История Мальвины

Меня зовут Мальвина. Как вы догадываетесь, это вовсе не мое имя, да и если бы оно было моим, кто в здравом рассудке стал бы его заявлять так сразу, для первого знакомства? А я еще в здравом рассудке, смею вас уверить, несмотря на всё, что мне довелось пережить, и скоро вы в этом убедитесь. Как сказал кто-то, не помню кто, но наверняка умный человек, все познается в сравнении, а таких извращенцев, гнойных, ублюдочных тварей, как вы, я никогда не видала. Точнее, только таких и видала. И это трагедия всей моей жизни. А моя жизнь – это полное подтверждение моего умственного и физического здоровья, опять же если говорить сравнительно. Все, что здесь написано, чистая правда. Я не умею врать, потому что не умею говорить.

Мой первый мужчина – кажется, его звали Иван Петрович – оставил у меня самые неприятные воспоминания. Он грубо со мной обращался. Конечно, я не была девственницей, но чего он, собственно, мог от меня ждать? Тем не менее, в тот вечер, когда меня подарили ему сослуживцы то ли на пятидесяти-, то ли на шестидесятилетие, после того как он отвез меня домой и обнаружил, что я не невинна, я впервые узнала, как жестоки и несправедливы могут быть мужчины. Надо отдать ему должное – такой брани я впоследствии никогда не слыхала. Он плевался, бегал по комнате, то и дело спотыкаясь о кровать и натыкаясь на стены, как слепой или пьяный. Затем он подбежал ко мне с вполне определенным намерением, но, естественно, у него ничего не получилось. Это взбесило его еще больше. Когда он вскочил, я думала, он меня убьет, таким злобным и ненавидящим было выражение его лица, но, сделав два неверных шага, он упал.

Потянулись томительные часы ожидания. Я не могла посмотреть, что с ним, и страх, уже не за свою жизнь, а тот безотчетный давящий ужас перед неизвестностью, который охватывает нас в ожидании одиночества, пронизывал меня с ног до головы. Так мы лежали без движения – я на кровати, он где-то на полу, хотя от перемены мест ничего бы не изменилось.

Не помню, сколько времени прошло; помню, звонил телефон, потом в дверь стучали, потом ломились и наконец вышибли. В комнате появились какие-то люди, переглядывались, усмехались, выходили и заходили снова. Кто-то громко сказал: «Разрыв сердца», а другой кто-то ответил: «Допрыгался старик». Ивана Петровича подняли и унесли. Это был последний раз, когда я его видела. Затем все ушли, оставив меня лежать на кровати, и опять кто-то сказал: «Пускай, пускай полюбуются».

Наследник приехал один. Он долго смотрел на меня, очевидно, раздумывая, что со мной делать. Наконец, воровато озираясь, он сдул меня, упрятал в сумку и отнес вниз. По характерным звукам я догадалась, что он ставит сумку в багажник. Он дал газ, и мы уехали.

Наследник, Дима, был молод, ухожен и, по-видимому, богат. Он панически боялся жены, хотя за глаза называл ее не иначе как уродиной и не спал с ней, что мне доподлинно известно, так как часто по ночам он украдкой пробирался ко мне в комнату и доставал меня из шкафа. С ним я впервые узнала, что значит быть с мужчиной. Но это единственное, за что я могу быть ему признательна. К тому же, мне это не доставило никакого удовольствия. Странно, ведь для этого же я собственно и сделана. Может быть, причина в том, что он обращался со мной как с предметом, вещью, никогда со мной ни о чем не разговаривал, быстро делал свое дело и засовывал обратно в шкаф. Никаких чувств, вообще никаких; я думаю, у резинового мужика больше эмоций. Я даже начала уже с сочувствием вспоминать Ивана Петровича – тот хотя бы был эмоциональнее.

Но однажды ночью нам с Димой пришлось расстаться. Он, как обычно, прокрался ко мне, положил меня на кровать и уже снял штаны, как дверь открылась и вошла его жена. Дима быстро вскочил, на нем не было лица. «Так, - тихо и медленно сказала она, - а если я тебя выгоню, на что ты будешь жить? Чтобы сегодня же этой мерзости здесь не было. – Она опустила глаза и, смерив взглядом его стоящий член, злорадно усмехнулась – А теперь идем со мной». Дима бледно и виновато кивнул. В его глазах, когда он посмотрел на меня, выходя из комнаты, как нагадившая собака на зов хозяина, я прочла ужас. Мне стало его так жалко, что я бы заплакала, если бы умела.

На следующее утро Дима зашел за мной и положил меня в уже знакомую сумку. Он был мрачен и изредка вздрагивал всем телом. Он отнес меня в машину и куда-то повез. Когда он вытащил меня из сумки, я увидела комнату, всю заставленную какими-то странными гипсовыми обломками, и приятного на вид молодого человека. Меня сразу привлекла его широкая открытая улыбка. Дима сказал: «Вот, ты давно хотел натурщицу. Уж эта-то точно не шевельнется. И не сбежит», - добавил он почему-то. Молодой человек посмотрел на него с недоумением, а потом от души рассмеялся. «Ты совсем спятил, Дима? – спросил он участливо. – Зачем она мне?» Мое сердце, если бы оно у меня было, замерло бы. Я уже хотела остаться. Молодой человек, как будто почувствовав, что со мной творится, перевел на меня взгляд и неожиданно, причем мне показалось, что и для себя самого, сказал: «А впрочем, ладно, оставь ее здесь». Не знаю почему, но от этих простых слов я ощутила себя на верху блаженства. «Ну вот и отлично», - с облегчением сказал Дима и повернулся уходить. «А как ее зовут?» - все так же неожиданно спросил молодой человек. Дима оглянулся, хмыкнул, пожал плечами и бросил: «А хрен ее знает». Потом он ушел, и больше я его никогда не видела.

Настала пора признаться – имя Мальвина дал мне он. Я очень его любила. Он дарил мне красивые платья, читал мне свои любимые книги, показывал картины, рисовал мои портреты, говорил, что любит меня. Однажды он пришел домой, начал меня обнимать, называть благодетельницей, рассказал, что на какой-то выставке его серию работ «Портреты резиновой женщины» купил один коллекционер за кучу бабла. В этот вечер он был со мной особенно нежен и романтичен. Я была счастлива. Я хотела от него ребенка.

Счастье – опасная вещь, особенно для тех, кто, как я, лишен возможности его отстаивать. Где-то через месяц после успеха любимого я начала замечать в нем перемены. Он уже не бросался ко мне, только придя домой, чтобы рассказать новости, стал проводить со мной меньше времени, не так страстно целовал, почти перестал заниматься со мной сексом, в общем, заметно охладел, хотя я не хотела этого замечать, приписывала это охлаждение временной усталости, работе, чему угодно, только чтобы отогнать единственно верное объяснение. Но вскоре я увидела причину своими глазами. Однажды вечером он вернулся позже обычного с какой-то странной упаковкой и, не глядя на меня, скинул меня с кровати, и стал разворачивать сверток. Я уже знала, что он оттуда достанет, и вовсе не удивилась, когда он вытащил ее. Как она была шикарна! Наверное, самая дорогая в магазине. И что самое обидное, куплена ценой того успеха, который принесла ему я. Жизнь злорадно парадоксальна. Пряча глаза, он свернул меня, засунул в обычный дешевый мешок и отнес на ближайшую помойку, но мне уже было все равно. Я потеряла способность чувствовать. Пусть меня найдут бомжи, пусть делают со мной что хотят – меня уже ничто не потревожит. Жизнь для меня кончилась.

Так, наверное, рассказала бы свою историю Мальвина, умей она писать. Выступая от ее имени, я совершаю второе предательство, выдавая ее мысли и чувства без ее согласия, во всей их наготе. Но почему-то мне кажется, что вторым предательством я до какой-то степени искупаю первое. Когда на следующее утро я заглянул на помойку, куда отнес ее вчера, ее там уже не было.