Жизнь без прикрас Гл. 12-13. 1943 г

12

  Новый 1943 год встретили грандиозной выпивкой. Начальник отдела Боровков напился чуть ли не до белой горячки: кричал, рвал рубаху на груди. Да и другие были хороши. Утром я чувствовал себя отравленным, ушел в ближайший лес, долго сидел на пне и думал свою горькую думу.
В один из январских вечеров меня вызвал уполномоченный Особого отдела Белов. Его землянка была за деревней в небольшом овраге. Он стал подробно расспрашивать меня про моих родителей, семью, про мою службу. Я, признаться, струсил, ожидая ареста. Наконец он сказал:
 - Я вызвал вас потому, что хочу, чтобы вы стали осведомителем по Ветотделу. Вы должны раз в неделю устно или письменно доносить мне о настроениях, о каких-либо нездоровых разговорах или поступках работников Ветотдела. Особенно внимательно надо следить за начальником Боровковым.
У меня отлегло от сердца, и я под впечатлением пережитого страха согласился. Я должен был называться вымышленной фамилией, подписывая свои донесения, и согласился называться Галенским. Белов дружески простился со мной.
В эту ночь я не мог заснуть. Все мое существо, все мои житейские принципы, понятия о чести и морали восставали против этой моей роли. Как? Шпионить за своими товарищами? Быть презренным доносчиком? Да, как же после этого я могу жить? Как я буду людям в глаза смотреть? Я решил отказаться от принятого на себя поручения. Следующим вечером я опять пошел к Белову и сказал:
 - Вы можете меня арестовать, убить, но я не могу быть осведомителем и решительно отказываюсь.
Он удивился, спросил почему. Я объяснил, как мог, что я не подходящий человек для этой роли. Он не стал настаивать и отпустил меня, взяв расписку о неразглашении наших разговоров. Я не считаю, себя трусом и не боялся погибнуть на фронте, а случаев быть убитым было много. Так однажды я ехал в армейский ветлазарет, слезши с попутной машины, пошел пешком. Пройти оставалось километра три. Кругом было ни души, только в низине метрах в трехстах стояла палатка, около которой возились два солдата дорожной службы. Вдруг я заметил, как один из них лег на землю и стал целиться в меня из винтовки. Грянул выстрел, просвистела пуля. Видимо, от безделья или скуки солдат решил проверить меткость своего глаза, ведь он ни чем не рисковал. Вместо того чтобы уйти подальше от беды, я направился к ним и стал ругаться, обещал сообщить об этом начальнику дорожной службы полковнику Николаеву. Они могли легко застрелить меня, особенно потом, когда я уходил.  Но я боялся погибнуть с клеймом врага народа, чтобы преследовали мою жену, и над сыном всегда висело бы проклятое пятно. Возможно, в этом моем страхе были элементы психоза. Ведь я был свидетелем массовой гибели хороших, честных, невинных, оклеветанных людей. В первое время после разговора с Беловым я побаивался; но время шло, и этот эпизод стал забываться.
 
13

 1943 год cтал переломным годом войны. После разгрома немцев под Сталинградом фронт покатился на запад, и это движение было неодолимым. Ценою больших ошибок, огромных потерь научился наш народ воевать и побеждать могучего врага. Уже в течение первых месяцев этого года были освобождены: Северный Кавказ, Кубань, Донбасс и значительная часть Украины. В начале весны перешел в наступление и южный фланг нашего Западного фронта. Продвинувшись километров на восемьдесят, наша 49-я армия, освободив Калужскую землю, вошла в южную часть Смоленской области. В весеннюю распутицу с боями продвигались наши дивизии, а за ними по разбухшим от воды и грязи дорогам двигались обозы, подтягивались тылы.
 В начале апреля наш ветотдел переехал на какой-то полустанок железной дороги Вязьма-Брянск. Разместились в небольшом доме, вокруг которого было очень много экскрементов, оставленных немцами. Пришлось заняться очисткой территории, и больше всего почему-то трудились мы с Боровковым.
 В ветотделе произошли изменения в личном составе. Вместо Щелёва, назначенного корпусным ветеринарным врачом, терапевтом стала работать Попова-Батуева, кандидат ветеринарных наук, работавшая раньше в Ветеринарной Академии. Это была энергичная грубоватая женщина, несколько мужского склада с лошадиным лицом. Мы называли ее бабой с яйцами. Она не прочь была завести со мной роман, но я не видел в ней ничего привлекательного. Долго она у нас не ужилась, и Боровков постарался от нее избавиться, назначив ее начальником ветлазарета в одну из дивизий.
  Машинисткой у нас стала работать Роза Левина, еврейка из Москвы, миловидная девушка лет двадцати. Это было нежное, хрупкое создание, не приспособленное к суровым условиям войны. Но она как-то прижилась в нашей среде и стала неизменным членом коллектива ветотдела. Мушников подыскал к ней ключи, она полюбила его и сделалась его любовницей. Однако, распутной ее назвать было никак нельзя, притязания других она решительно отвергала. Вскоре она забеременела, свое состояние переносила тяжело, ее часто тошнило, рвало, и на нее жалко было смотреть.
  В начале лета Управление тыла армии разместилось в какой-то деревне восточнее Спас-Демянска, где мы задержались на несколько недель. Я очень жалею, что потерялись мои дневники, которые я аккуратно вел, и многое забылось, в памяти остались только обрывки воспоминаний: вот, летним солнечным днем еду верхом к переднему краю в полки, иду пешком, перебираюсь через какую-то речушку по перекинутому бревну, сижу в землянке полкового ветлазарета, а совсем недалеко рвутся снаряды, в овраге неподалеку от переднего края осматриваю лошадей, иду краем болота, в котором жалобно кричит кулик, или темным дождливым вечером, поскальзываясь бреду по раскисшей грязной дороге, много раз падаю и мокрый до нитки, весь в грязи, еле передвигая ноги от усталости, возвращаюсь в Ветотдел. Это была трудная опасная и все же интересная жизнь.
 В это лето я совершил поездку в глубокий тыл по заданию начальника Ветотдела фронта генерал-майора Реброва. В пойме реки Оки на границе Московской и Рязанской областей было заготовлено большое количество сена для всего Западного фронта. Местные ветеринарные органы наложили на это сено карантин, так как район заготовок считался неблагополучным по инфекционной анемии. Надо было решить вопрос: можно ли кормить этим сеном лошадей в действующей армии. Ехал поездом до Москвы, а потом на Рязань до станции Луховицы, от которой уже добирался пешком. Беседовал с местными ветеринарами, осматривал стога сена. По инструкции сено скармливать не полагалось; но нельзя было оставить без корма десять тысяч лошадей в армиях фронта, и я взял на себя смелость снять карантин, о чем составил акт. Начальство осталось довольным и поблагодарило меня.
  Тем же летом в глубоком фронтовом тылу, не далеко от Москвы проводились учебные сборы армейских эпизоотологов. Нам читали лекции, чему-то учили. После сборов я отпросился на два дня съездить к брату, в Мухтилово Горьковской области, где он работал директором лесхоза. От Москвы до Мухтилово по Казанской железной дороге около четырехсот километров. Поезд шел медленно. Приехал вечером. Пети дома не было, у него были какие-то служебные неприятности, и он ездил в Арзамас. Встретила меня его жена Женя, которую я увидел впервые. Жили они в большом доме на опушке леса. Вернулся Петя очень поздно ночью, он, конечно, не ожидал меня увидеть. Я переночевал у них, провел следующий день и вечером уехал обратно на фронт.
 
  В июле на Орловско-Курской дуге завязалась кровопролитная битва, в результате которой сопротивление немцев было сломлено, и они начали откатываться к Днепру. Перешла в наступление и наша 49-я армия, которая освобождала южную часть Смоленской области и вошла в Белоруссию, продвинувшись к западу на двести пятьдесят километров. В конце сентября на рубеже Чаусы-Горки по реке Проня наше наступление было остановлено. Управление тыла следовало за войсками по маршруту Спас-Демянск, Рославль, Хиславичи, Мстиславль. Остановились в какой-то большой белорусской деревне, где нас и застала зима.
  Жизнь продолжалась. Постепенно менялся и наш коллектив. Терапевтом стал работать Ковалевский - белорус, человек скромный, покладистый и услужливый.
  Мушников ездил в отпуск в Ростов и привез оттуда свою жену Галину Федоровну, с которой у меня установились приятельские отношения. Я помню, с каким ужасом и слезами на глазах она говорила мне:
- Вы знаете, у Розы от моего мужа будет ребенок.
Сама же она очень боялась забеременеть, и когда это случилось уже после окончания войны (мы стояли тогда в Лигнице), она приняла все меры, чтобы от ребенка избавиться.
 Когда положение Розы стало слишком заметно, ее отправили рожать в Москву, а вместо нее машинисткой отдела стала работать Галина Федоровна. Надо сказать, что она не была женщиной таких уж строгих правил. Как-то она даже предложила себя мне, на что я полушутя-полусерьезно ответил:
- Ну что вы, Галина Федоровна, как же после этого я буду Ивану Павловичу в глаза смотреть?
Я не могу утверждать, что она была в связи с Шаминым; но помню, как Мушников однажды приревновал ее к нему и ночью бил ее, а она все вскрикивала: "Ах, Ваня! Не надо, Ваня!" и после этого ходила разукрашенная синяками.