Полевой сезон. Глава 6

Ночью выпал снег. Я вышел из палатки и не узнал долину. Белые сопки на фоне голубого неба. Светило матовое солнце, но его лучи не согревали землю. Всё вокруг, казалось, умерло. Под ногами белый саван холодного снега. Воздух был настоян испарениями талой снежницы.
Пока Леонид готовил завтрак, я решил прогуляться по лиственничку.
Заснеженный лес был тёмный и угрюмый. В изумрудных ветвях лиственниц со злобой шептал ветер. Хрупкие сиреневые огоньки лепестков иван-чая были засыпаны снегом.
Грустно смотреть на роспись изморози на мху. Ранняя зима не радует. Ледяное небо и летний снег. Какой жестокий климат севера! Снег через день растает. Ещё будет тепло. Но первый звоночек прозвенел.
Я вернулся в лагерь.
Клава набросила на плечи телогрейку, села на скамейку с непричёсанными волосами, поникшая.
– Как теперь умываться в такой холод? – в её глазах отразился ужас. Она зябко передернула плечами.
Я слегка улыбнулся. Как обворожительны поступки женщин. Даже их минутная слабость приятна.
Из палатки выглянул по пояс раздетый Клепиков. Он продирал глаза спросонья. Потянулся. Его нелепая фигура напоминала медведя, вылезшего из берлоги, правда не таких внушительных размеров. Всё же человек!
Слава нагнулся, набрал в ладони снега и начал растирать им свою волосатую грудь, довольно покрякивая. Потом побежал к ручью. Стал обливаться ледяной водой, вскрикивая от обжигающей тело воды.
Пронёсся мимо нас красный, как индеец, и скрылся в палатке. Я и Клава с удивлением и интересом наблюдали за его процедурами, переглянулись. В глазах у Клавы загорелись озорные огоньки.
Завтракали как обычно за столом, обжигаясь, горячим борщом, а пальцы рук мерзли.
– Как можно есть такой горячий! – закапризничала Клава и положила ложку возле своей металлической миски. Она поставила локти на стол, сжала ладонями голову, теребя волосы на висках, и стала смотреть, как ест Клепиков.
– А ты делай как я, – Клепиков с невозмутимым видом ложкой соскрёб со стола снег и бросил его в миску. Помешал ложкой. Попробовал:
– В самый раз, – продолжал есть, не оглядываясь на нас. У него, наверное, за ушами трещало от удовольствия.


***

Я разорвал конверт. Развернул лист и прочитал ответ, напечатанный на машинке.
Геологоразведочный техникум города Ангрен дал согласие на мой перевод на очное отделение этого техникума на второй курс. У меня радостно защемило в груди, неужели сбываются мои мечты! Какое счастье!
Я ходил по посёлку и сиял ярче солнца. Только бы успеть оформить перевод до начала занятий. Чувствовал лёгкость движений, словно у меня выросли крылья.
– Студент! – вдруг услышал я знакомый мне голос сзади. Обернулся, но не сразу узнал Таялова. Он отрастил себе бороду. Шагнул к нему навстречу. С размаху обменялись рукопожатием.
Таялов весело потряс мне руку.
– Ну, как твои дела? – спросил он меня.
Я помрачнел.
– Скоро уеду отсюда.
– Как уедешь! Куда?
– Уезжаю с севера, – пояснил я, глотая слюну от неловкости. Ведь Таялов был первым, с кем я поделился своими планами на будущее.
– Ясно. Когда?
– Вот придут документы. Я, Коля, на очное отделение перевожусь.
– Что снова на Урал?
– В Ангрен.
– А! В город арбузов в Среднюю Азию, недалеко от моей родины, – протянул он задумчиво, глаза его потускнели. Он как-то растерянно посмотрел на меня. Потом что-то вспомнил и спросил:
– Ты куда сейчас?
– Я?
Таялов снова посмотрел на меня:
– Не хочешь мне помочь?
– А что надо?
– Мы с завхозом приехали за картошкой. Он куда-то исчез. Шофёр ворчит. Да вот с тобой встретился. Помоги погрузить картошку.
Я согласился. Мы пошли к овощехранилищу. Склад был открыт. Зашли в полутьму. Запах сырости ударил в нос.
Заведующая складом увидела нас и закричала:
– Что пришли! Выметайтесь отсюда! Сегодня я отпускать ничего не буду.
Таялов замялся.
– Что вы нас гоните! – с обидой в голосе спросил он.
– Разве не видите, проход у меня не освобожден, – ответила она зычным командирским голосом, пялясь на нас сердитыми глазами.
– Семка, Птицин! Куда вы пропали? Свалились на мою голову, пьянчуги несчастные.
Она села на ящик, стала нам жаловаться.
– Разве можно так работать! Что же это такое! Зачем пришли? – снова спросила она нас.
– За картошкой.
– Кто такие?
– Из экспедиции.
– Геологи что ли? Ладно, дам картошки, – подобрела вдруг она. На вид ей было лет сорок. На толстых пальцах уродливо смотрелись золотые кольца.
Мы переминались с ноги на ногу, выслушивая причитания женщины. Наконец откуда-то из-за мешков, лежащих штабелями в проходе, появились двое мужчин в синих халатах.
– Зачем звала! Разве не знаешь, что у нас длинный перекур – спросил нахально один, кивая носом и передергиваясь от икоты. Глаза его ушли куда-то в сторону, потом вернулись и на секунду остановились, мучительно воспринимая наши лица.
Что-то не хватало на его лице. Я вздрогнул, когда понял, что у него нет кончика носа.
Безносый подошёл к заведующей, присел на соседний ящик поближе к ней, обнял её рукой за талию, и вкрадчиво сказал:
– Ласточка, мигом всё для тебя сделаем.
– Отстань, пьянь несчастная! – оттолкнула заведующая от себя грузчика.
Тот засмеялся и потянулся к ней рукой.
– Будете работать или нет! – взвилась, не выдержав, она.
– Всё…всё, не волнуйся, Катенька. Мы начинаем таскать мешки, – стал успокаивать её безносый.
Он подошёл к штабелю, повернулся к нему спиной, захватил за углы мешок с морковью, положил к себе на спину. Пригнулся от его тяжести, пошёл по узкому проходу, затем свернул влево.
Второй грузчик грузный на вид и намного старше молча взял второй мешок и скрылся за своим товарищем.
– Уже неделю не могут освободить проход. Пьют каждый божий день, бичи проклятые! – она взглянула на нас.
Волосы её были прикрыты газовой косынкой. Выражение лица печальное, усталое. Крашеные губы. Подведённые ресницы и брови. Но кому здесь красоваться. Крысам и мышам?
Слушая её, мы сочувственно помалкивали. Жалко было женщину.
– Может быть вы, ребята, немного потаскаете. Быстрей картошку вам отпущу, – попросила она упавшим голосом. Куда же делась её спесь и строгость. Мы вздрогнули, неудобно отказывать.
– А куда носить?
– Берите по мешку, а я вам покажу, – обрадовалась заведующая.
Мы положили на спину по мешку, пошли следом за ней.
Навстречу нам попались грузчики, они молча уступили нам дорогу. Таскали мешки гуськом, чтобы не мешать друг другу.
– Семка, вот, ты молодец, – похвалила заведующая складом грузчика, можешь, если захочешь, работать.
Я посмотрел на старика и заметил, как радостно загорелись его глаза. Не в пример безносому, он втянулся в заданный нами ритм. Работал увлечённо. Хотя ему было нелегко. Он часто дышал, вспотел, но не сдавался, таскал мешок за мешком.
– Ребята, не ругайте меня, сейчас уже обед, – остановила нас заведующая, – после обеда я сразу отпущу вам картошку. Всё равно у вас накладной нет.
Мы вышли на улицу. Отряхнули одежду от пыли. Таялов честил вовсю завхоза:
– Куда он мог подеваться? Из-за него торчу на складе.
Наверху по пыльной дороге грохотали машины, проносясь мимо поселка по трассе.
– Пошли к клубу, – сказал Таялов.
Возле клуба в небольшом скверике, огороженном палисадником, посидели на лавочке в тени, скрываясь от жары и наслаждаясь отдыхом от напряженной часовой работы. Можно так сидеть вечность, приятно чувствовать, как побаливают мускулы, зная, что они наливаются силой.
– А вот и Лесков идет! – сказал Таялов, увидев завхоза, который направлялся к нам. Вид его был озабоченный. В сером плаще со шляпой на голове, с чёрным кожаным портфелем в руке был похож на большого начальника. Он сел к нам на скамейку, поздоровался со мной.
– Как тебя зовут? Извини, я уже забыл.
– Серёжа, – улыбаясь, напомнил я.
– А, Серёжа, что ты здесь делаешь?
– Так по своим делам нужно было побывать в посёлке, – уклончиво ответил я.
– Я сейчас со склада, – Лесков обратился к Таялову, – не везёт нам. Заведующая склад закрыла.
– А почему? Она нам обещала дать картошку.
– Да я знаю. Она мне сказала, что вы ей помогли. Она просит прощения. Умер во время обеда грузчик.
– Как умер? Кто? – воскликнули, встревоженно мы.
– Дед. У него сердце было больное. Выпил с утра. Надсадился вдобавок. Она его мешки заставила таскать. А сейчас плачет, убивается. Я, говорит, виноватая.
У меня в глазах мгновенно возник образ грузчика, его радостное выражение лица. Может, ласковые слова заведующей были единственными в его жизни. Я представил себе, что чувствовал в эти минуты больной старик. Для окружающих он был бич, с ним обращались грубо. Он привык к такой собачьей жизни. А тут как гром с ясного неба, слетевшая с губ женщины похвала, которая стала для него роковой.


***

– Ты уезжаешь? – Клава от меня ждала ответа. Я кивнул головой.
– Не нравится здесь? – она вздохнула и торопливо добавила, – Серёжа, мне самой тяжело бывает, думаю, как там мама и папа одни. Зачем я только сюда приехала!
– А где твои родители живут? – поинтересовался я.
– В Туруханске.
– А где этот город?
– На Енисее.
– Не слышал такой.
– Серёжа, это тоже север. Лес, правда, не такой как здесь. У нас настоящая тайга.
– Клава, а ты где училась на геофизика?
– В Томске.
– А я в Миассе.
Мы помолчали несколько секунд, которые тянулись невыносимо долго.
– Ты меня, немножко любишь, правда? Я помню твои слова. Не забыла наш разговор. Прости меня. Не обижайся. Сердцу не прикажешь. Если бы мы с тобой раньше встретились. Да я старше тебя. Старуха!
Я хотел ей ответить, но она прикрыла мне ладонью губы:
– Не говори ничего.
Я чувствовал, какая-та ниточка протянулась между нами. Мне открылся внутренний мир Клавы. Как жаль, что такое откровение при расставании.
– Студент, – позвал меня Клепиков, прерывая наш разговор.
Я взял стержни с проводами, протянутые Славой, взглянул на прощанье в глаза Клавы. Понимал, что это последний разговор по душам, хотя я покидал лагерь не сегодня.
Она смотрела на меня, не отрываясь. Может быть, останься тогда я с ней на несколько минут, всё бы в моей жизни было по-другому.
Но я стиснул зубы, чтобы ничего не сказать, как мне тогда казалось неуместного и глупого. Тем более высказаться помешал Клепиков.
Мы с ним пошли работать на профиль.



***

Какое печальное лицо у Клавы. Она, не таясь нас, плачет, не может найти себе места. Крупные слёзы катятся по её щекам. Я посмотрел на неё, сидящую отрешенно на скамейке, ничего не замечающую перед собой. Не выдержал её страданий, ушёл в палатку.
Слышно было, как между Николаем Ивановичем и Клепиковым происходил шумный разговор:
– Уходи куда хочешь! Видеть тебя не могу! – кричал в сердцах Николай Иванович. Как можно было довести до нервного срыва такого спокойного человека. Значит скандал серьёзный. Но что произошло между ними, нам с Леонидом было неизвестно. Обрывки фраз ничего не проясняли:
– Ни лезь не свое дело, – огрызался Клепиков.
– Что она железная!
– Я знаю, что делаю.
– Как ты будешь с ней после этого жить?
– Ничего страшного не случилось.



***

– Леонид, – тихо позвал я.
– А, – отозвался он, откинув полог спального мешка с головы.
– Я ухожу.
– Счастливой тебе дороги и удачи! Не забывай нас.
Я вышёл из палатки. Оглянулся. Красивыми были сопки от разноцветного мха. Осень украшает природу севера. Было утро. Еле слышно журчал ручей.
Вдруг я увидел Клаву. Она шла ко мне. Одета была в чёрный спортивный костюм. С плеча свисало полотенце. Она только что умылась.
Клава подошла ко мне. Щёки её горели розовым румянцем. Она подала мне свою маленькую хрупкую ладонь. Я слегка коснулся её нежных пальцев.
– Прощай, Серёжа, – сказала она.
– Прощай, Клава, – только и оставалось ответить мне. Я повернулся и зашагал по тропе к сопке.
В воздухе ветром разносило белый пух иван-чая. Неизвестно где найдет пристанище маленькое семя.


 Эпилог


Прошло два года. Я никуда не уехал. Остался на севере. Как-то в райцентре случайно встретился с Головановым.
Окликнул его. Он меня узнал. Обрадовался встрече. Поговорили. Я не выдержал и спросил о Клаве. Голованов рассказал мне её историю.
Клава вышла замуж за Клепикова. У неё родился сын. Но её жизнь не сложилась. Они разошлись. Она уехала к родителям. Вот и всё, что он о ней знал.
Эта весть, как искра осветила в моей памяти образ Клавы, но она погасла, не оставив надежды.
Не виноват ли я в её несчастиях? Зачем я спровоцировал свое увольнение? Куда-то бежал, может быть от любви, боясь своих чувств, не зная, как их защитить.