Крейсер Аврора

         Когда-то очень давно, как мне кажется в прошлой жизни, я учился в техникуме, и жил в общежитии. Было мне 15 лет, или немногим больше. В этом техникуме учился мой двоюродный брат, он то же жил там же. Я – только поступил на обучение, он – армеец, студент последнего курса.

        Звали его Гена, он был здоровенным детиной, с огромными ручищами, острым взглядом и сильной натурой. Нравы нашего общежития были суровые, а порой даже жестокие. Одна из причин этому была разница в возрасте обучающихся студентов.    

        Поступить в техникум можно было после 8-го или после 10-го класса. После двух лет обучения ребят старшего возраста забирали служить в армию, а после демобилизации они доучивались вновь. Разница в возрасте, порой была 6 лет и больше. Поэтому, вероятно это и было одной из причин особых отношений в коллективе. Демобилизованные студенты - намного старше первокурсников, только что пришедших со школьной скамьи 8-го класса, а армейские замашки были еще свежи в памяти дембелей.

       Жили они привольно и весело, учились плохо, и часто отыгрывались на первокурсниках. Почти всегда это выглядело жестоко. Мне повезло, я учился со своим кумиром – двоюродным братом - армейцем Геной, поэтому поначалу мне везло.

       Я часто был в комнате, где он жил вместе с такими же, отслужившими армию ребятами. У них было очень интересно, между ними царили какие-то особые отношения. В комнате был особенный, непередаваемый запах. Когда я заходил к ним в комнату меня охватывала волнение, стеснение и гордость. Было очень приятно и интересно. Среди них были разные люди: хорошие и плохие, добрые и злые.

         Учился я 3,5 года, прошло очень много лет, но этот случай я до сих пор вспоминаю с улыбкой, может это и жестоко, не знаю.

Учились мы в техникуме, а рядом стояло большое, 4-х этажное мужское общежитие, где мы и жили. Среди нас - 15 летних первокурсников, ушедших из школы после 8 класса, был мальчик Леша, по кличке «Кошеля». Был он не совсем хорошим человеком: часто ябедничал, был занудой, и имел еще какие то нехорошие качества, за которые его недолюбливали. В деталях я уже не помню. Был он инфантильным, выглядел младше своего возраста: маленький тщедушный, хитрый, злой и вредный. По-видимому из за своей инфантильности, он имел очень тонкий, напоминающий женский голос.

         К тому же Леша очень любил петь, ну просто очень. Идя по коридору общежития он часто громко и звонко пел. Пел так, что все начинали прятать отопительные приборы, думая, что идет облава с кастеляншей по коридору. После того, как все становилось понятно ему часто доставалось.

       – Опять Леша запел, мать твою.

       - Лёша заткнись, не пугай! - зачастую неслось с разных мест.
 
       Но он не унывал и продолжал петь, не смотря не на что. Может он просто забывался, не знаю.

Один раз зимой очень поздно мой двоюродный брат Гена взял меня, и мы пошли на самый последний, четвертый этаж. Было уже поздно, завтра занятия, хотелось спать.

        - Зачем он меня взял с собой? – думал я.

        Но перечить было не принято. Поднявшись на четвертый, уже давно «спавший» этаж мы прошли его почти полностью и остановились около одной, еле державшейся «картонной» двери зеленого цвета. Ничего не говоря, молча, он с размаху ударил огромной ладонью в дверь.

         Удар пришелся немного выше проекции замка, и дверь сразу же с силой распахнулась, ударившись о шкаф внутри комнаты. После удара, когда «пыль улеглась» можно было заметить тусклый свет и обитателей комнаты.

         Эта была стандартная комната на четверых человек, правда, немного шире обычных. Такие комнаты часто занимали «армейцы», и жили они зачастую по двое. Администрация, как правило, шла им навстречу, так как они помогали поддерживать «порядок» в общежитии.

         Внутри, около стен стояли две кровати, заправленные по армейскому образцу: не мятые, с ровно накрытыми одеялами, с рубчиками по бокам; накрахмаленные подушки стояли торчком, в виде треуголок.

        Посередине комнаты, на ковре стоял круглый стол. Откуда они его взяли, я не знаю. В каждой комнате по одному, среднего размера продолговатому столу, да тумбочка. Вот и все. А здесь большой, роскошный круглый стол!

        На столе лежало одеяло красного цвета. С каждого конца покрывала, служившего скатертью, висели какие то образования, что-то вроде бубонов.

       С потолка, прямо над столом свисал светильник, с вкрученной большой, плоской лампой красноватого цвета, такой лампой в птичниках греют цыплят. Она света давала мало, но зато хорошо грела.

          - Поэтому лампа так низко? - успел подумать я.

        Светильник - осветительный прибор по-видимому сделанный своими, "умелыми", армейскими руками, был декорирован той же красной тканью, что и скатерть, с висящей вокруг светильника бахромой, которая еле пропускала свет.

        В комнате было сильно накурено, стоял полумрак, лишь центральное место на столе освещалось отчетливо. Пахло сигаретами, едой и еще не пойми чем. Посреди стола валялись скомканные купюры и, небрежно разбросанная мелочь.

За столом сидели, жившие в комнате, два «армейца» и играли в карты на деньги.   В какую игру они играли, я не знаю, да это и не важно.

       Сидевший в пол-оборота ближе к нам видно служил на Флоте. Он был среднего роста и когда-то был плотного телосложения. Сейчас он уже обрюзг, и погрузнел. Надетая на нем тельняшка прикрывала живот наполовину. Нижняя часть, уже отвислого живота, вместе с волосатым пупком выглядывала наружу.

       В больших атласных трусах он крепко сидел на табурете.

       На ногах, на босу ногу надеты тапки, с торчащими наружу огромными пальцами. На голове с длинными нечесанными волосами сидела бескозырка.

        – Откуда он её взял? - подумалось мне тогда.

       В зубах у него торчала лихо закусанная папироса. Она сильно дымила, дым попадал в глаза. Пытаясь отвернуться от дыма, он сильно прищуривался и морщился, отводя голову в сторону. В руках веером он держал потрепанные карты.
 
        Напротив него сидел другой «боец» - видно в прошлом мотострелок.

       Он был длинным и худощавым: вытянутое небритое лицо, торчащий кадык, взъерошенные, плохо постриженные «молодыми» первокурсниками рыжие волосы.

         На нем была одета, наполовину расстегнутая армейская рубашка цвета хаки, с закатанными по локоть рукавами. Штаны  - тоже армейские, темно зеленого цвета. Они были   малы, и доходили до середины голеней.

       Был он босиком, и сидел на стуле с покосившейся спинкой. Во рту держал дымящуюся сигарету. Рядом с армейцами стояли произвольные пепельницы, которые быстро менялись по мере необходимости молодыми ребятами, которых я сразу не заметил.

         В ближнем левом углу комнаты стоял тот самый стандартный, прямоугольный стол, какой был и положен в общежитии. На нем суетились несколько первокурсников: резали колбасу, хлеб, открывали консервы и т.д. Рядом, на электрической плитке с ярко красной, открытой спиралью стоял чайник, который был в постоянной готовности - всегда горячим.

        Поначалу ребята сильно испугались, но, поняв, что пришли «свои», успокоились, и стали продолжать заниматься своим занятием, которое было доверено старшими товарищами за отличную спортивную подготовку: отжимание в коридоре на время, по нормативам установленным «старослужащими». Скорее всего это были пацаны с 1-го курса, как и я, но которым не посчастливилось жить в соседних комнатах четвертого этажа, и у которых не было такого двоюродного брата Гены, как у меня.

        «Старики» курили, пили водку, чай, закусывали и играли в карты. Время около 2- х часов ночи, самый разгар игры, кураж!

- А.ааа.., Гена, привет, заходи! – сказал «моряк», казалось не удивившийся выломанной только что двери.

         – Проходи, садись!

         – Выпей с нами.

         - Играть будешь? – продолжал он.

         – Неа, – сказал громила Гена и ввалился в комнату, а вслед за ним осторожно, и с опаской протиснулся и я. Мне было неудобно и стыдно одновременно.

         – Зачем он меня таскает за собой, завта на занятия, вставать рано? – думал я.

         – А как же дверь? – спросил я брата Гену.

         – А..,  - сказал он протяжно.
         
         Да, это был нелепый вопрос. Я отчетливо понимал, что никто не осмелиться даже приблизиться к двери "старослужащих", тем более заглянуть в комнату.

- Давай ходи, ты будешь играть, или нет? - сказал «добродушному моряку» тщедушный «пехотинец».

       – Да, да, сейчас – ответил замешкавшийся морячёк, и стал тупо смотреть в свои карты.

        – Давай же, ходи, сколько можно ждать? – не успокаивался, и продолжал настаивать служивый в форменных штанах.

         – Да, была - не была, где наша не пропадала - ответил «морской лев», и, выхватив у себя из колоды одну карту, с силой и хлестко метнул её в центр стола.

        – Пошёл? – спокойно спросил сосед.

        – Пошёл, пошёл, – ухмыльнулся друг.

        Сидевший напротив «пехотинец», уверенно достал у себя карту и с достоинством, тихо и мягко побил карту «моряка». Возникла пауза. Все замерли.

       Почувствовав интригу, и в ожидании развязки, Гена ухмыльнувшись, вошел в глубь комнаты. Вслед за ним осторожно зашел и я.

       И тут я увидел, то, на что сразу не обратил внимание: по правую руку от «моряка», немного позади, в тени, на «приставном», низком стульчике сидел любитель пения - тот самый Лёша.

         В руках у него был огромный, зеленого цвета, перламутровый аккордеон. Да, да, самый настоящий большой и красивый аккордеон, с ослепительно белыми и с красивыми черными клавишами. Где они его взяли, откуда он у них? Не знаю.

         Аккордион был огромным, а Лёша маленьким; он сидел на низком стульчике, только одна голова несуразно выглядывала над инструментом. По всему было видно, что здесь он уже давно и успел устать. Ему больше хотелось спать.

        Его тонкие пальцы лежали на клавишах в полурасслабленном состоянии, голова покоилась поверх аккордиона, и он, видно намаявшись - тихо дремал, положив голову на бок. Мне стало его очень жалко.


        «Пехота» выиграла!

        Рыжий «мотострелок», ехидно улыбаясь, нагнулся над столом, собрал помятые купюры, и добирал мелочь.

       «Моряк», не сразу понял что он проиграл, а когда до него дошёл этот омерзительный факт, то он взвыл и начал крутить головой и ёрзать на табуретке. Ёрзая от безысходности, он поворачивался в разные стороны, буравя всех своим недоуменным взглядом. Тут он увидел рядом Лёшу, спящего в обнимку с аккордионом. Глаза его налились «благородной» ненавистью, а в Душе бушевал праведный гнев.

        Тихо пристав на цыпочки он с силой залепил Лёше затрещину. Лёша уткнулся лицом в аккордеон, и сразу ничего не понял: встрепенулся, пытался вскочить. Наконец, решил, что вероятно наказан за сон.

        - Как я мог так поступить? – думал он.

       Пытаясь загладить свою «вину» Лёша вдруг громко, высоким и писклявым голосом, сильно растягивая меха аккордиона, запел нараспев: - Что те-бе сни-тся Крей-сер Авро-ра, в час, когда у-тро встаёт над Не-вой!

       
       Больше я ничего не помню. Знаю только, что Лёша продолжал учиться, и закончил техникум, а «армейцы» ещё долго тиранили молодых ребят: то заставляли готовить, то мыть полы, или чистить зубными щетками плинтуса коридора во время генеральной уборки общежития. Доставалось и мне. Прошло очень много лет, а этот случай нет нет да и всплывет у меня в памяти. Почему, не знаю.