Жизнь без прикрас Гл. 14 - 16. Сибирь

14
 
   Пока я знакомился с обстановкой в Новосибирске и ездил в Барнаул и Бийск, началась весна. Части Новосибирского военного городка стали собираться к выходу в лагерь. Лагерь строился на новом месте в районе города Бердска, километрах в пятидесяти к югу от Новосибирска.
  Вышли в лагерь в конце мая. Место было красивое в сосновом лесу на высоком и обрывистом берегу Оби. Но условия для содержания лошадей были плохими. Надо было строить коновязи, навесы и другие необходимые постройки, делать проходы к Оби для водопоя лошадей, и это составляло известные трудности для ветеринарной службы. Приходилось все время быть в полках и следить за уходом за конским составом и его содержанием.
  Жил я в большом деревянном бараке на берегу Оби вместе с другими работниками штаба. Часто, особенно вечерами было грустно и одиноко. Я выходил на высокий берег и с печалью смотрел на широкую ленту реки, на пустынную равнину лугов за ней, на далекий горизонт, куда погружалось вечернее солнце, и вся душа и мысли мои уносились далеко на запад, где за широкими просторами Сибири, за Уралом, за Москвой в далеком белорусском городе жили любимая жена и дорогой сын мой.
  Из воспоминаний того далекого лета запомнился один нелепый и трагический случай. Недалеко от барака, где мы жили, размещалась конюшня комендантского взвода, где содержалось десятка два лошадей. Солдат - дневальный по конюшне вздумал заниматься скотоложством с кобылой. Это видел другой солдат и рассказал всему взводу. Бедняга, не выдержав насмешек, удавился.
  Раза два летом я ездил в Барнаульский и Бийский лагеря.
Осенью, когда вернулись в город, я получил квартиру на третьем этаже одного из каменных жилых корпусов. Квартира была по тем временам неплохая. В ней до своего ареста жил комиссар дивизии. Она состояла из двух комнат с печным отоплением, кухни и уборной, из которой тянуло холодом и запахом нечистот. Из окон виднелась за оврагом центральная часть города с большим недостроенным зданием оперного театра.
  К этому времени начальство у меня сменилось. Вместо Петрова командовать дивизией стал Дмитрий Иванович Андреев, человек простой, выросший из командира взвода, не шибко грамотный, но хорошо знавший военную службу и солдатскую жизнь. Я его уважал, он меня ценил, и мы с ним вполне сработались.
  Сменилось и мое ветеринарное начальство: вместо Аличкина, уехавшего в Москву начальником Ветотдела Округа, прислали Антощенко, служившего до этого старшим ветврачом полка где-то на Украине. Иногда он приходил в военный городок или вызывал меня в штаб округа и читал нудные нотации, которых не хотелось слушать.
Вместо арестованного незадолго до моего приезда старшего ветврача пушечного артполка приехал с Украины Михайлевич, с которым в моей дальнейшей службе трижды сводила нас судьба. Жили мы с ним дружно, хотя я, пожалуй, больше болел за лошадей, чем он.
  В начале ноября, накануне праздника Октябрьской революции я получил положенный мне месячный отпуск и уехал за семьей в Могилев. В Новосибирске была уже настоящая зима, а Могилев встретил меня грязью и дождливой, слякотной погодой. Ольгу в своей бывшей квартире я не нашел. Она с сыном жила в Салтановке километрах в десяти от города, где работала сестрой-хозяйкой в доме отдыха. Радость встречи мне несколько омрачил какой-то пожилой человек, кажется, бухгалтер дома отдыха, враждовавший с Ольгой. Он наябедничал мне, сказав, что она пьет пиво и гуляет с отдыхающими. В это лето жена много натерпелась и хлебнула горя. Прошел слух, что я арестован, к ней стали относиться плохо, всячески притеснять, хотели выселить из квартиры.
 Стали собираться, готовиться к отъезду, упаковывать вещи, кстати, их было не так уж много.
  Перед отъездом в Новосибирск я на несколько дней заехал в родной Витебск. Остановился у сестры Мани, которая жила в небольшом домике мужа недалеко от Двины. Жила она плохо: муж - рабочий станкостроительного завода пьянствовал, бил ее, золовки не любили и издевались над ней. Ее дочери Эльвире было четыре года.
Сестра Аделя работала на трикотажной фабрике КИМ. Она вышла замуж за хорошего славного парня Вишнякова, и у них был маленький сын Алик.
 Брат Стасик работал помощником машиниста на паровозе. Это был хороший, честный человек, очень любивший свое дело; но его обвинили в троцкизме, исключили из комсомола и сняли с работы. Потом он где-то работал, женился на ветеринарном враче Янине Миколаевской и жил в маленьком домике на окраине города.
  Самый младший Тонька тоже хлебнул горя. Одно время после смерти матери он жил у брата Пети, который работал лесничим в Гдове, потом вернулся в Витебск, скитался по разным углам, и о его жизни я очень мало знаю.
 Брат Сашка учился в Харьковском Автодорожном институте.
 Посетил я в больнице своего тестя Николая Емельяновича. У него болела печень, и он доживал свои последние дни. Через месяц, в начале января 1939 года мы в Новосибирске получили телеграмму с известием о его смерти.

15

В Новосибирск приехали в начале декабря. Ольга довольно быстро освоилась в новой обстановке, нашла себе подруг среди жен офицеров, участвовала в художественной самодеятельности, хотела вступить в партию; но ее не приняли. Сын ходил в школу.
В конце декабря стояли сильные морозы - около пятидесяти градусов. Сквозь туманную мглу тускло светило солнце, воздух был густ и неподвижен. Но мороз переносился как-то легко, одет я был тепло: в полушубок, валенки, ватные брюки.
В начале 1939 года Ольга устроилась на работу врачом в городскую поликлинику.
В конце зимы мы едва не потеряли сына. Он заболел аппендицитом. Врач артполка диагноз поставил неправильно, пытался лечить слабительными средствами, и операцию сделали в больнице, когда болезнь осложнилась гнойным перитонитом. Болел он тяжело, опасались смертельного исхода. Это были для нас тревожные и страшные дни.

В мае на манджурско-монгольской границе в районе реки Халхин-Гол завязались упорные, кровопролитные бои с японцами, которые грозили перерасти в большую войну с Японией. Поэтому нашу 78-ю стрелковую дивизию приказали срочно отмобилизовать, довести до штатов военного времени и отправить на Дальний Восток. Это было горячее и трудное для меня время. Надо было принять из народного хозяйства большое количество лошадей, осмотреть их на сап и другие заразные болезни, подковать, подогнать амуницию, укомплектовать ветеринарную службу. Работы было много, и я работал почти круглые сутки, не вылезая из полков.
Наконец кончилась эта горячка. Дивизия укомплектована, погружена в эшелоны и отправлена, а мы - основной кадровый состав остались на месте, чтобы укомплектовать новую дивизию, которая стала называться 133-й отдельной стрелковой. Вскоре штаб дивизии походным порядком на автомашинах выехал в Барнаульский лагерь.
Это было приятное путешествие. Стояло лето, погода была прекрасная, ехали проселками по Новосибирской области и Алтайскому краю. Кругом расстилались необозримые поля с колосящейся рожью и пшеницей.
Расположились в палатках в сосновом лесу, на берегу небольшой речки, километрах в пяти от Барнаула. Работы было немного, в лагере стоял только один Барнаульский стрелковый полк.
В середине августа вернулись в Новосибирск. Вскоре я получил путевку и уехал в Лебяжье, в окружной военный санаторий, расположенный в ленточном сосновом бору в Алтайском крае недалеко от Рубцовки. Погода стояла хорошая. Ежедневно по деревянным мосткам я ходил купаться в горько-соленом озере. Санаторий был тихий, скромный, и я чувствовал себя хорошо и спокойно.
Но неспокойно было в мире. 23-го августа в Берлине Молотов и Рибентроп подписали договор о дружбе и ненападении между Советским Союзом и фашистской Германией; а 1-го сентября Германия напала на Польшу, и началась Вторая Мировая война. В середине сентября советские войска вошли в Западную Белоруссию и Западную Украину и заняли значительную территорию до Гродно, Бреста и Львова включительно. Это называлось освобождением братьев-славян: белорусов и украинцев. Польша была раздавлена и перестала существовать как государство.
Считается, что договор с Германией был проявлением мудрой сталинской политики, отсрочившей войну почти на два года. Анализируя ход исторических событий, думаю, что этот договор был крупной политической ошибкой. Он сделал войну неизбежной, когда можно было ее предотвратить. Он значительно усилил Германию, и мы остались не готовыми к войне в 1941 году, как были не готовы к ней и в 1939-ом. Советско-германский договор был по сути дела сговором о разделе Европы. В результате этого раздела к Советскому Союзу отошли Западные Белоруссия и Украина, а в 1940 году прибалтийские страны: Эстония, Латвия и Литва и на юге Бесарабия. Граница нашей страны значительно отодвинулась на запад; но это не означало, что страна стала сильнее. Старая граница с Польшей, которую укрепляли в течение двух десятилетий, была брошена, а новую укрепить не успели, и она осталась открытой. Большинство населения занятых на западе территорий относилось к большевикам враждебно. А главное - дружба с изувером Гитлером, с его воровской идеологией расизма, уничтожением целых народов и отсутствием всяких моральных принципов была недопустимой и не способствовала международному авторитету нашего правительства и государства.
По-видимому, наши руководители и прежде всего Сталин и Молотов рассчитывали, что, толкнув гитлеровскую Германию на войну с западными странами, такими как Франция и Англия, Германия будет ослаблена, и тогда с ней будет легче справиться, а получилось наоборот. Захватив в 1938 году Австрию и Чехословакию, а в 1939 году Польшу, Гитлер в 1940 году почти без боя занял Данию, Норвегию, Голландию, Бельгию, Люксембург. Менее месяца ему потребовалось, чтобы разгромить Францию, которая всегда считалась сильной военной державой и гордилась своим величием. Вскоре гитлеровские войска вторглись на Балканы и захватили Грецию и Югославию. Фельдмаршал Роммель хозяйничал в Северной Африке, разоряя английские и французские колонии. Фашистские Италия и Испания были верными союзниками Гитлера, а такие страны как Венгрия, Румыния и Болгария - сателлитами и преданными слугами. К началу 1941 года почти вся Европа лежала у ног Гитлера.

16

В ноябре 1939 года под предлогом того, что финская граница проходит всего в тридцати двух километрах от Ленинграда, Советский Союз начал войну с Финляндией. Это была война несправедливая и не популярная, и она показала всему миру и прежде всего Гитлеру слабость наших вооруженных сил. Финны отчаянно сопротивлялись. Зима была очень суровая, и советские войска несли большие потери в боях и от обморожения. Наконец линия Маннергейма была прорвана, советские войска заняли Выборг, и 12 марта 1940 года война также внезапно кончилась, как и началась. Наш Сибирский Военный Округ непосредственного участия в этой войне не принимал, если не считать того, что им было сформировано и отправлено на фронт несколько лыжных батальонов.
В течение второй половины 1939 года наша 133-я стрелковая дивизия была полностью укомплектована согласно существующим штатам. Я по-прежнему часто ходил по конюшням, делал выводки, изредка выезжал в Барнаул и Бийск, занимался как гарнизонный ветврач мобилизационной работой в штабе округа. Трудностей в работе я не испытывал и чувствовал себя сравнительно спокойно. Коллектив штаба дивизии был сплоченным, дружным. Кое с кем, например, с начальником артиллерии дивизии Глебовым, мы были в приятельских отношениях, бывали друг у друга в гостях, дружили и наши жены. Сибирь оказалась не такой уж страшной, как думалось раньше. Климат был неплохим; зимние морозы я переносил легко, а лето было и вовсе хорошее. Жена работала в городской поликлинике, у нее были свои интересы, и, как мне казалось, она не жалела о переезде из Белоруссии. Сын подрастал. И все же дамоклов меч продолжал висеть надо мною.
Однажды я прочел свою аттестацию, характеризующую меня как плохого работника, допустившего падеж нескольких лошадей от колик и подлежащего увольнению из рядов Красной Армии. Я знал, что на меня и на старшего ветврача артполка Михайлевича в прокуратуре заведено дело по вопросу падежа лошадей в артполку и что заведено это дело по инициативе начальника 2-го отделения ветотдела округа Полонского, по наветам которого многие были арестованы. Комдив Андреев, ценивший меня как работника, сказал, что ему с трудом удалось отстоять меня. По-видимому особые органы, проявляя бдительность, хотели избавиться от меня, как от сына кулака.
В начале 1940 года Андреева перевели в Красноярск командовать корпусом, а вместо него приехал из Москвы Василий Иванович Швецов, работавший до этого преподавателем Военной Академии имени Фрунзе. Это был грамотный культурный командир, вскоре среди нас, его подчиненных, он стал пользоваться большим авторитетом и любовью. За два года работы с ним в дивизии я ни разу не имел от него замечаний. Вообще, имея двойное подчинение, мне везло на моих непосредственных командиров и не везло на ветеринарных начальников.
 
Весной 1940 года наша дивизия выехала в Бийский лагерь. Он располагался в сосновом лесу на берегу реки Бия в пяти километрах от Бийска. Место было красивое и здоровое. Вблизи лагеря проходил Чуйский тракт, ведущий в Монголию. Вдали виднелись живописные Алтайские горы. Вскоре в лагерь приехали Ольга с Женей, и мы жили в палатке рядом со штабом. Лето пролетело незаметно, и к началу сентября мы вернулись в Новосибирск.
В октябре я ездил в военный санаторий Марфино под Москву. Последняя предвоенная зима характеризовалась усиленной военной подготовкой: играли на картах в штабе, тогда приходилось не спать по несколько ночей, выходили в поле с ночевкой вне населенных пунктов, усиленно занимались лыжной тренировкой. Новый нарком обороны Тимошенко требовал от личного состава войск большой физической выносливости. Для этого приходилось ходить в длительные походы, не бояться морозов и в совершенстве владеть лыжной ходьбой. Помню ясный морозный день, когда штаб дивизии во главе со Швецовым совершал лыжный поход вблизи Новосибирска. Я не был искушен в ходьбе на лыжах и так выбился из сил и потерял много пота, что никак не мог утолить жажду.
В феврале 1941 года части новосибирского военного городка во главе со штабом дивизии шли в большой лыжный поход от Новосибирска до Юрги и обратно. Путь до Юрги в 160 километров прошли за четыре дня. Особенно трудным для меня был первый день. Кругом расстилалась безбрежная сибирская равнина, легкая поземка засыпала лыжню, иногда на пути попадались березовые перелески, называемые колками. Я двигался, выбиваясь из сил, казалось, что их вот-вот не останется, чтобы двигаться дальше, хотелось лечь на снег и остаться в нем навсегда. Стоял довольно сильный мороз; но я его не чувствовал и на привалы приходил разгоряченный и мокрый от пота. Но с каждым днем идти становилось легче, и на обратном пути было уже не так тяжело. За этот поход я получил благодарность в приказе по дивизии.