Некролог

       Ирине Сергеевне приснился страшный сон. Нет, это не был кошмар в привычном понимании этого слова: никакие монстры ей или кому-нибудь еще голову не откусывали, не было рек крови, землетрясений или других вселенских катаклизмов, инопланетных захватчиков, никто из близких Ирины Сергеевны не превращался в ужасное чудовище и даже не заболевал. В общем-то, сон был вполне обыденный и даже какой-то, можно сказать, спокойный.
       Приснилось Ирине Сергеевне, что она умерла. Но не это было страшным: умерла она тихо и благостно, даже вроде получив от этого какое-то странное удовольствие. Лежала себе лежала – да и умерла. Ничего страшного и дурного в этом не было. Даже испытала Ирина Сергеевна чувство полета, легкости необычайной и успокоения.
       Но вот потом…. Оказалось вдруг, что никто не хочет Ирину Сергеевну хоронить. Проводить, так сказать, в последний путь. Вроде бы и надо, но уж очень это в напряг. Дети – те все больше думали, как сэкономить на услугах похоронной конторы, и сокрушались, как невовремя мать это дело затеяла. Муж вообще вроде даже не расстроился, что овдовел. Друзья… «Покойная» Ирина Сергеевна как будто бы не до конца умерла и как будто могла заглядывать и в дома, и в души, и в мысли к людям. Так вот, ее друзья и знакомые не только не очень скорбели о ее кончине, но и испытывали разные противоречивые чувства по этому поводу. Нет, всем, конечно, было жалко Ирину Сергеевн, для всех ее смерть стала неожиданной и никого не порадовала, но все же…
       Щукина, например, давняя, еще школьная подруга усопшей, злилась, что в такой мороз, да еще в субботу, придется ехать на кладбище и там мерзнуть, а дубленка старая и не греет уже совсем. А Колдакова, ахнув от неприятного известия и даже смахнув слезу, стала думать, что ей надеть, и обрадовалась, что будет повод увидеться со старыми знакомыми, продемонстрировать новую норковую шубку, а потом и выпить на поминках. Гаспарян мучительно соображал, как бы избежать прощальной речи – уж больно неохота было болтать на морозе, а говорить, конечно, заставят его, кого ж еще?
       Словом, никому смерть Ирины Сергеевны не принесла, по большому счету, ничего, кроме раздражения и многочисленных неудобств. Рук никто не заламывал, истерик ни у кого не случилось, в обморок никто не упал.
       Увидела Ирина Сергеевна и собственные похороны. Лежала она в гробу хорошенькая, как молодая. Народу было немного, лица у всех то ли усталые, то ли злые, то ли невыспавшиеся (Ирина Сергеевна еще понедоумевала – почему похороны обычно назначают часов на десять утра, почему не позже, ну куда торопиться-то уже?!). Быстренько положили по цветочку, причем цветочки все были куплены Щукиной по дороге на кладбище – гвоздички белые, ровно по одной на человека, всплакнули, посмотрели значительно ей в лицо, чмокнули воздух над ее лбом… Вот, собственно, и все похороны.
       Поминок во сне не было. А вот следующий после похорон день ей показали зачем-то. И вот тут-то самое страшное и произошло. Прошлась умершая, но не до конца Ирина Сергеевна по домам и душам своих близких и поняла, что никто ее уже не помнит. Все своими какими-то проблемами и делами заняты: дочка Светочка все о незнакомом Ирине Сергеевне Дмитрии думает, и так его слова перевертывает, и этак, и все никак у нее ясности не получается; сын Андрюша думает о том, какая же ему дура и стерва в жены досталась – никакой радости уже в жизни не осталось, даже детей от нее заводить не хочется; муж думает, кому бы из мужиков позвонить – в баню сходить, попариться, пивка попить, и о том, что Колдакова для своих лет очень даже неплохо сохранилась; Щукина собаку больную в ветеринарку повезла, волнуется очень о своей животинке, что-то та совсем есть перестала; Колдакова в ванной грудь ощупывает на предмет обнаружения узелков и боится, что у нее климакс начинается; даже Гаспарян, Гриша, Гришенька, вечно в нее, Ирину Сергеевну , влюбленный, чуть ли не с пятого класса, Гриша, который грозился покончить с собой, если она не станет его женой, и тот о чем угодно думает, только не о ней, не о ней…
       И еще запомнила Ирина Сергеевна, что на работе никто не стал писать ее некролог. Просто повесили в вестибюле ее фотографию, не самую, кстати, удачную, в траурной рамке и написали годы жизни. Как будто и нечего было про нее, Ирину Сергеевну, написать. Как будто неинтересный, серый и невзрачный она человек…
       Короче говоря, мерзкий и страшный был сон. И проснулась после него Ирина Сергеевна разбитая, как если бы и вправду с того света вернулась. Настроение – хуже некуда.
       - Ты что это, мать, не в духе сегодня? – спросил за завтраком муж, одним глазом кося в телевизор, а другим - в газету. – Не выспалась, что ли?
       Ирина Сергеевна в ответ только боднула воздух – не станешь же объяснять, что к тебе на похороны никто идти не хотел. Посидела, прихлебывая потихоньку чай с лимоном, подумала, а потом спросила мужа:
       - Слушай, а вот если я умру… что ты делать будешь? – и внимательно стала за реакцией мужа следить.
       Муж хмыкнул и посмотрел на нее с интересом:
       - А с чего тебе умирать? Ты же не больная. Вон, одних витаминов на восемьсот рублей накупили. И вообще мужики меньше живут.
       Но Ирина Сергеевна не сдавалась:
       - Нет, серьезно: представь, вот я умерла. Что ты на следующий день делать будешь? В баню пойдешь? Или, может, женишься?
       Муж нахмурился и, чувствуя, что разговор принимает какой-то неправильный оборот, пробурчал:
       - Знаешь чего, отстань ты от меня. Нашла тоже о чем разговаривать.
       И снова уставился в газету.
       Ирина Сергеевна проводила мужа на работу и стала сама собираться. Постояла несколько минут перед зеркалом, вздохнула, помахала себе рукой и отправилась в свой институт…


       День прошел как обычно, без каких-либо значительных событий, но и без неприятностей. Домой Ирина Сергеевна вернулась около четырех, прибралась, приготовила ужин. Включила телевизор, но смотреть, кроме сериалов, было нечего, и она тут же его и выключила. А потом зачем-то достала с верхней полки книжного шкафа, куда уже много лет никто не заглядывал, пыльную коробку со старыми альбомами фотографий, своими, еще школьными, дневниками и прочей ерундой, которую непонятно зачем хранила с незапамятных времен.
Улыбаясь, она сидела на полу, окруженная пыльными, потертыми тетрадками и альбомами, доставала по одному какие-то пожелтевшие от времени листочки, исписанные мелким полудетским почерком, внимательно читала, а там были и стихи, и записки, и какие-то письма от нее и к ней, обрывки рассказов без начала и конца, чьи-то мысли, которые казались ей когда-то мудрыми…
       «Надо же, - думала она. – А ведь что-то во всем этом было, ей-богу, было!»
       Потом она взялась за альбомы. Со многих старых фотографий смотрела она, Ирина Сергеевна: с папой в зоопарке, с родителями на елке в детском саду…Щекастая, с косичками и бантиками, Ирина Сергеевна-первоклассница… А вот со Щукиной на какой-то школьной вечеринке – хохочут так, что гланды видно…
       Потом пошли фотографии с мужем, потом с детьми: на даче, на море, на шашлыках, в гостях, в лесу, на диване, дома, на экскурсии…
       Почему-то Ирине Сергеевне стало очень грустно. А затем, повинуясь какой-то внезапной идее, она быстренько запихала все альбомы и прочую память обратно в шкаф, порылась в ящиках, нашла бумагу и ручку и села за стол на кухне. Минут пять она сидела, подперев щеку рукой и задумавшись, а потом решительно принялась писать. Она писала быстро и долго, черкая и начиная сначала, и снова черкая. Сделав небольшой перерыв, когда пришел с работы муж, позвонила сыну, потом дочка Светочка забежала на минутку домой переодеться. Ирина Сергеевна ее накормила и была предупреждена, чтобы ложилась спать, не дожидаясь… А когда муж отправился засыпать под телевизор, Ирина Сергеевна снова села за стол и продолжила свое необычное занятие…


       Несколько дней спустя Ирина Сергеевна позвонила Грише Гаспаряну. Он со времени развода со своей второй женой так и жил один, поэтому она могла без проблем приехать к нему домой.
       Почему-то только в этот раз, когда Гриша открыл ей дверь, Ирина Сергеевна заметила, что он – почти совсем седой, сутулый и на лице его парад морщин. Она поняла, что раньше не видела его таким, но не потому, что она таким не был, просто она смотрела на него глазами из прошлого, он всегда был для нее тем шебутным и славным пятиклассником с шалыми глазами, каким она впервые его увидела, когда он пришел к ним новеньким и сразу стал для нее самым верным другом и поклонником. Сегодня поклонника мучил радикулит, а в глазах светилась только боль, и никакого озорства, никакой шалости – усталые мудрые глаза немолодого человека.
       Они пили чай, болтали о том о сем, сплетничали об общих знакомых, было тихо, спокойно и уютно, и Ирина Сергеевна вдруг подумала о том, что если бы вот Гриша умер, то она бы очень сильно переживала, плакала бы, и никто бы не мог занять его место в ее жизни. Она даже речь сочинила, которую бы сказала на похоронах…
       Уже уходя, Ирина Сергеевна все-таки собралась с духом, остановилась на пороге и спросила Гришу:
       - Гриш… Можно я к тебе обращусь с необычной просьбой?
       - Что за вопрос, разумеется, ты же знаешь – для тебя на все готов! – Гришу явно так и распирало от любопытства.
       - Ты только не думай, что я окончательно спятила, ладно? И не волнуйся, я не больна, о смерти вовсе не думаю и собираюсь прожить еще довольно долго. Просто мне это надо…
       Такое вступление Гришу еще больше заинтриговало и, несмотря на предупреждение Ирины Сергеевны, разволновало. Он хотел было что-то сказать, но Ирина Сергеевна достала из сумочки конверт и, спотыкаясь на каждом слове и не глядя на Гришу, продолжала:
       -Вот. Если я умру – не сейчас, конечно, а когда я умру, позже, ну, ты понимаешь, ведь все же умирают… Ну перестань волноваться, я же сказала, КОГДА я умру…Черт, запуталась сама и тебя напугала… В общем, когда я умру – ведь когда-нибудь же точно умру, я же не Дункан Макклауд!... так вот, ты тогда этот конверт на моих похоронах вскрой и вслух прочитай, ладно?
       Гриша сначала не знал, как реагировать на такое странное поручение. Он начал было мычать что-то маловразумительное, возмущаться, отталкивать конверт, как будто опасаясь, что если он возьмет его в руки, то Ирина Сергеевна вот здесь, на пороге его квартиры, тут же незамедлительно умрет. Но Ирина Сергеевна вложила конверт ему в руку уверенным и настойчивым жестом и сказала:
       -Пожалуйста.
       Оба чувствовали себя идиотски, и Гриша, чтобы прервать неловкую паузу, спросил:
       - А там что?
       Ирина Сергеевна вдруг поняла, что ведь он мог подумать, будто в конверте – запоздалое признание в любви, сожаления о неправильно сделанном когда-то выборе, жалкие слова, - и покраснела, сильно и мучительно.
       - Там… Там некролог. Мой некролог.
       И, оставив совершенно обалдевшего Гришу переваривать это неожиданное сообщение, ушла. На душе у нее стало как-то легко и пусто, хотелось прыгать через две ступеньки, но мешали каблуки, еще хотелось нахулиганить, но она этого делать не стала…
       Конверт был не запечатан, и, разумеется, Гриша, поборовшись с совестью не очень продолжительное время, полез смотреть его содержимое. И ничего не понял.
       «Нет, ну я знал, что Ирка не совсем нормальная – за то и люблю, - подумал он. – Но с головой у нее, видимо, действительно приличные проблемы. Возраст, что ли?»
       И он снова посмотрел на листочек, который достал из конверта. Там почерком Ирины Сергеевны было написано:

       "Я БЫЛА ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ"

       А потом «очень хорошая» было зачеркнуто и на бумаге осталось только:

       «Я БЫЛА»