Высоцкий, Маклафлин, батько Махно и КГБ

Ах, как давно мы не выбирались в гости! Заверченные, закрученные смсочно-виртуальной и настоящей реальностью мы редко встречаемся уютно, по-домашнему, за широким накрытым столом, с хорошей закуской и разнообразием спиртных напитков. И чего только нет за украинским столом, а батюшки: жаркое с грибочками под соусом «Жульен» в горшочках, салат из кальмаров с курагой и сыром и заморскими итальянскими приправами, классическая сельдь «под шубой», бледно-розовые, как кожа девственниц, ломтики ветчины, хрустящие огурчики ; поблёскивает жирными бочками селёдочка, разлеглась, растопырившись в неприличной позе, загорелая в духовке курочка. А, вот, чего нет - сала. Вот так. Не любит наша хохляцкая компания сала, вопреки кацапским утверждениям. А в остальном – стол интернационален. Как и наше бывшее государство, в котором каждый из присутствующих родился. Мужчины наполняют стопарики, дамы, стесняясь, начинают с вина-шампанского, а после, разгорячённые беседой и напитками, забыв прикрыть рюмочку ладошкой, позволяют себе и коньяк, и водочку. До чего задушевно посреди зимы, слякотных рабочих будней, так, без повода, собраться вместе и погуторить обо всём, чего воспалённый высшими образованиями, эрудицией и алкоголем, мозг попросит! И каких только тем из его пьяных недр не выплывает! И каждый монолог начинается с сакраментальной фразы: «А я…» - дальше идёт чья-то «моя» история…
Разные по профессии, возрасту и социальному статусу собрались люди за столом, но, главное – с неостывшими сердцами. И, как в каждой компании, есть у них свой негласный Председатель - степенный, представительный мужчина, он знает всё обо всём сразу, немногословен, потому к каждой его фразе все немедленно прислушиваются, его жена – моложавая щебетунья-хохлушка, супружеская пара - Андрюха и Лера и, конечно, ещё, Хозяин и Хозяйка, благодаря гостеприимству которых мы все туточки и собрались.
 Андрюха – неудавшийся музыкант. Нет, музыкант он – отличный, неудавшийся, в смысле, не пробившийся. Без денег нет славы, зато есть уважение в своём городе. И потом, Андрею не сто лет, может, и я в это верю, слава ждёт его где-то впереди, машет букетиком и зовёт. А пока он сидит напротив на диване, рядом с женой, с которой вместе много лет, которая его очень любит, но редко ему об этом говорит, а потому Андрей всю жизнь задаёт себе вопрос: быть или не быть? По любому поводу. В какую школу отдать детей, брать ли с собой зонт, бросить на хер музыку и податься в бизнесмены, что, в отсутствии жены, приготовить на завтрак – всё превращается в гамлетовскую проблему. Почему? Потому что у Андрюхи прошло детство без отца, но, зато – с Высоцким. Воспитывал Андрея муж двоюродной сестры – в основном, он присматривал за малым, когда женщины были на работе. И у Андрюхиного усатого няни был тайный, опасный в 70-е советские года бизнес: он «нарезал» пластинки, те самые – «на костях». И записывал Высоцкого – всем желающим. Его КГБ могло в любую минуту посадить. А ещё гордился тем, что на концерте Высоцкого в городе Конотопе - и не надо смеяться – это не гоголевские выдумки – да-да, именно в городе Конотопе, Андрюхин родственник лично общался с Владимиром Семёнычем, фотографировался и даже взял автограф. И, когда маленький Андрюшенька капризничал, родыч ставил ему Высоцкого и Андрюшенька замолкал. Малец подрос, превратился в Андрей Андреича и слушал Высоцкого сквозь шум и треск в передачах Севы Новгородцева. А потом – подарок судьбы – в «Кинопанораме» показали о Владимире Семёныче целую передачу! Обычно Рязанов встречал зрителей в 19.40, потом в 21.00, звучали позывные программы «Время». А в то день… слово берёт Андрей:
- Я смотрю: вместо «Кинопанорамы» понаставили каких-то документальных фильмов, а потом и программа «Время» прошла, и ещё что-то, и только поздно-поздно началась передача, а там – Высоцкий: настоящий, живой!
 - А я её на кассету записала, аудио – тогда ведь видиков не было, сто раз её прослушивала, особенно монолог из «Гамлета», - вспоминает жена Председателя.
- А я его впервые увидел в фильме «Как царь Пётр арапа женил».
- Да, точно, - подхватывает несколько голосов, - он там чумазый такой весь, под негра перемазанный.
- А для меня он круче всего в «Интервенции» - вот фильм всех времён и народов! За всю историю кино, ни в одной стране больше не было такого фильма. Я с батей в первый раз смотрела в кинотеатре – как раз в перестройку, когда всё разрешили и фильмы классные попёрли. И песня там суровая, моя самая любимая – про деревянные костюмы.
- Кстати, - вспоминает Андрюха, - ведь сегодня его день рождения – 70 лет.
- Вот ужас был бы его увидеть 70-летним стариком!
- Нет, всё-таки хорошо умереть вовремя! Он многое успел!
Мы наполняем бокалы и пьём за здоровье Владимира Семёныча – ни для кого он не умер, для нашей подогретой компании – словно рядом за столом.
- Эх, я недавно весь Инет перерыл, чтоб эту «Кинопанораму» с ним найти – и никак.
- А меня недавно муж заставил написать письмо Маклафлину, - заявляет жена Председателя.
Все захлёбываются водкой.
- Как?
- На его официальный сайт. В Инете кто-то выставил диск «Колыбельные» с заявкой, что это – последний Маклафлина. Мы послушали – слащаво-елейная музыка, не Маклафлин, однозначно! И муж попросил составить письмо, я ему говорила, что сам Маклафлин ему не ответит, в лучшем случае – 110-ый секретарь, но он настоял и слёзно просил, чтобы я упомянула, как он слушал его музыку ещё в далёкие 70-ые, когда она в Союзе была запрещена.
-И что, ответил?
- Ну, не он. Какая-то Мери – пресс-секретарь. Сказала, что, действительно, такого диска не существует и передала респект всем поклонникам с Украины.
- А я ещё тогда письмо посылал в «Голос Америки», в 70-ые - задумчиво говорит Председатель.
От удивления все прокашливаются коньяком:
-Разве можно было послать ТОГДА ТУДА письмо?
- Можно, - збагойно отвечает Председатель, - Без обратного адреса, конечно, и ехать пришлось в другую часть города, на незнакомое почтовое отделение – боялся, что меня кто-то просечёт и КГБ загребёт.
- И что, загребли?
- Не-а, а письмо отослал! – заканчивает с довольной улыбкой Председатель.
- За это и выпьем! – раздаётся дружный хор голосов и звон бокалов.
- А я побывал в КГБ, - глядя в потолок произносит Хозяин. – Мне тогда 18 было, учился в строительном техникуме. Подрался с иностранными студентами: пятью кубинцами и одним азербайджанцем – МС по вольной борьбе. Они мне морду набили, а потом - мои со двора, человек 40 (имхо, цифра была несколько преувеличена – как во всех мужских рассказах о рыбалке размеры и количество пойманного, но, как рассказали, так и записываю – прим. автора ) набили морды им. Ну, меня и вызвали, в КГБ. Так там мне обо мне очень многое рассказали. В частности, откуда в моей семье набор серебряных столовых ложек.
Все в удивлении на него уставились, перестав стучать ножами-вилками.
- Мой прадед был кузнецом, и, когда началась послереволюционная неразбериха, он всем лошадей подковывал: красным, белым. Пришли махновцы. И тоже просят подковать. Убедительно просят, так, что не откажешь. Подковал дед тысячу лошадей (опять же, достоверность цифры – на совести рассказчика) – и спрашивает: «Хлопці, а хто ж платити буде?» А хлопци отвечают: «А ты пойди у батьки попроси!» - и ржут: мало кто из селян к батьке осмеливался обращаться, голова была дороже. Дед повздыхал, надел шапку и пошёл. А Махно щедрым оказался – подарил ему набор столовых ложек. М-да, - вздыхает рассказчик, - никто в моей семье историю этих ложек не знал. А они - КГБ – знали.
- Так вот, где нужно историю генеалогического древа узнавать – в КГБ, - с улыбкой произносит жена Председателя.
- А мы, кстати, в Гуляйполе практику проходили после первого курса: нужно было у местного населения собрать пословицы, поговорки, частушки и прочий народный фольклор, и, в частности, рассказы о батьке Махно. Так о нём хорошо отзывались: говорят, вот тогда, при батьке – порядок был – это при отце анархии! Историю поведали, как кто-то из вояк, когда махновцы только в деревню вошли, девчонку испортил. Родители с девицей пошли к батьке: он выстроил всё своё войско и виновника тут же, перед строем, зарубил. Вообще, мало кто с нами, студентами, решался заговаривать – хотя уже 90-й год был: некоторые просто отмахивались и убегали, другие – пару пословиц вспомнят – рот на замок, только один дед под сто лет каже: «Я вже нічого не боюся. Мене красні сажали, білі сажали, німці били, ГБшники – мені вже нічого не страшно, тож, записуйте.» Остальным селянам сначала зубы заговаривали на посторонние темы, и только под конец, аккуратненько, про батьку спрашивали.
- Да, запуганный у нас народ.
- Раньше – да, сейчас, всё-таки не так.
Пьём за свободу народа.
- Может, и не так, - включается Андрюха, - но сейчас меня насильно лишают родного языка, на котором я говорю и думаю. Представляете, включаю телевизор, а там идёт русский фильм на украинском языке. Фильм, русский – дублирован! Ну, что это такое?
Языковой вопрос сразу вызывает политическую тему и, когда попеременные выкрики: «Ющенко», «Янукович», «а эта Тимошенка», становятся чересчур громкими и недоброжелательными, Председатель решительно поднимает бокал: «За отсутствие политики в наших разговорах!» Алкоголь – лучший peacemaker - объединяет и наталкивает на новые темы, и мы завязываем с Лерой неспешный доверительный разговор через стол, о том, что такое книга и должна ли она чему-то учить. Лерочка как-то незаметно из домашней хрупкой девушки превратилась в бизнес-леди, уверенно ведущую семью к капиталистическому обеспеченному будущему, но в душе, как ни удивительно, осталась зафилософизированным подростком, который строит собственную модель мира, потом каждый раз проверяет: подходит его модель под реальную действительность или нет? И каждый раз удивляется, что всё-таки нет. На сегодняшний момент в Леркину систему не вписались Кафка, Сартр и Камю - и она решила их "выкинуть". Наш нежный женский спор ласкает темы задач литературы: я утверждаю, что художественная книга – не морализаторская проповедь, не научный справочник и не философский трактат. Литература ничего никому не должна, в том числе и «учить».
- Я ищу конструктивизма в книге, чего-то светлого, человеколюбия!- утверждает Лерочка.
- Хорошо. Где человеколюбие в «Мастере и Маргарите»? На первый взгляд его – нет, сплошные кроваво-издевательские сцены, никакого человеколюбия.
- Да, - подтверждает Лера, - я, кстати, книгу эту не люблю.
- А на самом деле, в ней срывается шелуха пошлости с человека и показывается та сердцевина, то настоящее человеческое, что в нас и должно быть. Человеколюбие Булгакова сродни хирургическому: больно, но полезно.
Лера задумчиво формирует вилкой узоры из тёртого буряка в своей тарелке. Меня несёт:
-Я получаю высший кокс от книги, когда автор отдаёт себя на разрыв таким, каким он есть, когда отрывает читателя в свой космос. И не важно, каким способом: реалистичным описанием, юмором, абсурдизмом, ужастиком или режущей по жилам лирикой. Если автор хочет кого-то поучить светлому, доброму – его право. А право читателей выбирать по своему вкусу писателей – свобода выбора завсегда присутствует. Но выкидывать Кафку и Камю и не допускать к ним детей – диктаторский подход (если не сказать гитлеровский, но я не сказала).
Лерочка с возмущением восклицает:
- Но как, как можно читать с удовольствием Кафку? Это же – угол, безысходка!
 Тут хохотунья-хохлушечка, слегка изменившись в лице, тихо говорит:
- А я очень часто вспоминала рассказ Франца «Превращение», когда нашему ребёнку поставили диагноз - аутизм. Тогда от нас почти все отвернулись – я не вас имею в виду, но основная масса друзей, родственников, знакомых – они испугались. И я почувствовала себя тараканом, который, в недоумении от того, что с ним произошло, хочет помощи, а вместо неё – страх, брезгливость со стороны близких, и ты испытываешь ужас подземельного одиночества. Говорят, в аду страдают от одиночества – миллионы людей рядом, но никто друг друга не видит и не слышит. И не может общаться…
- Вы только послушайте, о чём говорят наши женщины! – прерывает нас Андрюха. – Давайте за них выпьем!
Снова наполняются рюмки.
Председатель вдогонку нашему спору произносит:
- Джон Маклафлин сказал: «Музыкант – это ухо человечества…» Тогда художник – это глаз человечества. Люди видят мир унылым и приспособленным к своим нуждам или, наоборот, агрессивным и враждебным себе. Но, в глубине души они догадываются, что это не так. Людям нужен художник, чтобы они увидели мир таким, каким он есть.
Кто-то шутит:
- Тогда, писатель – это рот человечества.
- Да, - подтверждает Председатель, - человек - косноязычен, он ничего не может высказать сам. Кто-то должен ему помочь.
Все, примолкнув, уважительно на него смотрят.
Нарушив респективную паузу, я тихонечко спрашиваю:
- А за мужчин пьют только 23 февраля или можно и так, прям вот сейчас?
И мы снова сдвигаем бокалы, выкрикивая фразы-тосты:
- Чтоб вы, женщины, нас понимали!
-Нет, чтобы вы, мужики, на понимали.
-Нет, Андрюха, - восклицает Хозяин, - чтоб они нас слушались!
- Вот ишшо! Это вы нас должны слушать! И слушаться! – кто-то с хохотом добавляет.
- И не ругались – никогда!
- Не дождётесь! Да кто вас ругает?
- Чтоб у вас всегда были непорванными носки и вкусными обеды! А, и рубашки –выглаженными!
Мы ещё много всего обсудили: смерть Кустурицы – имея в виду его последний фильм «Завет»; почему грузинский митрополит теперь называется католикосом ; Андрюха спросил Председателя на ухо, сочиняет ли тот ещё музыку, на что Председатель с горечью покачал отрицательно головой и они снова сдвинули бокалы, а жена «сдала» Председателя, признавшись друзьям, что он расположил стихи на Литсовете и снова все за это выпили.
Отхлёбывая горячий кофе, я обеспокоено смотрю на часы – скоро полночь.
С Хозяйкой мы относим грязную посуду на кухню. И тут мне Хозяин горделиво говорит:
- Да вот она! Мы ею теперь воду очищаем!
И достаёт из трёхлитрового бутыля с прозрачной водой огромную тяжёлую столовую ложку причудливой формы.
- Там и дата ещё есть! – Хозяин поворачивает её обратной стороной и подаёт мне.
Я старательно пытаюсь сузить расширенные шампанским, домашней настойкой, «Белым аистом» и «Рижским бальзамом» зрачки и, через полминуты борьбы с собственным зрением, вижу малюсенькие циферки: 1875.
Далеко за полночь, я еле вытаскиваю мужа из тёплой компании. Мы сердечно со всеми прощаемся и выходим на зимнюю улицу. По земле, где шли когда-то обозы Махно, колёса маршруток оставляют фигурную резьбу на свежем снегу. С неба пялится Луна – призрачная, задымленная, как и недремлющий глаз КГБ, наблюдавший за нашими предками сквозь толщу веков. А мы – отдохнувшие, расслабленные, свободные – едем по тихим улицам баиньки домой.