационалов, не моргая, с минуту смотрел на человека, задавшего вопрос. В его голове, вероятно, происходили бурные события: компьютер искал запрограммированный ответ; правда, внешне это никак не отражалось.
– Этот вопрос не в моей компетенции, – что-то не состыковалось в голове министра, и ответ был не найден.

В эту минуту на сцене появился бравый двухметровый герольд и зычным голосом объявил:
– Всем встать – Его Величество идет!
Но и без этого призыва все уже стояли, столпившись у сцены в ожидании явления президента народу. (Нескольких «переволновавшихся» новых членов, лежащих на столах и под ними, уже предусмотрительно вынесли.)

Многочисленные фото- и телекорреспонденты, игнорирующие министра пропаганды (у него и по жизни почти свиное рыло, а на фотографиях так вообще выходило полное свинство – ну, один к одному, не отличишь!), приняли боевую позу и нацелили объективы своих камер на сцену.

Из-за кулис, под бурные аплодисменты присутствующих и оглушительную барабанную дробь военного оркестра, легкой пружинистой походкой, изящно помахивая левой рукой, вышел невысокий моложавый мужчина. Правильные тонкие черты спокойного и в меру красивого лица, жиденькие пепельные с проседью волосы и идеально выбритый подбородок придавали ему изысканный аристократический облик. Он был одет в белый цивильный костюм, элегантно опоясанный черным шелковым кушаком. Это и был наш (и ваш тоже!) президент – Кирилл Ардалионович Сквозняков.

Президент, как обычно при выходе на публику, смущенно улыбался (говорят, целый год этому учился), демонстрируя всем присутствующим свою природную скромность. Подойдя к микрофону, он поднял руку, призывая к тишине.
Аплодисменты и барабанные фанфары смолкли, и присутствующие растопырили уши пошире, дабы не пропустить ни единого слова пресвятого кормчего.

Президент, откашлявшись в кулачок, начал:
– Спасибо, дорогие друзья. Я очень рад видеть новые светлые головы, пополнившие наше мужское сообщество (вот тут попал в точку: головы действительно светлые – или седые или лысые, – но уж никак не новые!). Как сейчас модно говорить: в нашу кипучую реку влились еще несколько десятков голубых ручейков. Думаю, не ошибусь, если скажу, что вы сделали единственно правильный выбор. Не хочу произносить громких слов, но, глядя в ваши добрые глаза и видя ваши одухотворенные лица, никак не могу не признаться вам, дорогие друзья, что я чувствую себя не просто вашим другом, а самым ближайшим родственником. Конечно же, вы все прекрасно знаете, что я умею говорить много и красиво, но сегодня я не буду делать ни того, ни другого, поскольку вам не хуже меня известно о торжественном характере этого дня. Хочу лишь только напомнить вам, что, вступив в наши ряды, вы навечно вписали свои имена в скрижали истории. Будьте уверены, дорогие братья, что я, и как президент, и как простой гражданин, приложу все усилия для того, чтобы эти имена были вписаны самыми крупными буквами!

Сквозняков закончил свое короткое выступление, и новопризнанные «президентские братья» (а я бы добавил: и отцы, и деды, и прадеды) наградили его еще одной порцией аплодисментов. Президент вновь поднял руку и, дождавшись тишины, сказал:
– А сейчас, собственно, разрешите представить членов моей сплоченной правительственной команды. Министр обороны обер-фелдфебель Вольдемар Авинов.

Президент щелкнул двумя пальцами, и на сцену, под оркестровый туш, заметно прихрамывая на левую ногу, выбежал зашуганный худющий мужчина лет пятидесяти, в таком же как у президента белом костюме, только с поясом коричневого цвета. Министр, сложив ладони перед грудью, поклонился Сквознякову, затем залу и встал по правую сторону от президента по стойке «смирно».
– Министр атаки унтер-фельдфебель Серж Зашибайло.
Также под музыкальное приветствие оркестра на сцену выскочил худосочный доходяга неопределенного возраста с испуганным взглядом и с плешью на голове; он тоже был в белом костюме, но с поясом голубого цвета. Министр атаки проделал ту же процедуру, что и министр обороны, и, с трудом сдерживая участившееся от короткой пробежки дыхание и преданно поглядывая на президента, встал рядом с коллегой по министерству.
– Министр внутренних дел…

Уважаемые читатели, я не буду злоупотреблять вашим вниманием и расписывать все появления министров – поверьте мне на слово, все они были похожи одно на другое. Десять министров в белых костюмах по команде Сквознякова по очереди выбегали на сцену, кланялись и, не спуская своих буркал с дрессировщика… извините, с президента, выстраивались в ряд. Я, видимо, не случайно оговорился, ибо это действие мне очень напомнило цирковую сценку, в которой уморительные болонки, обвязанные разноцветными бантиками, на задних лапках, виляя хвостиками, преданно направляют свои мордочки с высунутыми язычками в сторону дрессировщика и ожидают его дальнейших приказаний.

Все вышесказанное про дрессированных собак – не преувеличение. По государственным каналам телевидения министров показывают в совсем другом свете, и у некоторых доверчивых людей может сложиться неадекватное впечатление об их активной работе и независимой жизненной позиции. Не верьте телевидению – все это ложь! Все без исключения министры – пассивные гомосексуалисты (и пассивные не только в сексе), которые подбирались по одному-единственному качеству – рабская, беспрекословная покорность президенту; и позиция у них одна – раком. Эти потасканные, подштукатуренные мужчины (если это слово здесь уместно) используются в качестве ширмы для неблаговидной деятельности президента, который меняет и перетасовывает своих министров чуть ли не каждый месяц. Всмотритесь внимательно в их лица – не слушайте речь, а всмотритесь в глаза, – и вы увидите животных страх, и ничего более.

Как только министры построились, военный оркестр заиграл гимн России (да-да, все тот же самый – александровский, только текст в очередной раз сменился).
– Медленно минуты уплывают вдаль, встречи с ними ты уже не жди. И хотя нам прошлого немного жаль, лучшее, конечно, впереди. – Президент тенором пропел первый куплет, а затем все присутствующие, и в зале и на сцене, в едином порыве подхватили высокий голос и с большим воодушевлением исполнили торжественную песнь.

– …Скатертью, скатертью дальний путь стелется и упирается прямо в небосклон. Каждому, каждому в лучшее верится… Катится, катится голубой вагон. – На этом хор наконец-то закончил исполнение довольно-таки нудного гимна и прекратил ритуальное коллективное мычание (пением, учитывая качественный состав исполнителей, это вряд ли можно было назвать). (Вероятно, кто-то из вас может мне сказать, что это вовсе не нудная, а очень даже веселая детская песенка. Да, я соглашусь с вами, она была веселой… покуда ее не положили под тухлую и тяжеловесную музыку старого гимна, которая десятилетиями внушает тоску рядовому гражданину своей квазипатриотичностью и псевдоторжественностью, но которая пользуется неизменным успехом у всех властителей, невзирая на их цветовые пристрастия.)

У некоторых читателей, возможно, появится вопрос: все ли стояли во время исполнения наци-анального гимна? Ведь ни для кого не секрет, что в последние годы стало весьма модно демонстративно сидеть при оном торжественном акте. В сей момент таких протестантов, разумеется, не было – все без исключения, гордо подняв голову и прижав правую руку к паху, стояли; к тому же сразу после появления Сквознякова из зала быстренько вынесли все стулья, лишний раз перестраховавшись на случай возможной провокации.

Президент поднял руку, и свора министров еще раз дружно поклонилась.
– Все по местам, – скомандовал Сквозняков.
Министры строем прошли к установленному на сцене столу, покрытому розовым сукном, и организованно расселись каждый на свое место (места были помечены разноцветными табличками, которые соответствовали цветам поясов – чтоб, не дай бог, не перепутали).

Президент молча проследил за рассаживанием министров, затем повернулся к залу и, выдержав мхатовскую паузу, объявил:
– Дорогие братья, разрешите еще на несколько минут привлечь ваше драгоценное внимание и сообщить, что не только вам, молодым членам нашей партии (во сказанул!), навсегда запомнится этот торжественный день, но он запомнится и всем мужчинам Голубого Братства. Потому что сегодня важный, я бы сказал – архиважный, день в истории «Мужского Единства России». Сегодня мы представляем на суд российской общественности, на суд всего мирового сообщества новый программный документ нашей партии – «Мужской манифест».

Президент щелкнул двумя пальцами, и на сцену выбежал министр пропаганды с подносом в руке. (Для Интернационалова не нашлось места за общим столом министров, где он, несомненно, нарушил бы воцарившуюся идиллию. Для него не нашлось даже белого министерского костюма; хотя, откровенно говоря, здесь я полностью согласен с правительственными имиджмейкерами, ибо белые тапочки на обугленном трупе чернокожего смотрелись бы естественнее, чем белый костюм на министре пропаганды.) Интернационалов поклонился президенту, передал ему кожаную папку, зубами поймал налету кусочек сахару, брошенный Сквозняковым, и галопом метнулся за кулисы.

– Вот, дорогие братья, – президент поднял папку над головой, – важнейший исторический документ, который, я уверен, будут изучать многие, а если постарается наш министр просвещения, опираясь на поддержку министра внутренних дел, – Сквозняков, повысив тон, строго посмотрел в сторону молниеносно побледневших министров, – то и все мужское население России.
Сквозняков вновь повернулся к залу и, сбросив строгую маску, обнаружил присутствующим свою знаменитую обворожительную улыбку.

Корреспонденты, сгрудившиеся перед сценой, мешая друг другу, спешили запечатлеть сие историческое мгновение: долгожданный манифест в надежных руках первого мужчины страны. (Ну прямо – Мадонна с младенцем!)
Извините, но я на несколько секунд прерываю рассказ и предоставляю слово поддерживающим бедного литератора рекламодателям:

"– У нашего президента чистая совесть и блестящий ум!
– Это, конечно, хорошо, но недолговечно. Вот у меня раньше был чистый и блестящий унитаз, а теперь он грязный и ржавый.
– Наш президент использует порошок для придания чистоты и блеска «Фрося». Попробуйте и вы. И ваш унитаз засверкает так же, как наш президент!"

Удовлетворив корреспондентов, Сквозняков опустил младенца и продефилировал к трибуне. Нежно распеленав ребеночка, президент извлек текст манифеста, надел новую маску, соответствующую важности момента, и безапелляционно-внушительным тоном начал:
– Дорогие однополчане! Братья! Сексуальная революция, о которой так долго мечтали мужчины, свершилась!

Зал буквально заревел в экстазе; присутствующие остервенело хлопали в ладоши и кричали во всю глотку: «Ура!» (Это мне напомнило один эпизод из старого фильма, где тоже выступал какой-то известный деятель, только там еще вдобавок ко всему почему-то размахивали ружьями.)

После громовых и длительных аплодисментов президент продолжил:
– Осуществились задушевные грёзы! Сбылись вековые надежды! Исполнились самые заветные желания, самые искренние чаяния русского мужчины! И не мы одни отмечаем сегодня этот праздник своего освобождения. Глядя на нас, празднует его с нами все прогрессивное мужское население земного шара. Весь мужской мир, стремящийся выбраться из бинарного болота, заведомо искусственного по своей природе, с замиранием сердца видит в нас первооткрывателей, эмансипаторов мужского духа, способных добиться освобождения лучшей части человечества. Ожидание было долгим, но мы приняли единственно верное решение и встали на путь, который ведет к безоблачной жизни, основанной на гармонии духа и тела. Любовь может цвести и благоухать только в свободе, полной свободе. Любое объединение с другой частью человечества есть уступка и компромисс, и мы положили этому конец. Охарактеризовать наш строй одним словом нельзя; нельзя сказать, что мы живем в полностью мужском государстве, но и нельзя сказать, что мы живем в объединенном государстве, а можно сказать, что наше государство находится в переходном периоде. Наши великие предки сказали бы, что мы находимся на корабле, ушедшем в свободное плавание: от двуполого берега мы отплыли, а к мужскому еще не приплыли. Но берег уже близко, и мы отчетливо видим, что там находится наше счастливое будущее, и мы уверены, что совсем скоро наши ноги окажутся в этом будущем!

После этих слов вновь раздались оглушительные аплодисменты, переходящие (как обычно пишут в протоколах партийных собраний) в овации; все находящиеся в зале, несомненно, испытывали душевный подъем. Я тоже почувствовал внутренний позыв… но только – не душевный, а физиологический; к сожалению, мочевой пузырь переполняется гораздо чаще, чем душа.

С большим трудом преодолевая сплотившиеся тела, я начал продвигаться к выходу. Одним ухом слушая выступление Сквознякова, я подумал, что «Мужской манифест» без какой-либо дополнительной смазки легко войдет в анналы истории (кстати, для тех, кто до сих пор не знает, сообщаю: слово «анналы» произошло от латинского «анус», что в переводе на русский означает «год»; так что в историю, если выражаться дословно, все входит через задний проход).

– …Мы покинули общество, – доносилась до меня страстная речь президента, – в котором уродливые формы общественной нравственности навешивают на естественные желания мужчины лживые ярлыки, придают страстям хаос и беспорядок, признают инстинктивные импульсы вредными и вносят их в список страшнейших пороков. Мы покинули общество, в котором извращенные заповеди общественной морали учат мужчину быть врагом самому себе, учат бороться со своими страстями, подавлять их, душить, как будто Бог не сумел разумно организовать наши души, наши тела, наши страсти. Мужчина обладает громадными природными задатками и возможностями, но среда и воспитание губят их. Всякое подавление и принуждение порождает лживость, поэтому наиболее лживым и прогнившим из всех обществ является цивилизованное, то есть бисексуальное. Одним из чудовищных изобретений бисексуального общества, призванным подавить мужчину, является брак с женщиной. Тайная цель женщин, толкающих невинных мужчин в узы семьи, – сковать свободолюбивый характер, ограничить желания, принизить достоинство мужчин. Брак, в корне своем, основан на лжи и ненависти, лицемерии и насилии. Семейная жизнь однообразна; внутри семьи происходит постоянная вражда, война за превосходство…

На этих словах (с которыми можно и в чем-то согласиться) я все-таки пробился сквозь толщу внемлющих слушателей и вышел из зала. (Спешу успокоить любознательных читателей, заинтересовавшихся «Мужским манифестом»: данный текст распространили среди всех присутствующих, и вы найдете его в конце книги в качестве приложения. Впрочем, я всем советую его внимательно прочитать и наконец-таки осознать при каком политическом режиме мы сейчас живем. Если вы до сих строк так и не поверили мне, то поверьте этому реальному историческому документу.)

Около входа в зал красовалась мраморная статуя Сквознякова в позе Аполлона Бельведерского, как бы встречающая входящих. У скульптуры за мольбертом стоял художник и переносил величественный образ на холст.
– Вам не кажется, что его достоинство несколько преуменьшено? – в задумчивости спросил меня художник, не отрывая взгляда от статуи.
– Чьё? – не понял я.
– Президента.
– Извините… но я еще не имел возможности видеть его достоинство, – огорошенный бестактным вопросом, немного краснея от смущения, ответил я.
– Но вы же только что вышли из зала, где он выступает.
– Вообще-то, да… Но он там… пока только говорит… и ничего такого не демонстрирует, – сказал я, внимательно разглядывая нижнюю половину мраморного Сквознякова.
– Ну как же, разве вы не заметили, что его уши несколько больше, чем на скульптуре? – продолжая глядеть на статую, а не на меня, спросил художник.
– Ах вы это имеете в виду, – дошло до меня, и я поднял взгляд на мраморную голову. – Да, я согласен с вами, уши у оригинала действительно больше. Но вы вспомните, где он раньше работал – наверно, подслушивал много. Хотя лично я не считаю это достоинством.

продолжение следует.