Энциклопедия разговорной жизни - отрывок

Весна 2004
Лето 2006
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Обычно всякий роман начинается с описания ночи. Дескать, ночь была лунная, и видимость составляла практически пятьсот метров. Иногда писатели забывают про земной спутник и говорят про дождь, снег, жару, духоту или, наконец, просто безмолвие.
Моя ночь была никакой. Потому что я ее не помню. Совсем. Потому что я спала. После долгого перелета.
Я спала всю ночь, все утро и еще полдня. И проснулась ровно в три часа. Чтобы пописать. А потом снова легла. И долго лежала с закрытыми глазами. И думала, вспоминала. Сладко потягивалась, переворачивалась с бока на бок. Потом приоткрывала правый (а может, и левый) глаз и улыбалась.
Улыбалась во весь рот. Как глупая школьница, которой только что сказали, что она будет Королевой бала. Я так хотела стать ею. Я так хотела…
И я стала. Но перед этим мне столько довелось пережить. Столько испытать и выстрадать. Столько вытерпеть, чтобы потом …разочароваться.


ОЛЬГА или Резкий поворот секретарской судьбы

Кофе как всегда убежал. Далеко и безвозвратно. Тосты сгорели и стали несъедобными.
Тряхнув мокрыми волосами, я поковырялась в йогурте. Йогурт был любимый, то есть вишневый. Может быть, утро и могло быть не таким безликим. Не таким безысходным и безвыходным. Но оно было. Именно таким. И даже любимый йогурт не мог заставить меня полюбить свою работу. Самую скучную в мире.
Самую ненужную и однообразную, примитивную и среднеоплачиваемую. Одним словом - никакую. Или другим прилагательным - тупую. А если словосочетанием – то просто убийственную.
Дело в том, что я варила кофе своей шефине. Я улыбалась этой крашеной мымре. Я не смела перечить этой вечно молодой старухе с подозрительно стройной фигурой, длинными ногами и блестящими волосами. Я отвечала на бессмысленные звонки, отправляла идиотские факсы, писала глупые письма. И улыбалась, как разрисованный магазинный манекен.
К вечеру у меня начинало сводить скулы. От сидячей работы у меня затекала спина и ныла задница. А про компьютерное отражение в глазах я вообще молчу.
Я не знаю, кто решил, что секретарь-референт это престижная профессия? Какому идиоту пришло такое в голову? Кто, кроме продюсеров «Не родись красивой», доказал, что секретарша тоже человек.
Вы хотя бы день работали в приемной? Отвечали на больные вопросы абсолютно вменяемых на первый взгляд людей, большинство из которых появились на свет только для того, чтобы доводить до белого каления и унижать таких секретарш, как я – толстых и некрасивых девушек.
Хотя девушка, это слишком скромно сказано. Да-да, мне уже тридцать. Ну ладно, тридцать два. Скоро будет тридцать три. И я всего два раза была с мужчиной. Довольны? Скушали? Мало? Хотите, добавлю?
Я не только толстая, но еще и маленького роста. К тому же у меня жидкие волосы, абсолютно недлинные ноги, маленькая грудь и в качестве завершающего аккорда - тяжелая попа.
Теперь понятно, почему меня берут на работу только шефини, но не шефы. Мужчине приятно видеть рядом с собою лебедь, а женщине - ворону.
Хотя нет, не ворону, но самую настоящую уродину. Не то, чтобы страшную. Как бы это сказать другими словами?
Все на мне было какое-то невзрачное, серое и безликое. И юбка нескладная, и блузка не волнующая. И макияж – «отсутствующий». Хотя я всегда старалась. И красилась «по правилам». Покупала «космополитэновский бьюти», хорошую косметику, мучилась по три часа перед зеркалом. Пару раз даже ходила к стилисту. Но чего-то мне не хватало.
Наверное, чего-то из любимого лексикона моей шефини - шика, гламура и куража.
Этих вредных три слова, которые портили мне жизнь, а ей напоминали о том, какая она прелестная и невозможная. Чудесная и бесподобная.
Такая, какой мне никогда не стать.
Такая, какой была ОНА. Другая женщина и девушка, «разукрасившая» мою жизнь до неузнаваемости.

***
…Я сидела и как обычно мучилась, то есть работала. И вдруг в приемную зашла она – высокая, стильная, ароматно пахнущая и невообразимая.
Вызывающе идеальная: белокурые волосы до попы, высокие бедра, обтянутые атласными брюками; пупок, поблескивающий брильянтовым пирсингом и оттенок кожи, намекающий на отпуск в Каннах.
Она была намного моложе меня. Она вела себя так небрежно, и так… естественно.
Без спросу краля уселась в кресло, и, даже не взглянув на меня, достала из тонкой лаковой куртки невесомый мобильник. Нажав на клавишу, стерва начала ворковать. Сволочь, стильная французская сволочь.
Иногда я серьезно жалела, что пошла на английское отделение. Стараясь не прислушиваться к ее божественному голосу, я уткнулась в монитор, но никак не могла сосредоточиться. Наконец красавица перестала хвастаться своим пронаунсем и обратилась ко мне.
- Вы! Скажите, Изабелле Львовне, что я ждала ее целых десять минут.
Елена Прекрасная, мать твою. Я позволила себе робко осведомиться, а кто озарил наш офис своим царственным присутствием. В ответ богиня раздула свои изящные ноздри, соскользнула с кожаного ложа и уже у самой двери пропела:
- Ее сноха. Ее будущая сноха. А Вам девушка, с таким чувством юмора, я советую начинать подыскивать новое место. И, скорее всего где-нибудь на свалке.
Закончив свою угрозу, красавица удалилась, а я осталась обтекать.
Так, так… У Изабеллы, оказывается, есть сын. И судя по всему, вполне дееспособного возраста. Я пыталась представить его внешность и умственное развитие, но потом поняла, что занимаюсь, мягко скажем, не своим делом. Меня ведь собираются уволить. Мне о новой работе, а не о мужике думать надо.
Я вздохнула, и углубилась в мучительный самоанализ. Впрочем, страдала я не так уж долго. Вскоре я учуяла «любимые» духи и в приемную заплыла Изабеллище. Мымра изобразила вялый интерес к телефонным звонкам в ее отсутствие. Я также вяло отрапортовала… и обратилась к переводу договора.
Ну не буду я говорить, не буду, не заставите.
Изабелка ушла в родной кабинет, потом заказала по селектору бутербродики с кофе. Потом я соединяла ее с Лондоном. Потом с Гонконгом. И только под вечер я «вспомнила» про визит богини. Изабелла рассеяно выслушала мои сбивчивые объяснения, доцедила свой вечный «термосный» коктейльчик, а потом… потрепала по щечке и сказала, что нам надо серьезно поговорить. Все, приехали. Меня сейчас будут увольнять. Или просто бить.
Шефиня как-то раз запустила в меня органайзером. Тогда я перепутала телефонные номера и отправила в Тель-Авив факс для немецкой фирмочки.
Органайзер был добротный, увесистый и голова после его приземления болела целый вечер. Я тогда хотела пожаловаться в какой-нибудь профсоюз, но потом шефиня задобрила меня какими-то умопомрачительными духами, которые мне совершенно не подходили. И я «успокоилась».
Теперь-то я понимаю, что это были духи ее будущей снохи. Именно ей могли «пригодиться» такие арбузно-огуречные мотивы. Мне бы подошла какая-нибудь «Пани Валевска» или еще хуже – «Полевые ромашки». Хотя куда уж хуже, я себе не представляла.
Итак, шефиня затащила меня в свой дизайнеровский кабинет и усадила в свое (!) огромное кресло. Сама она решила размяться и начала наматывать круги вокруг стола. Изабелка говорила долго, нудно и непонятно. Я никак не могла понять, что она собирается делать. Что она собирается делать со МНОЙ?
Наконец я не выдержала и спросила. Прямо и … несколько грубовато. Шефиня на секундочку, другую замерла, а потом расхохоталась.
Оказывается, Изабеллище умела смеяться. Я мрачно поддержала ее веселье. Вместе мы «хихикали» добрых две минуты. А потом шефиня замолчала, натянула серьезное выражение лица, которым она подписывала важные договоры, и изрекла:
- Милочка, я хочу, чтобы Вы поехали со мною в Москву.
Надо же, меня берут в командировку. Надо же, она ко мне на Вы. Это все странно и подозрительно. Более чем, подозрительно. Я бы сказала противоречиво все.
Но что же мне, прикажете, делать? Согласиться?
Можно подумать у меня есть выбор.
Шефиня всегда умела делать предложения без какой-либо альтернативы. Что ж, помирать, так помирать. Хоть сию минуту. И даже без музыки. Жизнь, безусловно, не удалась. Терять мне уже нечего, даже девственность.
Если меня убьют, то никто обо мне не заплачет. Никто не обратится в милицию, и никто не пойдет в прокуратуру. И никто не зарыдает возле двери, с просьбой найти этих душегубов. Этих иродов, изничтоживших красу писаную и наивность ангельскую. Ладно, прыгаем в огонь. Огнетушитель, сэр!
Улыбнувшись, как можно беззаботней, я вежливо поблагодарила Изабелку за оказанную честь и спросила, когда мы возвращаемся. На что шефиня наклонилась ко мне и заговорщически прошептала:
- А это, милочка, будет зависеть только от Вас.

ОЛЬГА или Почему не-красавицы готовы на все. И иногда даже на большее.

Я летела в салоне бизнес-класса.
Салон, точнее салонище был полон скучающих лиц, не везде обремененных интеллектом, но стопроцентно отяжеленных денежными купюрами. Я смотрела на эти безликие упакованные персоны, и не могла поверить…
Не могла поверить, что лечу рядом с ними. Что я смогла приблизиться. Пусть ненадолго, пусть призрачно, но смогла…
В правой руке я держала бокал французского шампанского. В другой, очевидно левой, тонкую незажженную сигарету. Так, для завершения понторезов. Пардон, гештальта.
Рядом дремала Изабеллища. Я краешком глаза смотрела на ее атласную кожу, блестящие волосы, резко очерченные скулы и… Мне становилось как-то не по себе. Куда, куда меня понесло? Зачем? Я же …
Я же такая некрасивая. Такая не ухоженная, такая не женственная.
И потом я так плохо одета, не просто плохо, но безобразно, безвкусно. Не стильно, не модно, вообще никак.
Меня даже в музей не возьмут показывать. Хотя, если в мире где-то есть музей полных ничтожеств, то, наверное, мне стоило бы попробовать.
«Я - полная серость и безликость. Здравствуйте! Возьмите меня на полставки, чтобы я не умерла с голоду».
Я не достойна стоять и дышать рядом с такими людьми, как моя шефиня.
Я никак не могла поверить, что ЭТО происходит со мной. И что это только началось. Други мои, если таковые имеются, возликуйте – меня везут в другую жизнь, НАСТОЯЩУЮ. Полную приключений, и испытаний. Черт возьми, я чувствую себя настоящей… сироткой. Да чего уж там…
Итак, товарищи, встречайте Золушку номер два. Вы не ослышались, любимые мои, это я. Потому что меня везут на бал. На самый настоящий, обещав перед этим немного (?) поработать над моей внешностью.
Пока я не представляла, как и насколько меня «переделают». Но Изабеллище меня уверила, что ЭТО мне обязательно понравиться. Кроме того, она обещала мне заплатить. Действительно ЗАПЛАТИТЬ. И я поверила.
А что мне оставалось делать? Нет, скажите, что мне оставалось делать? Посоветоваться мне было не с кем. Как у всякой несчастной и обездоленной героини романа, у меня не было ни родителей, ни настоящих подруг.
Я была одна. Я жила одна. Я всегда жила одна.
Даже в интернате, я была одна. Меня никогда не обижали, меня не выделяли, не объявляли мне бойкот, не подкладывали дохлой крысы в портфель, меня не били девчонки и не пытались изнасиловать мальчишки. Потому что всем было на меня НАПЛЕВАТЬ.
Всю жизнь я чувствовала себя ненужной.
Нет, вру, не всю, после интернатской школы, мне удалось поступить в лицей, а потом в институт, на факультет невест. И где-то в районе четвертого курса у меня появился мальчик – настоящий поклонник, который ухаживал за мной целых две недели.
Его звали Эдуард, он был невероятно красивым, и как мне казалось очень умным, почти гениальным. Но как не трудно догадаться, впоследствии он оказался обыкновенным бабником.
После того, как мои «бастионы» дрогнули, он навестил меня еще раз, а потом… В мою общежитскую комнатку подселили соседку – Илону. Первокурсницу, и просто очень шикарную девушку. Через некоторое время Эдик навещал уже Илону, а потом… еще одну девушку из соседней комнаты.
Короче, через месяц мне пришлось идти на аборт и к коменданту с просьбой переселить меня на какой-нибудь другой этаж. Я просто физически не могла видеть этого засранца. Как у всякой героини романа, после неудавшегося первого любовного опыта, у меня случилась депрессия, отягощенная алкоголем и нарушениями сна, аппетита и прочих физиологических потребностей и подробностей.
И все бы ничего, но полугодовая депрессия плавно перешла в полосу невезения. Тотального и неисправимого. Вечного и непоколебимого.
И дело даже не в том, что я перестала верить и надеяться. Я просто перестала ждать, что меня заметят еще один, один единственный раз.
Ну, пожалуйста, пусть этот будет не красавец, не богач, не лихач, не ловкач. Пусть это просто будет мужчина, даже мужчинка. Ладно, черт с вами - мужчинишка. Но пусть он будет. Пусть он просто БУДЕТ.
Ибо как поговаривал незабвенный Семен из «Пятигорска» - определяющим здесь словом является «икра». Или в нашем случае - БУДЕТ.
Но его нет. И не было. (Внимание, глаза читателя увлажняются).
Да-да, после Эдика у меня никого не было. Никого. Вот так шесть букв вмещают всю мою жизнь. А точнее ее трагедию.
У меня никого не была. И даже намека. Как грустно. Как грустно и чудовищно тоскливо. Как тяжело и невыносимо. (Всем носовой платок)
Однако я до сих пор помню, что это такое, когда тебя любят. Или хотя бы делают вид.