Жил-был Я. Глава 4. Кровопивственный градЪ

        Александр М. Коржов



        Жил-был Я


        Глава 4. Кровопивственный градЪ



       Упаси вас Бог познать заботу
       об ушедшей юности тужить…
              (К. Ваншенкин)
      
      
      ОЧЕНЬ СРОЧНОЕ УВЕДОМЛЕНИЕ: Спешу порадовать, детишки, вас и прочих возможных читателей, и сам порадуюсь вместе с вами. Причина веская: мне удалось, наконец, отыскать на клавиатуре букву “Ё”, которая является моей любимой буквой. Теперь уж точно никто из читателей не посмеет съязвить об авторе, будто бы он, автор, не все буквы знает.

      1
      Всякого я ожидал от места моего назначения, но только не этого. Плевать, что город – с первых по нему шагов, стоило мне, сойдя с электрички, оглянуться окрест – уязвил мой взгляд более чем жалким зрелищем. Застроенное одно-двухэтажными деревянными домишками и щитовыми бараками пространство вокруг привокзальной площади упиралось, если направляться прямиком к моему будущему месту работы, в непроходимое болото. Этот диковинный для центра любого города природный объект так и тянуло уважительно назвать с заглавной буквы: Болото. Позже оказалось, что я угадал; аборигены так его и именуют. Все другие направления, не исключая и главной улицы (Ленина, разумеется), соединявшей площадь при вокзале (Комсомольскую) с площадью при горкоме партии (Советскую), выглядели хоть и проходимо, с поправкой на ухабы, однако столь же убого: грязно, пыльно и почти никакой зелени. О сравнении с Воронежем и речи нет. Городки шахтерского Донбасса, несмотря на изобилие металлургических, химических и всяких прочих “грязных” производств, а может быть, как раз вследствие этого, могли бы послужить для Александрова недостижимыми образцами чистоты и благоустройства.
      
      До завода, который был хорошо виден от вокзала, однако напрямую недосягаем, я добрался указанным мне кружным путём. Прочёл на фасаде про электрон, который “…так же неисчерпаем…” Подумал, без ложной скромности, что знаю про электрон несколько больше, чем автор бессмертного изречения. Предъявил себя в отделе кадров, забросил шмотки в общежитие и, отложив детали обустройства на потом, отправился знакомиться со здешним пивом.
      
      Чего угодно я ожидал от места моего назначения…
      
      Пива в городе не было в принципе. Нигде. Никакого. Убедиться в этом, учитывая малые размеры города и почти полное отсутствие общепита, было проще простого. Такой вариант я заранее даже не рассматривал, а не рассматривал потому, что не мог его вообразить. На такое разве хватит воображения? Сразу надо было бежать – куда угодно! Бежать, пренебрегая любыми карами, могущими пасть на голову молодого специалиста, закабалённого трехлетним договором о распределении! Ну почему я не родился японцем, у которых, как известно, отсчёт жизни принято вести с момента зачатия? Тогда я обязан был бы признать эти места родными – и соответственно к ним относиться, ибо родину не выбирают. Но я славянин, и придонское село Верхний Карабут в качестве родины меня вполне устраивает, хотя, конечно, пива и там нет.

       Я остался, пока что до утра. А назавтра, 4 августа, был принят в штат цеха 19 Александровского завода полупроводниковых приборов (АЗПП) на должность инженера-технолога. Хотя бы наполовину сбылась мечта идиота: пусть не физик, но в “ящике”. О праве выбора конкретного места работы речь, разумеется, вообще не велась. Цех мне в отделе кадров разрекламировали как самый современный, а условия, понятно, как у всех: двухсменная работа и сторублёвый оклад. Почти две стипендии!
      
      2
      Вновь обретённая коллега по профессии Катя Шумарина, которая одела-обула меня в белоснежную спецодежду и повела на первую экскурсию по цеху, даже не пыталась скрыть радости: с моим приходом её отпустят, как обещали, в опытно-конструкторское бюро. Я, недавний студент-исследователь, с жаром подхватил тему и тут же вознамерился обсудить предстоящие проблемы с будущим инженером-исследователем: все же здесь я “плавал” меньше, нежели во всяких там технологических регламентах.
      
      Увы, пришлось скоро скиснуть. Я пытался вести речь о радостях творческого поиска, распинался про находки и озарения, однако Катю, как вскоре стало понятно, вся эта ерунда нисколько не занимала. В её планах озарения не значились вовсе, а радости предвкушались в основном благодаря отсутствию в ОКБ производственного плана и неразрывно связанной с ним нервотрёпки. Прогрессивка же хотя и поменьше, чем в цехе, зато стабильная.
      
      Беседа поневоле приобрела светский характер, поскольку говорить больше было не о чем. Я вертел головой, восхищался чистотой и прикидывал, сколько интересных экспериментов можно было бы провести, располагая таким, довольно приличным, оборудованием.
      
      Следующая картина помогла мне спуститься с горних высот на грешную землю. Я попробую её изобразить, а вы – представить и понять. Ручаюсь, не только у меня, но и у вас получится плохо.
      
      Итак, представляйте. Физически мощная, тренированная тётка в синем халате подкатывает к травильному шкафу уставленную бутылками телегу на пневматическом велосипедном ходу. Она тут же начинает ожесточённо сворачивать с бутылок пробки, а другая тётка, в белом халате, хватает уже откупоренные и попарно опрокидывает их в канализационный слив. Жидкость вытекает томительно долго, а ускорить процесс, к вящей досаде тружениц, невозможно, так что вскоре за первой тёткой в синем становится в очередь неотличимо похожая на неё вторая.
      
      Наконец первая увозит свою телегу с пустой стеклотарой в неведомую даль, а вторая занимает её место, чтобы продолжить ударный труд.
      
      На таре этикетки: “Толуол сцинтилляционный особой чистоты. 1 литр” – и знаки самой строгой военной приёмки. За пузырёк такого добра мой университетский шеф Роберт Львович Фогельсон столько же спирту отлил бы, да ещё кланялся и благодарил бы, благодарил бы и кланялся.
      
      - ??? – это я недоуменно разинул рот, взыскуя от своего гида разъяснений.

      - Да что ж тут непонятного? Июльскую норму химикатов цех со склада не выбрал, тару не вернул. А она возвратная, денег стоит. Из-за этого отдел снабжения расход на август до сих пор не подписывает. И не подпишет, пока за июль не отчитаемся пустой тарой. А попробуй столько в канализацию вылить – это же тонны! Подсобницы (тётки в синем) бастуют, требуют, чтобы им доплачивали. Не успеваем!
      
      Слава Богу, я уже не маленький. Много чего успел повидать на своем веку, нечто подобное тоже случалось видеть. Не в одном месте. Не раз. Слава Богу, я хоть и в чужом городе, но, несомненно, в своей стране. Я другой такой страны не знаю! И на шахте, и в колхозном поле, да что там – даже на университетской кафедре! – одни и те же правила одной и той же игры. С чего же здесь им быть другими? Подозреваю, что гипотетическому новатору, взявшемуся ускорить или иным образом рационализировать процесс уничтожения дорогущего химиката ради высвобождения копеечной тары, полагалась бы, учитывая важность и срочность задачи, нешуточная премия.
      
      Попутно можно ратовать за экономию и вдохновенно врать про эффективность использования ресурсов. Роберт Оруэлл, ты где? Ау-у-у! Где Вы, пламенный марксист-ленинец доцент Ефанов, оценивший мои знания в политической экономии жалкими тремя баллами, да и то со второго захода? Да я всю оставшуюся жизнь буду гордиться этой поставленной из милости “трюхой”, поскольку никогда не понимал и не хотел понимать эту вашу так называемую политэкономию так называемого социализма. Конечно, честнее было бы остановиться на “неуде”. Но я хотел стать физиком, а для претендентов на эту роль, не сдавших политэкономию вкупе с научным коммунизмом и научным атеизмом, физике существовать не полагалось.
      
      Мы вернулись в контору. Катя торжественно передала мне свой рабочий стол и оба персональных компьютера: конторские счёты и логарифмическую линейку. Я неумело пощёлкал костяшками: получилось 38. Лет. До пенсии.
      
      Занимательная арифметика, что тут скажешь?! Такой срок не перекантуешься. Я остался. А куда? А вы бы что на моём месте?
      
      3
      Отсутствие пива на первых порах окупалось морем дармового спирта. Тоже, как толуол, высшей очистки. Добрый, что и говорить, был спирт. Но выпить столько, чтобы не думать о завтрашнем дне, о перспективах, я тогда не умел. Помня об ошеломляющем результате недавних расчётов, знакомился с работой, с коллегами, с этим странным унылым городом, который умел обходиться не только без пива, но и без мороженого. Кремль есть, царь Иван Грозный, равно как и сын его Иван, пребывали здесь на ПМЖ, так что город в течение 17 лет, до самого – здесь же случившегося – сыноубийства, фактически был столицей, а пива с мороженым нет и не было – ну не загадка ли!? Может, размышлял я, это кара такая специальная для сосланных за 101-й километр – но аборигены-то чем провинились?
      
      Кстати об аборигенах. Ох как непросто было привыкнуть к местному говору, сохранившему и посейчас немало примечательного! Помимо заметного нажима на “О”, коренные жители отличаются неистребимой склонностью “молсать молсушки” (что означает: “сосать леденцы или ириски”), зато у них, как у всех без исключения сегодняшних телеведущих, да что там – даже у Путина с Медведевым, как показали их итоговые (дополнение 2011г.) выступления! – напрочь отсутствует желание и способность правильно склонять числительные. Так вот, александровцы, чтоб не заморачиваться по столь ничтожным пустякам, их вообще не склоняют.
      
      Далее. “А мне ни к чему” – так говорит обыватель на своем наречии, имея в виду сказать: “Я не знаю”. Предложение: “Пройдите в зад, в заду совсем свободно” – отнюдь не следует воспринимать как оскорбление. Здесь именно в таких выражениях водитель автобуса приглашает пассажиров разместиться покомфортнее. Я вырос среди не самого воспитанного народа, однако непринуждённый мат из юных женских уст впервые услышал только здесь. Сегодня все эти особенности уже не так режут слух, хотя для меня до сих пор остаётся неразгаданным кинематическим ребусом значение местного выражения “взад-назад”.
      
      Что может сказать о себе маленький паршивый городишко, стоящий на паршивой маленькой речке, вполне оправдывающей свое название Серая – с каменным, правда, и довольно древним, но запущенным, до ощущения полной заброшенности, кремлем? Что утаить и чем гордиться? Дореволюционный, а поэтому вполне приличный вокзал. Нищий унылый базар. Три крупных завода, несколько фабричонок, один всесоюзный НИИ, два техникума. Два кинотеатра, один из которых, что получше, “Маяк”, своей архитектурой смахивал на банно-прачечное заведение, а второй, “Октябрь”, располагался в дореволюционных торговых рядах, талантливо маскируясь под лабаз, каковым на самом деле в прошлом и являлся. Музей в уже упомянутом кремле; в одной из его витрин с объяснимой и, значит, простительной провинциальной гордостью экспонировалось письмо беглого борца за свободу князя Андрея Курбского к Ивану Грозному, в котором Александровская Слобода именовалась “кровопивственным градом”.
      
      Поверить в это теперь можно было, только если сильно разогреть воображение. А если не напрягаться, без очков было видно, что никакой он не кровопийственный. Он просто никакой: серый, без лица и без характера, так что вполне мог быть назван по реке, на которой стоит. Как Москва. И все его особенности, подобно особенностям местной речи, скорее курьёзного свойства. Ну, к примеру, манера так здорово укладывать теплотрассы, что и в лютый мороз снег над ними протаивает, полностью раскрывая схему теплоснабжения вероятному противнику. Или совершенно, казалось бы, не характерные для средней России настоящие пыльные бури – каждую весну, стоит только чуть подсохнуть уличной грязи. Или архитектурная изысканность, в результате которой новый большой кинотеатр, воздвигнутый в самом центре, оказался обращён глухой задней стеной к горкомам партии и комсомола и, соответственно, к изваянию Ильича. Это так здорово было придумано, что название культурного заведения, а именовалось оно (и попрежнему именуется) “Сатурн”, уже не могло усугубить недоумение тех, кто, в силу непростительной образованности, знал значение этого, да и многих прочих непонятных слов. Даже административная подчинённость города стольному Владимиру выглядела нелепо, потому что все свои выездные дела горожане справляли в более близкой и доступной Москве.
      
      И я, новосёл, в первые же выходные направился в столицу и город-герой, намереваясь: а) отыскать Людочку; б) попить, наконец, пива.
      
      4
      “Мосгорсправка” работала чётко и даже перевыполняла план: за те же деньги интеллигентного вида бабушка в окошке сообщила мне и новый Людочкин адрес и, не без свойственного москвичам бескорыстного ехидства, её новую фамилию. Получите, гражданин, радостную весточку от любимой девушки!
      
      Нормальный мужик этим бы и ограничился, тем более что пива захотелось уже просто нестерпимо. Я же, вряд ли будучи в тот момент психически нормальным, взял охапку гвоздик и, слабо представляя себе как цель, так и возможные последствия визита, двинул в Лефортово по купленному за пятак адресу. Нет, не в тюрьму. Кто ж ходит в тюрьму с цветами?!
      
      Убедился: да, замужем, и, более того, практически необратимо. То есть всерьёз беременна и неподдельно счастлива. Муж Павел ещё заканчивает МИФИ, мастер спорта по самбо, большой любитель и ценитель джаза, да и сам на рояле импровизирует просто классно. Даже с Игорем Брилем играл! Ясно, что я со своими сомнительными талантами и добродетелями ему не конкурент. Добропорядочная профессорская семья; стол хоть и небогат, однако изысканно сервирован, рубленую котлетку кушают вилкой и ножом. Отношение к незваному гостю безразлично-корректное. Или корректно-безразличное. Лучше б уж в морду дал и с лестницы спустил, чай самбист.
      
      Глупо уповать на единственность и, тем более, на вечность первого чувства. Радуйся, дурень, счастью любимой, коли проворонил своё! Я и радовался, пока мы с её Пашей – раз уж пролетел я и мимо пива тоже! – дегустировали мой спирт из его крохотных серебряных стопок. А вышел из дома, приложился к фляжке от всей души, не экономя – и заледенела вдруг душа, обросла сосульками в тёплую августовскую ночь, будто и не спирту я хлебнул, а жидкого азота.
      
      Я сам волен выбирать, о чём писать, а о чём умалчивать. Шесть лет разлуки, встречи один-два раза в год. И как раз в ту самую пору поисков и выбора. Первой любви самой её природой уготована быстротечность. Любовь, как сказал ещё один умный еврей Яша Хотомлянский, понятие географическое. “Не взбредёт же тебе в голову, – убеждал меня Яша, совершенно случайно попадая “в яблочко”, – влюбиться в девушку с острова Мадагаскар?” Я не стал тогда его разубеждать. И довольно пока об интимном.
      
      5
      Пришлось, за неимением иных, вникать покамест в производственные отношения, искать свое место в этой новой для меня иерархии, определяться с грядущими перспективами. Прямо скажу, перспективы открывались не больно-то манящие.
      
      Сто рублей, то есть почти две стипендии – вроде бы неплохо. Расходы, правда, поболе студенческих, однако самому прожить можно.
      
      А потом?
      
      Потом можно выслужить сто десять – это потолок для рядового инженера. Следующая (и последняя) карьерная ступенька: старший инженер – оценена максимум в сто тридцать тех же рублей. Чтобы её достичь, надо набрать стаж, понравиться и отличиться. Кроме того, придётся возглавлять группу из нескольких инженеров. Со стажем понятно: время смертным не подвластно. Да и пример Вадима Орлова, моего непосредственного руководителя, которому до производства в старшие инженеры только год довелось походить в рядовых, обнадёживал. Отличиться – ну, это само собой; иначе за что же?! А вот способен ли я понравиться начальству, способен ли возглавлять группу – пёс его знает! Обаянию, всяким там реверансам в университете не обучали. Может, я по натуре мизантроп-одиночка? Тогда за то, что меня обучили сложному труду, как будто заточили инструмент, мне придётся по гроб исполнять этот сложный труд, получая взамен жалкие гроши, потому что казне с меня причитаются средства, затраченные на “заточку”. Котелок варит, руки шевелятся – и сто десять рэ до 2009 года, если доживу?..
      
      Доживать – на таких-то условиях! – категорически не хотелось.
      
      Ладно. Поднапрягусь, на что-то менее важное в себе наступлю – и понравлюсь, и возглавлю. Уже лучше: целых 130 рэ, три стипендии на тот же срок. Сегодня трудно представить, как унижала специалистов-технарей тогдашняя руководящая сила: хоть горы сворачивай, хоть из штанов выпрыгивай – в любом случае самые лучшие из нас – по способностям, по отдаче – стоили в её мнении максимум на тридцать рублей дороже дипломированных бездельников и пустоцветов.
      
      Пролетарий мог, поднатужившись, выполнить две нормы – и законно получал за это, поскольку гегемон, не только двойную зарплату, но и премии, звания, социальные блага. Далее, предполагалось, что те, кто действующей системой отнесён к категории служащих, украдут всё им необходимое сами. Сравните: машинист тепловоза числился рабочим, а вот водитель такси – служащим. За инженером же властью в принципе не признавались, если судить по уже приведенной арифметике, ни способность быть вдвое производительнее соседа, ни, тем более, право что-либо украсть. Интеллигентам должна быть мила пища исключительно духовная, а её на всех хватит! С первых дней я заметил среди своих коллег две противоположных тенденции: специалист либо стремится к хлебным начальственным должностям, либо равнодушно соглашается на ту малую сумму, в которую его оценила Система, в обмен на снятие с себя всякой ответственности и отказ от проявления всякой инициативы. Впрочем, именно в формах и методах уклонения от ответственности проявлялась обычно чёртова пропасть инициативы.
      
      Равнодушных было больше, но это явно не тот случай, когда мне хотелось бы оказаться в числе большинства. В большинство я никогда не рвался, интуитивно подозревая изначальную ущербность всякого большинства. Ну, а стремиться в начальники – что это в действительности значило? Увы, в переводе на обыденный это означало, как правило, нерассуждающую лояльность и личную преданность вышестоящим, умение и склонность “прессовать” нижестоящих. Надлежало непременно участвовать в так называемой общественной жизни, которая категорически не совпадала с профессиональной деятельностью, однако зачастую была призвана заменить (заместить) последнюю. Полезно было владеть искусством интриги, потому что начальственных кресел всегда меньше, нежели задниц, желающих в них сидеть. И обязательно – партбилет.
      
      Последняя перспектива обесценивала в моих глазах все возможные материальные блага. Врать, значит, под присягой, что Устав, дескать, исполняю, а Программу, авантюрное порождение хрущёвской эпохи, в реальность которой к тому времени не только достаточно скептичный я, но и ни один коммунист, пусть даже самый правоверный, нисколечко не верил, признаю и считаю единственно правильной. И нет для меня выше чести, чем состоять с вами, зажравшимися и изолгавшимися, в одних рядах и вместе с вами высоко нести куда-то знамя. А потом отложить за ненадобностью мозги в сторону – и превратиться в администратора по определению. Это, как я теперь понимаю, для кого-то дар Божий, но для кого-то и Божье наказание. Тут я относительно себя никогда не заблуждался: иная, видимо, уготована мне Господом стезя. Только бы распознать её за суетой и бытом!
      
      6
      Каждодневная суета состояла из отправления необременительных и на первых порах рутинных трудовых обязанностей, в число которых непременно входила (Куда же без нее!) сельскохозяйственная повинность. Что касается быта, то он для всех молодых специалистов свежего призыва проистекал в просторном красном уголке старого общежития на улице Терешковой. Половые различия при поселении никакой роли не играли: вновь прибывший рекрут просто ставил свою койку рядом с уже стоящими. Только когда помещение было заселено под завязку, так что даже инвентарный гипсовый бюст вождя пришлось непочтительно затолкать подальше в угол, разделились на мужскую и женскую половины. В ноябре все перебрались в новое общежитие, но ещё долго насельники красного уголка держались друг за дружку и попрежнему собирались после второй смены вместе для товарищеских ужинов. Кроме супругов, разумеется.
      
      Прошло немало времени и, когда случалось рекомендовать кого-либо из тех девочек на выдвижение, я никогда не забывал подчеркнуть: отличный, добросовестный работник, хороший товарищ. – Что значит, откуда знаю? Да ведь спали вместе!
      
      Впоследствии я не раз удивлялся (про себя) исключительной целомудренности тогдашних наших отношений. Все же молоды были, гормон так и пёр – а бл*дства не наблюдалось.
      
      Объясним это удивление моей испорченностью.
      
      Девчонка, с которой я вскоре познакомился, прибыла в Александров раньше, поэтому и жила в нормальной общежитской комнате. Однажды после трудового дня, вместе проведенного в картофельной борозде, Ада, коллега латышского происхождения, по-шефски приобщала меня, в числе других молодых и зелёных, к таинству облагораживания заводского спирта посредством добавления в него рижского чёрного бальзама. Но ещё задолго до того, как неоднократно повторённый процесс дегустации дал искомые результаты, я заметил в комнате лежащее на койке с книгой худенькое, большеносое и большеглазое, явно не местного происхождения женское существо.
      
      Невыразительная белёсая внешность представительниц коренного населения настолько резко контрастировала с привычным моему глазу южным типом, что первое время они были для меня почти неразличимы – как мы сами для китайцев. Эта девочка была явно горячих южных кровей и, не обладая ослепительной красотой, тем не менее сразу произвела на меня впечатление. Читала она в тот момент воспоминания Майи Бессараб о своем патроне, нобелевском лауреате в области физики Льве Ландау – хотел бы я знать хоть одну современную двадцатилетнюю девушку, увлекающуюся подобным чтением! Подбор книг на полочке (Меня в любом незнакомом доме сразу тянет к книжному шкафу, а не к серванту, не к буфету – и даже не к столу.) тоже вызывал уважение к их читательнице. И её хорошо развитое чувство юмора – тоже.
      
      Но. Познакомились – и забыли. Бальзам у Ады мы прикончили в тот же вечер, а поля с недоубранной картошкой вскоре сковало морозом и засыпало снегом. Сызнова довелось столкнуться в суете и бедламе переезда в ещё сырое и холодное новое общежитие. Злоупотребляя спросом среди девчат на умельцев вколотить гвоздь и ввернуть шуруп, я сумел кое-что выведать о новой знакомой у неё самой. Дочь учительницы из Кривого Рога – криворожка то есть, как она сама себя назвала. Выпускница лакокрасочного техникума. Фамилия Сулима от отца гагауза; живёт, оказывается, такой самобытный народ тюркского происхождения на юге Молдавии, а я впервые о нём услышал.
      
      Потом, как водится, череда новоселий, то есть застолий. Потом обмен книгами, их обсуждение. Встречи после работы, если смены совпадали. Ну, если не совпадали, я, случалось, сбегал с завода в середине второй смены в обеденный перерыв, ибо не проникся ещё в должной мере трудовым энтузиазмом, да и нечем было особо проникаться. Вся та элементарщина, которой приходилось заниматься в цехе, не требовала, как мне казалось, применения знаний и способностей. Проще говоря, я ещё не умел выявлять производственные проблемы, а если не видишь проблем, то и делать вроде ничего не надо.
      
      Незаметным образом глазастая девчонка по имени Светлана становилась мне всё ближе и ближе. Процесс этот, проистекая в естественном для молодых и здоровых людей направлении, привёл в конце концов и к совершенно естественному результату: мы оба утратили девственность. Рано или поздно это почти со всеми происходит, но наш случай особый, можно даже сказать, уникальный, потому что по невероятному совпадению упомянутая роковая утрата постигла нас в один день и час.
      
      7
      Главный инженер завода Пётр Николаевич Белецкий (Профессор. Лишь много позже я узнал, что у него было ещё две клички: Давило и Мудрило.) собрал внеочередное техническое совещание. Повод более чем серьёзный: военный заказчик изменил требования к одной из характеристик нашего изделия. Насколько мы готовы эти новые требования исполнить?
      
      Я в такого рода высоком совещании участвовал впервые и всё принимал за чистую монету. Пока главные специалисты убеждали друг друга и Главного инженера в том, что сроки невозможно жёсткие, что предстоят большие затраты и неимоверные усилия, а результат, увы, непредсказуем, я попытался всё-таки его предсказать. Просчитать ситуацию с помощью ещё не забытой (Не успел, каюсь!) математики.
      
      Расчёт в итоге свёлся к сравнению двух довольно простых интегралов и, сделав все упрощающие допущения в пользу заказчика, я всё равно пришел к выводу, что метод измерения, угодный заказчику, при любом раскладе менее строг, нежели сегодняшний. Получалось, что заказчик не ужесточает, а смягчает свои требования, так что мы можем быть благодарными за поблажку, но вовсе не обязаны сию минуту её принимать.
      
      Я же в университете учился. Знал, что у мнений должностей нет, а есть только аргументы. Не сомневаясь в корректности этих самых аргументов, бесстрашно попросил слова, вышел, под ухмылки, к доске, перенес на неё то, что посчитал на коленке, и уже готовился раскланиваться в ответ на аплодисменты. По самоироничным словам императора Веспасиана, "как дурак захотел триумфа".
      
      Фиг тебе, Коржов! Размечтался. Тут вам не там! То есть ты не на кафедре физики твёрдого тела в своём университете, здесь никто не унизится до обсуждения с тобой существа проблемы. Да и с чего ты взял, что хотя бы кого-то из присутствующих интересует именно существо?! Что твой невразумительный щенячий лепет способен в чём-то убедить заслуженных, в сединах и регалиях, аксакалов? Слушай, чему тебя старшие учат, и мотай, с благодарностью, на ус. Вот главный метролог Кудров совершенно справедливо высказался в том смысле, что действительность надо принимать как данность, которую никакими интегралами не опишешь, поэтому отдельным неумеренно прытким молодым людям следовало бы ещё года три цитаты разучивать, прежде чем лезть с собственным мнением. Главный технолог Шабалина недоумевала, как на совещание попал и что здесь делает рядовой технолог, ежели самолично присутствует Главный. Остальные присутствующие вели себя как отсутствующие.
      
      Белецкий, который меня зачем-то пригласил, дипломатично не вмешивался в показательную экзекуцию. Не возразив ни слова по существу, меня дружно и снисходительно осмеяли по форме – и тем закрыли вопрос.
      
      Много позже я сообразил, что не понимал самого главного. Университетское (то есть инфантильное) воспитание подсказывало мне, что решение обычно ищет специалист, профи – и отвечает за него он же, а не какое-то, пусть даже очень авторитетное общее собрание. В более рациональные времена строитель моста лично стоял под этим самым мостом во время его испытаний. Шутки императора Петра над поставщиками пушек – это из той же оперы. Но.
      
      Совковый специалист ничего внятного и значимого не имел. Отвечать ему было нечем. Так кто ж позволил бы ему РЕШАТЬ?!. Тем более, что взять на себя решение – это всегда бремя. Иногда тяжкое. А кто любит таскать тяжести?!
      
      Спустя положенный срок метрологи разработали методику измерений, а те, кому положено, спроектировали, изготовили и отладили сам измеритель. Мои расчёты получили экспериментальное подтверждение, чего, разумеется, никто не заметил и не оценил. Время всё равно прошло, и затраты всё равно состоялись.
      
      Так мне был наглядно преподан один из первых уроков производственного политеса. Нет, считать я не перестал, однако, чтоб делу не навредить, впредь не только никому свои расчёты не показывал, но и в постыдной способности их производить старался не сознаваться. Я, как и профессор Преображенский, искренне не любил пролетариат, что само по себе было опасно. Пролетариату полагалась любовь - и, главным образом, за то, что в его трудовой деятельности не была, по определению, задействована голова. Ни за что толком не отвечающий, то есть по сути невменяемый, он дерзал предписывать мне не только образ действий, но и образ жизни. ”Мы университетов не кончА-Али!” – это если и не произносилось вслух, то подразумевалось на каждом шагу и, вопреки доступной мне логике, с нескрываемой гордостью. И про то, что проще надо быть, и что не следует высовываться, как будто тебе больше всех надо…
      
      Иногда взрывался: а почему это мне должно быть меньше всех надо? Не увечный, не убогий. Вы, критики, почти достигли совершенства: проще вас только амёба, тип простейших! Многого ли добьёшься, если ни к чему не стремишься?! Не понимал, дурачок, что кроме профессиональных качеств хорошо бы обладать рядом других – тех, которые в совокупности составляют “умение жить”.
      
      Я не умел. Честно и старательно учился, да целой жизни не хватило. А ведь кое-кто с этим уменьем рождается.
      
      8
      Основной продукцией цеха были в то время диодные матрицы. Это крохотные кусочки кремния с торчащими из них золотыми волосками выводов. Перед отправкой потребителю нежные изделия поштучно упаковывались в пластмассовые коробочки, похожие на миниатюрные гробики. Я с удивлением наблюдал, скольких усилий требовала отмывка этой упаковки. Сначала их долго перемешивали веселкой в баке с раствором мыльного порошка, потом многократно промывали чистой водой, потом заливали, для обезвоживания, чистым спиртом, после чего кучка тары в течение нескольких минут ещё обсыхала под вытяжкой, а слитый спирт шёл, понятное дело, в канализацию. А почему бы не применить обыкновенную бытовую стиральную машину с центрифугой? И постирать, и отжать – без всякого спирта…
      
      Двое коллег, которым я всё это высказал во время перекура, враз почуяли, сколько можно в этом варианте сэкономить порошка, спирта и времени. Рационализаторское предложение, оформленное ими с завидной оперативностью, было, можете хихикать, по итогам года признано лучшим. А я, до соплей разобиженный таким бесцеремонным присвоением идеи (Пусть и дешёвенькая, но моя!), навсегда исключил упомянутых прытких коллег из круга общения, но сам впервые всерьёз задумался об этом дозволенном виде технической самодеятельности.
      
      Конечно, экономически выгоднее всего заниматься грабежом, ибо всё награбленное – твоё, пока не попадёшься. Хорошо также искать клады. Если повезёт, государство милостиво отстегнёт тебе четверть от стоимости найденного, таким тогда был закон. Кладов, однако, скорее всего на всех не хватит. Зато уродливые конструкции, поспешно и неряшливо разработанные технологические процессы – всякие, короче, недоработки – встречаются на каждом шагу, и узкие места – тоже. Ну что путное может разработать та же Катенька, ушедшая в ОКБ исключительно покоя ради?
      
      Изучил несложные правила игры. Оказалось, что за реализованное удачное решение, признанное рационализаторским, государство обязуется платить авторам вознаграждение: минимум 10 рублей, максимум аж пять тысяч. Сумеешь сэкономить для страны миллион – получай, бесстыжий хапуга, по максимуму свои полпроцента и ни в чём себе не отказывай! Заманчиво, хоть и смахивает на тот же грабёж, только со стороны государства. Как же прав был Андрей Платонов, устами своего чевенгурского Прокофия предсказавший: “При организации можно будет много лишнего у человека отнять”!
      
      Да что толку возмущаться! Никаких других реальных и легальных возможностей дополнительного заработка у инженера всё равно нет. Надо крутить мозгами, самостоятельно ставить перед собой задачи, искать их решения, столбить и реализовывать идеи, какими общедоступными они бы ни казались. Тогда, может статься, вылезешь из нищеты, не ломая себя, не гоняясь за должностями и партбилетом. Заместитель начальника цеха Эрик Синяковский и непосредственный мой руководитель Вадим Орлов – вот уже больше тридцати лет я уважительно именую его Шефом – явились для меня наглядным примером, а Вадим ещё и многому научил.
      
      9
      Всю жизнь мне везло, не был исключением и этот период. Как положено в добротном производственном романе, искания и борения в профессиональной сфере тесно переплелись с прогрессом в личной жизни. Весной и дымным жарким летом 1972 года я уже готовился стать отцом, а Света, соответственно, матерью. Осенью мы вместе посетили моих родителей, да ещё заехали по пути в Воронеж к университетским друзьям-приятелям, у которых моя располневшая и расцветшая в предвкушении материнства спутница имела большой успех. А 11 декабря, как следовало из официальной справки криворожского роддома, “…гражданка Сулима родила живого мальчика”, который задолго до рождения (точнее, сразу же после зачатия), хоть и не знали тогда УЗИ и прочих методов досрочного определения пола, был единогласно наречён Дмитрием. Этим именем был крещён мой отец. Его же носил и до сих пор носит мой самый старый друг Димка Кирьяков.
      
      Встречая каждого, кто явился поздравить меня с рождением сына, со стаканом в руке, я допустил грубую тактическую ошибку. Публика оказалась неожиданно многочисленной, однако поздравлянты прибывали вразнобой, так что меня едва хватило до встречи последнего гостя. Но не более, увы. Всё остальное, в том числе байка о том, как я орал в коридоре общежития: “Эй вы, девки, Коржов сынов делает! Кому сына надо, становись в очередь!” – известно мне только по рассказам менее пьяных очевидцев. И, подозреваю, они мне не всё рассказали…
      
      К Новому году я отправился в Кривой Рог, чтобы через несколько дней привезти свежеиспеченную мать и трехнедельного возраста дитя в Александров, в комнатёнку, где кроме Светланы проживали ещё две девушки, отнюдь не осчастливленные таким крикливым и ароматным пополнением.
      
      Боюсь, при моем хроническом неумении решать житейские дела Митька ещё долго бы жил в своей коляске, потому что кроватку поставить было некуда. Это зажравшиеся европейцы отводят в своих тюрьмах минимум семь квадратных метров на каждое преступное рыло. У нас законопослушным гражданам, вынужденным проживать в рабочем общежитии, этих метров даже теоретически полагалось всего по четыре – и поди ещё найди такое, где норма выполнялась бы. К счастью, хлопотами Вадима Михайловича, Шефа, нам, никаким загсом не зарегистрированной семье, вскоре дали комнату в семейном общежитии. Ну и ладушки! Мы и в дальнейшем обошлись без этой самой регистрации, удовольствовавшись тем, что загс охотно и бесплатно признал меня отцом собственного сына, об чём и выдал соответствующий документ. А для того, чтобы отцовство внешне выглядело убедительнее, пришлось мне, с виду совсем пацану, спешно отпустить бороду.
      
      Светлана, уже носившая полученную от меня кличку Кузюка, не больно-то умела обращаться с грудничками, так что пришлось прибегнуть к моему богатому опыту. Мальчик, слава Богу, рос здоровеньким и отличался завидным аппетитом. Мама, к счастью, оказалась высокоудойной коровкой. Если же после плотной кормёжки пацан начинал скулить, я, взяв за ноги, забрасывал его себе на плечо и начинал энергично расхаживать по комнате. Через пару минут малец, отрыгнув воздух, успокаивался и засыпал.
      
      Радовало его упорство. Научившись вставать в кроватке на пухлых, но ещё слабеньких ножонках, он, чтобы не упасть, хватался за перекладину беззубым ртом. Всё равно вскоре падал, позволял себе чуть-чуть попищать и отдохнуть – и вновь устремлялся к вертикальному положению. Как сказал по совершенно другому поводу Р. Браунинг:
      
      Сверх сил своих стремиться ввысь – на то и небеса!
      
      Сохранились фотографии, на которых мой старший потомок, едва научившийся сидеть, предстаёт с ложкой в руке – и, разумеется, весь, то есть буквально с ног до золотых, неведомо в кого, кудрей, перемазанный манной кашей. Кормить себя он не позволял, так что маме приходилось варить порцию каши побольше, с учетом предстоящих потерь.
      
      Света терпела многие наши с ним проделки. Но когда она обнаружила, что шестимесячный сын вместе с папой самозабвенно, захлебываясь смехом от восторга, играет живым навозным червяком – тут у неё, как у всякой нормальной женщины, терпение кончилось. Понадобились ещё многие годы, прежде чем подруга рыбака осознала себя рыбачкой, и решилась, сотрясаясь от омерзения, собственноручно насадить червяка на крючок. Да и сам Димка, несмотря на столь раннее приобщение, вкус к рыбалке почувствовал только в совершеннолетнем возрасте, когда загадочным образом стремительно превратился в брюнета.
      
      Когда настала пора учиться разговаривать, я счёл своей задачей научить его произносить “Р” и привлёк для этого всякие “рычащие” тексты. Тут очень сгодились его собственное имя Дмитрий Александрович Коржов и “Парус” Владимира Высоцкого. Но наибольший восторг Дмитрий А испытывал от фразы: “Др-ругому пар-рню пр-родали гор-ршок!” Горшок действительно уступили более мелкому соседу по общежитию, потому что Митькина задница на нём уже не помещалась. А вот первое произнесённое им слово – плевать, что вы мне не поверите – было: “Ку-зю-ка”.
      
      10
      Тем временем на работе тоже происходили перемены. Группа порученных мне изделий: транзисторов военного назначения – поступила в производство как якобы уже освоенная. Якобы – потому что документация не содержала внятных рекомендаций относительно технологических режимов их производства, а те две девочки из ОКБ, что вели разработку и освоение, только загадочно посмеивались и отмалчивались в ответ на мои попытки разузнать у них главные секреты. Пришлось разбираться самому.
      
      Главный секрет я разгадал очень скоро, и состоял он в том, что никакого секрета нет, что никто, включая тех девочек, не владеет оптимальным техпроцессом, а получение время от времени годных изделий объясняется скорее счастливым случаем, нежели результатом осознанного приложения инженерной мысли. А вот двигаться дальше, то есть дорабатывать то, что уже будто бы существовало, оказалось не просто и не быстро. Поле не то что непаханое, но даже и не раскорчёванное. Дерзай! Все бы хорошо, да времени на эту работу было в обрез, так как аппетиты военных и, соответственно, производственные планы стремительно росли.
      
      Я начал с устранения явных несуразиц, которыми был напичкан весь производственный процесс. Тут моим союзником стал Саша Герасимов, молодой специалист одного со мной призыва, назначенный курировать изделие от отдела главного технолога. Он оказался амбициозным и пробивным парнем, так что за бумажное оформление результатов наших совместных дерзаний я был спокоен. Это не пустяк: регламент производства военной продукции никакой незадокументированной отсебятины не допускал и благих намерений в расчёт не принимал.
      
      Дальше предстояло искоренить невероятно популярное враньё и приписки. Довольно часто рабочие норовили записать в сопроводительный лист вместо истинного результата процесса ожидаемый. Чтоб по башке не настучали за допущенное отклонение. В итоге, имея перед собой искажённую картинку, я как инженер был лишён возможности делать правильные выводы. Пришлось хорошенько поработать с операторами диффузионных процессов, от добросовестности которых почти всё зависело. Одного из них, Юрку Морозова, заметив его рвение и сообразительность, я в короткий срок дотащил с третьего разряда до пятого, высшего у нас. Оператор на ответственных процессах – как первая скрипка в оркестре. С ним я здоровался за руку, приходя на смену, а остальным труженикам кивал. Много ещё было внутри молодого говна; не верилось, что скомандуешь – и исполнят. Вот и пыжился.
      
      Всё чудненько. Вполне постижимыми оказались пресловутые секреты. Приданные мне в подмогу два молодых специалиста, Люба Дерикошма и Серёжа Ратников, проявили себя пытливыми и смышлёными ребятами – чем не группа? А что молодые, так из опытных хрен бы кто пошёл – гиблым считалось дело, и никому, кроме меня, ещё не были видны неизбежные грядущие успехи. Стабильность образовалась, и то хорошо – так считало начальство.
      
      Ну, выдвигают меня, чтоб было с кого спрашивать, в старшие инженеры. Даже не переносившая мою зловредность Машка Серова, парторг цеха, подписывает представление, хотя и скулит про уклонение от дежурств в ДНД (добровольная народная дружина) и злостную неуплату взносов в ДОСААФ (это добровольное общество содействия армии, авиации и флоту). Сорок раз объяснял ей, да и не только ей, что я с работы ухожу, когда дружинники и хулиганы уже мирно дрыхнут, а что касается ДОСААФ, то я, старший лейтенант запаса, сам себе армия, авиация и флот, а самому себе содействовать – это вроде как онанизмом заниматься. Да и глупо требовать от меня уплаты взносов в общество, в котором я (Если вру – покажите документ!) сроду не состоял. Равно как и в Красном Кресте, Обществе Охраны Памятников, Коммунистической партии Советского союза, Обществе Книголюбов… Имею радость состоять в ВОИР (общество изобретателей и рационализаторов). По юношеской неосмотрительности, ещё несовершеннолетним вступил в комсомол, однако надеюсь успеть выбыть по возрасту, а пока добросовестно членствую, то есть плачУ. А билеты комсомольской лотереи не покупаю – и других отговариваю покупать! – из понятного отвращения к самой идее неосновательного обогащения, так что нечего усматривать в этом политические мотивы. Какого, спрашивается, кляпа моё принципиальное нежелание играть в азартные игры возводится в порок, а не наоборот?..
      
      11
      Всё как обычно, да принесло на цеховое диспетчерское совещание аж самого директора, Виктора Степановича Никулина по кличке Александровский Матрос. Тельняшку он действительно не снимал. Пока участники трамбовались в кабинете начальника цеха, Виктор Степанович демократично общался с плебсом. Зацепился взглядом за мою бороду. Тогда ведь бород почти никто не носил:
      
      - А что это за значок у Вас на халате?
      - Пионерский, – отвечаю, – значок. Сберёг как память.

      - А зачем носите?
      - Так чтоб халат отличать. Они ж все одинаковые.

      - Могли бы и свастику прицепить.
      - Не пришло в голову, Виктор Степанович. Как-то не думал до сих пор, что это одно и то же. Спасибо, вразумили.

            Повисло напряжённое, гнетущее молчание.
            В такой момент не рыпайся. А лучше не дыши.

      Спасибо, тёзка Башлачёв, за точную картинку. Ох, как же непросто всю жизнь складываются мои личные отношения с пионерской организацией! “Побледнел Иван Трофимыч и пи*дец почуял жопой”. Как и предыдущая, эта цитата из ещё одного тёзки, А. Лаэртского, точнее всего определила бы состояние – моё и всей присутствовавшей публики – если бы эти тексты уже существовали в то время. Под и без того тяжёлым, а тут ещё и резко посмурневшим взглядом директора всем вдруг захотелось слиться с интерьером. Начальник цеха, заминая неловкость, торопливо открыл совещание. Весёлый хруст моих костей сослуживцы старались не слышать и на вроде бы свеженький, но уже явно смердящий труп смотреть дипломатично избегали.
      
      Назавтра меня вызвали в отдел кадров. Начальница, ярко-фиолетовая еврейка госпожа Черейская, лично объяснила, что в основном производстве мне работать отныне запрещено, зато есть сторублёвая вакансия в цехе ширпотреба. Туда мне сейчас и велено проситься, то есть писать заявление.
      
      Да, соображаю, это Господь долго терпит, прежде чем больно ударить, а директору такое долготерпение ни к чему. Награда не могла обойти героя! Всё же пытаюсь трепыхаться:
      
      - Огласите, пожалуйста, весь список вакансий. Я сам выберу.
      - Пожалуйста. Но только не основное производство.

      - Согласен, – говорю. – Опытно-конструкторское бюро меня, пожалуй, устроит.
      - В ОКБ Вам тоже нельзя.

      - Но это вообще не производство. Почему нельзя?
      - Так приказал директор.

      - Покажите приказ. Меня интересуют основания.
      - Нам директор записок не пишет. Мы должны исполнять и устные его указания.

      Ничего не остается, кроме как идти ва-банк. Хуже ж не будет.
      
      - Так исполняйте, если сможете. Вам лучше меня известно, что письменные указания нашего правительства предписывают – и мне, и Вам, и даже директору! – три года использовать меня по полученной в вузе специальности. Никаких заявлений я писать не стану. С переводом не соглашусь и буду оспаривать его на всех доступных мне уровнях. Виктор Степанович оказался в смешном положении по его собственной неосмотрительности. Думаю, вряд ли он пожелает со мной видеться. Так передайте ему сами, что это может повториться из-за его упрямства.

      Стороны явно исчерпали все свои аргументы, так что беседу следовало бы считать завершённой. Конечно, все мыслимые пределы некорректности я уже превысил, ничего хорошего мне впереди не маячит. И все же, уходя, праздно любопытствую:
      
      - Кстати, в порядке справки. Что мне предписано делать в цехе ширпотреба? Винный штопор? Сумку-тележку?
      - Вы направляетесь на участок напыления сувенирных значков.

      Оп-поньки… А у Виктора Степановича, оказывается, кроме прочих достоинств и чувство юмора наличествует!

      12
      В этот же день меня ознакомили с новым представлением. Та же четверка в составе парторга, профорга, комсомольского секретаря и начальника цеха, охарактеризовав мои деловые, политические и человеческие качества крайне отрицательно, ходатайствовала об отстранении меня от должности рядового инженера. Все прочие дела побросали, чтоб верней в холопстве отличиться. Запамятовали впопыхах, что не они мне диплом вручали – не им, стало быть, его и отнимать!
      
      Но про осторожность не забыли, и выдать мне на руки копию их бредового постановления отказались. Ладно. Расписался, что ознакомлен, как несколько дней назад на предыдущем, которое сулило мне скорое повышение, и с неподдельным любопытством стал ждать дальнейшего развития непростой ситуации.
      
      Юрка Морозов, первая скрипочка в моём производственном оркестре, сам от меня прятался и глаза прятал, когда по делу приходилось общаться, потому что именно его комсомольско-секретарский автограф значился, в числе прочих, на гнусной ксиве. И не задаром: та же троица подписала ему ходатайство о зачислении в вуз, в МИРЭА. Нет, вообще-то он сопротивлялся, пытался доказывать что-то – но ведь самый младший из четвёрки и по возрасту, и по рангу. Ну что можно сделать одному?.. Про сребреники юный идеолог ещё, видимо, не знал. В десантуре этому не учили.
      
      Это он две недели спустя рассказывал мне дома, в общаге, куда явился вечером: без приглашения, но с бутылкой водки в зубах, да ещё хорошо вмазав перед этим заводского спиртику для храбрости. Я всё это время вёл себя в цехе так, как будто никакого скандала не случилось и никакого приказа не существовало – тем более, что так оно и было. Приходил на работу, исполнял свои обязанности, не особо обращая внимание на почти абсолютный вакуум вокруг. Силком меня без письменного приказа никто вытурить не решился бы, а непризнание строптивца своим работником начальник цеха Робочка Караванов выражал тем, что демонстративно не спрашивал отчета. Это можно, мне и самому не очень-то хотелось отчитываться перед надутым болваном, который всё равно ничего не поймёт.
      
      Юрка наливал и кололся. Митька, рождение которого мы вместе буйно обмывали год назад, хоть и бодрствовал, но, как будто бы осознавая момент, проникся и не возникал. Светлана трудилась в вечернюю смену.
      
      Позади было уже третье представление. Опять на должность старшего инженера, опять подписанное всё той же четвёркой – какая-то дурная бесконечность…
      
      - Юра, ну а чем первое не годилось?

      Мнётся, зараза. Пузырёк, однако, более чем ополовинен, и Юра выдает, наконец, корпоративную тайну: испортили они первую бумагу, с перепугу прямо на ней начертали отказ от своих свежих подписей. Утешает: в новой комплиментов больше. Подхватываю игру: может, и сумма прописью теперь будет больше? А почему мне не дали почитать? Люблю я комплименты, да и порядок вроде требует. А?

      Молчит. Потом мямлит: стыдно, мол, стало.
      
      - Стыдно? Юрочка! Неужели всем четверым?

      Не стал Морозов колоться дальше. Да я и так понял, что не всем.

      *   *   *
      Диплом в МИРЭА первый секретарь (Во как шустро растут покорные, преданные и нерассуждающие!) теперь уже городского комитета комсомола Юрий Николаевич Морозов защитил в срок и на “отлично”. “Комсомольцы, беспокойные сердца. Комсомольцы всё доводят до конца!” – так, что ли, прославляли они себя в песнях советских композиторов? Но, несомненно, сыграл свою позитивную роль и его старый знакомый, уже выбывший к тому времени из комсомола по возрасту руководитель дипломного проекта, ваш покорный слуга. И оценена была эта заслуга своевременно и по достоинству.
      
      Придя как-то домой, застаю Светлану в растерянности: явился недавно чужой дядька, вручил суму с пакетами, а взамен затребовал подпись и какие-то совсем смешные, пустяковые деньги. Выпроводила, заперлась, развернула пакеты – и ахнула. Явно не нам, судя по содержимому, предназначалась продуктовая посылочка, заблудился таинственный дядя-посыльный в доме-новостройке. Красная икра, копчёный палтус, завёрнутый в вощёную бумагу нежнейший карбонад… Кого сегодня удивишь карбонадом? А тогда это было слово из песни В. Высоцкого, но сам продукт в обозримой Вселенной не существовал! Были ещё консервированные ананасы, швейцарский сыр со слезой (Уж в сырах-то я понимал, что к чему! Хотя, конечно, по историческим причинам ещё не научился отличать горганзоллу от моцареллы.) и ломти свежайшей вырезки. Ну и всякие консервы-пресервы. В ассортименте.
      
      - Таких продуктов не бывает! – озадаченно лепечет Света.

      - Щас проверим! – Я же физик и материалист, то есть обязан верить практике, как единственному критерию истины.
      
      - Р-разбавляю. Наливаю. Поехали! А теперь закусываем. Ну вот видишь, бывают. Убедилась? Хоть будет теперь чего в твой день рождения на стол метнуть.
      
      Но сами Юрий Николаевич не явилися. Груженую дарами с барского стола шестёрку горкомовскую прислали – и того довольно.
      
      УПЛОЧЕНО!
      
      13
      Люблю в собственных старых ранах ковыряться. Вообразите кадр: заданий никто не даёт, отчетов не спрашивают, начальство в упор не видит, а сослуживцы бочком-бочком – и мимо. Не существуешь ты, Коржов. Ты – никто, и звать тебя – никак. Стол рабочий пока оставили, однако канцтовару уже не дают, сняли со снабжения. Пишу свои невесть куда и кому адресуемые прожекты на обороте всяких печатных бланков и тихо радуюсь, что хоть денежного довольствия пока не лишили.
      
      Почему-то я был беспечен до безмятежности. Время зимнее – вот и попёрли результаты, как в рождественской сказке: годных транзисторов становилось всё больше, и я твёрдо знал, что это не случайность, а результат сознательного овладения процессом. И уже видно, что делать дальше, куда совершенствовать технологию и как видоизменить конструкцию зловредных изделий, ежели оставят в покое и не отнимут логарифмическую линейку и пропуск.
      
      Оставят, как же. Покой нам только снится! Во вторую смену неожиданно вызывают к директору. Непредусмотренный комментаторами ход, однако. Что ж, иду. Повинуюсь. Всё-таки, насколько это возможно в моём положении, спокоен. Пятьдесят три килограмма олимпийского спокойствия, как сказал бы старый приятель-журналист (кличка Журналист) Володька Семёнов.
      
      В кабинете полумрак: Виктор Степанович изволят смотреть телевизор. И меня приглашают присоединиться. Ну как не посмотреть репортаж из собственного цеха, тем более, что передача идет online, то есть в реальном времени. Отсрочка, опять же, мне на руку. Отсрочка исполнения приговора (А на кой ещё ляд он меня вызывал бы?), хотя перед казнью разве надышишься?!
      
      Хорошо виден автомат с бесплатной газировкой. Цех-то считается почему-то горячим, не видели они настоящих горячих цехов. Ребята наладчики подходят, каждый со своим стаканом и, нацедив водички (Доза спирта уже в стакане, но отсюда этого не видно), опрокидывают. Всё правильно: у второй смены начинается обеденный перерыв, сейчас как раз время аперитива.
      
      Камера ползёт дальше. Толя Осипов, моя вторая скрипка, укрывшись за печью и от этого полагая себя в безопасности, аккуратно, через воронку заполняет спиртом “специализированную тару потребителя” – так “высоколобые” конспиративно именовали тогда плоскую флягу-напузник, самую популярную среди работников “левую” продукцию инструментального цеха. Тоже правильно: обеденный перерыв короткий, и охрана в проходной не так ретиво шмонает, нежели после смены.
      
      Следующий план: уборщицы появились. Одна (Ну и корова!) зацепилась рукавом за свисающий из пенала хвост двухметровой термопары – кварцевый футляр вдребезги. Озирается, собирает осколки, а проволоку сминает в комок – и туда же, в урну: так и было. Платины в термопаре граммов 25 – 30, страна не разорится. Да всё равно не успею добежать и спасти. Звонить некому: все ж на обеде. Что толку, что Никулин тоже всё видит; откуда директору знать, что все термопары в цехе платиновые? Не царское это дело. Вот я же, дурень, до сих пор не знал, что цех просматривается телекамерами насквозь. И молоденькая бригадирша, которая сейчас (Наезд. Крупный план) с блаженно-мечтательным выражением непринужденно почесывает пятернёй промежность, тоже об этом не подозревает.
      
      Если не считать меня (А кто ж меня считает?!), TV одного зрителя. Но цех уже окончательно опустел, и сеанс, а вместе с ним и отсрочка, заканчивается.
      
      - Я подписал представление о твоём назначении старшим. Вижу, что дела у тебя пошли, молодец. Но ты не останавливайся. Подумай, какая нужна помощь. План срочных работ представишь Белецкому. И отчёт по уже сделанному. Сколько времени надо?

      - Три дня. Это если ни с кем не согласовывать. За начальство я ручаться не могу. Тем более, что я во второй смене.

      - Можешь не согласовывать, ты теперь сам начальство. Завтра выходи в первую. Сейчас – дуй домой, порадуй жену. Что ещё?
      - Виктор Степанович, распорядитесь, чтобы мне хотя бы бумагу выдавали.

      Секретарка в предбаннике вручает мне пачку бумаги. Скачками устремляюсь по переходу между корпусами, бегом на шестой этаж, бегом через весь цех. Успел, уже роюсь в урне на глазах охуевших уборщиц. Есть!
      
      Этот моточек платиновой проволоки я положил в свой рабочий стол – в надежде, что хоть когда-то же хватятся пропажи. Но, видимо, строгость учёта драгоценных металлов была такой же фикцией, как и многие прочие неоспоримые достижения социализма. За пять лет не хватились, поэтому, увольняясь в январе 1979 года и вполне сознавая, что совершаю уголовное преступление из разряда особо тяжких, я всё же прихватил его с собой, как память, да так и храню без всякого применения вместе со школьной медалью, лауреатским значком и колечком покойной мамы. Это все мои драгоценности. У родителей и того не было.
      
      14
      Интересная началась жизнь. Уже сложилась спаянная рядом общих интересов компания ребят: Володя Белюга, Серёжа Хамков, Саша Герасимов. Ну и Вадим Орлов, знамо дело. Близкие по возрасту, все семейные, у всех дети. Ни один не дурак хорошо поесть и вкусно выпить. Все любители выбраться на природу по грибы или на рыбалку. Песни поём одни и те же. Все играют в преферанс. Но основное, что нас объединяло – это неравнодушное отношение к профессиональным занятиям, коим мы предавались, как говорили наши не больно-то сдержанные на язык жёны, ежедневно в течение всего восьмичасового (То есть с восьми утра до восьми вечера) рабочего дня, зачастую и по выходным. Татьяна Орлова, та прямо называла мужа Вадима квартирантом и алкоголиком, остальные жёны проявляли с ней молчаливую солидарность.
      
      А мы, не умея остановиться, продолжали изводить бедных женщин ещё и тем, что принимались решать производственные проблемы даже во время довольно частых тогда совместных вечерних посиделок-междусобойчиков, благо спирт не переводился, да и закусить его всегда было чем, хотя и без изысков.
      
      После того, как неоперабельного болвана Караванова (Робочку) сменил на посту начальника цеха Виктор Фёдорович Голобоков, атмосфера в цехе явно улучшилась. Не специалист в этой области техники, чего он, кстати, нисколько не скрывал, Голобоков достаточно проницательно разбирался в людях и сумел сплотить и подчинить общей цели, избегая первомайских призывов и прочей демагогии, весьма разнородный и разношёрстный личный состав цеха. При нём худо пошли дела у любителей втирать очки и размещать макаронные изделия на наружных органах слуха. Он безошибочно отличал усердного работника от даровитых имитаторов бурной деятельности и прочих, в том числе идейных, придурков. За промашки, правда, сам карал строго, но своих подчинённых никогда не оскорблял, не подставлял и в обиду никому не давал.
      
      Под этим начальником работалось в удовольствие: мне доверяли, а значит, не мешали, от меня не требовали невозможного и всячески помогали в реализации достижимого. Ну что ещё нужно человеку, который не только искренне увлечён собственно процессом труда, но и намерен сделать это увлечение источником личных материальных выгод?
      
      Одно из наших с Сашей Герасимовым совместных рационализаторских предложений должно было сэкономить заводу не менее ста тысяч рублей. Неплохо для начала мы замахнулись! Хотя “до мильёна далеко”, но это пока. Какие наши годы!
      
      Так-то оно так, однако же “…долог путь до Типерери”. Я уже познал на практике все мытарства на пути от рождения идеи до кассового окошечка и суммы прописью. Меня не страшила ни неизбежная бумажная тягомотина, ни грызня с экономистом планового отдела Людмилой Морозовой, которая видела свою задачу единственно в том, чтобы убедить обнаглевших самоуверенных творцов: итог творческих усилий, выраженный в рублях, в реальности всегда выглядит гораздо скромнее, чем хотелось бы автору.
      
      Задолбанный такого рода спорами, я тогда носился с наивной идеей дать авторам право в случае таких вот разногласий приостанавливать применение их собственных технических решений. Если польза от новинки действительно так ничтожна, то и убыток в случае отказа от её эксплуатации будет невелик. Убытки же считать проще и нагляднее, нежели мифический “экономический эффект”, который, по мнению не только Людмилы Степановны, но и её начальника Корнилова, создаётся исключительно в недрах планово-экономического отдела и только усилиями его работников, так что производство к нему отношения не имеет.
      
      Увы, законы того времени были таковы, что всё, что бы автор ни изобрёл, немедленно становилось собственностью государства. Система достаточно лениво защищала мои права – все, кроме одного: права быть обобранным ею. При таком раскладе права не больно-то покачаешь!
      
      Меня ажник перекосило, когда я ознакомился с итогами трудов Морозовой: рассчитанная ею экономия оказалась в десятки раз меньше ожидаемой. Без очков было видно: так получилось потому, что некоторые определяющие результат показатели были произвольно искажены – и не в пользу новаторов, разумеется. Мне даже сначала показалось, что госпожа экономист просто не владеет профессией – чем иначе оправдать непостижимые методические ошибки?
      
      Ну нет, здесь я ошибался. Людмила Степановна своей манерой работы вряд ли вызывала чью-либо симпатию. Но своё дело она знала достойно, да и сволочью не была, поэтому простодушно раскрыла секрет. Это, оказывается, ейный начальничек Владимир Афанасьевич впал в изумление оттого, что такие молодые и никому не известные вдруг так много наэкономили, и повелел ей в воспитательных целях навести порядок, то есть исказить расчёт.
      
      Ещё раз подтвердилась практикой ничтожная цена всех лозунгов и призывов. И БРиЗ, и совет ВОИР, и комиссия по трудовым спорам – при кристальной ясности картинки! – от помощи начинающим творцам под разными предлогами уклонились. Только Голобоков, выслушав нашу с тёзкой печальную повесть, сумел не только довести этот вопрос до парткома, но и благополучно разрешить его в нашу пользу, попутно организовав Корнилову партийное взыскание. А я получил довольно крупную, по моим меркам, и очень нужную, по тогдашнему положению, сумму, ну а в нагрузку приобрёл себе заодно (и надолго) очередного врага.
      
      Что ж, должны же быть у человека и враги. Если не бездействуешь, это просто неизбежно. “Смирная овца волку по зубам”. “Плохого князя и телята лижут” – отбивался я расхожими поговорками от товарищей, которые пытались стращать меня грядущими немилостями. На которые обычно не скупится, чтобы урезонить строптивых, любое начальство. Сейчас, наверное, сказал бы: “Я не доллар, чтобы всем нравиться”, – но в то время выражение было не в ходу – так же, впрочем, как и привычные сегодня, а тогда безусловно вражеские зелёные бумажки с портретами.
      
      Жаль, что я тогда не знал, как этого склизкого дядю называют (правда, за глаза) сослуживцы. Каждому заметному на заводе человеку полагалось прозвище, обычно уважительное, либо, на худой конец, ироническое. Только Корнилов выделялся. Иудушка – вот такая была у него заводская кличка, вполне заслуженная. Такой пусть лучше будет врагом, чем наоборот.
      
      15
      - Ну, а как Вы понимаете свою роль инженера? – Замдиректора по кадрам Клюквин по-ленински хитро прищурился в ожидании ответа.

      По истечении трёх лет службы и до конца дней каждый специалист подлежал регулярной аттестации на соответствие занимаемой должности. Это у рабочего отнять однажды присвоенный разряд было невозможно, а инженер обязан периодически подтверждать право занимать свою должность, как будто бы на неё претендовали несметные толпы соискателей. Вот и для меня настал черёд предстать перед высокой комиссией.
      
      - Я, Валентин Дмитриевич, эту свою роль понимаю буквально.

      - Ну-ну, поясните, пожалуйста. – Комиссия почему-то слегка озадачена. И председатель тоже.
      
      - Попытаюсь. Слово “инженер”, как вам, несомненно, известно, в буквальном переводе с греческого означает “хитроумный изобретатель”…

        По откровенно недоуменному выражению присутствующих лиц (лиц присутствующих?) понимаю, что всем им, то есть тем, кому по правилам этой идиотской игры предстоит вскоре компетентно вынести вердикт относительно моей пригодности к инженерному труду, подлинное значение слова “инженер” стало известно секунду назад, и что они не то что со мной, они даже с древними греками категорически не готовы соглашаться. Дай им волю, подозреваю, они и таблицу умножения подвергли бы административному упразднению, если бы таковая им вдруг не понравилась – по идейным, скажем, соображениям. Не говоря уж о прочих, более мудрёных науках. Их не изощрённый лингвистическими изысками слух никогда не коробили чудовищные, на мой вкус, титулы “инженер по нормированию труда” и даже “инженер жилищно-коммунального отдела по прописке”. Ну что, скажите, может хитроумно изобрести в своей канцелярии паспортист, пусть даже дипломированный? Если же что изобретёт, так это будет уголовщина. Можете мне не верить, однако подобные должности существовали – боюсь, специально ради того, чтобы чохом принизить всех инженеров!
       
      - Так что же, по Вашему выходит, что заниматься организацией труда и воспитательной работой в коллективе инженеру не обязательно? Изобретай, а дальше хоть трава не расти, – так, что ли?

      - Вовсе нет. Научить всех участников трудового процесса правильным приёмам работы, не допускать халтуры – долг инженера. Повышать квалификацию работников – тоже. Хотя бы потому, что больше это сделать некому. Это и есть воспитание на производстве, как я его понимаю. Учить взрослого человека не ковырять пальцем в носу и вообще всему тому, чему его должны были научить папа-мама и детский сад, я не буду. Что касается организаторских функций, то для их исполнения у инженера нет необходимых инструментов. Не располагая такими атрибутами власти, как кнут и пряник, распоряжаться – только людей смешить! Но, коль скоро по действующим правилам эти средства сосредоточены в руках у мастеров, пусть они и распоряжаются. К сожалению.

      - А как же стимулирование? Ведь это же так важно в наше время: выбрать правильные стимулы…

      - Боюсь огорчить высокую комиссию, но буквально, с латыни, “стимул” – это такая заострённая палочка, с помощью которой древний римлянин заставлял осла идти не туда, куда хотелось бы ослу, а туда, куда нужно было римлянину. То есть средство принуждения, которым наш инженер, по своему статусу, опять же не располагает. К сожалению.

      Вот в такие я позволял себе вступать рискованные диалоги. Ощущая себя уже профессионалом, я не боялся рубить правду, она же матка. Я не пытался бороться с советской властью и созданной ею экономикой вообще. Но уже тогда меня больно задевало культивируемое ею бесправие и бессилие инженера перед классом-гегемоном, из которого происходило и большинство мастеров, начальников участков. Как было бы славненько, если бы на всех уровнях командовали самые компетентные, самые ответственные – безотносительно к социальному происхождению! Да прибавить сюда ма-аленькую, хотя бы процента два-три, безработицу, чтоб каждый пролетарий своим местом дорожил…
      
      Конечно, все считали мои взгляды и моё поведение недопустимо дерзкими, да они, по тогдашним понятиям, и были таковыми. Даже свои планы работ я именовал, пародируя партийную риторику того времени, Основными Направлениями, а отчёты по ним озаглавливал: Заключительный Документ – то есть так же, как назывался акт, отразивший итоги только что состоявшегося Хельсинкского совещания. Только один обязательный для каждого инженера документ я не пытался переименовать. А зачем? ЛТП, то есть Личный Творческий План, и так совпадал с общепринятой аббревиатурой, означающей лечебно-трудовой профилакторий, то есть заведение, в которое принудительно помещали горьких пьяниц.
      
      Да, дерзил я недопустимо, к тому же явно и вслух. Тем, кто в нём не жил, представить гнетущую атмосферу того времени почти невозможно. И если всё сходило мне с рук – до первой серьёзной ошибки, должен был понимать я, до первого профессионального срыва, после которого на мне можно будет всласть оттоптаться и отоспаться. Не умея, да и не желая изменить собственную зловредную натуру, я должен был верить в свою удачливость и оптимистично уповать на то, что ждать доброжелателям придётся долго.
      
      16
      - Это будет казённый, парадный фотоснимок. Вы, Александр, поймите меня правильно: не люблю я ничего парадного и казённого. Ах, Вы тоже? Поздравляю. Рад сходству вкусов. А теперь я хотел бы сфотографировать Вас художественно. От души и для души. Так, каким я Вас, Александр, вижу. Жаль, что Вы, Александр, не еврей. Но Вы так напоминаете мне всем своим обликом одного знакомого местечкового еврея… Разрешите? И не беспокойтесь, для Вас, в порядке исключения, это будет совершенно бесплатно.

      Я не беспокоился. Я милостиво разрешил. Тем более что бесплатно. Лев Яковлевич Гейман, штатный заводской лаборант-фотограф, до сих пор охотно брался печатать мои семейные и походные фотографии. Я бы и сам отпечатал. Люблю уединиться, чтобы поколдовать в темноте фотолаборатории, да общежитие, увы, такой возможности не предоставляет. Вот и приходилось обращаться к специалисту, расплачиваясь за услугу спиртом – в чисто символическом, по нашим масштабам, количестве.
      
      Теперь, однако, я пришёл к нему не как заказчик и частное лицо, но как лицо официальное: фотографироваться на заводскую доску почёта. Над этим снимком он мудрствовать не стал – они же все должны быть одинаковые, а вот постановка кадра “для души” действительно отняла у него много времени и, в особенности, душевных сил. Ему даже пришлось по ходу съёмок отлучиться ненадолго в недоступную для посторонних проявочную, чтобы восполнить их потерю хотя бы парой глотков из спрятанной там бутылки сухого алжирского. Другого приличного вина тогда в Александрове не было, а спирт аристократ Гейман не пил принципиально.
      
      Отсидев ещё в молодости за махинации с драгоценными металлами изрядный лагерный срок, Лев Яковлевич отнюдь не проникся к своему государству сыновней любовью. Наоборот, ему настолько была противна идея уплаты сыновнего долга – пусть даже в порядке возмещения ранее у папашки украденного – что из всех предлагаемых ему должностей он, как опытный алиментщик, всегда выбирал наименее оплачиваемую, хотя был и умён, и образован. Понятно, что недостаток средств к существованию ему приходилось возмещать халтурой.
      
      Поговорить с ним, точнее, послушать его монологи было истинным удовольствием. За неимением более доступных примеров уподоблю его Игорю Губерману. Во всяком случае, читая или слушая Губермана, я мгновенно вспоминаю Геймана. И даже представляю себе кайф, который словили бы слушатели, если бы удалось организовать ток-шоу этих двух евреев.
      
      *  *  *
      Вы, детки, оценили, как тактично, как ненавязчиво ваш будущий папа сообщил о том, что опала и гонения сменились для него периодом относительного благополучия? Не вызывая особых хлопот, подрастал Митька. В семье, насколько это вообще возможно в семье, где оба родителя Овны, царил мир и “в человецех благоволение”.
      
      Ну, не без отклонений, в реальной жизни почти неизбежных. Однажды так основательно поссорились, что я сбежал в соседнее общежитие, на пустующую койку брата Григория, который, женившись, поселился у родителей Татьяны.
      
      На целую неделю хватило моей непреклонной решимости. В получку я купил для Дмитрия А оглушительно стрекочущий автомат на батарейках, который немедленно был c восторгом применён отпрыском по прямому назначению. А мы со Светой присели перекусить.
      
      - Я сначала говорила Митьке, что папа в командировке. А вчера решилась сказать, что ты больше не будешь с нами жить. Знаешь, что он ответил?
      
      - Да откуда же мне?
      
      - Вот-вот. “Это что же, мне теперь всю жизнь придётся пить чай, который ты готовишь? Нет, я так не хочу. Пусть папа вернётся и делает настоящий чай!”
      
      Папа внял и вернулся. К счастью, батарейки скоро сели, так что террор в коридоре продолжался недолго. Новых я покупать не стал. Замолкший автомат разделил судьбу всех прочих Митькиных игрушек, то есть превратился в груду деталей. Только один автомобильчик избежал неизбежной расчленёнки, да и то лишь потому, что был отлит целиком из дюраля.
      
      Так вот, если пренебречь деталями, жизнь проистекала в нормальном русле. Даже известное доброе одесское пожелание: “Что б ты жил только на одну зарплату!” – к нам с Кузюкой не относилось, потому что рационализаторская деятельность стала, наконец, регулярно приносить плоды, да столь щедрые, что мне пришлось совершить действие доселе немыслимое, а именно завести сберкнижку. Правда, дверь в свою комнату мы попрежнему никогда не запирали, чем вызывали удивление соседей и возмущение комендантши общежития.
      
      А помимо материальных выгод я всё чаще стал подвергаться моральным поощрениям. Победитель социалистического соревнования, ударник пятилетки, лучший инженер завода – это титулы, присвоенные мне к 1975 году. Если не верите, могу предъявить справки, грамоты и прочие вещественные доказательства. И вот теперь, как вершина признания, портрет на доске почёта. Хотя задницу я никому не лизал и ни в чьих фаворитах не числился.
      
      *  *  *
      Портрет, действительно казённый и парадный, получился не лучше и не хуже других, и о том, что дубликат его не сохранился, я нисколько не жалею. А вот утратить снимки, любовно сделанные Львом Яковлевичем “для души”, мне не хотелось бы. Действительно, они очень художественные, хотя исполнены крайне скупыми изобразительными средствами: нейтральный серый фон без деталей, нарочито плоское освещение. Снимков два, и они логически взаимодополняют друг друга. Один – анфас. Другой – строго в профиль. Диптих называется. Так, если не знаете (А откуда ж вам знать?!), в тюрьмах фотографируют новоприбывших постояльцев.
      
      Может, гадаю теперь, это было пророчество? Пророчество, которое, слава Богу, ещё не успело сбыться. А может, предостережение? Допускаю также, что таким способом, через своё изобразительное искусство, зловредный еврей проявил чувство юмора, всего лишь…
      
      17
      Не нарушать бы вихрю эту тишь…
      
      Если не абсолютно всё, то очень многое ладилось у меня в те застойные семидесятые. Грех жаловаться. В июне 1975 года меня даже срочно выдернули из отпуска, который я, по обыкновению, проводил в Карабуте у ещё живой бабуси. В высших сферах состоялось надлежащее решение, вот мне и испортили отдых – и всё ради того, чтобы лично и очно подвергнуть в ВЦСПС почестям, положенным лучшему рационализатору СССР. Ну, если точнее и скромнее, то одному из десятки лучших. Из тех же соображений скромности утаю размер (отнюдь не скромный!) денежной составляющей награды. Сознаюсь только, что законную четвёртую часть лауреаты, в порядке знакомства, в тот же вечер дружно пропили в ресторане профсоюзной гостиницы “Спутник”, что на Ленинском проспекте. Подозреваю, нас туда исключительно для того и поселили.
      
      Я не только ухитрился перед самым экстренным отъездом из Карабута наловить прямо у пристани руками ведёрко раков, но и доставил их в добром здравии до общежития. Поднял, естественно, своих приятелей, и мы среди ночи сварили и оприходовали членистоногих под спиртик. Хотя утром вполне можно было взять пива. Наконец-то город обзавёлся собственным – и очень недурным! – пивом, пусть и было оно изготовлено из ярославского сусла. Благодаря уникальным качествам местной воды пиво в Александрове получалось куда как лучше ярославского. А такого вкусного чаю и подавно нигде не приходилось пить! Признаю, что Дмитрий А, требуя от предков хорошего чаю, был абсолютно прав.
      
      Убожество города частью искупалось близостью Москвы, частью богатством и разнообразием его окрестностей. Уже давно были отысканы заветные грибные и ягодные угодья. Недальние речки: Устье, Нерль, Шерна, Большой Киржач и, особенно, труднодоступная, однако на диво живописная крохотная Шаха – манили интересной рыбалкой. На Нерль я однажды даже рискнул свозить трёхлетнего Дмитрия. С ночёвкой, разумеется. Начало мая всем на радость выдалось тёплым; ближе к вечеру стало понятно, во что нам этот дневной комфорт обойдётся ночью. Фумитоксов и прочих Рапторов тогда ещё не существовало. В наступившем затишьи осатаневшие комары без разбору жрали всех участников вылазки, однако распух до неузнаваемости только Митька. До того разнесло, что назавтра мальца отказались допустить в садик, пришлось Кузюке вести его к врачу за разрешением. Митька и впоследствии не больно-то терпимо относился к комариной напасти, но всё же ранняя прививка сыграла, видимо, свою благую роль. От мамы, понятно, за этот эксперимент схлопотали оба.
      
      Город менялся к лучшему, потихоньку приобретая цивилизованный облик: строился ввысь, зеленел и даже кое-где асфальтировался. Появился уже упоминавшийся приличный кинотеатр с двусмысленным названием. Даже собственный серийный маньяк-убийца завёлся – и это в городе, где, ввиду избытка невостребованного, а поэтому откровенно скучающего и тоскующего женского населения, никаких к тому предпосылок, казалось бы, не было! Жизнь, короче говоря, явно налаживалась.
      
      Моё положение на производстве было вполне устойчивым, быт, при моей-то невзыскательности – терпимым, перспективы представлялись благоприятными. Какого ещё рожна желать?! Квартиру дадут рано или поздно, остальное всё есть. А если чего и нету – пустяки, перебьёмся.
      
      18
      Правда, когда цех возглавил, сменив ушедшего на партийную работу Голобокова, Эрнест Суслов, я почувствовал трудно формулируемые, но от этого не менее явственные перемены к худшему. Ну не совмещались мы психологически – вроде и беспричинно, однако совершенно определённо. Однозначно, как любит говорить сын русской и юриста. Такое со мной и впоследствии иногда случалось.
      
      Анализируя по прошествии времён свои взаимоотношения с очень многими людьми, я пришёл к выводу, что в этом смысле моё окружение можно условно расклассифицировать на две большие группы, причём по довольно неожиданному принципу. Если человек, пьянея, добрел, становился смешливым, сентиментальным и (последнее, впрочем, не обязательно) откровенным – это сулило долгие и ровные приязненные отношения с ним. Замечу, что от пола испытуемого результат не зависел. Если же по мере набора дозы в нём прорезались подозрительность, агрессивность, ревнивость, мнительность – было ясно, что даже при наличии общих интересов и прочих сближающих факторов дружба нам не угрожает. “Обмена тайных дум не будет между нами”, как сказал поэт Е. Баратынский – давно и по совершенно другому, естественно, поводу.
      
      Я недавно поделился этой теорией с Вадимом Орловым. За выпивкой, разумеется. Мы вместе добросовестно порылись в памяти в поисках опровергающих её фактов – и не нашли таковых. Конечно, сама по себе склонность благодушествовать в нетрезвом состоянии пропуском в наш круг не являлась, то есть была условием необходимым, но не достаточным. Непонятно также, как этот самопальный критерий “свой - чужой” применить к принципиальным трезвенникам. Вопрос, конечно, интересный, однако в нашем случае насквозь риторический, поскольку таковых в обозримых окрестностях не наблюдалось. Впрочем, на полноту и универсальность теории я в любом случае не претендую; к тому же у неё, возможно, как у “Тихого Дона”, есть и другие авторы. Например, русский народ со всем известной поговоркой про пьяного, у которого всё на языке.
      
      Опыт показал, что Эрнест Прокопьевич по этой классификации относился ко второй группе, а вот Серёжка Хамков явно принадлежал к первой. Он пришёл на завод спустя год после меня, зато, в отличие от меня, уже женатым, сразу твёрдо знал, что ему надо, и поэтому времени на раскачку не тратил. В нём, Стрельце, как и Митька, по гороскопу, удачно сочетались ясный технический ум, инициатива, целеустремлённость и умение ладить с людьми. А когда именно ему, зелёному пацану, выпала задача довести сборочный цех до современного технического уровня, он с этой непростой реконструкцией справился и, стремительно поднимаясь по лесенке должностей, менее чем за пять лет не только вырос до начальника крупнейшего цеха, но и был удостоен официальной заводской клички Усатый. А клички, надо понимать, присваивались не по должности, хотя и это учитывалось, а по явленному масштабу личности. И далеко не всегда они были такими уважительными. Для сравнения: я свою получил только семь лет спустя! В надлежащем месте сознаюсь, какую…
      
      19
      Приближаясь к концу этой главы, я заметил: всё чаще и всё более подолгу тупо сижу над начатой фразой, не находя в себе сил её закончить. Такое ощущение, что я вступил в какое-то ничем существенным не заполненное время, поэтому и сообщать о нём нечего. Вроде как в пьесе, одно действие которой можно считать состоявшимся и завершившимся, другое – предстоящим (возможно) и предвкушаемым. А между двумя актами – антракт длиною в годы, и главный вопрос состоит в том, чем же его заполнить, чтобы не было мучительно скучно.
      
      Меня уже давненько удручали всякие, в норме мужикам не свойственные неясные томления, какой-то внутренний раздрай, нараставший почему-то в прямой пропорции к внешнему благополучию. Нужна была встряска, и, надеясь, что перемена работы сойдёт за таковую, да ещё и от раздражавших меня натянутых отношений с Сусловым заодно избавлюсь, я принял предложение Сергея поработать его заместителем по техническим вопросам. Обычно подчинённые начальников не выбирают, но иногда, пусть и очень редко, судьба являет младшим по рангу своё милостивое снисхождение. Мне опять повезло!
      
      У этого везения отыскалась, разумеется, вполне материалистическая причина. Пётр Николаевич, главный инженер, носил кличку Профессор авансом, поскольку не был ещё должным образом остепенён. Не смею оценивать научную значимость подготовленной им (То есть для него, вы же понимаете!) диссертации – то, что я не нашёл учёных ссылок на неё, ещё не значит, что их действительно нет. Основной задачей “заводской” науки было в то время достижение экономического эффекта – и чем больше, тем лучше. Именно моя динамично развивающаяся группа изделий должна была послужить его источником. А я не раз пытался убедить Белецкого, что дальнейшее повышение выхода годных кристаллов от уже достигнутых восьмидесяти процентов не оправдывает необходимых для этого усилий. Основные резервы теперь запрятаны в сборочных операциях, где на пути к складу готовой продукции забраковывается по разным причинам больше половины изделий, а их стоимость в разы превышает стоимость кристалла, который суть хоть и очень важная, но всё-таки всего лишь деталь. Так вот и убедил постепенно Петра Николаевича, что моё место на переднем крае, то есть в сборочном цехе.
      
      Полегчало, хоть и ненадолго. Конечно, чисто технически процессы сборки были несравненно проще, нежели производство кристаллов, и рулить ими было легче, однако ж и они не сами собой совершались. А вот весили они много и стоили дорого, так что даже незначительное усовершенствование выливалось в кругленькие суммы. Экономически эта деятельность была выгодной, а по причине новизны – поначалу ещё и увлекательной. И с цеховым народом контакт вроде состоялся, и с разнообразным начальством я как-то научился находить общий язык. Жить было не слишком интересно, но ещё можно. Вполне.
      
      20
      …Меньше всего мне в то утро хотелось принимать визитёров. Путь на работу отнял все силы. Мне вообще ничего не хотелось после вчерашнего. Точнее, после начавшегося вчера, однако затянувшегося до сегодня мероприятия: сабантуя, если вы предпочитаете восточный колорит, или симпозиума, если вам почему-то милей греческий. Этой, если не выпендриваться в словоблудии, пьянкой мы с Сергеем комплексно отметили сразу два события: его новоселье и мою прописку на новом месте работы под его началом. Обе Светланы, наши жёны, находились в отпусках, в отъезде, так что мы, лишённые пригляда, и разошлись, и расходились.
      
      Первое знакомство с коллективом в неформальной обстановке прошло, не совру, на должном уровне. Как себя чувствует укрывшийся в своём кабинете Сергей, я примерно догадывался. Скорее всего, не лучше, чем я; а я себя чувствовал между хреново и крайне хреново. Сейчас об этом, в частности, наглядно свидетельствовал стоящий передо мной наполненный немыслимой крепости чаем литровый химический стакан, из которого я отхлёбывал – изредка и с осторожностью, поскольку имел веские основания опасаться не слишком эстетичной ответной реакции отравленного алкоголем, а потому склонного к труднопредсказуемому непокорству организма.
      
      Девушка была не просто красива, она буквально лучилась обаянием. И, главное, всё понимала с лёту. Ох, как же я огорчил её своей – ну право же, вынужденной – неприветливостью! Только что созданная на заводе в её лице психологическая служба искренне рвалась немедленно стать полезной производству, да вот беда: производство в моём лице не в силах было расположиться к сотрудничеству. Не тот был избран момент, не в той я был форме и кондиции.
      
      Для начала она с одного взгляда профессионально определила степень тяжести состояния пациента и тут же, забыв об официальной причине своего визита, принялась оказывать психологическую помощь лично мне, благо сначала я не обнаружил в себе сил уклониться, а вскоре мне и вовсе расхотелось сопротивляться. Напротив, я оказался увлечён, заинтересован и заинтригован. Такое знание тонких особенностей похмельного синдрома и многообразных методов борьбы с ним – и знание явно не только книжное! – давало веские основания предполагать, что фундаментальную теоретическую подготовку это юное дарование успешно сочетает с обширной личной практикой. Каковая, по причине возмутительной молодости, не успела пока ещё, к счастью, отразиться ни на её внешнем облике, ни на остром и живом уме. Она так меня отвлекла и развлекла, что к концу беседы я прихлёбывал свой чай, уже не опасаясь, что он сей секунд предательски выскочит обратно.
      
      Спустя несколько дней, когда я вернул ей заполненную в муках многостраничную анкету, она мельком заглянула в один из разделов и сказала, что, так уж и быть, займётся обработкой.
      
      - А что, могла бы и не заняться? – поинтересовался я.
      
      – Могла бы. Вот по этому разделу можно судить, насколько правдив анкетируемый субъект. По статистике больше половины опрашиваемых врут, убей не пойму зачем. Они же сами стремились правду узнать. А из брехни, сколько её ни обрабатывай, только брехня и получается.
      
      Ну да! Теперь понятно, почему меня так тянуло в ответах именно на эти вопросы хотя бы чуточку слукавить. Потому что из суммы честных ответов неоспоримо следовало, что принадлежат они законченному мерзавцу, вместилищу всех пороков, исчадию ада и отбросу общества! Но, оказывается, если бы я попытался хоть в одном ответе польстить себе, то был бы либо немедленно зачислен во врали с лишением всех прав на доверительное общение, либо сочтён дебилом, неспособным правильно понять вопрос, – с теми же последствиями. Ну уж нет уж! По складу характера я, если выбора не избежать, предпочитал быть (и/или слыть) не вралём и недоумком, а простым мерзавцем. Коих, как говорится, легион.
      
      Я даже не заметил, когда и как мы перешли на “ты”. Я вдруг зауважал психологию, которую по невежеству ещё вчера не считал за науку. А к Маргарите – так звали девчонку-психолога – кроме уважения стал испытывать нарастающее и, разумеется, совершенно безответное чувство влюблённости. Способность вызывать у собеседника немотивированную влюблённость была у неё профессиональной. Или, возможно, наследственной, поскольку происходила Рита из древнего именитого боярского рода Волковых, известного не только на Ярославщине.
      
      Впрочем, девушка была ещё и замужем, да вот только муж оставался в Ярославле, а ненаблюдаемые объекты, как меня учили в университете, физиков принципиально не должны занимать. Да и чисто по-житейски нет смысла интересоваться тем, что не мешает. Боюсь только, и на то есть веские основания, что и Маргариту, случись ей воспылать страстями, даже свора ревнивых мужей не остановила бы.
      
      Не больно-то радостные вещи сообщила мне обо мне Маргарита. Слишком много оказалось для меня неожиданного. “Тип нервной системы сильный, неуравновешенный, с преобладанием возбуждения. Отчётливые шизоидные черты психики. Холерик, точнее буйный холерик. Абсолютный экстраверт. Тип мышления аналитический, интеллект высокий – ну, это ладно, это не самое страшное. Хотя и с этим порой бывает трудно жить. Так, волевые качества выражены достаточно резко. А вот уровень притязаний им не соответствует: чрезвычайно низкий, и при этом сильно и неоправданно заниженный. И самооценка низкая.”
      
      - Странно… Неумение хотеть, и это при явном наличии способности добиваться желаемого – ну знаешь, Коржов, в норме бывает совсем наоборот! Кабы чего другого, а хотеть обычно все умеют с избытком. Вот умерить желания, привести их в соответствие с диапазоном собственных способностей нормальным людям труднее. Но не торопись радоваться, что у тебя всё наоборот! Вот этот разнотык, это рассогласование, поверь специалисту, всегда портило тебе жизнь – и всегда будет портить. Это самая глубокая дисгармония в твоей личности. Ершистый, говоришь? Ну и что это опровергает? Ершистый вовсе не значит: уверенный в себе, знающий себе цену. Это скорее попытка внешне компенсировать ущербность – может, реальную, а может мнимую или воображаемую. Ты просто пока толком об этом не задумывался. Или даже пытался разобраться, но натыкался, по неграмотности, вместо истинных причин на ложные…
      
      И много чего ещё было про меня написано радующего глаз и сказано ласкающего слух. Что я человек крайностей, и разумная осмотрительность мне совершенно чужда. Что у меня норов вместо характера, упрямство вместо упорства и тщеславие вместо самолюбия. И что всё это надолго, то есть навсегда. Этого нельзя отменить, как не отменишь, например, изначальную принадлежность к сообществу родившихся под одним знаком. Или к своему полу. Придуриться ещё можно, иногда даже удачно, а вот принципиально измениться – увы, нет. Не дано.
      
      - Ты думаешь, теперь, когда я всё знаю, я смогу со всем этим жить?

      - А куда ты денешься? Конечно, сможешь. Ты уже с этим живёшь! – небрежно бросила она. – Эти вещи – как цвет глаз и форма носа. Что дано свыше, тем и довольствуемся. У Творца добавки не просят. В человеческих силах кое-что немного подправить. Или искалечить. Чаще всего это одно и то же.
      
      Спасибо, рыбонька, утешила. Ещё не раз в этой жизни издевательский диагноз, он же прогноз, поразит своей верностью меня самого. Поразит в лоб – вплоть до неспособности функционировать. До паралича. Но и – до прозрения. Никто не смог бы научить меня понимать других. Психолог умер во мне раньше, нежели сам я родился на белый свет. Она сделала максимум возможного: научила хоть чуть-чуть понимать себя. Для меня это вовсе не пустяк.

      21
      Только год мы с Серёгой успели поработать в одной упряжке, и это был удачный, плодотворный год. Считаю, что сами успели сделать немало, но и вознаграждены были по заслугам. Особенно я. Хлопотами Сергея в начале 1978 года я с семьёй нежданным образом очутился в новенькой однокомнатной квартире в самом центре города. Не могу представить, чего ему это стоило. Я ведь, как обычно, даже пальцем о палец не ударил.
      
      Даже ордер на это жильё представляет собой невозможный, немыслимый для тех времён документ, хотя все подписи и печати на нём подлинные. Выданный на моё имя, он в графе “Члены семьи” содержал записи: “Коржов Дмитрий Александрович – сын” и “Сулима Светлана Николаевна – мать сына”. Слыхали ль вы про такую степень родства? То-то же! А я исхитрялся ещё и злоупотреблять демонстративной неузаконенностью нашего гражданского состояния, поскольку именно этим фактом, как дрючком, отбивался от назойливых приглашений вступить в ряды тогдашней правящей (она же единственная) партии.
      
      “Разве ж может быть коммунистом человек, пренебрегающий государственным признанием своего семейного статуса?!” – изображая, по мере способностей, сокрушённость в её крайней степени, отбивался я от усердных агитаторов. “У меня ведь даже жена – не жена, как у всех, а мать сына!” – и предъявлял сомневающимся анекдотический ордер.
      
      *  *  *
      Ну, как принято было в то время при вселении в новенькую квартиру, немедленный ремонт. Потом покупка обстановки. Ремонт, ещё ремонт! Морока с переводом Митьки в садик поближе. Хорошие перемены, но душу не покидала постоянная тревога, готовая плавно перейти в уныние. Всё, чему надлежало состояться, состоялось; больше желать было нечего. Я ещё не дожил до тридцати, а жизнь уже представлялась устаканенной навеки, и вместо покорения новых вершин впереди открывалась перспектива неопределённо долгого хождения по кругу. Я в детстве на шахте ещё застал таких лошадей; все эти инвалиды подземного труда были слепыми, и какие резоны побуждали начальство содержать их на конном дворе, мне и теперь непонятно. Конину у нас не ели.
      
      Весной 1978 года Александровский полупроводниковый осиротел: руководство министерства перебросило нашего директора Никулина вытаскивать из болота кишинёвский завод сходного профиля. Возбуждённый известием муравейник сразу зашевелился в предвкушении грядущих радостей от новой метлы.
      
      Кое-кто, в их числе и Суслов, уехали вместе с Никулиным, кому-то достались освободившиеся должности. Белецкий, предсказуемо назначенный директором, вскоре вернул меня в производство кристаллов. Этого требовала изменившаяся обстановка, а я особо не упирался, потому что желание перемен полностью овладело мною, и хотя пока не приобрело ещё реальных очертаний, всё равно должно было привести в итоге к бегству из опостылевшего города. И скорее всего мой путь лежал в Кишинёв.
      
      Я уже приценивался к Зеленограду, потому что это был центр и пуп электронной промышленности страны, но там интерес ко мне угас мгновенно, как только кадровики выяснили, что я не располагаю московской пропиской. К тому времени я успел побывать в командировках на множестве родственных предприятий, расположенных, как правило, в столицах республик и областных центрах: Киев, Рига, Минск, Воронеж, Брянск, Запорожье, Калуга. Но западноукраинский город Ивано-Франковск, на моей детской памяти переименованный из Станислава, я посетил за свой счёт и по своей инициативе. Вот здесь ко мне отнеслись гораздо приветливее: позволили осмотреть завод, предложили заполнить многочисленные кадровые анкеты.
      
      Отвечая на их стандартные вопросы, я в который раз обречённо сознался, что в плену и в оккупации не был, потому что не успел родиться, заграниц не посещал, из Партии не исключался, поскольку не был в неё принят. Вопросов о членстве в пионерской организации в анкете, к счастью, не было. Потом меня удостоил аудиенции сам директор Цыба, который по итогам беседы внятно высказал пожелание иметь меня в числе своих работников.
      
      Обнадёженный сверх всяких ожиданий, я вернулся в Александров ждать вызова. А в доказательство тамошнего благоденствия привёз домой полный портфель разных копчёных колбас и прочих мясных деликатесов, доставшихся мне действительно без всяких очередей, что в любом месте России, будь то даже и Москва, уже несколько лет могло считаться фантастикой. Правда, с продавцами, чтобы их расположить, приходилось говорить по-украински. Привитый мне в Инкубаторе, однако здесь не употребляемый полтавско-киевский диалект воспринимался местным населением всё же благосклоннее, нежели ненавистная речь москаля. Ну, это не проблема, потому что Света тоже не только хорошо владела украинским, но и любила его – так же, как и я. А Дмитрий адаптируется, какие его годы.
      
      Колбасы Митька поделил честно, по-братски. “Вы большие, пусть вам будут большие, толстые колбасы. А я маленький, и колбаски мне достанутся маленькие” – так объяснял свой – несомненно, логичный и, несомненно, справедливый – выбор пятилетний Дмитрий А, присваивая себе изрядный пучок деликатесных охотничьих сосисок. Ох, не дура была у Митьки губа даже в ранней молодости! Стоило мне или Свете зазеваться, он тут же выгрызал из куска рокфора нежную, пронизанную благородной плесенью сердцевину, оставляя родителям совсем не такую вкусную оболочку. И теперь, спустя тридцать лет, мой старший сынуля ой какой не дурак не только пожрать, не только поговорить о еде, но и собственноручно приготовить что-либо заковыристое.
      
      А вот приглашения из Ивано-Франковска я не дождался. Зато Клюквину, кадровому директору, его прикарпатские коллеги зачем-то наябедничали о моих коварных поползновениях изменить России с другой, хоть и братской, республикой. О чём, естественно, Валентин Дмитриевич известил меня, не скрывая ехидства. Затем, видимо, чтобы умерить мою охоту к перемене мест.
      
      Как будто существовало средство её умерить! “Бешеному псу семь вёрст не крюк” – говорила Кузюка словами актуальной и посейчас поговорки. “Вольно ж ему, взбесяся, бегать!” – повторяла она менее известные слова царевны Софьи, сказанные в адрес взбалмошного братца, будущего императора Петра Первого. Историю Света не только очень любила, но и черпала из чудом доставшихся нам здесь, в Александрове, дореволюционных томов Николая Костомарова мудрость, приложимую и к сегодняшнему дню.
      
      Конечно, страшно было выпадать из привычного окружения. Жаль расставаться с ребятами, которые за семь лет стали близкими, да и встречи с воронежскими друзьями-приятелями становились проблематичными. Бывая в Москве по делам или проездом, хлопцы частенько заглядывали в Александров, чем доставляли радость мне и Кузюке, которая во многом сходилась со мной во взглядах и вкусах и всегда сразу и безоговорочно признавала моих друзей своими. Одобряла, то есть, меня в выборе друзей. Если же мне в их компании среди прочих тостов случалось произнести свой старинный, ещё из студенческих времён: “Выпьем же теперь, ребята, за ваше здоровье и мою погибель!” – она с готовностью подхватывала традиционный ответный вопль: “И чтоб ты сдох на помойке!”
      
      Кишинёв же находился вне их интересов и далеко в стороне от обычных маршрутов. Но я придавал работе первостепенное значение, и то, что она перестала меня удовлетворять, было решающим обстоятельством. А Светлана, как и я, не любила и не надеялась полюбить этот город, предпочитая юг. Если бы моя авантюра удалась, мы бы оказались вблизи её исторической родины. Стоило попробовать, стоило потерпеть разлуку. Я самонадеянно полагал, что надолго она не затянется.
      
      22
      Внешне жизнь пока не меняла своего течения. Когда Кузюка решила, что Митьке надлежит развиваться эстетически, она поручила мне разучить с ним, чтоб время по дороге в детсад не пропадало зря, какую-нибудь песенку. Певец я такой же, как танцор, а танцор, если вы помните, никудышный, но маму такими отговорками разве переубедишь?!
      
      Ладно! Вы хочете песен? Что ж, их есть у меня! Поработаем над собой и детьми, если женщина просит…
      
      Через неделю Дмитрий сам пожелал отчитаться в успехах. Мама с нескрываемым и явно неподдельным интересом, плавно переходящим в откровенный ужас, выслушала “Советскую пасхальную” в нашем совместном бездарном исполнении. Слова Юза Алешковского, о музыке певцы просто представления не имели. Выбор репертуара был логично обусловлен приближающейся Пасхой.
      
      Артисты, понятно, ждали-жаждали оваций и прочих, желательно материальных, знаков признания, однако слушательница, она же заказчица, затруднялась пока прийти в себя и с овациями, не говоря уж о гонорарах, не торопилась. Таких песен ей ещё не пели! Видя лёгкий мамин шок, Димка решил утешить её сообщением о следующем произведении, которое мы уже начали разучивать. На этот раз “Это был воскресный день, и я не лазил по карманам…” Владимира Семёновича Высоцкого. А ещё одна песня, “Бей профессоров, они собаки!” неизвестных нам авторов, значилась в более отдалённых планах.
      
      Как же огорчился малец, когда мама, отудобев и поразмыслив, не только не разрешила впредь разучивать новые песни, но даже запретила уже запланированное публичное исполнение “…пасхальной” в детском садике! Пропали труды…
      
      Хоть мы и жили на центральной улице у самого вокзала, однако транспорт в те годы был малочисленным, и я не понял возмущения подруги, с которым она наябедничала мне о том, что Митька, несмотря на запрет, часто бегает через дорогу.
      
      - Свет, клянусь бородой, я бы тоже не удержался. Там же пожар был! Скажи, ну какой настоящий пацан пропустит настоящий пожар?

      - Ты, прежде чем заступаться, сделал бы что-нибудь. Ты мужчина, он тебя должен послушаться. Почему у меня сердце постоянно должно быть не на месте?

      Теперь по дороге в садик мы разучивали правила дорожного движения. Я ж понимал, что всё равно убежит. И во всякую другую шкоду влезет, потому что для пацана нет ничего интересней шкоды – так пусть он хотя бы понятие о безопасности имеет. А спустя много-много лет я увидел, что Дмитрий учит своего трёхлетнего первенца тому же. И теперь уже Фёдор Дмитриевич, как когда-то его будущий папаша, решительно удерживает легкомысленных родителей и меня, деда, от перехода на красный, хотя улица пуста и бояться, вроде, нечего.
      
      23
      Давний знакомый Саша Вдовин, уехавший в Кишинёв вслед за Никулиным, в ту пору часто мотался туда-сюда, улаживая дела с обменом квартиры. Он и передал мне предложение Никулина перебраться под его крыло. Я слетал туда, лично убедился, что приглашение действительно имеет место, и сразу дал согласие, даже не попытавшись заручиться хоть какими-то обещаниями в главном вопросе, каковым и в ту пору был жилищный. Мне понравился город, понравился завод. – А хата? – Утрясётся, дело житейское – так наивно полагал я, забывая, что даже по гораздо менее значимым поводам мультяшный Карлсон проявлял не в пример больше мудрости.
      
      Так то Карлсон, он с пропеллером! Светлана против моих зыбких планов не возражала, хотя, конечно, гораздо лучше меня сознавала их зыбкость. В отделе кадров принять от меня заявление об увольнении отказались, и я, чтоб не затягивать прощание, чреватое лишними слезами, по совету всё того же Сергея тотчас же отправил его в администрацию завода по почте, заказным письмом.
      
      Расставание стало неизбежным.
      
                До поезда ещё минута. Ещё минута – и прощай.
                В кармане дребезжит валюта. Отдашь проводнику за чай.
      
      Все мои пожитки уместились в средних размеров чемодан. Поэтому я выбрал самолёт.
      
      
          2007 г.
      г. Александров
      
             *
       


            Приложение: самая острая и принципиальная дискуссия с рецензентом (имеется и в ленте рецензий):
==============================================
Рецензия на «Жил-был Я. Глава 4. Кровопивственный градЪ» (Александр Коржов)

      Картина, увиденная мной вашими глазами, абсолютно не соответсвует моим представлениям о производстве. Я проработал почти четыре десятка лет на заводах. Прошел путь от мастера до Главного сварщика крупного производства Атоммаша. Заводы для меня были основной жизнью. В цехе еще мастером я стал активным рационализаторм, потом изобретателем и сам на свои изобретения разрабатывал чертежи и сам их изготавливал в цехе. В цехах мне никогда не было скучно! Жизнь на заводах в Советское время кипела - и самодеятельность, и спорт и все, что угодно! Я доволен своей инженерной жизнью на заводах. Здесь я почувствовал себя творческим работником и уважаемой личностью. Здесь я начал писать заявки на изобретения, технические статьи, потом книги. Для меня всегда было, остается, и останется насегда понятие, что Советский инженер -это интересно и это звучит гордо! Не даром за рубежом до сих пор Советского инженера ценят.

Виталий Овчинников   11.04.2011 17:27   •   Заявить о нарушении правил / Удалить
===============================================
Добавить замечания

        Мы с Вами не только смотрели разными глазами. Мы видели разные картины. Ни самодеятельность, ни спорт я, к примеру, не считал совместимыми с производством. У себя в цехе, как его начальник (глава 6, если заинтересуетесь) принципиально не терпел ни спортивных, ни партийных придурков. И гегемон у меня знал своё место, и ни один не зарабатывал больше добросовестного инженера. А сам, хоть и признан в 1975г. лучшим рационализатором СССР, постоянно ощущал свою профессиональную второсортность, поскольку умел считать и понимал, что мне платят гораздо меньше, нежели я в действительности стОю.

        Вы не пробовали потребовать от начальства достойного вознаграждения? поторговаться? - То-то же! Звучит гордо - платят мало! На хер тебе, инженеришко, деньги, если есть почёт, да?!

Александр Коржов   12.04.2011 14:09   Заявить о нарушении правил / Удалить

=================================================
        Вынужден вам заметить, что в Советское время существовало такое понятие, как штатное рассписание и должностные оклады, утверждаемые в Министерстве. И заводское начальство не имело права их изменять по своему уразумению. Кстати, я тоже работал начальником цеха, в котором числилось порядка тысячи человек и если мне надо было поощрить человека, я делал это с помощью премии или же из своего персонального фонда вознагражления.

Виталий Овчинников   13.04.2011 12:03   Заявить о нарушении правил / Удалить

==================================================
       Вы, Виталий, сами себе противоречите. Творческие возможности инженера (как и любого другого профессионала) могут различаться кратно, в разы - так нас сотворил Господь. А оклады и премии утверждались сверху, и разнились на 20...30 процентов. Выходит, то, что зарабатывалось (создавалось) лидерами, проедалось бездарями. А также спортсменами и художественной самодеятельностью, о которых Вы так убедительно ностальгируете. Даже у директора завода не было возможности платить действительно дифференцировано. У нас личный фонд директора составлял 0,3 процента от фонда зарплаты - много ли на такую сумму настимулируешь?!

       Или у нас с Вами были разные планеты?

Александр Коржов   13.04.2011 14:59   Заявить о нарушении правил / Удалить

==================================================
       Вы забыли о том, что в те времена на предприятия ложилась вся социалка его работников. Это и ясли, и сады, и пионерлагеря, и больницы, и поликлинники, и строительство жилья и убока территори и так далее. И все это делалось силами работников завода. Поэтому штатное расписание у всех структур завода всегда было выше расчетного примерно на 20-30 процентов. А насчет бездарей? Я в своей жизни среди рядовых работников таких не встречал! Если работник плохо работает на своем рабочем месте - виновать его руководитель! Человек пришел на работу - будь добр его загрузить! Не знаешь как - а зачем тогда такой руководитель?! Потому что на производстве всегда есть работа!

Виталий Овчинников   15.04.2011 12:15   Заявить о нарушении правил / Удалить

==================================================
        Вы говорите о рытье котлованов. А я - о творческом труде инженера. Спорите с тем, что разные представители инженерных (и других творческих) профессий разнятся по своему потенциалу во многие разы? - Значит Вы просто разделяете господствовавшее при совке мнение об их приблизительной равноценности. Не менее тысячи инженеров трудилось на моём заводе, из них 12...15 человек творили, а остальные оформляли и подшивали бумаги, а также надзирали и проверяли. С какого хера эти 98-99% канцелярских работников должны звучать гордо?? И за чей счёт??

        Поскольку Вы придерживаетесь манеры отвечать мимо вопросов, предлагаю дискуссию, ввиду её бесплодности, прекратить. Я в своей повести не только изобразил, но и обосновал своё всегдашнее отношение к временам, по которым если кто и ностальгирует - так это те, кого перемены лишили тёпленьких мест. Я лично не заметил потерь, так что мне не о чем грустить. И если Вы лично утратили что-то для себя существенное, призадумайтесь: а по праву ли Вы им владели? И если считаете, что по праву, что Вас обманули, обокрали и оскорбили - почему ж Вы не пошли умирать с оружием в руках за свои попранные права, а также за самую лучшую из систем, за самую человечную из властей.

        И никто не пошёл (Пуго не в счёт, там идеей и не пахло). Если система так была хороша, где её защитники? Уж не нынешние ли коммунисты, которые в свободное от бизнеса время стоят подсвечниками в храмах?

        Итак, что сделали лично Вы для сохранения Системы, по которой Вы тоскуете? Известны ли Вам примеры самоотверженной деятельности по её спасению или восстановлению?

 Благодарю за внимание.

Александр Коржов   15.04.2011 13:34   Заявить о нарушении правил / Удалить
============================================

      
            
            Продолжение: http://proza.ru/2008/01/21/144