Два свидетельства Д. Андреев и М. Цветаева

Есть в круге моих пристрастий два поэта, личности которых столь же грандиозны, сколь и загадочны.
Любой человек – загадка. Не исключая себя самого. Наши дела, поступки, речи иногда так непредсказуемы, что мы, другой раз, даже сами себе удивляемся. «Познай самого себя» – первоочередная задача человека. Иногда она до конца жизни так и не решается. Но мы знаем суммарный вектор своей личности, нашу готовность к дурным и добрым поступкам. В течение жизни человек всё время совершает движение между двух берегов – добра и зла, и, в конце концов, приближается к одному из берегов и вдоль него плывет в лодке своей судьбы. Но самопознание продолжается. Самая интересная личность для человека – это, конечно, он сам.
Но, кроме собственной личности, на своем пути мы иногда сталкиваемся с таким грандиозным явлением-личностью, что она завораживает и не отпускает от себя на протяжении долгих лет, а может быть, и всю жизнь. Для меня такими людьми стали Даниил Андреев и Марина Цветаева.
Первый, конечно, заинтересовал меня после прочтения «Розы Мира». Первый вопрос – что же было на самом деле? Что он видел, а что додумал. И как эта его визионерская способность сочеталась с его сущностью обыкновенного человека, «как ты да я». Смею думать, что все известные к настоящему времени свидетельства о жизни Даниила Андреева, у меня имеются. Но нет-нет, и вдруг всплывет где-то новый факт. То по телевизору обмолвятся о его встрече с Анной Ахматовой, то в воспоминаниях о Тарковском прочту, что одновременно с Арсением на Литературных курсах учился и Даниил Андреев, «автор мистических стихов». То узнаю, что в моем городе живет человек, лично его знавший. То предоставляется возможность встретиться с женой Андреева. И вот тогда я начинаю предпринимать усилия, чтобы пополнить свою библиографию по Андрееву новыми свидетельствами о людях и фактах: а вдруг непосредственные участники контактов с автором «Розы Мира» где-то, как-то написали о нем.
Марина же Цветаева держит меня уже около пяти лет. В отличие от жизнеописания Даниила Андреева, которое пока еще довольно скудное (воспоминания Аллы Александровны, сокамерников, школьных друзей, подруг), биография Марины Цветаевой перелопачена вдоль и поперек. Интерес к ее личности ничуть не меньше, чем к личности, скажем, Пушкина. Помню, прочла в работах Ираклия Андроникова, как ничего не значащую записку Лёвушки Пушкина пушкиноведы купили за приличные деньги. Так же обстоят дела и с Мариной Цветаевой – свидетельства всех, кто хоть мельком был с нею знаком, зафиксированы и подшиты в огромные тома цветаеведения. Имеется несколько десятков книг с жизнеописанием Цветаевой, а также с разбором ее творчества. Я уж не говорю о ее переписке, записных книжках и рабочих тетрадях. Поверьте на слово – чтение всех этих материалов – захватывающее, потому что, как и Андреев, Марина Ивановна – грандиозная личность не только с трагической неординарной судьбой, но и удивительный, осененный огромным даром, Поэт.
Человечество давно стоит перед загадкой рождения Гения. И его реализации. Кто любит Стругацких, вспомнит сетования одного из персонажей, дескать, вот, может, он тоже Гений, но по изготовлению каменных наконечников для копий, но угораздило ж ему родиться не в каменном веке, а в 20-ом. То есть – мало родиться с гениальным Даром, надо этот Дар еще и воплотить. А это – огромный, всепоглощающий труд.
Андреева и Цветаеву связывает многое – место и время рождения (она на 14 лет его старше), оба выросли в Москве, оба с детства вращались в высокоинтеллектуальной среде, оба имели удивительной силы поэтический Дар, и самое главное – оба в невыносимых условиях реализовались полностью! Он свои самые главные вещи написал в тюрьме, она творила, живя фактически в постоянной и страшной нужде.
Мне бы не хотелось здесь давать примеры перекличек между стихами этих двух поэтов, тем более, что Андреев знал Цветаеву и ее стихи, а она-то о Данииле, похоже, как о поэте не знала, хотя была тесно связана дружбой с его братом Вадимом, женой Вадима - Оленькой Черновой и её матерью – Ольгой Черновой-Колбасиной; мачеха Даниила - Анна Ильинична, вдова писателя Леонида Андреева, была близкой приятельницей Марины Ивановны и присутствовала при рождении сына Цветаевой – Георгия.
Но эта перекличка существует, по крайней мере – у Андреева есть несколько стихотворений, которые заставляют вспомнить то или иное произведение Цветаевой. Это довольно распространенное явление, когда стихи одного поэта тянут ассоциативно за собою строчки другого. Именно об этом говорит Пушкин в знаменитом «Памятнике»:
«И славен буду я, доколь в подлунном мире
 Жив будет хоть один пиит».
То есть – именно поэты передают во времени эстафету служения Музе друг другу. И если вы заинтересуетесь современным поэтом, полюбите стихи, то непременно, разматывая клубок поэзии, придете к Катуллу и Овидию.
И всё же я ни об этом. О другом. О вторжении потусторонней реальности в человеческое сознание, как называл это явление Даниил Андреев (см. «РМ», Книга Вторая, Гл.1). О сходстве образов человеческих душ у Цветаевой и Андреева, увидевших их внутренним зрением.

Кто читал «Розу Мира», тот должен помнить, как Даниил Андреев описывает внешний облик и одежду обитателей Олирны: «Одежда, вернее то прекрасное, живое, туманно светящееся, что мы пытаемся в Энрофе заменить изделиями из шерсти, шелка или льна, вырабатывалась самим нашим телом: тем нашим эфирным телом, которого мы почти не осознаем на себе здесь, но которое в посмертье становится столь же очевидным и кажется столь же главным, как для нас – физическое». («РМ», Книга Третья, Гл.1)
И вот я читаю письмо М. Цветаевой к Саломее Андрониковой-Гальпериной от 12 августа 1932 года. В нем она описывает свой сон, в котором Саломея предстала ей вот так (цитирую):
«Дорогая Саломея, видела Вас нынче во сне с такой любовью и такой тоской… это: и последний сон ночи (снилось под утро) …
С Вами было много других. Вы были больны, но на ногах и очень красивы (до растравы, до умилительности), освещение — сумеречное, всё слегка пригашено,
… Это была прогулка, даже променада — некий обряд — Вы были окружены (мы были разъединены) какими-то подругами (почти греческий хор) — наперсницами, лиц которых не помню, да и не видела, это был Ваш фон, хор, — но который мне мешал. Но с Вами, совсем близко, у ног, была еще собака — та серая, которая умерла. Еще помню, что Вы превышали всех на голову, что подруги, охранявшие и скрывавшие — скрыть не могли. (У меня чувство, что я видела во сне Вашу душу. Вы были в белом, просторном, ниспадавшем, струящемся, в платье, непрерывно создаваемом Вашим телом: телом Вашей души.) Воспоминание о Вас в этом сне, как о водоросли в воде: ее движения. Вы были тихо качаемы каким-то морем, которое меня с Вами рознило. — Событий никаких, знаю одно, что я Вас любила до такого исступления (безмолвного), хотела к Вам до такого самозабвения, что сейчас совсем опустошена (переполнена).
… никогда не поверю, что во сне ошибаются, что сон ошибается, что я во сне могу ошибиться. (Везде — кроме.) Порукой — моя предшествующая сну запись: — Мой любимый вид общения — сон. Сон — это я на полной свободе (неизбежности), тот воздух, который мне необходим, чтобы дышать. Моя погода, мое освещение, мой час суток, мое время года, моя широта и долгота. Только в нем я — я. Остальное — случайность.
… Вы меня во сне так не видели, поэтому Вы, та, меня ту (еще ту!) навряд ли поймете. А та — понимала, и если сразу не отвечала, когда и где, если что-то еще длила и отдаляла, — то с такой всепроникающей нежностью, что я не отдала бы ее ни за одно когда и где.
…Саломея, спасибо, я после нынешней ночи на целую тоску: целую себя — богаче, больше, дальше.
Дико будет читать это письмо? Мне еще не дико его писать. Мне было так естественно его — жить.
Саломея, у меня озноб вдоль хребта, вникните: наперсницы, греческий хор, обряд ложноклассической променады, мое ночное видение Вас — точное видение Вас О. Мандельштама [Стихотворение О. Мандельштама “Соломинка” (1916) было обращено к С. Н. Андрониковой-Гальперн.]. Значит, прежде всего поэт во мне Вас такой сновидел, значит — правда, значит. Вы та и есть, значит, та — Вы и есть. Не могут же ошибиться двое: один во сне, другой наяву. (Двух поэтов, как вообще ПОЭТОВ (множественного) нет, есть один: он всё тот же.)»

Я привожу такую длинную цитату, чтобы читатели оценили степень потрясения и совершенную уверенность Марины Цветаевой в «реальности сна», если так можно сказать. И вот это дополнение насчет невозможности ошибки, если свидетельствуют два поэта - оно полностью подходит и к моему рассуждению о сходстве образов душ, «увиденных» Андреевым и Цветаевой (кавычки, поскольку увидели они их внутренним зрением, не воочию).
Вот как это объяснить, это сходство видений – у Цветаевой во сне, у Даниила Андреева – в его путешествиях по внематериальным мирам?
 
Письмо Цветаевой попало в ее архив в 60-х годах, впервые опубликовано только в 1980-ом, т.е. никак не могло быть известно Андрееву. Тем более Цветаева ничего не могла знать в 1932 году о еще несозданной «Розе Мира». То есть имеются два независимых свидетельства об одном и том же, недоступном в нашем материальном мире, но открывшемся двум поэтам, знающим о существовании других миров по личному духовному опыту.
Когда я столкнулась с этими «документами», то заинтересовалась: а не мог ли Андреев как-то узнать о сне Марины, т.е. взять этот признак «одежда, создаваемая самим телом» уже готовым. В принципе, если Марина, скажем, поделилась описанием своего сна с Вадимом Андреевым, а он, увидевшись с братом в России, как-то вышел на эту тему… Вопрос об этом я задала Алле Александровне Андреевой незадолго до её трагической гибели. «Нет», - категорически ответила она. Не возникала тема Марины Цветаевой в разговорах братьев при их встрече, по крайней мере, Алла Александровна ничего такого не слышала. Даниил Андреев знал Марину Ивановну, но не общался с нею. В дом доктора Доброва ходили многие поэты Москвы, была там и Цветаева. Но дети (а Даниилу в те годы было от 10 до 14 лет) не должны были присутствовать, когда приходили гости к взрослым. Алла Александровна вспомнила такой факт: кто-то сказал, что Алла Александровна напоминает обликом Цветаеву. «Нет, - возразил на это Даниил Леонидович. - Ты (это Алле) – лёгкая, а она – тяжелая». Вероятно, независимый характер поэтессы был воспринят маленьким Даней с настороженностью.
…
Имя Андреева вспыхивает коротким пламенем в воспоминаниях тех, кто учился с ним на литературных курсах. Есть переклички в стихах Ахматовой, Заболоцкого, Тарковского, Александра Кушнера. Сложные личные отношения связывали Даниила Андреева и Николая Стефановича… Новые, молодые поэты, такие как Максим Лаврентьев, и немолодые, как Борис Романов, испытывают на себе воздействие мироощущения и поэзии нашего большого, но до сих пор неоценённого русского поэта.
Поэтому тема: Андреев и поэты для меня, вероятно, никогда не будет исчерпана.