Пятый лепесток

 

Он опять намазал маслом не хлеб, а пирожок, который и без того был вкусным и в масле абсолютно не нуждался. Он – это мой муж, кандидат филологических наук или там профессор… Кислых щей. Я никак не могла запомнить его постоянно меняющиеся научные степени. Он быстро шёл по карьерной лестнице, переступая через три ступеньки. Он мог себе это позволить, со своим-то ростом в 189 см и таким же высоким уровнем интеллекта. А я даже не знала, как звучит тема его очередной диссертации. Докторской или кандидатской. Конечно, что-то про Пушкина. Муж обожал Пушкина и наверняка знал его всего наизусть. От «Сказки о царе Салтане» до «Капитанской дочки».

Особенно муж восхищался «Евгением Онегиным». Кстати, последняя его монография была посвящена каким-то коммуникативным аспектам или чему-то там ещё в этом романе. Я никогда не понимала, что может быть интересного в литературе. Мучиться и думать, почему герои, которых никогда и в помине не было, поступили так, а не иначе. Сидят всякие Гоголи и Тургеневы, завернувшись в тёплый плед у камина (я почему-то именно так представляла себе «муки творчества»), и сочиняют себе, соревнуясь, кто кого переврёт. А чудаки вроде моего мужа потом копаются в их фолиантах, чтобы написать собственные бессмертные творения и прослыть гениальными литературными критиками. Если писатель – лжец, то критик – лжец в квадрате.

Мой муж был не только критиком, но ещё и преподавателем литературы. Той самой литературы, по которой у меня всегда была твёрдая «тройка» и от которой я сбежала из школы прямо на естественно-географический факультет. А с мужем мы познакомились банально, в троллейбусе. Узнав, о профессии своего нового кавалера, я пришла в ужас. Но тем не менее мы сошлись – «вода и камень, стихи и проза, лёд и пламень»… Эти строчки муж процитировал мне сразу же после свадьбы. Конечно же, это был его любимый Пушкин. Так «дивный гений» стал третьим членом нашей семьи.

Сначала мы уживались вполне мирно. Муж умел интересно и красиво говорить и по-новому рассказывать о знакомом. Ему даже удалось пробудить во мне нечто вроде священного трепета перед классиком, но ненадолго. Муж негласно зачислил меня в число своих студентов и отчаянно вербовал в фанаты Александра Сергеевича. Я сопротивлялась. Ни одно утро у нас не обходилось без ссор на этой благодатной почве. Сегодня вот он намазал маслом пирожок. И далеко не в первый раз. Я понимала, что это не странная привычка, а элементарная рассеянность. И принялась за дело:
- Опять у тебя один Пушкин в голове! Сколько раз повторять: пирожки с маслом не едят!
Он секунды три смотрел то на меня, то на пирожок, а потом своим обычным спокойным тоном спросил:
- И где же это, позвольте поинтересоваться, написано?
- В пятнадцатой главе «Евгения Онегина».
- Милая, в «Евгении Онегине» всего восемь глав.

Боже, ну как я могла так опростоволоситься и замахнуться на святое! Это был нокдаун. Муж явно одерживал победу в смертельном поединке. Однако я отдышалась и снова перешла в наступление:
- Знаю, но Пушкин вполне мог бы написать ещё семь, в одной из которых – как раз в пятнадцатой – нашлось бы место и для пирожков с маслом.
Муж начинал раздражаться:
- По-твоему, Пушкин мог написать о таких глупостях?
- А что? Писал же он о дамских ножках и шампанском!
После семи лет совместной с мужем и Пушкиным жизни я была более или менее литературно подкована. Муж, видимо, впервые пожалел, что долгими зимними вечерами читал мне отрывки из своих работ. А я продолжала:
- И вообще, что такого особенного в романе, весь сюжет которого можно передать одним предложением: «Он её отверг, потом пожалел об этом, но было уже поздно»?
- Дорогая, тебе, далёкому от литературы человеку, этого не объяснишь. Тем более что ты уже изначально враждебно настроена к любым аргументам.
- Значит, книги пишутся только для людей, максимально близких к литературе? А я думала, для всех.

Муж принялся за свой пирожок, оставив без внимания мой выпад. Но я чувствовала непреодолимое желание поскандалить ещё.
- Вот скажи мне, тёмной личности, есть ли в этом гениальном романе хоть один хороший человек?
- Сколько угодно. Тот же Онегин.
- Кто?! Он же убил Ленского!
- Он не хотел.
- Конечно, его заставили, вложили в руку пистолет, нажали на курок…
- Он даже на дуэль специально опоздал. И в секунданты взял слугу, что было недопустимо. Онегин надеялся, что дуэль не состоится, ведь он нарушил столько условий!
- Однако дуэль состоялась! И нет бы промазать! – он нарочно попал в бедняжку! И Ольга осталась без жениха.
- Ольга довольно быстро утешилась. Разве ты не помнишь, что она вскоре вышла замуж за улана?

Нет, этого я не помнила. Вообще из всего «Евгения Онегина» я, как большинство нормальных «далёких от литературы людей», помнила только «Мой дядя самых честных правил» и «Я к Вам пишу, чего же боле…» Ну, и эти лирические отступления про дамские ножки и вино – блестящие аргументы, которыми я бросалась в самом начале нашего литературного диспута.
А муж уже что-то плёл про Татьяны милый идеал. Дискуссия мне порядком надоела. Я была абсолютно равнодушна к судьбам этих людей, которые жили, любили и стрелялись понарошку. Я удивлялась, что муж так горячо переживал за них. Наверное, во мне было слишком много земного и рационального. В таком случае, мы с супругом идеально друг другу подходили, ибо я придерживалась теории о взаимодополняемости. Ведь двум одинаковым людям смертельно скучно вместе. Один заранее знает, что скажет и чего захочет второй, оба слушают одинаковую музыку, не дерутся за пульт от телевизора, потому что любят одни и те же телепередачи. Они не поругаются из-за того, что Он хочет на шашлыки с друзьями, а Она уже купила билеты в театр, потому что оба любят либо шашлыки, либо театр. Как пресно!..

Муж доедал пирожок и свои рассуждения о Татьяне (он ужасно медленно ел, я же за пару минут могла уписать среднего размер быка), я шинковала капусту. Захотелось перевести спор в нелитературное русло. Я картинно закатила глаза, выпустила нож из ослабевшей руки и вздохнула:
- Надеюсь, наша дочь не будет на тебя похожей. Я молюсь, чтобы у неё был «трояк» по литературе, как и у меня.

Нашей дочке было почти шесть, она родилась между защитой кандидатской диссертации мужа и выходом в свет его монографии. Не знаю, какому из этих трёх событий он обрадовался больше всего. Естественно, по настоянию дорогого супруга дочь назвали Татьяной. В те далёкие времена я ещё не спорила с мужем, предоставляя ему самому принимать особо важные решения. Наверняка, уже тогда он распланировал жизненный путь нашей дочери и в мечтах представлял её филологиней в огромных очках. Поэтому сейчас он беспомощно уставился на меня, говорящую такие кощунственные речи. Я поняла, что немного перегнула палку и в изящной манере светской львицы перевела разговор на другую тему:
- У нас кончилась соль. Не сходишь в магазин?

Муж встал из за стола и направился к раковине мыть свою чашку с отколотой и заново приклеенной ручкой. Почему-то он любил эту уродливую чашку – подарок благодарных студентов – и всегда пил только из неё. Вероятно, студенты-дарители так же, как и я, ненавидели литературу, потому что чашка, даже будучи ещё целой, представляла собой жалкое зрелище.
- Нет, за солью я не пойду. Мне надо работать.

Конечно, работой у него считалось только написание диссертаций и чтение лекций. А стирка, глажка и готовка – это так, развлечение. Поход же за солью – вообще праздник. Но утренняя норма скандалов была уже перевыполнена, и я не спеша стала собираться в магазин.

На улице кипела совсем другая жизнь: без Пушкиных, диссертаций и намазанных маслом пирожков. Стояла самая обычная городская весна, запах которой, тем не менее, чувствуешь даже сквозь выхлопные газы машин и пыль. Я не люблю весну. Муж говорил, что Пушкин тоже её не любил. Хоть в этом мы с ним солидарны.

На углу продавали сирень. Цветы я не люблю даже больше, чем весну. Но сирень – исключение. Она напоминает мне дачное детство, игры в прятки вокруг палисадника, где росли благоухающие кусты. Сейчас я не отказалась бы от букета, но женщина, сама себе покупающая цветы, с моей точки зрения, олицетворяла собой обречённость и безвременно ушедшую молодость. Я застыла возле прилавка. Шли секунды, минуты, а я всё стояла и не трогалась с места, забыв про соль.
- Возьмите, женщина, это вам.

Какой-то незнакомый мужчина протягивал мне букет. Девочка радостно удивляется, когда её магазине первый раз окликают «девушкой». А вот переход к обращению «женщина» радует гораздо меньше. Там и до «бабули» недалеко… Насколько же умнее и деликатнее французы с их «мадмуазелью» и «мадам», или англичане с «мисс» и «миссис»!
Факт, однако, оставался фактом: незнакомец нахально дарил мне цветы. Или не дарил?..
- Благодарю, не нужно, - вежливо отказалась я. Ещё потребует сто рублей за ветку!

Мужчина верно понял причину отказа:
- Да я просто так, в подарок. Гляжу: вы как завороженная на эту сирень смотрите. Дай, думаю, куплю и подарю. Мелочь, а приятно, не правда ли?
Теперь я готова была простить этому «нахалу» даже страшное слово «женщина». Я взяла букет и, как полагается, зарылась в него лицом и жадно втянула сладковатый запах. И тут в мозгу обозначилась ужасная догадка: сейчас он потребует номер моего телефона или навяжется проводить домой… Взяла букет – значит, согласна пофлиртовать.

Но мужчина уже скрылся в толпе.

Бывает же такое! Вроде, мне уже не восемнадцать и одета я далеко не для бала. Но именно мне, а не вон той девице в мини-юбке только что прямо на улице подарили сирень. Просто так.

Я вспомнила, что если загадать желание и съесть цветок сирени о пяти лепестках, оно непременно сбудется. Пятилистный цветок почти мгновенно попался мне на глаза. Я осторожно оторвала его от кучи четырёхлепестковых собратьев.
«Так, что бы такое загадать?» - напряжённо заработала моя мысль.
Может, чтобы муж поменьше просиживал за своими диссертациями? Но он жить без них не сможет.

А может, чтобы дочь никогда не стала филологиней и сделалась бы знаменитой актрисой? Но это не честно по отношению к ней: вдруг, она вырастет и не захочет стать актрисой. И по отношению к мужу тоже не честно: у него ведь нет сирени о пяти лепестках, он действует честными методами, в открытую.

Удивительно, но мне сейчас ничего не хотелось. Даже новых туфель, стоящих в витрине напротив, вокруг которых я ходила и облизывалась целый месяц.
Не хотелось ни шубы, ни к морю, ни даже любимой халвы – решительно ничего. Что это за состояние, когда человеку ничего не хочется? Апатия? Или, может быть, счастье?..

Дверь открыл муж. Он был погружён в чтение очередного увесистого тома, поэтому только мельком взглянул на меня и отправился дальше «работать». Он даже не заметил букета сирени.