Разумный предел

       Джульбарс Выкрутасов, отдраивал шикарные полы до зернистой чистоты и до зеркальной запупыристости, с затиром сим до блеска, до изнеможения процессий начистки - втирая и втирая заветную тряпку в шикарный пол, как крем для загара или после бритья, в шапку бороды шикарного пола. Хрыщ швабры, елозился по паркетищу, требухтел об исковыристости, грустно трепался тряпьем, нанизанным на врост палки, и дробил края плинтусищ с каким-то раздолбом и неугомонством хряси.
       Сам Джульбарс, поголовно погрузившись в методику мойки, танцуя на всю, под оглушающую музыку "Ахтунгмартин", вокруг натирающегося им же места, негаданно был встревожен, забытым младшим сержантом Окунько, им, который почему-то забылся во сне, и видимо уснул там же, в расположении спальном, и именно тогда, когда Выкрутасов начал уборку, да включил любимую музыку на полную как всегда-обычно.
       Сонное "дерево" лица Окунько, непонятно-деловито замелькало мимо «Джульбарсовской» тряпки, и было вычищено липкой массой, и залеплено намокро ей же(тряпкой) - это было сделано в танце Выкрутасова, это был случай такой: один танцевал размахивая шваброй с закрытыми гайками, другой шел напором на «невовремя» бычась. Окунько не понял совсем, он просто зажмурился от накипающей закипательности, и "просвистел", как свистковый чайник, целенаправленно и в тряпку "просвистел", больше некуда было. Запутавшись в разорванной тряпке, Окунько подскальзываясь, в намыленном наскоро паркете, дернул от дури, резко на себя, куски тряпичного материала, и по инерции глухо, получил еще резче, еще интенсивнее, настоящей правильной Советской швабры, до искр Древнегреческих дойдя все ж, на ухнарь в дебри впадая, так уж надо было. И потерялся в воображениях сих... Джульбарс Выкрутасов испугался и открыл глаза от удивления "Откуда здесь "Окунек?" - он «обалевшэ» увидел младшего сержанта Окунько в бессознательном виде посредине пены, всего в тряпках насущных и мыле банном, и «Выкрутасовская» мандра, сделала испуг, еще раз - он забегал, стушевался, сообразил, подхватывая в пылу ведро с грязючной водой и с верху до низу окатил его - Окунько этого, дабы тот пришел в сознание, сразу полностью хотя бы. И грязь той-этой воды, вместе с отскобленными жвачками и всякой всяческой дрянью непонятной, привела в чувство еле слышно туда-сюда дрючно, в отсветах коридорных тело Окунько. «Че?» Окунько начал тереть глаза, тупо икать и тереть свою башку по-дурацки не ясно - Джульбарс закосился шугано, пригнулся зачем-то и решил испугаться в третий раз, в заключительный "А вдруг, он с ума сошел, кинется еще или мало ли?". Не дожидаясь неизвестностей долбанул в "дерево" лица Окунько помойным тайваньским, да еще и пластмассовым ведром к тому же, прямо по дроту бибы Окунько, прямо в жбан, как тот пришел в миг сей, в себя пришел, и огляделся мутно, зарясь одним глазом на Джульбарса Выкрутасова, как на придурка из книги ужасов.
       Выкрутасов помог подняться Окунько по-братски, и начал предельно рассказывать ему, как нечистая сила, которую он вымывал якобы: «Из наших с тобой полов, прикинь Окунько, вылетела и начала терзать и тормошить тебя, гадина какая-то, летающая, и даже хотела попользоваться тобой, явно хотела, но сам знаешь, в беде товарищей не бросают, хоть и страшно было, но пришлось прогреть хорошенько эту нечистую силу, да так прогреть, чтобы больше не нападала на наших ребят, никогда! Никогда!»