Дневник вечного сна

©

 Дневник вечного сна.
 
 В сутках двадцать четыре часа. Двенадцать из них я пребываю в ином измерении. Когда в телефонной трубке звучит «иди работать», я вешаю трубку. Обижаюсь. Мне хорошо в другой реальности, а здесь от меня, разбуженной ни свет, ни заря и совершенно разбитой, нет никакой пользы, кроме вреда. Живите, люди, без меня, вам же легче будет.
 Это началось давно, меня охватила сонливость еще лет десять назад, а восемь лет назад, в одно погожее августовское утро я обнаружила у себя на шее маленькую опухоль. Тогда как раз был пресловутый и очередной «августовский кризис». Впереди маячил призрак голода, шарага, в которой я тогда училась, взяла и закрылась. Хлеб дорожал каждый день.
 Опасаясь голодной зимы, я поехала в Измайловский парк, углубилась в лес и набрала там грибов. Теперь нужна была пачка соли. Я настреляла денег у прохожих на улице, просто шла и обращалась к каждому, у кого было доброе лицо. Как ни странно, люди охотно давали мелочь, и мне довольно быстро удалось раздобыть соль. Даже немного денег еще осталось.
 Страшно, нестерпимо захотелось съесть кусочек мяса. Я завернула на рынок и пересчитала свою наличность - как раз хватало на пятьдесят грамм вареной колбасы. Но тут возникла новая проблема – никто не хотел отрезать такой маленький кусок, долго я кружила у ларьков, пока наконец нашлась молодая продавщица с симпатичным лицом. Ей тоже хотелось перекусить. Она отрезала стограммовый кусочек и поделила его пополам – мне и себе. Блаженная сытость согрела тело. Голова сильно закружилась, пришлось даже присесть на лавочку в сквере.
 Но прошла та осень, все уладилось, только опухоль осталась. Теперь я могла спать только на правом боку. А спать хотелось все сильнее, все труднее стало просыпаться. Неодолимое желание уйти из реальности. Да она и не держала меня, жизнь. «Тони, мне - то что»?! – казалось, говорила мне судьба.

 А события развивались стремительно. Вскоре, приходя с работы, я стала сразу ложиться спать. Ужинать перестала – не было сил встать с кровати, да и смысла никакого прерывать целительный сон.
 Еще через некоторое время я оказалась в благословенном месте – в онкологии на Каширке. Сидела в палате и слушала Вертинского:



«…И люди там застенчивы и мудры,
и небо там как синее стекло,
и мне, уставшему от лжи и пудры,
мне было с ними тихо и светло…».
 Это песня удивительно подходила к обстановке. Ничего другого я тогда слушать не могла.
 В палате было скучно, все, кто мог ходить, гуляли по коридору. Это был наш «Бродвей». Столовая была нашей «Асторией». Больные, женщины в халатах, мужчины в тренировочных, казались мне сначала однородной массой. Потом я привыкла и со многими подружилась. Люди с трубками в носу или в шее, у многих была отрезана ноздря, что придавало их облику нечто инопланетное, марсианское, фантастическое, оказались добрыми, неглупыми и общительными, даже те, кто не мог говорить. Да разве это проблема, если есть бумага и карандаш?
 Однажды утром я вышла в коридор и увидела новенького. Это был мужчина лет шестидесяти, с лицом, до половины закрытым шелковым шарфом. Молчаливый и загадочный, стоял он возле поста медсестер и ни с кем не вступал в беседу, только смотрел вокруг пронизывающими синими глазами, которые удивительно красиво сочетались с яркой сединой его волос.
 Больничная жизнь шла как часы с маятником. Завтраки, обеды, капельницы, кого-то выписывают, я провожаю до лифта и желаю не возвращаться, как при выходе из тюрьмы. И звуки, звуки, скрип несмазанных колес каталки, на которой снова и снова кого-то везут в операционный блок. Шаги в коридоре, скоро я научилась отличать каждого по характерному шарканью тапочек – это Сергей Иванович, это – Татьяна, красивая женщина средних лет с королевской осанкой. Ей уже сняли швы, значит, скоро выпишут, и вместо нее будет шаркать другой. И этого другого я тоже буду узнавать на слух – я здесь надолго.
 Новенький с закрытым лицом попал в соседнюю с моей палату. Там он был один – похоже, по блату, такое счастье доставалось не каждому, одиночные камеры всегда на вес золота. Иногда через неплотно прикрытую дверь или со стороны балкона я наблюдала за этим «узником». «Железная маска» читал газеты, смотрел маленький телевизор, пил гранатовый сок, вставал и подтягивал спадающие треники, под которыми сияли голубые плавки. И однажды мне наконец удалось узреть «Гюльчатай без паранджи». На одной щеке у него был огромный нарост неживого, желтого цвета. Ну, все, надо делать ноги, пока меня не застукали, а то засмеют.
 Как-то вечером он по ошибке заскочил в мою дверь, вместо своей и жутко смутился. Я нахально сказала:»мужчина, оставайтесь, раз уж пришли»! Он окончательно смешался, пробурчал невнятное «извините» и выскочил как ошпаренный. Но с этого дня мы стали здороваться глазами, а вскоре настал день моего рождения. Пришла подруга с цветами, бутылками и зверской, леопардовой расцветки футболкой – в подарок.
 Впереди были еще и майские «каникулы». Многих выписали. Но не меня, и не его. Я уже знала, что он по профессии – врач, что зовут его Виктор Александрович, и что он ждет пластической операции. Он здесь уже в пятый раз.
 Слегка навернув для храбрости красненького, мы пригласили «Саныча» к нам. Он сидел в синем тренировочном костюме, весь розовый от смущения и являл собой весьма занятное зрелище. Выпив, он немного осмелел и чуть сдвинул свою «Железную маску» - надо было закусить. Моя подруга Лида всю юность провела в геологических партиях, где повидала всякое. В общем, кисейной барышней ее не назовешь. Если она и была шокирована, то виду не подала. Сидели мы хорошо. В тот вечер мы и обменялись с Витей телефонами.
 В июне меня выписали. Он еще оставался «узником» в нашем «замке». Я навестила его после операции, чего он потом не помнил – последствия общего наркоза. Пластическая операция была проведена на редкость неудачно – лицо по-прежнему нужно было закрывать. А ведь он собирался вернуться на работу, в свою ведомственную клинику…Но тогда он лежал пластом, а из носа у него торчала трубка, марлевым бинтом привязанная к уху.
 Пролетело лето, миновала осень. он объявился только в Новый год, поздравил и пропал опять до лета.
 А осенью он позвонил и предложил встретиться. Конечно, я согласилась. Виктор встречал меня на автобусной остановке. Я узнала его только по «маске-фантомаске». Куда делся тот лощенный господин, который держал спину прямо, чтобы не расплескать свою надменность…Или то была робость? Как знать, но теперь передо мной стоял пожилой беспризорник. Длинные, неухоженные патлы уныло свисали из-под шапки, тренировочные пузырились на коленках, а из кармана откровенно торчала бутылка водки.
 Этот вечер положил начало нашим отношениям, которые никогда не были любовным романом. Это было что-то вроде дружбы однополчан какой-то разгромленной армии.
 Были у меня и другие поклонники, которые то появлялись, то исчезали, были и серьезные увлечения, все это проходило, неизменным оставался лишь Витька-в-маске. Я продолжала спать по-медвежьи и остервенело ругалась, если меня будили.
 А жизнь проносилась мимо. Может, начать вести дневник? О чем? О снах? А ведь это идея. В юности я вела дневник, но потом бросила – заметила, что мать моя его тайком читает. Это было давно. Тогда я была молодой и сильной, работала и училась по вечерам. А теперь силы покинули меня. Мне двадцать пять лет. Я сплю от звонка до звонка, с полудня до полуночи. Меньше не могу – плохо становится, чувствую себя совершенно разбитой. Что я теперь могу? Вести дневник, вернее будет назвать сей документ «ночник».



 Для начала вспомню несколько своих детских снов. Их немного, ведь тогда я спала столько же, сколько все нормальные люди.
 Итак, мы с матерью приходим в маленький домик на окраине. Там живет очень старая женщина, такая старушка из девятнадцатого века. Она дает мне в руки большую книгу, страницы в которой абсолютно чистые.
 Несколько позже старая женщина в покрывале стоит надо мной и отчаянно рыдает.
 14 апреля 2005 года. Мы с моим другом Г. танцуем вальс, причем Г. держит меня не за талию, а за горло.
 Сон этот сбылся. Я и не подозревала, как крепко Г. держал меня когтями за горло, какие страшные настанут для меня времена, когда он вернется к первой жене. После этого что-то во мне сломалось.
 26 июля 2005 года. У меня почему-то появилась кошка. Пушистая такая, славная. Только болеет. Тошнит ее. Я в панике – что же делать? Вызвать на дом ветеринара? Но тут зверек наконец «разрешается от бремени». Из кошачьей пасти выпадают три человеческих пальца. Я снова в панике. Заявить в милицию? Только мне так «везет». И тут я смотрю на свои руки и понимаю, что пальцы-то - мои.
 Вскоре после этого сна Г. оставил меня. Восемь месяцев подряд я пила водку и снов не видела. Все эти месяцы были одним сплошным кошмарным сном. Я напивалась в стельку и проклинала Г. Даже стала изучать черную магию «Вуду» и Алистера Кроули, признанного корифея в этой области. Тогда я многому научилась, кроме одного – так и не поняла, зачем люди по утрам опохмеляются. Пробовала и я, но после этого мне становилось только хуже. Я носилась по заброшенным старым кладбищам, выпивала там, производила черные сатанинские обряды, а затем возвращалась домой и упивалась всмятку.
 После опыта общения с черными силами мне перестала сниться моя бабушка, которая умерла вскоре после моей больничной эпопеи. Никто не любил меня так, как моя бабушка. Но духи Вуду вытолкнули ее из моих снов, поэтому в этом дневнике ее нет. Есть только след ее, который еще надо расшифровать.
 7 марта 2006 года. Я опять танцую, на этот раз со своим преподавателем. Он – пожилой человек, ветеран войны, ходит с трудом, но танцует в этом сне просто великолепно. Потом мы в танце взлетаем под потолок. Но после этого происходит странное. Он говорит, что ему нужно уладить одно дело, выходит через окно и бесследно исчезает. Я жду некоторое время, а затем отправляюсь на поиски.
 Снова долгий перерыв, хоть я и не пью так, как раньше. А затем…
 24 декабря 2006 года. Мне двенадцать лет. Мы с еще двумя двенадцатилетними девчонками ушли из дома и попали в цыганский табор. Однажды нас оставили на хозяйстве на целый день. Но мы не оправдали доверие, ушли втроем гулять, а в это время бомжи обокрали поселок.
 Не помню, как это вышло, но виновата была я, а убили двух моих подруг. Не сразу. Их подвесили к дереву рядом с какой-то бетонной стеной и стали кидать в них камни и комья грязи. Точку в виде кровавого солнца на белой стене поставил один молодой цыган, запустив свинцовой трубкой в голову сначала одной, потом второй. Два красных лучистых солнца на бетоне. Две могилки без табличек и крестов.
 Я остаюсь в таборе. На моей совести две смерти, но я молчу как партизан. Я предала двух маленьких девчонок, обрекла их на смерть, но совесть молчит. Мне легко. Меня берет под свое крылышко одна пожилая цыганка. Она становится моей приемной матерью. И вот мне уже двадцать пять. Я выросла в таборе. Сижу на кухне с гитарой, бренчу что-то примитивное, а вокруг вьется пожилой барон, заглядывает во все кастрюли. Я раздражаюсь. Мои три блатных аккорда звучат все более агрессивно. Наконец барон усаживается напротив:»играешь ты хреново, что ни говори. А давай поженимся.»
 2 января 2007 года. Мне около пятидесяти лет. Я живу в горах. У меня есть взрослая дочь, довольно крупная дама, замужем, и сын. Он младший и шальной – завязан с какой-то шайкой не то анархистов не то террористов. Постоянно лазит с винтовкой по ущельям.
 Я иду по горной тропе – откуда-то возвращаюсь домой. На мне цветастая шерстяная шаль. Мне тепло. Только вот ураган все усиливается
и наконец сдувает меня со скалы. С криком «спасите» я пушинкой лечу вниз. Меня спасают. Рядом мои дети. У сына в руке винтовка. Блаженно просыпаюсь.
 6 января 2007 года. Мы с моим мужем в каком -то культурном центре на гражданской панихиде по некой американской актрисе. Неожиданно муж сует мне пятьсот рублей и убегает. Я понимаю, что он в этот вечер пойдет не домой. Беру билет до Ростова-на-Дону. Там у меня друг, ветеран Великой Отечественной. Но сначала я попадаю домой к его сыну. Собираюсь спокойно принять ванну, как вдруг распахивается дверь, и врывается этот сынище с кучей ребят шпанского вида. Они показывают на меня пальцами и хохочут. Выгнав их вон и спокойно помывшись, я выхожу к ним и устраиваю разбор полетов.
- «А что мы такого сделали? Мы же пошутили!»
 Я сбегаю из этого бедлама к отцу, ветеран принимает меня с распростертыми объятиями. Я засыпаю рядом с ним, обхватив его толстый живот. Но какая же сила вдруг переносит меня на дорожку возле склона горы, с которого на меня валится огромный белый пёс с большим красным ….я просыпаюсь и открываю сонник: собака – это друг. Закрываю книжку и задумываюсь: друг с большим красным….В сутках двадцать четыре часа. Из них всего двенадцать я дрыхну. Остается еще двенадцать. Он придет, тот, кого я жду. Все возможно, пока человек жив. А я, судя по этому сну, жива и в полном порядке.
 Но пока я спала, жила во сне чужими жизнями в иных мирах, даже там меня нашло и вернуло в реальность страшное известие: Витьку-в-маске хлопнул тяжелый инсульт. Снова он оказался на больничной койке, только теперь уже в «общей камере». Раньше он был врачом из ведомственной поликлиники, сейчас он - простой пенсионер. И он лежит в той же больнице, где три года назад умерла моя бабушка, только этажом выше. Да, это знак судьбы. Но как его понимать, этот знак?
 В больнице, как назло, санитарный день. Охранник делает стеклянные глаза. Я щелкаю перед его лицом пальцами как это делают с людьми в трансе и говорю:»решим вопрос». Парнишка оживляется, мы уходим под лестницу, где из моего кармана в его перекочевывает сотенная бумажка.
 Витька лежит в неврологии среди многих таких же, санитарка с брюзгливо-равнодушной мордой выносит судна. Кто-то кричит невнятные слова, кто-то вообще лежит в коридоре и не вызывает интереса у окружающих. В воздухе витает панический, въедливый запашок и слово «памперсы».
 Рядом с Витькой, на койке у двери растекся некто голый, желтый, в том самом памперсе, обводит палату совершенно безумным взглядом и что-то мычит. Я беру стул и сажусь лицом к Виктору и спиной к Желтому голому. Начинаем разговаривать. Неожиданно Желтый хватает меня за шиворот и внятно произносит:»пойдем покурим». Мне становится зябко. Витька шепчет:»не реагируй». Еще пару раз дернув меня за шиворот, Желтый-в-памперсе прекращает попытки пообщаться, но еще долго громыхает койкой с поднятыми бортами, словно каторжник цепями, и матерится не очень отчетливо, но весьма грязно. Судя по всему, он меня за кого-то принял, я расслышала:»с кем, сука, изменяешь»?!
 Но, главное, Витька в сознании, говорит четко, соображает нормально. На первый раз обошлось. Я кормила его с ложки, практически насильно, после пятой ложки больничного пюре Витька начал материться. Значит, наелся. Жаловался на некачественный рацион. Да, для мужиков кормежка слабовата, но ведь есть диеты, особенно для неврологии. Конечно, в онкологии кормили на убой, но все познается в сравнении. Я рассказала ему, как однажды, еще в ранней юности попала в больницу с воспалением лёгких. Кормили там удивительно, так, что после того незабываемого плова местное пюре кажется пищей богов.
 Навестив его в больнице, я возвращаюсь домой и засыпаю как убитая. Мне снится сон.
 
 26 января 2007 г. Передо мной стоит голый по пояс доктор. Я знаю, что он – доктор. Но лечить сейчас надо его. Он весь истерзан, кожа сорвана клочьями, вместе с мясом, даже ребра видно.
 Мы возимся с бинтами и салфетками, но вдруг из-под его ребер, как раз там, где сердце, начинает сочиться кровь, все больше, все быстрее…Взрыв, и доктора нет, только разлетелись вокруг ошметки его сердца – клапаны, предсердия, желудочки. Я говорю:»разрыв сердца». «Правильный диагноз». – отвечает тень доктора, что возникла вдруг за моим левым плечом, - «но я не умер, посмотри, здесь полно осколков моего сердца, но ты не найдешь моей головы. Она при мне, значит, я не терял сознания, значит, я жив».