Посылки

Сначала она отправила ему бусы. Сорок крупных красных горошин, туго нанизанных на леску. Открытка была подписана: «Твоей маме». Или: «Твоей сестре». Или: «Твоей дочери». Сейчас это неважно, женщины уже нет, а никто другой и не подумает искать ту почтовую коробку и сверяться, кому предназначался подарок. Те вещи, которые она отправляла, не предназначались, собственно, никому: ни ему, чье имя она писала на коробках и конвертах, ни его матери, ни сестре, ни дочери. Посылки были жертвоприношением богу времени и дорог, который равнодушно позволял им успешно добираться до адресата, своего преемника на земле. Он глядел свысока на эти подношения остервеневшей в одиночестве женщины как на шалости больного неразумного ребенка; вероятно, его равнодушие можно было объяснить благосклонностью усталого божьего всепрощения, смысл которого был для женщины неясен, и она продолжала эту муку, этот спектакль поклонения.
Потом были облака – голубая коробка из-под тостера с ватой внутри. Она долго придавала облакам форму: распушивала клочки ваты пальцами, слегка пахнущими пихтовым маслом, – «это лесные облака, лечебные, можно взять кусочек, потереть им виски, и излечишься от хульных мыслей». Старательно лепя облака, она не забывала о поцелуях – осторожно, не дуя, чтобы не разогнать, прикасалась к уже опущенным в коробку облакам, к этому душному, без просветов, волокнистому безе, будто и в самом деле он станет изгонять ватой негожие помыслы – и ощутит виском прикосновение ее обветренных сухих губ.
Чем было жить еще? Была единственная фотография, где они вместе; да, они тогда не знали, как встать, как обняться, и очень редко, кажется, смотрели не друг на друга, а вместе в одну точку, как сейчас в объектив камеры, – непривычно и диковато. Подруга, глядя на снимок, удивилась сходству черт: «Это твой брат?». Нет, не брат. Даже не брат, всего лишь возлюбленный, такая малость.
«Эти камешки я собирала на рассвете и на закате: видишь, какие они ритуальные. Я долго грела их в ладонях, так что сейчас они обжигают; когда ты их получишь, они, конечно, немного остынут, но будут еще горячие, ты заверни их в бумагу потолще, чтоб не остыли совсем…».
Она не училась, не работала, не подрабатывала, не сидела с ребенком, не ухаживала за стариками родителями. Чем было жить еще? – Что было бы реально, осязаемо, любимо? Посылки. Любила посылать все природное: камешки, хвоинки (по-тибетски долго выкладывала их на дне коробки, не веря, что они перемешаются в пути, и послание исчезнет), белый мох – ягель, за которым нужно было далеко заходить в лес, совсем ее не пугающий, ведь там и жил тот, кому она подносила на протертых коленках свои дары: будто он, живущий в лесу, откуда мох, у реки, откуда камешки, принимает их только в виде почтовых коробок со штемпелями двух стран, северной и южной. И в этом была полнота: в добывании одного дара, в отправке его, в поиске нового, в отправке его, в поиске нового, в отправке его.
Заветным желанием было послать снег. Летом ей казалось, что это возможно: ведь зимой холодно и в поездах, и в самолетах, перевозящих почту. В конце концов, на коробке можно было сделать жалобную приписку: «Пожалуйста, положите его в холод, иначе он не выживет». Но приходила зима, и она замечала, как быстро тает занесенный в дом на ботинках и куртке снег – и не решалась, не решалась сознательно губить хоть горсть этого чуда, неизвестного ему, обрекая ее на таянье в почтовой коробке. Можно было, конечно, послать еще одну голубую коробку с ватой, и на этот раз – зимой – вата сошла бы за снег, но повторяться не хотелось. Снег нужно было показывать ему в ладонях, на варежке, на крышах домов – и она избегала думать об этом, чтобы не травить себя мечтами о его приезде. Так снег стал напоминать ей о невозможности встречи, о размерах земного шара, о собственном бессилье. Так снег стал ее врагом. Врагом, в осадном окружении которого она родилась, выросла и умрет.
Что нужно было отправить напоследок? Она не знала, она мучительно придумывала последнюю посылку, которая должна была стать самой говорящей, самой символичной, самой удивительной. Она стала забывать, какие вещи уже отправляла, и однажды выслала ему еще один белый лоскуток с бахромой по всем краям – «Кусок савана 5 10 см», как записала в налоговой декларации. Итак, у него должно было быть уже два куска савана от нее.
Неизвестно, почему она решила, что это звонил он – дважды среди ночи, два сорвавшихся звонка, оба с секундным молчанием и короткими гудками после. Она подумала, что он захотел приехать и звонил спросить, далеко ли ее дом от вокзала и не встретит ли она его.
Следующим утром она отправила ему последнюю посылку. Это была посылка с поцелуями, заплатить пришлось совсем немного, только за вес коробки, поцелуи, как ни странно, почти ничего не весили. Работница почтамта, встряхнув коробку, уже запечатанную, недоуменно улыбнулась: что это там с глухим шумом перекатывается внутри?
В самый последний момент женщина бросила в поцелуи единственный ключ от своей квартиры, запечатала коробку и ровным почерком подписала адрес: город, откуда он со своей семьей переехал год назад еще южнее.


19.02.05., Санкт-Петербург - Сыктывкар