Фраера в законе

 История слова – история страны

«Обменяли хулигана
на Луиса Корвалана»

 Итак, уже в начале 50-х воры и их подручные после разборок с «битыми фраерами» и "мужиками" меняют тактику. Они поддерживают забастовки и восстания «политиков», выступая с ними единым фронтом.

С конца 50-х начинается период «развода» также и профессиональных преступников из "сучьей масти" и официальных властей. После провозглашения курса на полное искоренение преступности государство перестало считать уголовников «социально близкими». И те ответили взаимностью. С этого времени «воровской закон», арестантские «правила» и «понятия» становятся открыто антикоммунистическими. «Коммуняки» наряду с «мусорами» выдвигаются в первые ряды врагов «благородного преступного мира».

Всякий человек, открыто или тайно выступающий против советского тоталитарного режима, становится личностью, уважаемой в «воровском» мире. С этого времени слово «политик» ПРИОБРЕТАЕТ В УГОЛОВНОЙ СРЕДЕ ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ СМЫСЛ, СЛУЖИТ ОДОБРИТЕЛЬНОЙ ХАРАКТЕРИСТИКОЙ. В середине 60-х, когда власть развернула борьбу против «диссидентов» и стала бросать их в лагеря после «показательных процессов», она всё ещё не понимала перемены в настроениях уголовников, по старинке считая, что те бросятся творить расправу с «антисоветчиками». Но выходило всё с точностью до наоборот: «политиков» встречали с распростёртыми объятиями, они становились здесь одними из самых уважаемых людей, к их словам и советам прислушивались... Тюрьмы и колонии стали настоящими школами антисоветского воспитания народа, университетами и академиями антикоммунизма.

Шаламов, Снегов, Гинзбург, Разгон, Солженицын, сотни и тысячи узников сталинского ГУЛАГа в своих мемуарах единодушно подчёркивают негативное отношение «блатных» 30-х – 50-х годов к «контрикам». Однако в 60-е и далее картина вырисовывается совершенно противоположная. Для иллюстрации обратимся к автобиографическому роману Андрея Донатовича Синявского «Спокойной ночи!» Напомним, что Синявский с 1959 года передавал часть своих произведений на Запад, где они печатались под псевдонимом Абрам Терц. 8 сентября 1965 года Синявский со своим другом Юлием Даниэлем был арестован. Позже, после громкого политического процесса, они были приговорены к длительным срокам наказания: Синявский - к семи годам лишения свободы, Даниэль - к пяти. И вот «Абрашка Терц» направляется этапом в Потьму, в мордовские лагеря. Далее предоставим слово ему самому:

"Смотрю, проталкиваются трое. Судя по всему, - из серьёзных. Независимо. Раскидывая взглядом толпу, которая раздаётся как веер, хотя некуда тесниться.
- Вы из Лефортова?
- Из Лефортова.
- А вы в Лефортове, случайно, Даниэля, или, там, Синявского не видали?
- Видал. Я - Синявский...
Стою, опираясь на ноги, жду удара. И происходит неладное. Вместо того, чтобы бить, обнимают, жмут руки. Кто-то орёт: «Качать Синявского!» И заткнулся: «Молчи, падаль! Нашёл время...»
...Народ грамотный, толковый. Рецидивисты. У одного четыре судимости. У другого - пять. Я один - интеллигент, «политик». Послезавтра, говорят, нас развезут, кого куда, по ветке, по лагпунктам... И мы уже не встретимся, не пересечёмся. Политических с некоторых пор отделяют от уголовных. Чтобы не слилась, очевидно, вражеская агитация с естественной народной волной. Боятся идеи? Заразы? Им виднее. У них позади - революция. Но куда ещё идейнее, активнее добрых моих уголовников и кто из нас тут, не пойму, опасный агитатор? Каждый торопится выразить своё уважение. Ещё бы - читали в газетах! Большой человек в преступном мире! Пахан!
- По радио о вас передавали, Андрей Донатович! Я сам слышал! По радио!
В блатной среде ценится известность. Но есть и ещё одно, что я уцепил тогда: вопреки! Вопреки газетам, тюрьме, правительству. Вопреки смыслу. Что меня поносили на радио, на собраниях и в печати - было для них почётом. Сподобился!.. А то, что обманным путём переправил на Запад, не винился, не кланялся перед судом, - вырастало меня, вообще, в какой-то неузнаваемый образ. Не человека. Не автора. Нет, скорее, в какого-то Вора с прописной, изобразительной буквы, как в старинных инкунабулах. И, признаться, это нравилось мне и льстило...
...Да, Пахомов (следователь, который вёл дело Синявского. - А.С.), не повезло вам... Вам невдомёк, как меня сейчас величают, как цацкают меня, писателя, благодаря вашим стараниям. И кто? Кто? Воры, хулиганы, бандиты, что, дайте срок, всякого прирежут, независимо от ранга. И нас раньше, по вашему наущению, резали. Времена, что ли, не те? Верить вам перестали? Народ, ваш народ, Пахомов, из которого вы вышли, а не я, которым вы гордитесь, клянётесь, козыряете что ни час, а не я, от которого остерегали, который науськивали на меня: изуродуют! спалят! растерзают! Вам, выходит, Пахомов, его надо бояться! Настала моя пора. Мой народ меня не убьёт. Вас бы, боюсь, не убили".

ТАКАЯ КАРТИНА БРАТАНИЯ УГОЛОВНИКОВ И «ПОЛИТИКОВ» характерна и для советской эпохи последующих десятилетий. Обратимся к свидетельствам Владимира Буковского, известного диссидента, правозащитника, неоднократно репрессированного, получившего в 1972 году семь лет лишения свободы с «довеском» - пять лет ссылки. В декабре 1976 года Буковского обменяли на лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана. Это событие тут же вошло в фольклор, причём народ причислил диссидента к уголовникам:

Обменяли хулигана
На Луиса Корвалана.
Где бы взять такую ****ь,
Чтоб на Брежнева сменять?!

В автобиографической книге «И возвращается ветер...» Буковский пишет:

"Надо сказать, что отношение к нам уголовников тоже стало совершенно иное. Рассказывают, что ещё лет 20 назад называли они нашего брата не иначе как фашистами, грабили на этапе и по пересылкам, угнетали в лагерях и так далее. Теперь же вот эти самые уголовники добровольно помогали таскать на этапах мои мешки с книгами, делились куревом и едой. Просили рассказать, за что мы сидим, чего добиваемся, с любопытством читали мой приговор и только одному не могли поверить - что всё это мы бесплатно делаем, не за деньги. Очень их поражало, что вот так, запросто, сознательно и бескорыстно люди идут в тюрьму. Во Владимирской тюрьме отношения у нас с ними сложились самые добрососедские: постоянно обращались они к нам с вопросами, за советами, а то и за помощью. Мы были высшими судьями во всех их спорах, помогали им писать жалобы, разъясняли законы, и уж, разумеется, бесконечно расспрашивали они нас о политике.
В тюрьме хочешь не хочешь, а даже уголовники читают газеты, слушают местное радио и, может быть, впервые в жизни задумываются: отчего же так скверно жизнь устроена в Советском Союзе? Подавляющее их большинство настроено резко антисоветски, а слово «коммунист» - чуть ли не ругательство".

Буковский абсолютно прав. Более того: ругательством считалось и считается в «блатном» мире не только слово «коммунист», «коммуняка». Пренебрежительно-презрительный оттенок появился в эти годы и у слова «комсомолец». Так называют в арестантском мире зэков, которые стремятся добросовестно следовать указаниям начальства, выполнять все требования режима, правила внутреннего распорядка, проявляют инициативу... «Комсомольцами» также называют уголовники людей простодушных, которых легко обмануть, которыми легко помыкать...

- Слышишь, ты меня что, за комсомольца держишь?! - может резко бросить один уголовник другому, если тот обратится с просьбой принести ему что-то или куда-то сходить.

И даже слово «пионер» звучит на жаргоне издевательски, обозначая мелкого, незначащего человечка, готового на любые услуги (часто произносят «пионэр»). Обращение типа - «Сбегай по-пионерски!» может легко быть воспринято как оскорбление именно из-за последнего определения.

Именно в 60-е годы в уголовном мире возникает активное неприятие красного цвета как символа ненавистной власти. Поначалу уголовники даже могли не выйти на свидание к жене или матери только потому, что она приехала в платье красного цвета; не брали в посылках еду или предметы первой необходимости в красной упаковке и т.д. (очень быстро, впрочем, эти запреты на «взросляке» отмирают, но ещё долго продолжают существовать в колониях для несовершеннолетних преступников - на «малолетке»).

В жаргоне появляется определение помощников администрации из числа арестантов - «красные». Этот эпитет стал равноценен таким, как «сука», «козёл», «лохмач»... «Зоны» начинают разделяться на «красные» и «чёрные» (как во время «сучьей войны» - на «сучьи» и «воровские»). «Красными зонами» уголовный мир называет те, где главенствует администрация и члены самодеятельных организаций осуждённых; «чёрными» - где действуют арестантские «понятия» и «воровской закон».

В 60-е-70-е «уркаганы» доходят до того, что начинают наносить себе антикоммунистические наколки, открыто бравируя этим! Во время «воровских ломок» чрезвычайно популярной становится наколка «Раб КПСС», демонстративно наносимая «урками» на лоб или на веки.

Администрация мест лишения свободы жестоко боролась с этим, заставляя врачей без наркоза вырезать надпись и сшивать строптивцам кожу на лбу. Татуировались также надписи типа «Лучше иметь дочку-****ь, чем сына - коммуниста», «Хороший коммунист - мёртвый коммунист», «Верь не в коммунизм, а в Бога» и проч.
Распространилась мода на татуировки с фашистской символикой: свастикой, Железным крестом, эсэсовскими «молниями», надписями «Gott mit uns» («С нами Бог») и «Jedem das seine» («Каждому - своё» - надпись над воротами Бухенвальда). Таким образом «блатной» мир бросал вызов официальной идеологии...

ИТАК, ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ УГОЛОВНИКИ С НАЧАЛА 60-Х СТАНОВЯТСЯ ЯРЫМИ АНТИКОММУНИСТАМИ. С другой стороны, и власть использует «блатную карту» в своих интересах, нередко навязывая обывателю представление о том, что любые выступления против официальной линии - дело либо ненормальных людей, либо негодяев, работающих на иностранные разведки, либо «блатных». Шпионы и «уркаганы» официальной пропагандой часто подаются как идейные соратники, «близнецы-братья». Эта линия проводится и в искусстве: например, в детективе «Дело пёстрых» агент зарубежной разведки обращается за помощью к уголовному «пахану»; позже в сериале «Ошибка резидента», «Судьба резидента», «Возвращение Бекаса» сотрудник КГБ втирается в доверие к иностранному шпиону под видом уголовника Бекаса - и т.д.

Массовые политические выступления тоже подавались под видом «общеуголовных». Например, новочеркасские события 1962 года, когда рабочие, студенты и другие жители города выступили с экономическими требованиями и критикой власти, а затем были расстреляны и разогнаны при помощи танков и подразделений МВД и армии, преподносились как «беспорядки, спровоцированные уголовниками». Автору этой книги приходилось беседовать в начале 80-х годов с некоторыми милицейскими чинами, имевшими отношение к подавлению новочеркасского восстания. Они совершенно серьёзно пытались доказать, что в 1962 году в Новочеркасске «бунтовали» хулиганы и бандиты, а рабочие чуть ли не сидели по домам!

В общем, в результате государство и уголовники стали настолько «социально далёкими», что ни о каком сближении и взаимопонимании (как это было в 30-е - 40-е годы) не могло быть и речи.

Фраер становится «благородным разбойником»
В ЭТОТ ЖЕ ПЕРИОД испытавший серьёзные удары судьбы «воровской» мир ищет новые методы работы, разрабатывает несколько изменённую идеологию. Ему нужны новые легионеры, молодое пополнение. Причём теперь, в отличие от прошлого, «воры» и их подручные проповедуют «демократизм» и «широту взглядов».

Первоначальная «идея» «воровского» мира была основана на том, что «блатные», «законники» - единственные люди, достойные уважения. По отношению друг к другу они используют самые святые принципы. Зато все остальные («штымпы», «фраера», «олени» и пр.) - не более чем жертвы, недостойные ни сострадания, ни сожаления. С ними «блатной» волен поступать как угодно. В отношении людей, не принадлежащих к профессиональному преступному сообществу, у «вора» не существует соображений морали. «Фраер - это такое животное» - говорили «блатари».

Однако уже в 70-е портрет «идейного» уголовника вырисовывается несколько иной. Чем выше по рангу, «авторитетнее» преступник, тем сдержаннее, спокойнее, даже культурнее ведёт он себя по отношению к людям, не принадлежащим к уголовному миру. Более того: он не подчёркивает своего антагонизма по отношению к законопослушным гражданам. Наоборот, часто старается выступить их защитником от беспредела, человеком, который печётся о справедливости... «Честные воры» на первое место стали выдвигать идеи «защиты справедливости», «братства честных арестантов», во главе которого стоят «честные воры». Именно они пекутся о том, чтобы каждый «достойный сиделец» без помех, спокойно «отмотал» свой срок, не нарушая «вековых традиций» тюремно-лагерной жизни. Выковывался образ «вора»-«страдальца» «за народное дело», справедливого и мудрого человека, готового отстаивать «идею» и защищать арестантов.

- Кто такой настоящий вор? - терпеливо разъясняли «идеологи» «воровского движения». - Им по блату не станешь. Вор своё звание выстрадал. Он полжизни по этапам «плавал», страдал за «братву», чахотку по тюрьмам зарабатывал... Он крест на шею надел. Знаешь, почему в воры крестят? Потому что он за всех арестантов крест несёт! Если «суки» беспредельничают или, к примеру, «менты» на «зоне» несправедливость творят, «мужик» может промолчать или в уголке отсидеться. А вор обязан за арестанта голос поднять! Вору скрываться по «масти» не положено. Он, как на «зону» входит, сразу объявляется! И народ знает: если это - вор, то в лагерях порядок будет! И любой спор между «сидельцами» он справедливо решит. Воры - это святые люди.

Созданию этого образа содействовали сами власти, работники исправительно-трудовой системы. «Воры» действительно страдали, действительно помогали арестантам (небескорыстно, львиную долю оставляя себе, паразитируя на «мужике», - но помогали! Создав при этом «теневую экономику» и «теневое государство» внутри лагерной системы). «Законники» стали постепенно вновь негласными хозяевами «зон». Иногда непосредственно, но чаще через своих «положенцев», «смотрящих» - арестантов, отвечающих за состояние дел в той или иной колонии или тюрьме.

ИЗМЕНЕНИЯ «ПОНЯТИЙ» КОСНУЛИСЬ И АРГО. Именно ближе к 80-м в жаргоне изменяется значение слова «фраер». Теперь «фраерами» стали называть преступников и осуждённых из числа профессиональных уголовников! И в настоящее время «фраер» - это рядовой, пехотинец уголовного мира, его, так сказать, «вольный стрелок». «Козырный фраер», «честный фраер» - это вообще авторитетный уголовник, БЛИЗКИЙ К «ВОРАМ». Таким образом «воровское» сообщество как бы пыталось стереть резкую границу между «фраерским» и преступным миром. Кроме того, не следует забывать, что и диссиденты, «политики», «шпионы» - люди, заслужившие с начала 60-х уважение и почёт в «воровском» мире - принадлежали к «фраерскому» сословию. А они зарекомендовали себя как «духовитые», то есть люди с характером, волей, куражом - с теми качествами, которые ценятся в «босяцком» кругу.

Слово «фраер» завоевало достойные позиции в уголовном мире. Для обозначения простачка остались такие слова, как «штемп» («штымп»), «лох», «фуцан» и т.д. Фраера же нынче – это «благородные разбойники».