Уход в метафору кризис или расцвет? на примере современной прозы

Двойственность метафоры отражает дуализм самого противоречивого мира. Характерная для современной прозы метафоризация может быть названа важнейшей особенностью не только прозаического текста, но и публицистического (1). Метафора рассматривается как форма интекста (включенного текста) (2). Она служит воплощением всей культуры народа (Д.С. Лихачев). Текст с точки зрения культурологии – это «истинный стык лингвистики и культурологии, так как он принадлежит языку и является его высшим ярусом, в то же время текст есть форма существования культуры» (3).

Современная метафора становится явлением всеобщим, глобальным. В этом своеобразном уходе в метафору можно увидеть и выделить два основных вида – «живую» и «неживую» метафоры, отражающие две тенденции. Для современной прозы в большей степени характерны так называемые «живые» («очеловеченные») метафоры, когда человеческими свойствами наделяются изначально неживые предметы или явления. Таким образом, «живая» метафора одновременно и уводит от реальности, и сближается с самой жизнью. Такие живые образы часто бывают внезапными, неожиданными («умирающий огород», «равнодушная трубка» в романе «Нубук» Р. Сенчина). «Неживая» метафора, соответственно, не обладает человеческими свойствами. В качестве примера назовем повесть «Рубашка» Е. Гришковца, где само нейтральное название произведения является метафорическим: простой предмет становится символом, вокруг которого строится повествование.

Обратимся к тенденциям. С одной стороны, - уход в метафору означает, очевидно, стремление уйти от действительности. В таком случае метафоры-сравнения часто «оторваны от реалии» (3). Можно ли считать это явлением кризиса прозы, а вместе с тем и культуры, поскольку текст – это форма существования культуры? Ведь в данном случае создается особая реальность – художественная. Она словно уводит человека от «реальной реальности». Приведем примеры из прозы Л. Улицкой: «Измятая десятирублевка обиженно скользнула в дыру кармана…»; «Он [снег] покрывал сутулые спины людей и спины домов…»; «Они [часы] были похожи на игрушечные и старались выглядеть посолиднее»; «Казалось, что деревья остолбенели перед случившимся несчастьем»; «Гвоздь, поколебавшись, дрогнул, и полез вверх, и просто-таки выпрыгнул легко и радостно, как будто сам только того и хотел…»; «По коврам и половикам хлопали пал-ками, выстреливая облачками уютной домашней пыли»; «…готовые с минуту на минуту взорваться мелкой счастливой листвой»; «Музыка кончилась, выпорхнула в открытое окно, лишь несколько басовых нот задержа-лись под потолком и, помедлив, тоже уплыли вслед за остальными» (4). В рассказах Ю. Мамлеева также есть подобные примеры: «Район этот был тусклый, пятиэтажный, но в некоторых местах сохранивший затаенный и грустный российский уют…»; «Время было хмурое, побитое, перестроечное»; «Драка, как уставший синий океан, стала затихать…»; «И с этими словами она прямо за гробом нырнула в черную пасть траурной машины» (5). Как видим, названные метафоры можно назвать «живыми», но человек, чьи качества используются для сравнений, - часто нездоровый, слабый, боящийся жизни.

Интересными в этой связи являются наблюдения И.А. Иванчук над метафорической моделью болезни/здоровья: метафора болезни получает разную оценочность в речи людей, принимающих и не принимающих социальных и идеологических основ современного общества (2).

С другой же стороны, одновременно с названной нами первой тенденцией, происходит глубокое познание живого мира. В некоторых случа-ях метафорические описания разрастаются до размеров композиционных вставок и практически совмещаются с ними. Они характерны для текстов, организованных рассказчиком-писателем. Например, в романе Р. Сенчина «Нубук»: «Сперва она впитывала капли жадно, с радостью; листья умывались, зелень стала сочнее, ярче, но потом всё устало, дождь сделался лишним, ненужным, растения поникли, отяжелели, даже на свежевскопанной земле появились лужицы… на шестой день это было невыносимо и растениям, и животным, и людям. Корова не желала выходить из сарая и жалобно мычала, прижимаясь к стене; Шайтан скулил в своей тесной будке; куры сидели на жердочках и почти не неслись. Огородные посадки поскучнели, начали гнить; земля больше не принимала влагу, а, наоборот, выталкивала ее, словно бы дождевая вода соединилась с подпочвенной и теперь не знала, куда деваться…» (6).

И это уже вряд ли будет означать кризис культуры и языка. В этом случае можно говорить если не о расцвете, то, по крайней мере, о развитии, движении вперед.

В то же время обе названные тенденции также отличаются двойственностью, поскольку связаны с движением языка, с динамичностью его постоянного развития. В результате обе тенденции взаимозаменяются, «переливаются» друг в друга, потому что «каждый минимальный элемент языка … есть смысловой сдвиг», а сам язык – это поток сознания (7). Слово как метафора в подобном потоке сознания взаимодействует с другими метафорами, приобретая противоречивые признаки. В этой связи справед-ливо замечание философа: «Слово человеческого языка – это воистину многослойная Вселенная» (8). Получается, что слово, входящее в текст, является формой существования культуры, но в то же время «мир и мы порождены Словом» (9), ибо в начале было Слово. Слово – двуединое явление, объединяющее в себе форму и содержание. Слово изначально было двойственным, т.е. метафоричным. В нем всегда соединялись Дух и материя. Кризис формы (в частности, культуры) может повлечь за собой кризис содержания. Но вечно живое Слово – это источник жизни, т.е. самых разных форм ее проявления. Следовательно, если и можно говорить о кризисе, - то лишь о вторичном, например, о кризисе культуры, но не о кризисе Слова. Уход в метафору проявляется в излишней метафоризации, что может свидетельствовать и о стремлении вернуться к первичному Слову. Происходит возвращение к первичному Слову, но на новом витке развития жизни.

Глобальность метафоризации проявляется во всем, хотя названия некоторых явлений сами по себе являются метафорическими. Так, можно выявить так называемую «метафоризацию орфографии». В данном случае указанные тенденции не имеют места. «Метафоризация орфографии» - это вызов существующим нормам жизни и языка. Под влиянием языка Интернета («компьютерного» языка) складывается виртуальное произношение как подсистема, важная для фонетики (10). Под виртуальным произношением понимаются графически закрепленные особенности произношения (не только реального, но и гипертрофированного, усиливающего эффект реально звучащей речи). Виртуальное произношение, в свою очередь, реализуется в орфографии, приобретая свои нормы. Но поскольку эти так называемые нормы резко и значительно отличаются от существующих истинных орфографических норм, можно говорить о «метафоризации орфографии». Например, в произведениях И. Денежкиной: «Почти что мне под ухо орет. Вот сволаччч»; «напялила топик и юпку и пошла»; «Если я в будущем потолстею, лет эдак в сорок, то просто придется пойти и повесица»; «Сказал мне: «Привет!», поцеловал в счёку и потряс ручку, как старой знакомой»; «В этом смысле тебе хоть и надо, канешна, о трудах-стараниях сильно больше думать…»; «Что для тебя достижение – книжки, женсчины, дети?» (11). В данном случае ощущается влияние так называемого подъязыка Интернета – «падоначьего изыка» (12). Для языка «падонков» характерны следующие особенности: графически закрепленное гипертрофированное виртуальное произношение; искусственное сокращение слов; изобилие обсценных слов. Один из лидеров – Удав – так определяет «падонка»: «Падонак, эта чилавек бес двайнова дна … Ищ-що эта форма защиты от скоцтва жызни. У нас б… что по ящику паказы-вают! Культурный прарыв, нах. Падонки – умные и абразованные, пытаюцца защитицца от карпаратифной культуры». Метафоризация орфографических норм ведет к постепенной метафоризации норм в целом, вслед-ствие чего обсценные слова становятся нормированными. Виктор Ерофеев в статье «Царство мата» (сайт mn.ru) пишет: «Мои современники живут в эпоху освобождения мата – историческое явление, которое можно сравнить с изобретением компьютера». Таким образом, новое понимание нормы как «выбора», а не как «запрета» утрируется.

К явлениям метафоризации можно отнести и разного рода грамматические сдвиги (невыделенная прямая речь, условность грамматического лица (13), субстантивацию и другие случаи переходности в системе частей речи и др.). Глобальная метафоризация может привести к метафоризации текста, а затем – и культуры. Но это уже будет «мертвая» метафоризация, не связанная с живым Словом, оторвавшаяся от него, свидетельствующая об упадке, кризисе. В то же время, нельзя не согласиться с утверждением, что «Культурный кризис – понятие историческое» (14). Й. Хейзинга далее продолжает: «Можно поставить вопрос: знала ли культура в эти двадцать столетий иное состояние, кроме кризиса? Не состоит ли вся человеческая история сплошь из риска?» (15). О функции открытого искусства как эпи-стемологической метафоре говорит У. Эко (16). И далее он пишет: «Мы уже говорили о том, что любая художественная форма, если даже она принимает условности обыденной речи или традиционные изобразительные символы, все равно привносит нечто новое в организации материала, поскольку в любом случае увеличивает количество информации для того, кто ее воспринимает. Однако несмотря на оригинальные решения и временные нарушения правил предугадывания, «классическое» искусство, по существу, стремится утвердить принятые структуры обыденного восприятия, противостоя установленным законом избыточности только для того, чтобы вновь утвердить их, пусть даже каким-то оригинальным образом. Современное же искусство, напротив, считает главной задачей сознательное нарушение законов вероятности, управляющих обыденной речью, и для этого оно ввергает в кризис традиционные предпосылки в тот самый момент, когда пользуется ими, чтобы исказить» (17).

Реформы русского языка (в частности, орфографическая реформа) имеют цель сделать язык проще, понятнее. Но одновременно с этим про-исходит изменение Духа русского Слова. Об упрощении культуры в связи с реформой русского языка пишет С.Н. Есин (18).

К счастью, живое двуединое Слово способно к саморазвитию. Об этом уникальном явлении пишут языковеды. Е.А. Земская называет язык системой самоочищающейся: «Порча» языка, о которой так много пишут, затрагивает не систему языка, а языковую способность, умение говорить» (19). В данном случае речь идет как раз о культуре.

Ученые сходятся во мнении, что наше время безусловно «страдает лихорадкой» (Й. Хейзинга). Является ли это свидетельством роста? Ведь лихорадочное состояние – это кризис, после которого может наступить либо смерть, либо полное выздоровление. И уход в метафоризацию можно рассматривать как попытку выйти из лихорадочного состояния. Возникает надежда, что такое состояние временное. А.И. Субетто утверждает: «Бездуховность, бездуховный разум, зло могут одержать победу, но временную, только на короткий исторический период, потому что они антибытийны, противостоят возвышению человека, раскрытию его родовых сил, не могут решить экологические проблемы, стоящие перед человечеством» (20).

Ясно в то же время, что в ходе прогресса «та или иная культура мо-жет найти свою гибель» (21). Но, как отмечает священник Олег Митров: «…если европейская цивилизация уже пережила время своего расцвета и движется к закату, то славянский культурно-исторический тип еще только вступает в период своего плодоношения, поэтому плоды его цивилизации пока менее обильны, но зато запас исторических сил еще не растрачен, и поэтому потенциал этого типа гораздо больше» (22).

Хотелось бы закончить наши размышления словами московского писателя Сергея Казначеева, словами, которые он написал мне в одном из писем: «Вполне понимаю и отчасти разделяю Ваши переживания. Мы живем не в самом лучшем периоде отношения людей к настоящей культуре. Происходит всемирная порча ценностей. Всё на наших глазах рушится – нравственность, эстетика, языки. Но… у нас нет другого выхода кроме как держаться за те острова, которым мы можем доверять. Иначе мы вообще не найдем друг друга». Доказательством истинности сказанного служат почти повторенные слова, сказанные Тамарой Жирмунской в электронном письме, присланном из Германии: «Мы – счастливые люди. Наша общая родина – русская литература, наш общий дом – русский язык, и какие бы стрессы и переломы ни происходили в нашей жизни, нам есть за что держаться, верно?»

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См, например, цикл статей проф. А.П. Чудинова «Россия в метафорическом зеркале» («Русская речь», 2001 – 2004 гг.).
2. Иванчук И.А. Риторический компонент в публичном дискурсе носителей элитарной речевой культуры. – АДД. – Саратов, 2005. – С. 36.
3. Маслова В.А. Лингвокультурология. – М., 2001. – С. 53.
4. Улицкая Л. Детство сорок девять: Рассказы. – М., 2004. – 96 с.
5. Мамлеев Ю. Конец века. – М., 2003. – 207 с.
6. Сенчин Р. Нубук: Роман. – М., 2003. – 352 с.
7. Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. – М., 1982. – С. 475 – 476.
8. Лобок А.М. Антропология мифа. – Екатеринбург, 1997. – С. 394.
9. Маслова В.А., указ. соч. – С. 151.
10. Ахметова Г.Д. Виртуальное произношение. - Стереотипность и творчество в тексте: Межвуз. сб. научн. трудов / Отв. ред. М.П. Котюрова; Перм. ун-т. – Пермь, 2005. – Вып. 8. – С. 332 – 337.
11. Денежкина И. Герои моего времени. – СПб., 2005.
12. См. сайты: padonki.org; UDAFF.COM.
13. Ахметова Г.Д. Об условности грамматического лица в художе-ственном повествовании / Stylistyka – XIV, Opole, 2005. – С. 587 – 600.
14. Хейзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. – М., 2004. – С. 352.
15. Хейзинга Й., указ соч. – С. 353.
16. У. Эко. Открытое произведение: Форма и неопределенность в современной поэтике. – СПб.: Академический проект, 2004. – С. 182.
17. У. Эко, указ. соч. – С. 188 – 189.
18. Есин С. Выбранные места из дневника 2002 года // Наш современник. – 2005. - № 1. – С. 163.
19. Земская Е.А. Язык как деятельность: Морфема. Слово. Речь. – М., 2004. – С. 532.
20. Субетто А.И Духовное измерение культуры и образования России как основа их перспектив в XXI веке. - Духовные начала русского искусства и образования: Материалы IV Всероссийской научной конференции с международным участием / Сост. А.В. Моторин. – Великий Нов-город: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2004. – С. 32.
21. Хейзинга Й., указ. соч. – С. 374.
22. Митров Олег, священник. Истоки трагедии России в XX веке. – Духовные начала русского искусства и образования: Материалы IV Все-российской научной конференции с международным участием / Сост. А.В. Моторин. – Великий Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2004. – С. 13.