Ёлка

       В год, когда Алёне исполнилось семь, родители переехали на новую квартиру. Это была трёхкомнатная квартира в Доме Преподавателей МГУ на Боровском шоссе – «на Боровке», и папе с мамой и Алёной дали в ней большую комнату.
       Алёна в первые месяцы после переезда родителей оставалась с бабой Ниной и дедой Васей «на Щипке», а мама с папой приезжали к ним по воскресеньям, обживаясь на новом месте, чтобы на следующий год, когда придет пора идти в школу, забрать Алёну к себе.
       В Алёниной жизни, в общем-то, ничего не изменилось. Ведь и раньше она была дома с бабой Ниной, а у мамы с папой почти всегда были какие-нибудь дела, даже и по воскресеньям. А теперь родители каждый выходной приезжали и проводили время с Алёной. Кстати, и сама Алёна к этому времени подросла, ее стало легче брать с собой в гости и на прогулки. Так что жизнь шла обыкновенная, как всегда, – день за днем, сначала осень, потом зима. И вот потихоньку приблизился Новый год.
       Перед Новым годом Алёна села писать письмо Деду Морозу. Она уже умела кое-как управляться с печатными буквами – довольно уверенно писала свое имя и знакомые слова: "мама", "папа", "баба" и "деда". Еще она умела писать "привет Мурзикам" – это была ее приписка в каждое баби-Нинино письмо.
       Баба Нина раз в неделю, а то и чаще, посылала письма своим сестрам в город Павлово-на-Оке, а Мурзики – это были коты, которые там у них жили. Их было то ли два, то ли три. Коты были Мурзики, а собака – Марсик. Собака для Алёны была как-то менее понятна, а вот кошек она обожала. У них в квартире кошек ни у кого не было, и баба Нина иногда, снисходя к Алёниной нужде, приносила ей ненадолго кошку от соседей. Алёна все детство мечтала, что, когда вырастет, у нее будет кошка. А Мурзики – это были кошки, которые, хотя и где-то далеко, но принадлежали членам Алёниной семьи, ее близким, которых Алёна хорошо знала и любила – павловские тётки несколько раз в год приезжали в Москву и гостили подолгу.
       Этот "привет Мурзикам" Алёна научилась писать довольно бойко, только все время ошибалась с буквами "у" и "з" – писала их не в ту сторону. "Р" и "к" у нее почему-то получались лучше. Но письмо Деду Морозу – это было гораздо более сложное и неизведанное дело.
       Письмо Алёне помогала писать баба Нина. В прошлом году Алёна тоже писала Деду Морозу, и тогда баба Нина ей диктовала по одной букве. А диктовать надо было много – Алёна просила у Дела Мороза "машину каток, машину скребок, машину мусорщик и машину поливальщик". Правда, таких машин ей не подарили, их, скорее всего, просто негде было взять. Но сильного разочарования не было, наверное, подарили что-то совершенно замечательное, а что – теперь уже выветрилось из памяти.
       А в этом году Алёна захотела в подарок пожарную машину, и она сумела почти самостоятельно написать эти слова. Баба Нина только чуточку подсказывала. Письмо, написанное синим карандашом на толстом листе с неровным краем, вырванном из рисовального альбома, было выставлено в окне, между рамами. Алёна специально протаяла ладошкой густой иней на стекле и прислонила письмо к проталинке – чтобы Дед Мороз смог его увидеть. Пожарную машину в тот год Дед Мороз ей подарил, не очень большую, но с раздвижной лестницей.
       И вдруг перед самым Новым годом оказалось, что деда Вася и баба Нина случайно купили две ёлки. Одну, довольно большую, купил деда, а другую, маленькую, баба.
       Купить ёлку тогда было непросто и, если кто-то имел такую возможность, надо было ею пользоваться, а сообщить другому, что ёлка уже куплена, было сложно. Телефона в квартире не было, а у деды на работе хоть и был, но звонить туда было неоткуда. До ближайшей будки телефона-автомата надо было бежать на Серпуховку – не так уж, конечно, и далеко, но часто не набегаешься, вот и получились две ёлки. И тогда баба Нина сказала, что маленькая ёлка будет Алёнина, кукольная, а большая – для всех, настоящая.
       Алёна была совершенно счастлива: она даже не подозревала, что может случиться такое чудо – ей отдадут для кукол самую настоящую ёлку.
       Это было уже почти накануне Нового года, в субботу, которая тогда была рабочим днем. После обеда приехали мама с папой. Они ходили с Алёной гулять и, когда уже собрались уезжать, вдруг оказалось, что в их новой комнате нет ёлки, и что они вряд ли  сумеют ее купить. Алёна сперва даже не особо прислушивалась, о чем они там говорят с бабой и дедой, ее это не касалось, – какие-то взрослые дела, связанные с жизнью в новой комнате. Такие дела все время были, Алёна привыкла.
       Но вдруг она поняла, что деда с бабой хотят отдать маме с папой в их комнату маленькую ёлочку, которая была Алёнина, для кукол. И что папа с мамой соглашаются и радуются, как все хорошо получилось, что им достанется эта ёлочка. И Алёна не удержалась, стала плакать. Она плакала тихо и незаметно, только слезы лились из глаз и носа.
       Такое уж было устройство у этой девочки: когда ей было горько, она не умела сдерживаться и начинала беззвучно плакать, оставаясь при этом совершенно спокойной. Если ее утешали – слезы лились пуще и начинался настоящий рёв. Самое плохое было, если кто-нибудь замечал, что Алёна сдерживает слезы. Вот если никто этого не видел – иногда удавалось перетерпеть и не заплакать, а если начинали утешать – слезы сразу лились рекой. И тут они полились.
       Баба с дедой стали спрашивать Алёну, неужели ей жалко ёлки для мамы с папой. Алёне было совсем не жалко, она плакала просто о том, что, вот, уже почти случилось чудо – у ее кукол должна была быть самая настоящая елка – но ведь не случилось, как и следовало ожидать. Ничего удивительного здесь, с точки зрения Алёны, не было – ведь настоящие ёлки, даже самые маленькие, это не кукольные игрушки, так что и рассчитывать на то, что чудо сбудется, не стоило. А она уже совсем-совсем поверила. Ведь баба и деда по правде сказали, всерьез, что маленькая ёлка будет кукольная, а если взрослые по правде говорят, значит, так и будет, можно не сомневаться. Она и не сомневалась вроде бы, а в глубине души, оказывается, не верила, и была совершенно права – чуда не может быть, что баба с дедой ни говори.
       У Алёны не было и тени протеста против того, что ёлку забрали мама с папой, она просто горевала о несбывшемся чуде, никак не связывая это с родителями. Она совсем не представляла себе эту их чужую, неизвестную комнату, в которую она тоже поедет жить – на будущий год, еще нескоро, – не знала, какая там мебель, что они там делают, скучно им там или весело. Она не хотела в эту комнату и не нехотела в нее – просто о ней не думала, хотя и знала, что тоже туда поедет. Для нее все шло, как всегда. И чудо могло (оказалось, что не могло) случиться в ее обычной, всегдашней жизни.
       Так же горько Алёна плакала, когда однажды мама привела ее в большой, ярко светящийся в темноте зимнего вечера и все-таки темноватый, какой-то коричневый магазин, который назывался Даниловский Мосторг. Вход туда был очень торжественный, с угла, по низким и широким полукруглым ступенькам. А слово Мосторг крепко ассоциировалось у Алёны с восторгом, обещая что-то праздничное.
       Алёна вообще-то бывала там с бабой Ниной, но тогда Мосторг не производил на нее особого впечатления – они ходили туда днем и, в основном, на первый этаж, за нитками или пуговицами. Баба Нина шила на всю семью, и эти предметы ей часто были нужны. Алёна даже и не знала, что в Мосторге есть другие этажи. То есть она видела широкую коричневую лестницу с закругляющимися перилами, и как по ней спускаются и поднимаются люди, но как-то не относила все это к себе, думала, что раз они с бабой туда не ходят – значит, им нельзя, их это не касается.
       А мама повела Алёну прямо по этой самой лестнице, не заходя ни в какие отделы с нитками. Там, на втором этаже, оказался высокий прилавок, тоже красновато-коричневый. Он был длинный, и за ним виднелись полки, а на полках игрушки. Мама сказала, что купит Алёне ту игрушку, какую она захочет, любую.
       Игрушек было очень много, и каждая была прекрасна. Любая, даже самая маленькая, была желанной, любой Алёна обрадовалась бы и переживала несколько дней, что вот, у нее есть новая игрушка. Рассматривала бы ее, любовалась, пробовала бы по-разному, что с ней можно делать. Потом стала бы и в игру брать, когда нарадуется.
       Но когда мама вот так спросила – Алёна не знала, что отвечать. Она хотела все игрушки до одной, и очень сильно. Конечно, больше всего она хотела самые большие игрушки – огромных кукол с закрывающимися глазами, большие жестяные грузовики и экскаваторы, блестящие, зеленые и синие, стоящие на полу там, где прилавок заканчивался, а полки еще продолжались. Там была большая кукольная мебель, и прекрасные голубые с красными и желтыми цветами на боках песочные ведра, и ванночки для голышей, и сами голыши разного размера…
       Наверное, на сегодняшний взгляд, игрушек было не так уж много и были они довольно убогие, но тогда Алёне казалось, что это – все сокровища мира. Выбрать что-то одно, даже самое большое и нарядное, означало отказаться от всего остального, а это было совершенно невозможно.
       Если живешь просто, ничего не выбирая, то все время есть надежда, что тебе что-нибудь купят. И, конечно, думаешь, что это будут какие-то особенные подарки, такие, что даже вообразить не хватит фантазии, а может и такие, что ты никогда не слышала и не видела. Ведь мир – такой огромный и столько всего в нем есть, и что-то из этого может вдруг у тебя оказаться. А если ты захочешь и попросишь, например, куклу, как у другой девочки, то тебе, может, ее и купят, но тогда уж точно не купят той, которая в сто раз лучше.
       Когда ребенок просит конкретную игрушку, он как бы ограничивает себя собственной волей, разумением, решением. А они у него пока еще маленькие и неуверенные, и он это внутри себя знает. Когда же он надеется, уповает на щедрость и милость взрослого – он соотносится с неизмеримо большим, всемирным, взаправдашним, настоящим – полагая взрослого принадлежащим этому большому и настоящему, а себя тоже причастным – через взрослого.
       Нельзя сказать, что ребенку вообще не нужно хотеть чего-то конкретного и высказывать свои желания – но, наверное, лучше, если эти желания будут с элементом абсолютного, даже недостижимого – как, например, «машина-скребок» или «машина-мусорщик». В этом есть романтика непознанного, есть дерзость и надежда.
       В тот раз, в Даниловском Мосторге, маме, тормошившей свою девочку, так и не удалось добиться ответа на вопрос, чего ей больше хочется. Алёна смотрела на полки с игрушками глазами, полными слез, и, когда мама это заметила, слезы пролились обильным градом. Мама удивилась, смутилась и поскорее увела Алёну, так ничего ей и не купив, чем сильно ее разочаровала. Слезы полились сами собой, и они не означали, что Алёне ничего не хочется, а означали только, что она не в силах выбрать. В результате они превратились в слезы по утраченным возможностям, то есть себя оправдали.
       А мама потом многие годы рассказывала своим подругам, как ее необыкновенная дочь странно повела себя перед лицом заманчивого предложения, и в ее рассказе Алёнино поведение постепенно превратилось во что-то вроде подвига альтруизма.