Навигаторы Хилега. Лаки Казиноре

Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу...
Данте Алигьери. Божественная
комедия. Ад. Песнь первая.

Михаил Афанасьевич Булгаков очень любил Гофмана и Гоголя, о чём имеются исторически зафиксированные воспоминания современников, но вот о том, кого Булгаков любил больше: Гофмана или Гоголя? – история в лице всё тех современников почему-то умалчивает. Из этого прискорбно-научного исторического и истерического факта я осмелился сделать один лишь только вывод, выгодный, кстати сказать, не только лишь мне одному, но и любому литератору вообще. Состоит он вот в чём: не стоит, право, сравнивать литераторов между собою (писателей – подавно) – кто из них лучше, а кто, извините, чем-то не вышел. И в этом я не открыл ни Америки, ни изобрёл велосипеда. Я обеспечил себе пути к отступлению перед излишне ретиво настроенной критикой: оправдание претензий автора на оригинальность – дело рук не самого автора, а читателя, на вкус которого, сознаюсь честно – против своего обыкновения, я полагаюсь.
Вечером 31 декабря 1995 года и последовавшей ночью 1 января 1996 года до самого утра, по уточнённым сведениям, пришествие которого в русских деревнях отмечалось раньше по третьим петухам, в городе Березники, что в Пермской области, где я имею неизбежность проживать, гулял, невинно и весело по-новогоднему балуясь и шаля, Сатана. Мне сообщил об этом человек полоумной наружности, пробежавший навстречу без шапки и перчаток в расхристанном пальто и пляжных шлёпках на босу ногу. Казалось бы, не доверять его сообщению, более, чем странному, причин у меня было предостаточно, но, являясь теофрастом и анаголиком по типологической шкале мистико-астрологических характеров в изложении школы Дзыньдяу, я сразу понял, что всё именно так, как он сказал, как только услышал его слова, прозвучавшие в предновогодней тишине не центральной, а потому – малолюдной, улицы, проходящей вдоль Парка Первостроителей. В моём более позднем и старательней обдуманном изложении слова звучали именно так:
- Сегодня в нашем городе гуляет Сатана! – после чего этот, безусловно, молодой человек приятной внешности сотворил примечательное искренностию своей и истовостию крёстное знамение и умчался прочь, продолжая выкрикивать на бегу своё сообщение в темнеющем вслед ему вечернем пространстве.
Проводив взглядом безумца...
Проводив взглядом счастливого безумца...
Проводив взглядом безумца этого счастливца, знающего на данный момент более остальных, я посмотрел на часы. Было всего лишь без четверти восемь. Тогда и пришло ко мне решение изменить маршрут своего следования, зная точно, что раньше девяти меня всё равно не ждут. К тому же я сделал новый вывод: о том, что не случайно вышел так рано из дому. Значит, так надо было. А молодой человек всего лишь прояснил ситуацию, почему.
Будучи по натуре одновременным интуитивистом и фаталистом, я вслух произнёс вслед исчезнувшему уже из вида вестнику, надеясь, что слова мои станут девизом ночи:
- Чему быть, того не миновать. – и, вместо того, чтобы продолжать прежнее направление, свернул в ту сторону, откуда он появился предо мною.
Погода в этот праздничный вечер вопреки всем мрачным ожиданиям и прогнозам была очень даже не дурна собою: мороз, спавший ещё с утра, спал до вполне легкотерпимой границы, ветер, настоящий буран, отбушевавший три дня назад, всё не возобновлялся, а снег почти и не шёл уже почти полдня. Наслаждаясь разноцветной искристой игрой фонарного света на сугробах, я двигался медленно – шагом праздного на сегодня зеваки, не связанного никакими временными обязательствами.
Год экстравагантной крысы, как вещали средства массовой информации, можно было встречать в каком угодно наряде, только при этом хоть что-нибудь, пусть, самая малость, должно было экстравагантным, выходящим, наверное, за рамки привычек и, возможно даже, приличий. Праздновавший в другой компании мой друг, например, незадолго до того забежав ко мне с поздравлениями, продемонстрировал свой шёлковый оранжевый галстук, весьма красиво весь утыканный булавками. Я признал это очень оригинальным и предложил ему прикурить от хозяйственной газовой зажигалки, которую в эту ночь решил использовать для раскуривания сигарет. Моя выходка ему понравилась, разумеется, менее его собственной, но он тоже признал её вполне подходящей случаю.
Так вот, никогда не стоит начинать своё произведение, выбрав в качестве эпиграфа первые строчки чужого. У критики создаётся в таком разрезе впечатление, что автор поверхностен и вглубь избранного шедевра вовсе и не погружался. В этом, конечно, наблюдается некоторая резонность, но только некоторая: относительно далеко не всех авторов. Я, например, критики не боюсь: у нас с ней разныя весовые категории, если можно так выразиться, она работает для себя, а я помимо себя – ещё и для читателя. Обладающего, к моему счастью, не таким профессионализмом в вопросах вкуса, меры и эрудиции, как наша критика.
Не спеша и не волнуясь, что жизнь в её весёлом времяпрепровождении пройдёт мимо, я закурил, остановившись прямо там же по-прежнему, затянулся сигаретой, сорта которой не назову по соображениям политкорректности из-за возможного несоответствия вкусам публики, и встретился в упор с приятным человеком, составившим в дальнейшем мне приятную компанию на всю ночь. Описывать его внешность как-либо особенно внимательно не имеет никакого смысла, тем более, что в тот момент она показалась вполне уместной благодаря своей примечательности: он был в римской тоге времён, приблизительно, упадка, утяжелённой поверху металлическими доспехами, и в калигах на ногах. Откуда в голове всплыло название римских сапог, я не знаю и знать, естественно, не желаю. Мотнув пушистым куньим, наверное, хвостом на гребне шлема, он спросил бархатно-доброжелательно, как если бы к ушам моим прикоснулись тем самым мягким и пушистым хвостом:
- Вам тут не встретился кричащий очень громко плохо одетый молодой человек приятной наружности?
- Отчего же?! – ответил я. – Как раз встретился и, не останавливаясь, побежал вон туда.
- И вы не последовали за ним?! – несоизмеримо ни с чем удивился прохожий.
- Нет! Если хотите, я могу объяснить вам причину такого моего поведения.
- Да, хочу. Объясните мне это странное.
- А я вдруг вдохновенно подумал, что лучше будет пойти не вслед вестнику, а туда, примерно хотя бы, откуда несёт он свою страшную весть. Присоединяйтесь!
- Пожалуй, вы правы. Лучше мне будет пойти с вами. Меня зовут Марком. Марк Метьюрин. – доложив, он как-то больно уж по-нынешнему прищёлкнул пятками без каблуков или шпор, видимо, в каком-то из действий ожидая от меня взаимности.
Хорошо, хоть честь рукой к шлему не приложил, фигляр! – разозлился я временно про себя, но вслух вполне пристойно чуть-чуть предупреждающе представился:
- Доктор Зигмунд Фрейд, специалист по психиатрии.
Это всё-таки произвело на него впечатление. Немного странное, показалось мне, потому что охватившее его лицо недоумение было самым что ни на есть натуральным, совершенно искренним, но он справился с собой, и мы пошли, беззаботно болтая об упадке римской культуры и образования. Он согласился со мной, что искусство претерпевает очередной и, это уж точно, самый страшный из кризисов, пережитых человечеством за последнее столетие. Через некоторое время я заметил, что мы шли как дети – взявшись за руки. Мне стало очень неловко, и только я подумал, как от такого обстоятельства б избавиться, пока кто-нибудь нам не встретился, вдруг из подворотни вынырнула не менее карнавальная парочка. Я их узнал: это были принц с принцессой, о чём красиво извещали красноречивые небольшие тонкой работы короны на их: чёрнокудрой у принца и огненно-рыжей у принцессы – головах. Они ещё издали издали приветственный клич североамериканских аборигенов, немало удивив нас незнакомым по «Клубу кинопутешественников» и непривычным для европейского уха наречием, после чего, счастливые, налетели на нас и, не взирая на вооружённость моего спутника, повалили в снег, порядочно вываляли в нём, тающем от соприкосновения с нами, и, лепеча совсем уж что-то невообразимое на своём непередаваемом языке, звучание которого и вообразить-то, как я, кажется, уже сказал, невозможно, только слышать, смеясь радостно и беззаботно, скрылись из виду в прежнем направлении.
- Доттод, а то это быдо?! – птдотил бедя обеткудаденный идлитним надитием тнега во... тьфу!.. рту центурион. – Кто это такие вааще?!!
- Ах, Марк, если б я знал! – ответил я честно, не менее его досадуя на такое вот возмутительное поздравление. – Нам срочно необходимо согреться, Марк!
- Это точно не помешает. – ответил он, честно глядя по сторонам.
- Эх-ма! С Новым Годом, так с Новым Годом!!! – почти что выругался я и потянул его за собой к ближайшему подъезду. – Пошли! Сегодня взашей, может быть, и не попрут нуждающихся в человеческом тепле соплеменников. Праздник всё-таки как-никак!
Дверной звонок довольно сипло прошептал «Оду к радости», но никто к двери не подошёл, приблизительно, в течение минуты. Я ещё раз вспомнил в голове расположение светившихся снаружи окон первого этажа и, зная планировку подобных этому жилых домов, убедился, что звоню правильно: именно в ту квартиру, где кто-то должен быть. И есть. В ответ на второе нажатие на кнопку звонок выдал куплет и припев Гимна Союза Советских Социалистических Республик.
Зачарованный происходящим древний римлянин с отвисающей всё больше челюстью, казалось, совсем уже и о холоде-то позабыл, так что, когда его дрожащая от волнения рука потянулась указательным пальцем к кнопке, я не стал останавливать. Тем более, что уже настало время в последний раз, наиболее требовательно, позвонить в дверь. Последняя музыкальная фраза была короткой и подразумевала вполне приросший к ней в последние годы словесный текст: «Ми – соль – фа – ми – си – ре – до – ля!»
Обиженный краткостью дарованного ему чуда Марк с каким-то недобрым подозрением посмотрел на меня и спросил прямо и просто, как один друг – другого, когда оба попали в общую неприятность:
- А почему это моя музыка такая короткая, а?!
- Не знаю. – тихо ответил я и, вдруг явно услышав возню за дверью, жестом показал ему смириться и замолчать. – Тихо! Эй, есть кто дома? Пожалуйста! Вы слышите?! Нам помощь ваша нужна! Пустите, пожалуйста, обогреться! Не бойтесь...
Последнее было лишне, потому что, щёлкнув замком, дверь подалась внутрь.
И всё.
И больше ничего.
Подождав и не дождавшись, когда ж она, наконец, откроется, окаянная, и нас всё-таки пригласят пройти, я толкнул дверь сам, на всякий случай не переставая говорить, входя:
- Извините за вторжение, но нам, действительно, нужно согреться, нас изваляли в снегу, а он тает, извините... Извините! Извините!! Извините!!! С Новым Годом, с Новым...
Прихожая была пуста. Центурион оказался по-древнеримски прост: он пошёл вперёд. Три комнаты, в одной из которых говорил телевизор, кухня, ванная и туалет, кладовые шкафы, платяные и шифоньеры – всё было пусто. На столе же стоял новогодний и очень роскошный ужин.
- Слушай, Марк! Никого нет, может, пойдём отсюда?
- Ты думаешь, там, – он показал на окно. – лучше, чем здесь?
- Нну-у, там не так уж и плохо. А вдруг сюда сейчас хозяева заявятся? Что тогда делать будем? А?
- Ты меня удивляешь, Доктор, а кто же нам, по-твоему, двери-то открыл? И вообще, дай хоть немножко телевизор посмотреть. Вот этот фильм я в последний раз, знаешь, когда смотрел?
- И знать не желаю!
- Да лет пятнадцать назад. Если не все двадцать! – воскликнул он радостно, будто я этого пояснения только и ждал. – Помнишь, тогда ещё Крамаров слинял в Америку?
Я почти заинтересовался:
- А он разве играет в этом фильме?
- Да, вот увидишь. Давай выпьем, а? За старое? За доброе??? А, Зигмунд?! Пожалуйста!
Я почувствовал во всём происходящем какой-то необъяснимо-жуткий подвох, но решил по-прежнему делать вид, что держусь пока молодцом:
- Наливай, Марк. Но всё равно мне здесь оставаться не хочется. Ты, конечно, можешь продолжать смотреть свой дурацкий ящик, а я пойду дальше.
- Да ты бы хоть наряд себе под имя подогнал. – проворчал, неохотно вставая из уютно не отпускавшего его кресла, Марк. – Вечно вы, интеллигенты драные, всю малину испортите! Всё куда-то спешите, спешите! Вот ты, лично ты, Доктор Зигмунд, куда рвёшься, куда чешешь, как псина гончая? Куда, я тебя спрашивая, спешишь, сам-то знаешь, нет?!
- Я спешу делать добро! – разозлился я. – Водка на халяву – это просто замечательно, однако я не за этим сюда пришёл...
- Сюда ты пришёл обогреться. Не нужно здесь никакого твоего добра...
- Поэтому я отсюда и ухожу!
- Добро он пришёл делать, посмотрите на него! – римлянин вручил мне рюмку «Демидова», бутылку которого выбрал перед тем из огромной настольной батареи. – Сюда ты пришёл обогреться, вот и обогревайся, Фрейд хренов. И я ещё раз тебе повторяю...
Мы выпили, после чего я дослушал то, что он захотел повторить.
- Там в шкафу – костюм. Назвал Фрейдом, будь любезен соответствовать.
- А это ещё зачем? – спросил я, заглянув в шкаф. – Я эту дрянь и носить-то не умею. Да и не хочу.
- Странно это, Доктор. Можешь назваться и по-другому, тогда и костюм получишь соответственный. Тебя ведь за язык никто не тянет, ведь правда?
- Правда. – промолчал я, глядя на приличный смокинг, трость, цилиндр, крахмальную рубашку с легкомысленно-кружевной манишкой и штаны, очень напоминающие наши спортивные трикошки времён застоя – с петлями для ступней. Всё это очень даже не плохо, конечно, но, подчиняясь какой-то необъяснимо обуявшей меня жажде необычного, я решительно захлопнул дверь.
- Ну, так что? – спросил он. – Ещё пить будешь? Или задумался?
- Задумался. – ответил я. – Но пить буду. Хочу быть брандашмыгом!
- Да на здоровье. – похвалил он, поднеся мне «Распутина». – За твоё здоровье, кстати, и чтобы фантазия твоя не иссякла, как водка на Руси.
- Ох, надо же, как ты у нас заговорил, латинянин древний! То-то мне лицо твоё знакомым показалось, уж не в нашем ли театре я тебя видел? – я снова начал злиться, выпив. – А что это ты перед звонком дверным рожи корчил? Комедь ломал, да?!
Но то, что я увидел, открыв дверь платяного шкафа, повергло меня в ужас. Принципиально:
- Да ни за что! Ты сам-то в такое дерьмо оделся бы?! Только честно, без наё?!!
- А я уже соответствую. Это ты тут кокетничаешь да привередствуешь. Очередь, между прочим, за тобой. И, кроме всего прочего, это ты ведь рвёшься на улицу, а не я. Что дальше: «Суворова» или «Кутузова»?
- «Ельцина»! – ответил я, вынимая суперэкзотическую шкуру из шкафа.
- Или «Жириновского»? – спросил он.
- Лучше тогда уж чёрта лысого, – сказал я, бросив брякнувшие весьма звонко когти, иглы, шипы, зубья, колья, шкуру брандашмыгову обратно. – чем это собачье...
- Но-но! Я попрошу! – строго взялся за свой меч Марк. – Что пить будешь?
- «Смирнова». – ответил я и спросил уже серьёзно, почему-то решив, что это будет верхом экстравагантности на сегодня. – А что, чёртом лысым можно?
- Почему нельзя? Можно. – Марк вновь был добродушен и даже игрив. – И куда же это нас занесут твои эстетически-религиозные запросы, смелый ты человек?!
Мы выпили. Честно говоря, не понимаю до сих пор, чем одна водка от другой отличается, если не бодяга, конечно, и если при одинаковой температуре и одинаковом же градусе, но переспросил вполне серьёзно:
- Ты это серьёзно, Марк?
- Да что ты всё как маленький, спрашиваешь? Посмотри сам! – он покосился на телеэкран и с досадой швырнул на пол рюмку. – Ну вот! Из-за тебя, гада капризного, любимое место пропустил. Одевай своё барахло, и пошли, раз ты такой.
- Какой «такой»? – я вновь открыл двери шкафа.
- Ни себе, ни людям, вот какой!
Я оделся в чёрта лысого, но при этом не заметил, чтобы настроение моего спутника, столь изменчивое за последний промежуток нашего с ним времени, хоть чуть-чуть бы улучшилось. Но, тем не менее, он по-прежнему оставался мне симпатичен, хмыкнув мрачно:
- А тебе идёт. Особенно – рога и хвост.
- Здесь зеркало есть, как ты думаешь? – поинтересовался я с целью составить собственное мнение о своём перевоплощении. – Может, мне тоже к вам в театр податься? Как у вас там с оплатой труда?
- Хреново: регулярно, но мало. Лучше не делай этого.
- Мало, зато регулярно, сказал бы я, и это уже хорошо. По-моему, зеркало было в прихожей.
- По-моему, тоже, но лучше не делай этого.
- Ты интриган, Марк!
- Не делай этого!
- Это почему же? Я тебе завидую: ты видишь чёрта лысого, а я ещё ни разу не видел за всю жизнь, между прочим.
- Не видел, и хорошо. Обойдёшься!
- Это почему? – я всё-таки настойчиво отодвинул его в сторону, и мне показалось, что не так уж и сопротивляется, как хотел то показать. – А?!
- Ворота открыты. – выдал он долгожданную самую таинственную фразу.
Я пожал плечами:
- Не впервой, между прочим, я ведь не козёл рогатый, чтобы просто на новые ворота пялиться!
- От козла ты мало чем отличаешься, даже внешне.
Но слуга ваш покорный уже не слушал и направился в прихожую. Костюмчик на мне сидел отменно – как влитой. Если внешне он так же хорош... – подумалось мне посторонне... Зеркало было такое красивое, большое, наверное, в полный человеческий рост зеркало. Чёрт, вышедший мне навстречу, жутко понравился. Классный такой чертяка, обаятельный, лысоват, правда, не по моим годам, но это лишь приятно подчеркнуло значимость рогов: почти бычачьих, только не так круто загнутых. Он кривовато ухмыльнулся и шагнул вперёд, вытянув руку для приветствия, в голос мы сказали:
- Зашибись, мудак рогатый! – ладони соприкоснулись.
- Ну что, доигрался, Фрейди? – Марк стоял сбоку. – Иди теперь, куда хочешь!
Я не понял его злой иронии и обернулся: тот чёрт тоже будто поглядел на меня, он тоже будто с кем-то там, за косяком пройденной двери, разговаривал. Наши прихожие осветились, из глубины квартиры донёсся шумок весёлой компании, и, влекомый встретившим меня латинянином, я вошёл в немалых объёмов обеденную залу, расставшись со своим отражением. За столом сидели давешние принц с принцессой и ещё человек, если так можно выразиться, то ли шесть, то ли девять. Кто-то всё время выходил, кто-то приходил обратно. Курили и шушукались, а перед моим приходом как раз рассказан, видимо, был какой-то анекдот, повергший всех в буйное веселье. Придержав меня за хвост, Марк объявил громко и торжественно, когда хохот начал стихать:
- Его превосходительство эрцмаркиз психиатрический Доктор Зигмунд Фрейд! С Новым Годом, господа и дамы! С новым, разумеется, счастьем! – он нежно подтолкнул меня. – Поздравь присутствующих, эрцмаркиз.
- С Новым Годом, господа и дамы! – неоригинально дебютировав, я всё-таки доделал это дело, как сумел, каким-то шестым чувством поняв, что проволочек здесь быть не должно. – Желаю вам всего-всего, чего хотите вы сами, и, если позволите, по мере моих скромных возможностей, чего-нибудь такого же сверху!
- Бра-а-аво-о! – заверещала в правое ухо смазливо напоминающая лисицу девица в порядочном уже, на первый взгляд, подпитии и неурегулированном состоянии, на второй взгляд, сексуальных желаний. – Эрцмаркиз, Ваши Высочества, если вы не возражаете, сегодня будет моим мальчиком?!!
- Неплохо сказано. – проворчал я по привычке ворчать к месту то иль не к месту, ко времени или не к таковому, внезапно обнаружившейся в новой ипостаси моей.
- Надолго ли, графинюшка?! – обрадовав меня тем, что хоть не смердячку какую безродную подсунули, благосклонно спросил юный черноволосый красавчик с золотой короной на голове. – Представляю Вам, эрцмаркиз, если Вы ещё не знакомы, мою дальнюю родственницу по папеньке, графиню Элиз Андерландскую. Наследница она никакая, так что гуляйте, эрцмаркиз, на полную катушку по всей программе и в дугу!
В это время пять расторопных пушистых белых лягушек налили в бокалы вино, искрящееся в свете экзотически-чёрных свечей в дозелена бронзовых канделябрах по углам залы, и принц поднял тост:
- Я выпиваю за календарный праздник заблудших в собственных выдуманных системах отсчёта времени бывших некогда христианами землян! Браво, эрцмаркиз психиатрический Доктор Зигмунд Фрейд, вам лично и вашим последователям, разъяснившим на перекрёстке с прекрасным названием Земля окончательно и бесповоротно без обжалования все вопросы так называемой души. Ваш образ мыслей всегда был мне очень интересен и, больше того, приятен, как и вы сами, Чёрт Лысый!
Кроме коронованных, все уже стояли, и я вместе со всеми, и что-то надо было ответить, короткое, но солидно подходящее моменту и правилам игры. В голову ничего не шло. Едва не зависла нежелательная пауза, и лисица Элиз покровительственно схватила меня за бедро, ближе к верху, чем к низу: «Чего ты?! Пошли его куда подальше!» «Куда подальше?» – глупо спросил я, и она с интересом и вполне трезво глянула на меня, отодвинувшись заметно: «Дурак!» Я рискнул:
- Велком ту релаксейшн! – вырвалось само собой сокровенное.
Раскатились бурные аплодисменты, не перешедший в овацию потому лишь, что руки всё-таки были заняты выпивкой. Смакуя редкое на вкус вино, я краем ума подумал: «Слава Богу, обошлось!» – и подавился, оказавшись вдруг за столом в почти полном одиночестве. Соседи сбрызнули подальше от меня. В крупный ломоть свиного окорока перед моим лицом воткнулась шпага; в робком недоумении переведя взгляд вдоль неё, покачивающейся, на принца, я увидел глаза, сверкающие гневом ярче, чем бриллианты в короне и на мантии.
- Ты так хорошо начинал, эрцмаркиз, однако, уже рискуешь плохо кончить. – сказал он ледяным тоном, положив мясо на пустое блюдо передо мной. – Приятного аппетита, и давай-ка постараемся забыть некоторые неуместные шуточки. Эрцмаркиз забавен, не правда ли, Эли-из?! Как никогда! Но будьте с ним настороже! Особенно с его чувством юмора. Я всегда любил чертей за неуправляемость этого их юмора, особенно, отрубать им хвосты за недержание.
Раздался дружный весёлый смех, очень добрый, надо полагать, словно принц учудил невинную обожаемую некоторыми монархами и подданными этих монархов хохму про высочайшие подмышки. Я не заметил, когда и как честная компания оказалась вновь за столом в полном сборе, белые пушистые лягушки вновь засуетились, а за спиной прозвучал сдержанный вздох Марка Метьюрина: «Ффу-у, пронесло!» Что же касается Элиз, то она уже во время медоточивого вопроса-окончания речи принца прильнула ко мне почти всем своим жарко дышащим телом. Тельце было ничего, славное тельце, то ещё тельце, толпа гудела, выпили снова, и захотелось мне кое-какой ясности в отношении моей соблазнительно соблазняющей соседки.
- Сколько вам лет, милочка?! – спросил я не задумываясь.
- А сколько дашь, мой львёночек? – пропела она на прошлогодний мотив, как говорят у нас на севере, в Корлеонии, примитивно и не изысканно всего лишь положив мне на пах ладонь.
Я снова удачно сделал вид, что ничуть не смущён:
- Тысяча четыреста пятьдесят три с моим хвостом, не так ли? И в прошлый раз, насколько мне помнится, мы были с тобой врагами?!
Она отдёрнула руку, как ошпаренная. Интересно, чем? Неужели же я в моём-то дряхлом виде теперь всё ещё так горяч?
- Давай не будем прошлое ворошить, милый! Прошу тебя, сделай вид, что с нами всё в порядке, как и было. – пропела она всё так же соблазнительно.
- Когда «было»? – как будто я и не понял.
- Только что. Пожалей хоть ты меня, принц не помилует, тут же за столом и грохнет. Прости, я у него сейчас в немилости, надобно срочно выслужиться, представляешь? И тут он мне тебя подсовывает!
Не только она стремилась владеть моим вниманием. Метьюрин, воспользовавшись временным отсутствием непредставленного соседа слева – препротивнейшего боровоподобного субъекта с редкими по-птеродатильи зубами и дурным запахом изо рта – наконец, оказался рядом и осторожно шепнул мне, когда Элиз потянулась сама за очередным блюдом, не дожидаясь от меня добровольчески-рыцарского порыва:
- Остерегайся ты её, Доктор Фрейд. Все женщины опасны, ты, наверное, знаешь? Но нет ни одной, равной Элиз в лживости и коварстве. Да что ж я тебе-то рассказываю?!
- Хорошо, Марк, но в случае опасности ты всё равно предупреди меня.
В этот момент мой доброжелательный спутник решил окончательно сразить меня и наповал своим доброжелательством:
- Ты и мне-то напрасно доверяешь. И у меня есть определённая цель, свои, так сказать, интересы.
- Я понял тебя. Эта цель так или иначе касается меня?
- Из двух зол я бы выбрал «иначе». Ты касаешься...
Но тут очаровательная Элиз Андерландская, только что благосклонно и прилично подслушивавшая нас, не сдержалась и, ковыряясь сосредоточенно в напоминающем кучу копошащихся червей ястве, встряла, под капризной интонацией довольно удачно скрывая что-то другое:
- Кстати, эрцмаркиз, как нам с тобой лучше отныне общаться? Какое из твоих имён ты предпочитаешь на этот раз? Или порадуешь чем-нибудь новеньким, катышочек ты мой?
- Я предпочёл бы вообще распрощаться с тобой не сходя с этого места, но боюсь снова разгневать нашего неуравновешенного принца. Он и без моих крамольных усилий, похоже, сегодня не в своей тарелке.
- Ещё бы! –
- И ненапрасно. – хором похвалили с обоих флангов.
- Друзья мои, это, кажется мне, первые ваши слова, которым я готов доверять. Сдаётся, что это единственный пока способ проверять правдивость ваших, – поклон налево, – и ваших, – поклон направо. – слов. А сейчас я попрошу немного внимания, потому что собираюсь сказать вам обоим сокровенное. Самое сокровенное. Я сейчас понял, что вы оба зависите от меня в той или иной не известной мне степени, так что, извините, но волей-неволей вы обречены исполнять больше и чаще мои капризы, чем диктовать свои условия. Я прав, Марк?
- Да. – не задумавшись подтвердил центурион.
- Элиз?! – я достаточно вовремя повернул к ней лицо, чтобы поймать и не отпустить метнувшийся было в сторону блудливый взгляд. – Ну, говори. Я ещё не слишком сердит, чтобы ни с того, ни с сего начать припоминать тебе прошлое, но предупреждаю: это может начаться в самый что ни на есть любой момент.
- Да, Зигги, так оно и есть. Я всегда тебя, сколько себя помню, ненавидела только за это – лютой нелюбовью. Ты, как всегда, прав, только я прошу тебя вспомнить сейчас, что мы с Марком – всего лишь проводники и служим, что тебе очень выгодно, разным хозяевам. Если ты не будешь излишне жесток с нами, возможно, любой из нас сможет тебе помочь.
- Спасибо. Тогда представьте мне этот зоопарк Малого Двора Повелителя нашего Альдебарана. Я ничего не помню. – соврал я удачно, ведь, как мне кажется, я и не мог ничего помнить. – Более, чем странно. Не так ли?
Меня прошиб неожиданный, хотя и вполне обусловленный, пот от мысли, что и в этот момент кто-нибудь ночует, вечерует или днюет в моих мозгах, как давеча – принц Лаки, но неожиданно, не менее, чем обусловленный пот возбудил, успокоила меня Андерландская:
- Зигги, не волнуйся ты так. Разблокирована только полоса сомнения, то есть только крамольные мысли, постарайся просто не произносить всуе некоторых имён и не думай о них, и тогда всё будет о`кей. Ты произвёл фурор, явившись сюда без спроса, вызова или упоминания. Бедняге Удаче пришлось даже в срочном порядке разрывать время и тащить меня к себе в яму, чтобы проинструктировать. Он, – она невольно оглянулась на очаровательного молодого человека во главе стола. – единственный здесь, кто тебя узнал сразу. Честно говоря, я и сама узнала тебя только тогда, когда он сказал.
- Ничуть не удивительно. – вставил я.
- Что? – она не поняла.
- Ничего, продолжай.
- Ты безумно смел, как обычно, и я, кажется, вновь не прочь по уши влюбиться в тебя, Зигги!
- Кхм-гхм! – предостерёг центурион, стукнув своим коленом по моему. – Фрейди, подели её слова раз так в десять.
- Я помню, Метьюрин, но какие? От последнего её предложения, мне кажется, и ты бы не отказался?
- Отказался бы! – едва зарумянился Марк.
- А зачем? Я не понимаю тебя! И чем дальше, тем больше. Ты только глянь, какая это женщина, это же восторг души и услада плоти! Ведь правда, Элизка, ты такая???
- Иди в задницу! – она опять не поняла. Ничего.
Ничего.
- Я помню, Метьюрин. – ответил я ему и сразу приказал им обоим. – Так, друзья мои, давайте-ка по очереди: налево от принца. Начинай ты, Марк.
- Принцесса Беллятрикс, супруга Лаки, принца Казиноре Малого Двора Альдебарана.
- Зачем мне твоя Беллятрикс?!
- Ты сам сказал: слева от принца.
- Хорошо, Марк, там, откуда я прибыл, тебе бы сейчас морду начистили за непонятливость или за то, что к словам придираешься, но я повторю тебе так, чтобы ты понял: по правую руку от принца.
- По окончании моей миссии я вызову тебя на дуэль, дерьмо ты собачье, и, если не пришибу, то зашибусь сам! Это Зигфрид. Он ничем не примечателен, но ты был и с ним знаком, он был твоим замом, имени я не знаю. Насколько я могу судить, – латинянин стал крайне невнятным, жуя чей-то желчный пузырь, а потом выковыривая из зубов его ошмётки и вновь упихивая их в рот (наиприятнейшее, по всей (его, а не моей) видимости, зрелище, красоты которого я оценил не по достоинству), он продолжал, глядя на агрессивно-смазливую медвежью морду соседа принца Удачи не без какого-то едва уловимого, более, наверное, просто замаскированного, чем равнодушного, сожаления. – Зигфрид при Лаки лицо совершенно случайное и временное, прогневал короля ухаживаниями за королевой и был совершенно заслуженно удалён куда подальше, читай – изгнан. Но по высоте положения, кстати сказать, всё-таки удостоен здесь, как видишь, правой руки.
- Может, за те заслуги и удостоен? – поинтересовался дознаватель, то есть я.
- Всё может быть. – пожал плечами Марк. – Хотя на самом деле Лаки не так уж и жалует его, как старается показать это по этикету. Зигфрид – боец, каких мало вообще, а здесь так совсем нету. Кроме тебя, разумеется...
- Разумеется, иначе не он был бы моим, – хмыкнул самодовольно допрашиватель, то есть я. – замом, а я был бы его шестёркой. Но ведь у нас есть ещё и ты.
- Я не имею права на смерть и на все действия, способные повлечь её, пока не выполню свой приказ относительно тебя, Фрейди.
- Чей приказ? – поинтересовалась Элиз далеко не невинно. – Уж не самого ли?! А?!!
- А сама-то ты хоть понимаешь, кого имеешь в виду? – попробовал зашиться я в назревающую перепалку, пользуясь тем, что сижу между ними.
Но Марк Метьюрин наклонился вперёд – впервые за весь разговор взглянуть в бесстыжие глаза этой крашеной в ядовито-зелёную бронзу представительнице конкурирующей фирмы:
- Заткнись, дурочка! Если бы у Лаки был выбор, он не поручил бы этого дела тебе. Кстати, у тебя есть что-нибудь ещё о Зигфриде?
- Ничего, кроме того, что в постели он уступает только одному моему обожаемому Зигги!
- Уж не вместе ли вас попёрли от Королевского Двора?
Представляешь, Марк, они, наверное, пытались соблазнить королеву к групповухе? А?! – съехидничал вполне провинциально я, то есть слушатель.
- Какие вы оба умные! Кстати, Зигги, его я тоже называла Зигги, подумай об этом на досуге. Совпадение первых частей ваших имён, конечно, было придумано не для моего удобства. Зигфрид, наверное, и не догадывается. Впрочем, я, наверное, тоже!
Скоро нам будет в кайф, иногда думаю я. Чаще всего это случается принципиально иронично, потому что до кайфа именно в таких случаях бывает обычно не просто далековато, а совсем даже просто невозможно далече. Пиша данное данностию реальностей сие немудрёное повествование о похождениях одной необычной – всего-то! – ночи, я часто встаю перед вопросом отбора материала, который стоит публиковать, от того, который не надо подвергать этой унизительной процедуре. Но что же делать мне, мой читатель, когда даже ради так называемой динамичности, то есть единственно возможного в литераторском труде проявления любви к тебе, я не могу поступиться почти ничем, чтобы тебе по-прежнему всё оставалось понятным хотя бы в той степени, как оно разъяснялось для меня самого?
- Я подумаю на досуге о твоём любовном предложении, милочка, если ты будешь поменьше задавать загадок. Я не помню ни самого Зигфрида, ни упоминаний его имени, ни тем паче – степени нашего с ним родства.
- Ну ты хорош! – хором изумились мои антагонистически настроенные соседи, внешне, впрочем, совсем незаметно и не выходя за рамки приличествующего застолью этикета. Каждый из них добавил свой вариант обращения ко мне, вложив, видимо, в них максимум своего самого доброго сочувствия, примерно, вот так. – Фрейди!?! Зигги?!?
- Подробности после! – нагло замял я. – Что это за тётка рядом с ним?
Теперь они придумали выжидать, кто начнёт первым. Я – тоже. И дождался: Элиз старательно занялась своими копошачьими червями и, старательно набив ими рот, произнесла равнодушно, спрятав за равнодушием тем ещё более крайнее изумление, нежели выше помянутое:
- Это твоя мамочка, между прочим. Я думала, ты посмотришь повнимательнее и, если не с первого взгляда, то со второго – уж точно, узнаешь её. Но ты, как всегда, как во всём, как везде, превзошёл все ожидания, любимый. – в её тоне появилось разочарование, граничащее с неким успокоением разжалованного в простые смертные Сизифа, как будто камень окончательно свалился, и больше его не надо ни тащить на гору, ни на душе, ни на сердце носить.
За мой длинный век в моей жизни у меня было столько мамочек, что припомнить всех я мог бы только с трудом, подобным Сизифову – каждый раз не имея сил довести дело до подобающего конца, но, как я пристально ни вглядывался в эту страшную женщину: розовые волосы её были переплетены сетью чёрных атласных лент, глубокие изумрудные глаза в длинных ресницах под дугами изящно изогнутых бровей, лицо без возраста и постоянных морщин, безусловно красивое, должен признаться, но кажущееся ненастоящим – ничего не вызывало во мне: ни чувств, ни воспоминаний, способных чувства пробудить во мне.
- Элиз, может быть, ты и не знаешь этого, мы ведь так и не успели тогда представить друг друга своим родителям, но у меня никогда не было мамочки. Понимаешь?
- Не понимаю!
- У меня её просто не может быть!
- Не может быть того, что матери не может быть!!! Я тебе говорю, это твоя мамочка, не хочешь, не верь, это уже твоё личное дело!
- Марк! – я вгляделся в эту страшную женщину, и ничего не вызвало во мне ни чувств, ни воспоминаний, способных пробудить во мне чувства. – Марк, послушай!
- Я весь внимание, мой господин! – вернул меня в реальность голос Марка, именно то, на что я так надеялся.
- Марк, это правда?
- Нет, Зигмунд. Элиз, как почти всегда, врёт. Это не мать твоя... – он будто бы замялся, будто думая, продолжать или нет?
- А кто? – спросил догадливый и великодушно разрешающий все сомнения на свою голову я. – Кто это? Ну!
- Это твоя дочь, вот кто.
Стало душно, я захотел распустить манжеты, но никак не мог их нащупать в этой жирновато-натуральной шерсти костюмного лысого чёрта.
- Но у меня нет детей, Марк! Абсолютно нет детей и быть не может. – я, конечно, зря сказал это, слишком поздно поняв оплошность, когда увидел лица собеседников. – Налейте мне вина. Вот этого, «Тьер Гарде».
И потянулся к горлу – распустить молнию на карнавальной шкуре, словно уже и приросшей ко мне, подозрительно показавшейся в этот момент слишком жаркой, но к ужасу своему и моей гипотетически возможной мамочки, кроме шерсти я ничего не смог там нащупать! Шерсть была жёсткая, вьющаяся и пропитанная потовыми неприятностями и одеколонами, трёхдневной немытости соответствующими. Ладонь сама поехала по груди вниз, и, когда она коснулась соска, я почувствовал, покрываясь холодным потом отчаяния, что коснулась она не того изящно и натурально выделанного на костюме и столь же удивившего меня соска, а – моего соска! Моей так называемой эрогенной зоны. Моих нервов, я себя, лысый, побери! Под ладонь выступила влага настоящего холодного пота. Сейчас я уже не могу припомнить, кто из двоих обратился ко мне, потрясённому лысому чёрту, с вопросом:
- Что с тобой, мой мальчик?
- Ничего. – было такое ощущение, что, продолжая сейчас великосветский разговор, я раздвоился. – А за этим дьявольским столом, случайно, не все персонажи, кроме принца с принцессой, мои родственники?! Да, и кроме вас двоих, разумеется?
- Относительно. – кажется, ответил сосед. Или соседка. Или, не помню, принц, что ли?!
- Все, кроме принца с принцессой и нас с этим тупым солдафоном! – подтвердила соседка. – Хотя насчёт себя я что-то сомневаюсь.
- Но-но! – медленно и тихо остановил я. _ Без грубостей попрошу и без панибратства! Зачем они нам? Давайте их уберём!
- Грубости или? – не поняла, опять ничего не...
- Извини! – ответил снова погрустневший почему-то Марк, вовсе не обратив внимания на демарш Элиз. – Раньше надо было думать.
- Когда?
- Перед тем, как выбрать для проникновения Двор этого ублюдка Лаки!
- У меня не было никакого выбора, ты же знаешь!
- Кто знает?! Я знаю??? Да пошёл ты, знаешь, куда!!! Я – знаю!!!!! Да охренел ты совсем на старости лет.
Вот тут-то и поднялся из-за стола Зигфрид и произнёс с хриплым, довольно-таки неприятным по-мужски голосом неприятно-нижне-средних регистров:
- Я предлагаю тост за детей. Не дай вам... не приведи... да не будет у вас неблагодарного потомства! Так выпьем же за огонь и свет, и за того, кто его несёт.
Показавшийся мне невинным тост закончился тем, что Зигфрид исчез из-за стола быстрей, чем в кино: с бокалом в руке стояла эта женщина, назвать по имени которую мне так никто и не удосужился. Я лишь успел подумать: не приведи Кто-то здешний, блин, чтоб у вас был строптивый и дурной хозяин! Как ни в чём не бывало, моя мамочка-дочка сказала нечто своё, никак почти и всё же как-то связанное с выступлением предыдущего оратора:
- Самое время, Ваше Высочество, поднять тост за детей!
Лаки, нахмурившись, пригрозил ей пальцем, но она даже бровью не повела:
- А именно за то, чтобы будучи детьми сами, от чего никак не увильнёшь и не смотаешься никуда, потому что твоё рождение зависит не от тебя, а совсем наоборот – от тебя не зависит... так вот, чтобы, оставаясь детьми, мы сами не имели детей! Это избавило бы нас, несчастных, от массы проблем! Детская неблагодарность страшнее родительской нелюбви и даже ненависти, ибо она-то жестока по праву. Да будет тьма, Ваше Высочество, чтоб было куда нести свет, и неродившие да будут жить вечно!
- Спасибо, Елена! – только и сумел сказать Лаки-Удача, торжественно поднимаясь над столом. – За твоё здоровье! И за твоё, Зигмунд!!! И чтоб всегда была тьма, ведь надо же быть для кого-то утренними звёздами, несущими в неё мятежный свет и неправедную красоту. Только не спрашивайте меня, почему неправедную! Потому что праведной красоты не бывает. Зигмунд!
Не знаю, пытался ли он застать меня врасплох своим внезапным обращением ко мне, но я оказался готов и с простым, почти молчаливым, кивком головы ответил ему:
- Ваше Высочество! – и выпил вместе со всеми.
Все, кроме нас с принцем, сели, чего я и добивался, собственно. Он поинтересовался:
- О, эрцмаркиз, у вас ко мне что-то есть?
Ну, не предупреждать же его, что я собираюсь вызвать его на аудиенцию! Да, мне было очень трудно, глядя в глаза ему, не упасть в его яму. Я собрался с духом и, широко открыв свою, замаскировал наше с ним отсутствие за столом своей импровизированно-вычурной ответной речугой, вперившись в глаза принцессе откровенным влюблённо-сальным взглядом, зная, что в отсутствие супруга это пройдёт безнаказанно:
- Я отношу свои слова, которые сейчас произнесу, к женщинам, присутствующим здесь и не только здесь. Перед ножками всех женщин Миров позвольте-ка мне рассыпать мой скромный запас бриллиантиков. Они, безо всяких сомнений, не так велики и не так прекрасны, как верховные, королевские или княжеские, но они не менее холодны. Их шлифовала кровь лжецов праведников. Ибо она холодна, как рыбья, и как прекрасно то, что они столь агрессивно не хотят признавать это. Страсти мучеников дали моим бриллиантам тот официально запатентованный оттенок в цветовой гамме, которого почти никто не замечает сразу, но, благодаря которому, каждый не только из смертных, но и из вас, начав общаться с моими камнями, обязательно станет их рабом, если, конечно, вовремя не остановиться.

Моя яма принцу не понравилась, и он, ворчливо поёживаясь, высказал мне это, что, несомненно, было верхом монаршего неприличия. Мог бы и приторчать, раз упустил момент, занявшись беднягой Зигфридом!
- Мне здесь не нравится, колдун.
- Изволь назвать меня по имени!
Наверное, кто-нибудь сочтёт, что я тоже нахамил принцу порядочно, но я-то право имею, потому что это он у меня, так сказать в гостях, а не я – у него.
- А ты не хами принцу крови.
- Ещё раз повторяю, не дерзи хозяину, принц. Ты у меня на аудиенции, так что будем на равных, Лаки!
- Но я тебя предупреждаю, ты не попал ко мне только потому, что... – он со значением замялся.
А я подыграл, дав понять, что и сам – не слепой:
- Потому что ты бросил в свой каземат Фрида. Не так ли?
- Да. А у тебя почти жарко и тесно, и всё ещё воняет духами, как у сопливого юнца.
- Да, я знаю, Лаки! И подобру-поздорову в последний раз предлагаю, уважь хозяина и будь со мной на равных.
Принц усмехнулся:
- Что-что? Что ж это всё означает, Чёрт Лысый, Фрейд поганый, а?!
Откуда чё берётся? Сам Бог не знает, я уверен, что творится за поставленным им самим в наших мозгах высоким забором между сознанием и тем безобразием бездонным, забитым всякими пошлостью и гадостью космическими, подвалом, который, отделив, назвал он подсознанием. Мне помнится, например, когда я, уже будучи обнаружив свои таланты в области искусства – молодой человек приятной наружности и интересного склада мышления – расписывал в турпоходе на речку Усьва со скалами и пещерами по берегам одному из своих друзей воображаемую, как казалось тогда, историю моего попадания на эту планету под кодовым самоназванием Земля не иначе, как в результате изгнания из Кассиопеи. Ах, как долго и качественно злобно я хохотал бы тогда над собою самим, если б только знал, как знаю сейчас, что оказался в своих так называемых «фантазиях» совсем не так далеко от истины, как захотел бы сразу, если бы меня убедили в их обоснованности! Именно поэтому, думаю я отныне, не стоит употреблять людям эфемерного – творческого – направления жизнедеятельности имён и названий, которых значения они не знают или знают неполностью, ибо, по законам даже весьма неискусной земной магии, слово – это уже действие. И такое понятие, как пустословие, ни в одном из Миров неправомочно в качестве лингвистически значащей единицы. Ведь, по логическим координатам одного из Пространств являясь так называемой бессмыслицей, или как говорят у нас на севере в Корлеонии, абракадаброй, любой из текстов является силовой магической структурой в другом пространстве, обладающем другими законами сцепления и версификации, но – не материально-идеалистического, так сказать, «философского», сосуществования. Это, кстати будет сказать, и является как единственным шансом, так и безотказной структурой сообщения Миров между собою. При неумении говорить осмысленно некоторые индивидуумы совершенно случайно попадают туда, куда им не следовало бы попадать ни в коем случае – по причине недостатка умственных способностей или врождённой неграмотности, которую гораздо труднее одолеть, чем привить человеку искусственно любовь к знаниям.
- Я хочу слышать из уст Твоего Высочества учтивое обращение ко мне по имени, по имени хозяина вот этой тёплой и тесной, пусть вонючей, но – моей, ямы. Понял ты, дерьмо высокородное!!!
- Да ты совсем спятил... Растабан! Хамишь, как высотники-монтажники...
- Ну наконец-то! А теперь по порядку. Ты зачем мне Элиз подсунул?
- Должен же я знать, зачем это ты ко мне припёрся? Притом, в Сезон Большой Охоты!
Что-то я не совсем понимаю, вернее, совсем не понимаю, что такое «Сезон Большой Охоты»? Но не подал и виду своей обескураженности:
- Ах, это значит, я припёрся?! А не ты ли сам вместе со своей принцессочкой меня в свои ворота затащил?
- Нет, не я. Вернее, я, конечно, но это было, как бы тебе сказать...
- Говори как есть!
- Ответное действие, опережающий манёвр, разведка боем, что ли...
- Ни фига себе, ты военно-полевых терминов-то нагородил! У вас что тут, война что ли? Или так себе?!
- Скажи на милость, Растабан, где тебя выцепил этот – как он там у тебя прозывается?! – Марк Метьюрин?
- На улице. – я, кажется, пожал плечами.
- Вот-вот, чуешь, чем это пахнет? Именно поэтому и пришлось затащить тебя к себе перед тем, как он тебя утащит к тому, кто его за тобой послал. Хотя, честно говоря, я тебе ни на йоту не завидую и не верю, что ты не сам соизволил здесь объявиться. Всё это вокруг слишком уж напоминает шпионский маскарад.
Зависла пауза, я почувствовал, что Зигфрид в его утробе доставляет Лаки многовато хлопот, и предложил ему великодушно:
- Отдай Зигфрида мне. Сейчас же.
- Вот так вот?
- Тебе же лучше будет.
Но он проворчал только:
- Как же, жди. Мало мне уже двух твоих защитников там, за столом, так тебе ещё одно качество подавай, да ещё и из рук в руки! Не выйдет!!! Пока. Скажи честно, как я с тобой разговариваю сейчас, к кому это ты направляешься? К Корлеонису своему на Север или к Фомальгауту на Юг?!
- А что, разве твой в этой сваре не участвует? – кажется, я начал до чего-то догадываться. Невнятно ещё пока совсем, но уже и это хорошо.
- Он ждёт, как всегда, и наблюдает. Поэтому, козёл старый, и поставил меня у Ворот.
- Ага, а ты меня, значит, просто в окошко случайно так увидал и пригласил на огонёк. Да? Накануне, да?!
- Главное то, что я увидел Марка рядом с тобой.
- А он разве заместитель мой, чтоб так разволноваться-то?
- Нет, Растабан, он – только проводник. Это точно, как если бы дважды два четыре. А заместитель твой – Атаир.
- Это я и без тебя уже знаю, так что ты меня не впечатлил, да и получится ль – столь устаревшей-то информашкой? Ты долго ещё намерен в прятки играть?
- Не хами принцу, Растабан!
- А мне плевать, понял?! Насколько плохи дела у Корлеониса, если они объединились с Фомальгаутом?
- А ты по-прежнему предпочитаешь Регула своего?
- Или всё-таки с Веспертилио?!
- Вот это-то я хотел узнать от тебя.
- Лаки, я не хочу участвовать в этих глупых, излишне для меня глобальных, играх и сейчас же ухожу, понятно? И ни Зигфрид, ни ты, ни Метьюрин, и никто меня не задержит здесь. Ты ведь уже согласен со мной, Удача?
- Давай покурим. У тебя, наверное, можно?
- Можно, кури, только не выдыхай мне в лицо! Я тебя слушаю, принц.
- Ты всё-таки присмотрись к Метьюрину, мне кажется, мы все беспробудно опоздали, Растабан! Похоже на то, что ни я, ни Зигфрид, ни даже те, кому мы с ним служим, а служим мы, по всей видимости, разным хозяевам, роли здесь уже не играем.
- А кто же тогда? Ты хоть понимаешь, чувак, на чью сторону ты батон крошишь?
- Да нет, дорогой, ты просто ослышался или тебе показалось. Я тебе только объяснил, что хотел узнать, на чьей ты стороне? Может быть, тебе пообещали убежище и прекращение ссылки? Мне же это не известно. А я, как любой вратарь, должен, и не только должен, а просто – хочу, всё знать!
- Так значит, Альдебаран тебе про меня ничего не приказывал? – задумался я. Задумался вслух. – Ты мне это сейчас пытаешься доказать, не так ли?
- Да. Меня уже утомил Зигфрид, он какой-то несговорчивый стал, совсем несносный, на ваших политиков похожий: о чём бы ни спорить, лишь бы поспорить. Будешь с ним говорить?
- А он всё-таки при ком сейчас?
- Официально, как видишь, при нас, но хрен его знает, такую несусветную чушь порет, что я его через каждые полчаса в яму таскаю.
- И надолго каждый раз? – попробовал съехидничать я насчёт тела, которое он даже не трудится оставлять при этом за столом.
Но Лаки вздохнул серьёзно:
- Когда как. Самое большее, что я осмелился, чтоб не выглядел за столом неприлично голодным, это – тридцать суток.
- Охота тебе так тратиться? На принцессочку сил не останется! Давай мне Зигфрида, только прежде накорми.
- Да забери его совсем, мне он уже и даром не нужен!
- А как же папочкин наказ?
- Выкручусь как-нибудь!
- Спасибо тебе, Лаки, за честность твою хитрую. Я тебе скажу точно, зря ты мне Элизку подсунул.
- Да вижу я, не слепой ведь.

Тост подзатянулся, наверное, но у меня ещё были дела в яме, поэтому он стал напоминать удава, проглатывающего другого удава, притом неизвестно, какой из них двоих длиннее.
- Знать суть вещей и явлений дано ли плоскому зеркалу, не наделённому астрогонической глубиной межпространственных сообщений? Конечно, нет, скажете вы не задумываясь и будете абсолютно правы, как и я, решивший сейчас продолжить всё-таки речь маркграфа Зигфрида об огне и его источниках. – я по-прежнему купался на гребне вдохновения. – На перекрёстке, уже упомянутом нынче по случаю, наверное, моего прибытия, за что я благодарен благосклонному вниманию Его высочества принца и Её Высочества принцессы, местное население делит по причинам религиозных верований свечи на чёрные и белые.
Переводя свой удавий взгляд из соображений приличия с кролика-принцессы на кролика-принца, потом – на кролика-маму-дочь и на кролика-графинюшку Элиз, а после – с кролика-центуриона на освобождённого из ямы Лаки кролика-Зигфрида, маркграфа, как я уже говорил, я на расстоянии, приподнимая бокал свой, как бы чокнулся со всеми. Может, слинять отсюда, пока совсем не чокнулся – сам по себе? Удача был холоден и подозрителен, но я от него уже почти и не зависел теперь, мне осталось только закончить тост, занявшись между делом своим замом, бывшим замом:
- А главное, господа и дамы, это огонь! Сам огонь, а отнюдь не цвет свечей, на фитилях которых он горит. Возражения безрассудны, ибо жестокая честность только и может быть единственным нашим флагом на путях непримиримых соперничеств, составляющих суть бытия. – наконец я зацепил Зигфрида, и он, замученный уже допросами Лаки, безвольно и, наверное, даже с радостью провалился в мою прокуренную и вонючую ароматами духов яму. – Итак, выпьем же за огонь, братцы, за свет Утренней Звезды, сестрицы, несущий в холод и невежество плоского праведничества раскол настоящей жизни. За Люцифера, идиоты! Встать, коли уж на то пошло!!!

Зигфрид честно сразу взялся за мои бычачьи рога:
- Растабан, если ты поможешь мне сбежать отсюда, то я тогда не стану тебя убивать.
- Хорошенькое начало для дружеского разговора между бывшими начальником и подчинённым, Атаир, ты не находишь?
- Сам виноват, со всеми своими дурацкими мирными инициативами ты так испортил Великую Армию Севера, что мне просто пришлось рвать оттуда когти.
Я сразу понял, что он должен сказать мне больше, даже если он и не хочет этого.
- Спасибо за откровенность. Как тебе каземат Лаки?
- Его Высочество меня уже достал. – осторожно ответил Зигги-2. – Если б мы сейчас по чьей-нибудь прихоти вдруг оказались на равных в смысле оружия, тебе ни хрена не стоило бы сделать меня на завтрак заказчику. Но, пока у тебя напряги с оружием, ты по-прежнему в моей власти.
- Атаир, не груби хозяину ямы, Удача, видимо, научил тебя дурным манерам.
- Извини, Растабан. У тебя тут хорошо, и я тебя слушаю. Спрашивай, только подольше не отдавай меня обратно этому вонючке, он весь дерьмом изошёл уже, не зная, как перед папенькой меня расколоть. А на словах, блин, первый бунтарь на деревне!
- Одно, что на деревне, а ты-то не ворчи просто, и всё тут. Лучше скажи мне, твой король давно приказал меня убить?
- И ты спрашиваешь о сроке, и совсем не интересуешься, кто?!
- Это будет называться «игра «Угадай с третьего раза!» Об Альдебаране я тебя спрашиваю, только для начала я должен понять, насколько могу тебе доверять?
- А это уже твоё личное дело. Я тебе не заместитель давно, так что оставь свой исповедальный тон при себе.
- Я не очень люблю исповедоваться, а тебе спасибо за откровенность ещё раз. Но разве что-то не так, и Альдебаран...
- Нет, Глаз Быка тут не при чём, он тугодум, ты, надеюсь, ещё помнишь? Думать быстрее с тех пор он так и не научился.
- Тогда кто же?
- Угадай с трёх раз! Один уже использовал.
- Перестань придуряться, пожалуйста!
- Пожалуйста! Слова-то какие слышу. Тебе я должен только за любезность твою всё выложить на блюдечко, так, кажется?
- Ты хочешь ещё чего-то?
- Так ты избавишь меня от Лаки, Растабан?
По мне, так нет ничего хуже торговли, потому что кто-нибудь обязательно другого надерёт и с голубыми глазами праведника будет потом убеждать, что сам прогадал. Но всё это неправда, говорю я, потому что правды вообще нет на этом свете, на том, и на всех других, и никогда не было. Есть только правила торговли, каким словом их не назови: дружба или, скажем там, любовь или политика. И ещё есть смерть, понятие эфемерное, недостижимое и невозможное к воплощению, потому что я, видевший её на своём веку столько, сколько не видел никто из поселян Земли, не приблизился к собственной смерти ни на йоту. Бессмертие – удел несчастных – кара... Ладно, не будем провоцировать и без того уже шаловливые нервы принца крови произнесением непотребных имён, поговорим лучше о торговле.
- У меня на Земле, Атаир, не любят покупать кота в мешке, даже если в мешке лежит твоя последняя жизнь! Говори, кто? Иначе ты больше не... то есть никогда не расстанешься с Лаки.
- Значит ли это, что я тоже могу доверять тебе?
- Ты вынужден мне довериться. Кстати, там у Лаки и вправду очень холодно и сверхпусто, как об этом говорят звёзды и пишут газеты? А?!
- Шутка, повторенная не раз, перестаёт быть хорошей шуткой и становится примером на редкость дурного тона. Глядишь, я и впрямь исполню свой приказ, если ты меня разозлишь!
- Ну-у, тоже мне камикадзе нашёлся! Хочешь сдохнуть – тогда пожалуйста, конечно, а так – зачем?!
- Не дави на меня, Растабан, лучше снова задумайся. Мне ведь уже наплевать... хоть и стало значительно лучше, но лучше смерть, чем пожизненная темница Лаки!
- Я об этом как-то не подумал. – грустно согласился я с ним, поняв, что карта моя довольно жалка и теперь бита. – Я согласен. Кто?
- Готовься тогда уж к переживаниям по поводу королевской неблагодарности. Это Регул приказал тебя прикончить. – он тоже грустно улыбался, произнося это, так, как улыбаются сочувствующий и невиноватый, сведённые прихотью судьбы, словно судорогой, в одно лицо.
Там, снаружи, тост мой идиотический беспомощной кодой: «За Люцифера, идиоты! Встать, если уж на то пошло!» – оборвался именно в этот момент, я просто сел на своё место, как если б в этот момент кто-нибудь, подкравшись сзади, пихнул костлявыми или не очень коленками своими по моим – с обратной стороны. За Несущего Свет они, разумеется, выпили, и дерзость моя при Дворе Лаки Казиноре сошла за самую хитовую шуточку вечера. Дело в том, что маркграф случайно почти исполнил приказ моего бывшего друга... друга, каким с поправкой на Его монаршее Величество может быть один из четверых Стражей Неба... воину и магу, бывшему его главнокомандующим, не один раз выручившим его из крупных неприятностями передряг и пошедшим за это его благополучие на собственное изгнание!.. Говорила мне мамочка, одна из земных мамочек: короли, сынок, не умеют быть друзьями.
- Ты почти убил меня, Фрид. – сказал я чистую правду, без торговли правду, навроде смерти.
- Держи меня, Зигги, там Удача беснуется! – до меня не сразу дошёл смысл его слов, и он заорал из последних сил, из последних сил заворачивая в стоячую волну пространство моей вмиг ослабевшей полями ямы. – Дурак! Прошу тебя, Растабан, не сейчас!!! Оставь слёзы на потом! Не отдавай меня ему! У него невозможно холодно и нестерпимо пусто, я не хочу туда. Забери меня совсем из-за стола! И тогда мы расквитаемся навсегда!!! Прошу тебя!
Я очнулся, услышав это главное, что сорвалось с уст отчаявшегося последним отчаяньем воина-мага. Такого же, как я, равного мне... не короля и не принца, чёрт продери всю эту ихнюю скотскую фланель!

И улыбнулся Элиз, потому что в этот момент она вздумала чмокнуть меня в щёчку, выслуживаясь или делая вид, что выслуживается, перед Высочеством. Порывшись в памяти второго порядка, поводов я не нашёл, давал ли ей какие, но сейчас это было уже не важно, и её поведение было как раз мне на руку. Я брякнул звонко, для всех – будто уже разудало захмелевший:
- Ты прелесть, Элиз, как всегда. Похоже, разлука пошла тебе на пользу. Разреши, я скажу Марку пару слов, и приготовься сама, – закончил я тихо, – если не хочешь неприятностей. – после чего обратился к соседу моему, который стал мне уже втрое... нет, вру, впятеро симпатичнее прежнего. – Слушай, Метьюрин, рвём когти, астрал маркграфа у меня, а ты подбери его тело к себе в яму, а Элиз, лошадка наша необъезженная и ретивая, потянет за коренную. Втроём у нас получится.
- Понял, шеф. Слушай, а она справится?
- Марк, тебе давно пора научиться получше думать о женщинах! Хотя бы о некоторых, ты только посмотри на неё!! Элиз, детка моя, ты всё слышала?!!
- Дубина, ты орёшь на весь стол! Куда я теперь денусь от тебя до следующего изгнания?!!
- Марк, ей на самом деле деваться некуда! Им обоим здесь крышка. Так что...
Но на этот раз Удача оказался хитрый, а его пассия – расторопная: им едва не удалось разорвать нас: мой астрал оказался в уютной по-женски, золочёной, с изысканно парящим изо рта морозцем яме принцессы Беллятрикс. Я тотчас представил себя со стороны лыжником с покрытыми инеем бородой и усами, чуть не запев вслух и громко: «Мороз и солнце, день чудесный!»

Содеянное было излишне эротично, я будто... кхм, в лоне её оказался. Я совсем не думаю, что Лаки предложил ей именно так обставить всё это дело, ох уж мне эти излишне доверяющие своим принцессам принцы! – но она нежно так, остренько по-паучьи, дала все положенные сигналы, рассчитанные на инстинкты самца, и незаметно, занимаясь так называемой любовной игрой, стала оплетать мои слабенькие маленькие хрупенькие членистоножки.
- А я тебя и узнала-то не сразу, Банни! Но узнала. Неужели ты уже не помнишь меня, ведь мы учились с тобой в одной школе! Банни, не молчи, пожалуйста, а лучше честно признавайся давай-ка, что ты ведь был в меня влюблён!
- Зато ты не обращала никакого внимания на мальчишку двумя классами младше! – огрызнулся я, сознаваясь и по причине такой надеясь уже неизвестно на что, ни на что, честно говоря, не надеясь. – Белла, поверь, это было очень и очень грустно, ведь ты не могла не заметить меня.
- А я замечала, но мне дали знать, что я не должна этого делать. Или, по меньшей мере, не показывать виду, что выделяю тебя среди остальных.
- И ты просто шпионила за мной, лицемерная девчонка, красивая и лживая!
- Не хами гостеприимной хозяйке! – это было очень похоже на влажный шёпот в самое ухо готовящимися, зовущими к поцелую губами. – Я помню, как моя тамошняя мамочка... кстати, ты помнишь её, эту простую добрую женщину?
- Да, ещё бы! Она ведь была подругой моей матери.
- Тамошней смертной матери. – зачем-то с нажимом уточнила она, и мне сразу пришлось согласиться:
- Да, конечно. И я помню твою престарелую тамошнюю маму, она работала в той же школе врачом, а моя – преподавателем и руководителем методобъединения по литературе и русскому языку.
- Банни, я помню, как однажды, в тот день, когда она посчитала, что может купить мне по-настоящему взрослые капроновые колготки, я вошла на перемене в её кабинет, и она мне преподнесла этот роскошный подарок.
- Да, ты училась в седьмом классе, а на кушетке в этот миг в кабинете твоей мамы сидел пятиклассник со спущенными штанами. У меня тогда высыпали чирьи на внутренней стороне бёдер, и твоя мама в этот момент смазывала их мазью Вишневского... или ихтиоловой, я не помню уже, Белла. Это было очень обидно, потому что я был унижен, и все мои мечты когда-нибудь познакомиться с тобой поближе и покорить твоё сердце пошли прахом в одно мгновенье. Мне помнится, ты была очень рада подарку и чем-то смущена.
- Я была счастлива, Бан!
- И смущена, что я мешаю так вот сразу одеть эти самые колготки и вернуться в свой класс в капроне на ножках на зависть подругам и к восхищению мальчиков.
- Да, Бан, теперь я сожалею, что так получилось! Надеюсь, сейчас и здесь ты найдёшь в себе силы простить меня? Банни, ты слышишь?
- Да, принцесса Беллятрикс, это было страшно унизительно, когда вы с мамой, нисколько не заметившей моего смущения по поводу спущенных штанов, поставили меня лицом к окну, и ты занялась переодеванием. – а вот теперь я уже успокоился, наш смертельно-эротический танец пауков закончится удачным моим бегством, потому что она не знает того, что я приготовил ей на прощание. – На тебе, Беллочка, были некрасивые трикотажные такие трусы, которые мы, мальчишки, презирали и презрительно называли панталонами...
- Но как?!! – ошалело задохнулась она. Так, что, если бы не обстоятельства, я решил бы на слух, что в оргазме. – Откуда ты знаешь???
Я хохотал от души, искренне и по-детски свободно, потому что тогда именно и остался впервые независим от осознания безответного унижения; я вырвался наружу, ответив напоследок женщине, которая невольно оставила моё слово последним:
- На подоконнике стояло зеркальце, я видел всё своими глазами!
Я хохотал. Паутина рвалась, трещала по всем швам и рассыпалась в прах. В звёздную пыль нашего с Марком, Зигфридом-Атаиром и Элиз побега.

Не думаю, что Лаки сразу успел отреагировать, ведь принцесса его была потрясена до глуби своей надменной души и вряд ли объяснила ему всё сразу, отобрав нужное для объяснений, почему это Растабану, то есть мне, конечно, удалось вырваться из её липких и острых лап, когда я на долю секунды проявился за столом в своём теле и, закончив фразу:
- ...рвём когти, детки!!! – схватил за руки Марка и Элиз.
В следующую наикратчайшую долю вышеописанной секунды они пропали для нас, а мы – для них. У убегающих всегда есть одно преимущество, неизгладимое и основополагающее: им незачем знать местонахождение преследователя. Зато преследователю необходимо хотя бы приблизительно знать направление побега. Лаки проиграл мне не только Метьюрина, Атаира и Элиз, но и прекрасную свою Беллятрикс. Так мне хотелось, чтобы было, но возможно ведь, уговаривал я себя, что это и вправду так! Тогда и Альдебаран, папаша Лаки-Удачи, Страж Востока, тоже подпишет мне смертный приговор за компанию с моим бывшим сеньором – Регулом. Ну, тому-то дружку я ещё припомню, во мне зрела месть – не взирая на то, что он Величество!

На этом, собственно говоря, моменте я заканчиваю рассказ свой о пребывании при Малом Дворе Альдебарана у принца Лаки Казиноре в гостях, что ничем хорошим на моём кривом жизненном пути, неясном ещё в тумане вперёдстремящихся звёзд, не закончится. Но об этом – в другой раз, ибо приключения моей новогодней ночи 31 декабря 1995 года ещё не закончились, а напротив – только начались.


Рецензии
Есть перекличка с Булгаковкой мистической прозой. Читать было интересно, но вот, обратил внимание на множество витееватых имен. Трудно запоминаются, потом, некоторая тяжеловесность слога. Хотя, наверное, при дворах раньше так и разговаривали. Пытался определить жанр. Фантастика, фантазия автора или белая горячка главного героя, может быть мистика? Склоняюсь к сплаву этих жанров, этакий микс! :):):):)

Эдуард Тубакин   30.06.2010 13:29     Заявить о нарушении
"белка" мне больше нравиццца

Дмитрий Ценёв   30.06.2010 14:09   Заявить о нарушении
Эдуард, +10

Дмитрий Ценёв   30.06.2010 14:15   Заявить о нарушении
Да, ладно (стыдливо покраснел). Меня оценить можно, ваше же творчество бесценно. Буду продолжать читать ваш роман.

Эдуард Тубакин   30.06.2010 14:28   Заявить о нарушении
Тубакин закрыл свою страницу... сделйте с этим, кто может, что может!!!

Дмитрий Ценёв   29.08.2013 10:36   Заявить о нарушении
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.