Далекий свет рубиновых звезд

 ДАЛЕКИЙ СВЕТ РУБИНОВЫХ ЗВЕЗД




К сорок второй годовщине революции первоклашек готовили особо, ведь нас принимали в октябрята. К этому событию основательно готовились: разучивали стихи и пели песни, готовили монтаж – это, когда школьники стоят на сцене и по очереди читают куплеты большого стиха. Шефы – комсомольцы мастерили октябрятские звездочки. Звездочек фабричного изготовления в нашем городе почему-то не хватало, и их даже привозили из соседних Орджоникидзе или Нальчика.

Такие звездочки из алюминия вручались отличникам и хорошистам, а нам - троечникам достались тряпочные с кусочком картона внутри. Звездочку прикололи на грудь булавкой, и радость моя была бы полной, если бы не маленький Володя Ульянов золотом оттиснутый на металле фабричных звездочек.

На наших тряпочках «иконки» вождя не было. И совсем плохо мне стало, когда увидел звездочку, гордо сиявшую на груди первой ученицы, Оли Коваленко. Звездочка была из рубинового стекла с маленьким фотопортретом младенца Ильича внутри. Кусочки алюминия в форме звезд стушевались, они не сияли больше, тусклая позолота погасла. Зато сверкал и затмевал все рубиновый свет, излучаемый суперзвездочкой. Когда я после школы зашел на соседний весоремонтный заводик, где работал папа, настроения хвастаться своим новым статусом октябренка не было. Но Андрей Иванович Лобода – папин директор, увидев меня, очень обрадовался:


-Ну, боец, показывай орден, давай, не стесняйся, заслужил – носи!
Я неохотно расстегнул пальто и показал красную матерчатую звезду, приколотую к школьной гимнастерке.
- Ну, прямо Орден Красной Звезды! Макарыч, с тебя причитается, положено обмыть награду, а сыну – срочно кулек конфет, приказ капитана Лободы. Эх видели бы они рубиновое чудо- плакали бы мои конфеты. Андрей Иванович был не только директором и другом моего отца, а также военным летчиком. Отлетался он уже давно, но в моих глазах был героем. Я любил расспрашивать его о воздушных боях и сбитых мессершмидтах:


-Андрей Иванович, а сколько вы сбили фашистских самолетов на войне?
Капитан Лобода не очень любил распространяться о своих подвигах на фронте и лаконично отвечал мне.
-Тры.
Всего три? За всю войну?- Удивлялся я
- Тры, тры, тры,- повторял Андрей Иванович,- тры самолета сбил я, вот так!
 

Чтобы не обидеть неудачника, я не высказывал своего разочарования вслух, а думал про себя, ведь я был чутким и вежливым: "Да если бы мне так повезло в жизни - летчиком воевать на войне, да я бы сбивал фашистов по десять штук в день или даже по сто"! Действительно, а чего размениваться.
 В школу я носил тяжеленный желтый портфель, у которого отвалилась и потерялась планка замка, знаете такая сверху с круглой чашечкой под палец, пальцем эту чашечку сдвинешь вниз, и портфель откроется. С этим портфелем была одна беда, закрыть его дело пустяковое, а вот открыть... кругленькая чашечка тю-тю, остались только две дырочки.


В одну из дырочек нужно было вставить что-нибудь острое - гвоздик, например, и потянуть вниз, но когда нужно было открыть портфель в школе перед уроком, никакого гвоздика у меня не оказывалось. Отмычки в виде писчих перышек, которые давали мне некоторые сочувствующие соученики и даже знаменитое – «лягушка» ломались, а сейф, прикидывающийся моим портфелем, не сдавался.
Опять?!- грозно спрашивала Лидия Михайловна, испепеляя меня взглядом поверх очков.
Я обреченно вздыхал и, не подозревая о существовании закона об амнистии для повинной головы, все же склонял ее, горемычную по наитию.


-Неси сюда, разгильдяй,- командовала старушка, у которой откуда-то оказывался нужный гвоздик. Впрочем, скорее всего у неё имелась запасная дамская шпилька, но в то время я не видел большой разницы в этих отмычках.  Почему-то училка меня недолюбливала, я это чувствовал. Может, это общее свойство усталых бабушек подозрительно относиться к потенциально более опасным, чем девочки мальчикам? Моя бабушка, например, опасалась непредсказуемого поведения своих внуков, а с внучками вполне даже ладила. По здравому размышлению из дня сегодняшнего, разумеется, никакой бабушкой и уж, тем более, старушкой она не была. Не в смысле отсутствия внуков, а в силу возраста. Просто все женщины чуть старше мамы, казались мне бабушками. А может, всему виной был мой папа, когда сказал, что наша фамилия не склоняется. Лидия Михайловна однозначно велела мне подписывать тетради с фамилией в родительном падеже, а когда я сослался на папу, то неожиданно для себя понял, что мой мудрый папа никаким авторитетом у моей учительницы не пользуется:


- Это твой папа так считает, а я вместе с ученными считаю, что ваша фамилия склоняется, еще хоть раз подпиши, как тебя папа учит. Логика папы была проста и понятна – наша фамилия звучала так же, как известная профессия или ремесло. И если речь идет о профессии, с маленькой буквы, ну и склоняй ее на здоровье. Когда же слово написано с большой буквы, то несклоняемое, оно даже в устной речи показывает, что речь идет о человеке с этой гордой фамилией. Логика папы была мне ближе, но компромиссам мы учимся, чуть ли не с пеленок, пришлось склониться, и даже по сию пору не выпрямился.


Утром мы выходили с отцом из дома вместе и расставались у школы, он доставал из кармана ножичек-туфельку с несколькими лезвиями и шилом открывал упрямый портфель. Но когда отец уезжал в командировку, в школу я топал самостоятельно, путь был не близкий – километра три или даже с гаком. Можно было, конечно, подъехать на трамвае, но и до трамвая идти – километра два. Каждый день мама выдавала мне по одному дореформенному рублю - десять копеек образца 1961 года. Обед в школе стоил восемьдесят копеек, и у меня оставалось, следовательно, двадцать. Это были мои карманные деньги, и тратить их на трамвай было глупо, тем более, что именно эта сумма требовалась в тире на один выстрел из воздушки.


Тир располагался рядом с трамвайным кольцом и завывал индийской музыкой из популярных фильмов. Абарахууу-у-у-у,- колдовски звучал голос Раджа Капура, этого бродяги индийских дорог, а там, где музыка и треск, пусть и пневматических выстрелов, всегда людно. Подвыпившие мужички, безногие инвалиды-фронтовики на маленьких приземистых тележках на подшипниках и прочий праздный люд. Я застал еще эти картинки, хотя после войны минуло почти 15 лет, потом эти несчастные куда-то незаметно исчезли, кто знает куда?


 Для таких ворошиловских стрелков, как я в тире был предусмотрительно подставлен деревянный ящик из- под пива. С ящика я мог уже вести прицельный огонь по фигуркам бедных животных, по вражеским танкам и самолетам и прочим ветряным мельницам. Боеприпас мой составлял только одну пульку и такой роскоши, как пристрелка позволить не мог. Я терпеливо выжидал, когда отстреляется очередной снайпер и деловито спрашивал:
- Куда бьет?

-Под яблочко целься и не дыши.
Я не дышал и целился до мурашек в глазах, но поразить цель никак не удавалось.
Наблюдая мои каждодневные неудачи и упорство, тирщик проникся ко мне подобием сочувствия. Он пытался ставить мне руку и, иногда, подмигивая, давал мне лишнюю пульку. Я хоть и был маленьким, но очень гордым и косился на дополнительный патрон


-Бери, бери – это призовая, за счет заведения, ты установил новый мировой рекорд по стрельбе мимо, а рекордсменам положен приз. Она твоя, честно заработанная. Я мечтал сбивать самолеты, но для этого надо было свести воедино прорезь в прицеле, мушку и маленький пятачок, зримо связанный с вражеским самолетом атакующим наши позиции в тире. Для меня это было все равно, что белку в глаз. Оставались тяжелые неуклюжие танки, позволявшие расстреливать себя смелому бронебойщику прямо по корпусу.


Призовая пулька оказалась счастливой и поразила фашистский «Тигр» Я прямо видел, как отлетела зеленая башня, и он загорелся, как выскочили обделавшиеся фрицы. Жестяной силуэт танка опрокинулся и повис за барьером. Это был мой первый удачный выстрел в жизни.
-Ну вот, наконец, а то пол года палишь мимо кассы, велосипед, наверное, уже прострелял,
-кончился твой рекорд, теперь призов не положено, теперь только, если другой рекорд поставишь, десять из десяти.
Для десяти мне понадобилось лет десять.


В нашем классе учился один хулиганистый отрок по фамилии Лысенко. Жил он на Сахалине, граничившим с нашей школой. Сахалином назывался не очень благополучный район города, облюбованный для жительства освободившимися из заключения. Название такое он получил, видимо, от знаменитого каторжного острова еще до революции.
Лысенко выглядел очень независимым и чрезвычайно ушлым, таких слов, как блатной приблатненый я еще не знал, не понимал их смысла.

 А он смотрелся именно приблатненным семилетним пацаненком. В учебнике Родная речь был рассказ «Рыжуха и волк», к стыду забылось имя автора, кто не помнит – напомню вкратце. Ружухой звали отважную кобылу, которая копытом задней ноги так лягнула волка… ну, в общем, по выражению Лысенко,
всю сопатку ему раскурочила.

Лысенко выражался смачно и образно, а еще лучше он раскрашивал картинки в Родной речи. Учебники печатались тогда какие-то невзрачные по сравнению с нынешними, ни в коем случае это не относиться к содержанию и даже наоборот. Может, краски у полиграфистов не хватало, но только Родная речь запомнилась черно-белыми рисунками. Лысенко решил исправить этот промах печатников с помощью цветных карандашей «Спартак», благо в коробке их помещалось, аж целых шесть штук.


Основным рабочим карандашом служил красный потому, что красные сопли брызнули из волчьей сопатки , неаккуратно подставившейся под кованое копыто Рыжухи. Сначала Лысенко доработал свою книгу, потом соседки по парте и вскоре к художнику -анималисту выстроилась очередь. Оборотистый хлопчик быстро сообразил свою выгоду и работал сначала натурально за пончик, а в дальнейшем за звонкую монету.


У Лысенко и дружки были под стать ему. Как-то у нас вышла с ним размолвка, я назвал его лысым, а он этого не любил, и только дружки называли его так по-свойски. Драка назначилась на после уроков во дворе за мастерскими. По своей наивности я полагал, что бой будет проходить по правилам, которые всем известны: один на один, лежачего не бьют, не говоря уже о таких бабских приемчиках, как кусаться, плеваться, царапаться и хватать за волосы. Я оказался один, а ему помогали человек пять сахалинских, как говорила моя бабушка, уркаганов.

В ход почему-то пошли портфели, и поскольку оружие выбирал и неожиданно менял он, мне приходилось в отсутствии оруженосца только поворачиваться. Его стая оказывала на меня мощное морально-психологическое давление, хотя надо признать, закона – один на один они все же нарушать не смели.
-Лысый, бей его по башке! Чашечкой, чашечкой бей, там волос потом расти не будет!- направлял руку Лысого ландскнехта его оруженосец. Он советовал использовать в бою секретное оружие, ту самую металлическую чашечку на портфеле, которая на моем желтом снаряде отсутствовала.


Спас меня от преждевременного облысения сын соседей Садыков Сергей. Он учился в шестом классе, и у них, как раз, проводились уроки труда в столярке, за которой петушились я, лысый и уркаганы. Сергей быстро надавал тумаков и пинков всей компании и даже мне чуток перепало в воспитательных и камуфляжных целях. Если бы он отлупил только Лысого и Ко. они бы потом травили меня за нарушение правил честного боя. А так все выглядело- не подкопаешься. Сергей Садыков - мой дважды хранитель, они спасли меня с Сашей Корхом за год до того, вытащив из ямы с костром.


У нас порой велись очень опасные игры, в тот раз я не перескочил яму с пылающим хворостом и, ухнув в нее, самостоятельно выбраться уже не мог. Но это другая история.
А с тряпичной звездочкой я проходил почти до Нового Года, когда мне, наконец, достали металлическую.

 Моя тайная мечта о рубиновой супер звездочке так и не осуществилась. Впрочем, через три года я сменил октябрятский значок на красный галстук. Согласитесь, партийную карьеру я делал стремительно, да и в тире дела налаживались. Призовую из десяти я еще не выбивал, зато слез с ящика.