Адресат выбыл. Из цикла рассазов о Дане

Уронит ли ветер
в ладони сережку ольховую,
начнет ли кукушка
сквозь крик поездов куковать,
задумаюсь вновь,
и, как нанятый, жизнь истолковываю
и вновь прихожу
к невозможности истолковать...

(Евгений Евтушенко)
_________

Мы живем в эпоху перемен — вот такое наше везение, такая наша судьба. В любом случае, это лучше, чем война, голод и другие испытания, выпадающие на долю почти каждого поколения. Но эта эпоха перемен вдруг начала преподносить неприятные сюрпризы — наши долгожданные надежды, связанные с обновлением общества, с его совершенствованием, вдруг обернулись своей противоположностью — ужасом перед явным снижением уровня нравственности, нивелированием привычных нам моральных ценностей, например, добросовестного отношения к работе. Я не хочу анализировать здесь причины этого явления, просто то, о чем расскажу — как раз из области подобных сюрпризов.

Однажды я гуляла в парке, расположенном недалеко от моего дома, а надо сказать, что окраины городских парков в эпоху перемен часто превращаются в бесконтрольные свалки, куда редко заглядывает бдительное око местной власти, разве что по большим праздникам.

Вот именно там, подальше от центральных аллей, но поближе к живой природе и, увы, к свалкам, я и обнаружила мешок с письмами, на которых стоял одинаковый оттиск почтового штемпеля — «Адресат выбыл». Даты на письмах были разные, города и даже страны, из которых эти письма вернулись обратно, тоже разные — создавалось впечатление, что в почтовом отделении очистили кладовку, где скопились возвращенные, но не дошедшие до отправителей письма. Возможно, эти люди покинули наш город, умерли или переехали в другие районы, а почтальонам некогда было заниматься розысками. А ведь кто-то так и не узнал, получил ли адресат важное письмо, а то и судьбоносное. Моя фантазия может придумать много вариантов иного развития событий в жизни человека — просто потому, что его письмо попало не к адресату, а на свалку в парке, недалеко от моего дома. Письма отсырели, конверты примялись, многие просто выпали из сумки и лежали грязным месивом. Не хочу обманывать, что, мол, собрала все, что можно собрать, и несколько месяцев разыскивала людей, чьи письма попались мне на глаза. Нет, конечно…

Я просто взяла из этой сумки один простой белый конверт, подписанный летящим женским почерком, с неровными, я бы сказала, нервными буквами.

Письмо было отправлено за два года до того, как я появилась на окраине парка. Словно вытащив за женщину, написавшую письмо, счастливый фантик, я решила ее разыскать.

Но… Но в ее доме, из которого два года назад она отнесла письмо на почту, в ее квартире жили уже другие люди, ничего не знавшие о ее судьбе — жила, продала квартиру, вообще уехала, кажется, из города. Что ж, я получила право — сомнительное с моральной точки зрения, но заработанное потерей времени, потраченного на поиски — вскрыть конверт и ознакомиться с содержанием лежащего там письма.

______________


***

Я так давно не писала тебе больших писем — все больше короткие записки телеграфным стилем. Живем в век больших скоростей, технического прогресса и средств коммуникации, которые исключают наличие в доме простого листа бумаги да ручки с пером. Недавно копалась в своих архивах и отрыла черновики своих старых писем к тебе, написанных простым «дедовским» способом — пером на листе бумаги.

«Боже, какими мы были наивными…». Это в том смысле, что слов было много, а настоящего понимания мало. Да нет, конечно — прекрасные письма, чистые, искренние донельзя, серьезные до улыбки…

Знаешь, мне тяжело сейчас, очень тяжело — внутри происходит перелом, я это точно чувствую, слишком серьезна была «болезнь», слишком долог путь к выздоровлению. И ведь я не уверена, что это полное излечение от эгоизма, от максималистского отношения к жизни, от игнорирования того, что рядом с тобой люди — живые, страдающие своей болью. Но долгие месяцы перемалывания собственного «я» до полного самоуничижения («Себя низвести до пылиночки в звездной туманности…»), это раскладывание ситуации на главные и второстепенные моменты не могло пройти бесследно для меня.

И вдруг «Сережка ольховая». Она неожиданно всплыла в моей памяти таким саднящим, как заноза, рефреном. Откуда? Почему? Зачем? Неужели это оно и есть, мое повзросление, тот взгляд на мир, которого мне так не хватало? Помнишь, ты часто повторял — тебе давно пора стать взрослой, кончай дурить, хватит заниматься чепухой, перестань придумывать жизнь по своему отражению в зеркале?

Я порылась и отрыла среди вороха старых пластинок эту — с песнями из фильма и с «Ольховой сережкой». Потом достала томик Евтушенко и надолго углубилась в его строчки, в его тогдашнее понимание. А еще позже решила тебе написать, чтобы ты знал — твои слова не прошли для меня даром, пусть я даже не слушала, шла своим путем, набивая себе шишки и раз за разом наступая на грабли собственного эгоизма.

Мне не хочется, чтобы это мое письмо к тебе было слишком пафосным — ведь ты просто не поверишь в этот пафос и правильно сделаешь. Просто то, что я раньше тебе писала, было НЕ ТО и НЕ ТАК, а ТАК я думала про себя и, к сожалению, редко, только когда очередная «ситуация» брала за горло и я хваталась за тебя, за твое понимание, за все твои слова, которые раньше слушала вполуха.

Я просто поплыву по волнам своей памяти, повинуясь только своим сиюминутным мыслям и вспоминая, о чем я думала под звуки песни об «Ольховой сережке».

… и нет униженья
в осознанной собственной малости —
величие жизни
печально осознанно в ней.

Знаешь, мне вот мысль такая в голову пришла — о величии жизни, и о ее одновременной простоте. Рождается ребенок, и что он видит перед собой, что для него самое главное? Правильно, глаза матери и то молоко, которым она его кормит. Все остальное несущественно, а вот это главное. Умирает человек, и что он ДОЛЖЕН видеть перед собой? Правильно! Глаза другого человека и стакан воды, поднесенный к его губам. Все остальное несущественно, а вот это главное. И я печально осознаю, что в этих двух обрамляющих человеческую жизнь моментах — величие этой самой жизни и одновременно ее святая простота. А то, что МЕЖДУ, это как раз наши ошибки, наши синяки, наши возведенные на невозможную высоту, кажущиеся порой такими важными, а на самом деле тут разбираться и разбираться, проблемы. И каждый из нас проходит этот путь от рождения до смерти, в меру своего разумения осознавая или не осознавая величие жизни как таковой и необходимость отделять в ней главное от второстепенного.

Сережка ольховая,
легкая, будто пуховая,
но сдунешь ее —
все окажется в мире не так…

Сколько каждый из нас в своей жизни «сдувал эти ольховые сережки», с ощущением уверенности в своей правоте, с непониманием того, что все это не проходит бесследно…

А когда за каждую такую «сережку» наступает час расплаты, и тебя накрывает, на первый взгляд, несправедливостью, ты задыхаешься в муках, как я недавно, — ведь всего-то «сережку» сдула, бабочку Бредбэрри раздавила (помнишь? читали с тобой).

Пусть нам не дано
изменить все немедля, как хочется…

Я читаю эти строчки и грустно улыбаюсь… Думаешь, мне не хочется в эту минуту, чтобы ты «немедля» сел возле меня, как раньше, рассказал что-нибудь интересное, поучил уму-разуму, разгреб мои настоящие и кажущиеся настоящими проблемы? А «немедля» изменить все, как хочется, нельзя. Ты понимаешь, о чем я говорю. Поэтому и грустна моя улыбка…

И мы переходим
в какое-то новое качество
и вдаль отплываем
к неведомой новой земле…

Вот я сижу в своем «новом качестве», пробую его на вкус, ощупываю, присматриваюсь, привыкаю, как к новой одежде. Знаешь, если бы я не ощущала в себе этой уверенности, что, наконец, я освободилась от сиюминутного, осознала всю бесперспективность своей былой безапелляционности, требовательности, не осознала последствий своей бесшабашности, решений, принятых под влиянием минуты, я бы никогда не решилась писать тебе, именно ТЕБЕ это письмо.

Я не знаю, какой будет моя «новая земля», но очень надеюсь, что не такой, как раньше — слишком дорогой ценой я расплатилась за свое «новое качество».

Когда возникает
беззвездное чувство отчаленности
от тех берегов,
где рассветы с надеждой встречал…

Это страшно, на самом деле, но как точно сказано — «беззвездное чувство отчаленности». И даже если угасла надежда, и не встают рассветы, тогда еще не все потеряно. Все потеряно, когда возникает это «беззвездное чувство», а ты понимаешь, что это навсегда.

Ты отчаливаешь от одного берега, не видя перед собой другого, да часто и не желая его видеть, просто ты отчалил в никуда, а над тобой — тусклый небосклон, на котором когда-то сияли звезды. Как же больно и страшно это осознавать!

Там тоже глаза, голоса,
огоньки сигарет…

А ты по привычке тянешь сигарету одну за другой, и единственно возможный огонек для тебя сконцентрирован отныне на кончике сигареты.

Не страшно вблизи
то, что часто пугает нас издали…

Господи, я опять увлеклась самокопанием — прочитала то, что успела написать. Но переделывать не буду, пусть уже так и остается. Это я сползла на размышления о своей «проблеме» вместо того, чтобы явить миру и тебе, в первую очередь, свой новый выстраданный образ.

Давай лучше я расскажу тебе об этом удивительном летнем вечере, который, как мне кажется, стал последним вечером моего безмятежного детства, после чего и началось повзросление души — так уж совпало.

Ты же знаешь, я панически боюсь старости, боюсь быть слабой, вызывающей жалость. Почему-то в моем воображении старость ассоциируется не с мудростью, а именно со слабостью, и мне все еще тяжело решиться и отпустить с ладони «сережкой ольховой» самое себя.

А тогда было лето, и был летний вечер, знаешь, один из тех, которые бывают на исходе лета — не знойный, вобравший в себя жар разогретого асфальта, в неподвижности прокаленного за день воздуха, — а августовский, напоенный ароматом цветов, который разносился вокруг теплым ласковым ветром. И вот я шла по нашей улице — такая легкая, такая счастливая, в удобных тапках на ногах и рубашке на теле, сквозь которую моя кожа ощущала ласковое, щекочущее прикосновение ветра. Я так остро чувствовала свое внутреннее родство и с августом, и с ветром, и с ароматом цветов — не хватало только ольховых сережек, плавно опускающихся на мои волосы.

И в этот момент я вдруг почувствовала, что мне опять 20 лет, а навстречу мне идут мои друзья, такие же двадцатилетние, как и я сама.

Теперь я понимаю, что и запомнила этот вечер, потому что это ощущение своих ушедших 20 лет как раз и было олицетворением страха, желанием пойти против течения, подальше от ужасов мудрой старости. Тут уже не «остановись мгновение, ты прекрасно», а желание убежать туда, куда возврата нет и быть не может.

С той поры я еще на несколько лет приблизилась к пугающему порогу между мудрой старостью и счастливым детством. Мне все еще страшно очутиться вблизи его, наверное, отсюда и мои «проблемы».

Презренный резон:
«Все уляжется, все образуется…»
Когда образуется все —
то и незачем жить

Видишь, тут Евтушенко немного лукавит. Все же в 1975-м, когда писались строки стихотворения, ему было только 40 лет. И вот эта зыбкость момента, неопределенность положения, когда, с одной стороны, ТОЛЬКО сорок, а с другой — УЖЕ сорок, и делают несколько противоречивой «Ольховую сережку». Ведь то же самое мучает меня.

Мудрая старость, когда улеглись все страсти, и это, опровергающее весь предыдущий текст, «незачем жить». Наверное, все же стоит на вопрос «Чем сердце успокоиться?» ответить — началом стихотворения.

… и, как нанятый, жизнь истолковываю
и вновь прихожу
к невозможности истолковать

Немного сумбурным вышло письмо — опять важное и второстепенное перепуталось, как обычно, но мне кажется все же, что ты должен понять — такой, как была, я уже не смогу остаться, Я устала плыть против течения и просто положусь на волю матери-природы и волн реки моей жизни. Ведь недаром моя любимая литературная героиня — Аннет Ривьер.

Тут, чтобы ты представил меня, мое выражение лица — я уже улыбнулась не печально, а лукаво, помня твою любовь к игре словами.

Ведь ты знаешь меня так долго — целых 15 лет. Ты знаешь о всех моих печалях и радостях, о всех моих «ситуациях». Мне так захотелось «поговорить» с тобой, как раньше — представить, что ты сидишь в моем кресле, а самой в это время строчить страницу за страницей — ручкой с пером заполняя листы бумаги. Мы глупо расстались, думая, что на время, а оказалось — навсегда. Но мы живы, и это главное. Нам еще далеко до последнего стакана воды, который поднесет к нашим губам чья-то милосердная рука, и до глаз, с которыми мы встретимся взглядом в нашу последнюю минуту.

С чего это я?
Да с того, что сережка ольховая
лежит на ладони и,
словно живая,
дрожит…
______________

То, что «не все ладно в нашем королевстве» с уровнем общественной морали в эпоху перемен, я доказала своим примером — вскрыв чужое письмо и прикоснувшись к чужой тайне. Но в данном, конкретном случае я ни о чем не жалею, потому что своей недосказанностью, обрывочностью информации, содержащейся в нем загадкой, оно мне настолько понравилось, что, конечно, я не отступилась от желания найти его отправительницу. Вера в сказки, счастливые фантики, неслучайность случайных совпадений — вот эта часть моего собственного «я» толкала меня на продолжение поисков столь явственно, что через неделю, взяв «творческий отпуск», я устремилась в лабиринты разных присутственных мест. Кто эти люди, кем они были друг для друга, куда выбыл адресат, живы ли они?..

Сколько раз, изнывая от собственной несостоятельности, от полной невозможности написать не то что рассказ, а пару связных фраз, я тоскливо молилась о чуде ниспослания мне Сюжета. А тут такое… Нервный женский почерк, таинственный адресат, само содержание письма — и все это в оправе строф одного из моих любимых стихотворений.

Сюжет… Конечно, это был Сюжет, которого я так долго ждала.

«Я хотела иметь друга, которому можно было бы пожаловаться, а он бы меня утешил. Я хотела бы хоть изредка быть маленькой слабенькой девочкой рядом с человеком, который был бы для меня неоспоримым авторитетом». Ты-таки стал моим другом, Данечка»

Да, именно с этого, найденного мною письма, начался цикл «Рассказов о Дане» — http://www.proza.ru/2007/07/16-187. Именно Даня был таинственным его адресатом. Я их нашла обоих — в разных городах, в разных жизненных обстоятельствах — и получила разрешение использовать их историю в моем цикле. Не удивляйтесь нарушению хронологии — ведь когда я слушала воспоминания героев, они тоже ее не соблюдали, выхватывая то одно, то другое событие из их странного знакомства, не менее странной любви, и совсем уже необычной дружбы...


Ноябрь-2006