Как я был в раю

       ***
Заседания литературной студии, которую я некоторое время посещал, обычно проводили вместе два человека. Они являлись родственниками: дядя и племянник. Дядя почти никогда не открывал рта, и присутствие его было не очень понятно. У меня есть подозрение.......................................

Место действия : рай, седьмое небо, шестой этаж, комната №665

В президиуме Бог Отец, Бог сын. Третий стул пустует. Это место Святого Духа.
В комнате находятся пять или шесть архангелов, двадцать ангелов и около тысячи младенцев с крылышками. Несколько в отдалении фигурка, напоминающая дьявола.
Бог Отец на протяжении всего действия дремлет, изредка просыпаясь и бросая загадочный взгляд на очередного выступающего.

Бог Сын: Итак, начнем.
Голос с места: А почему Святого Духа нет?
Бог Сын: Святой Дух вышел. Его временно замещает Адам Люциферович (указывает на фигуру, похожую на дьявола).
В это время дверь в комнату открывается и входит невысокий курчавый человек с бакенбардами. Войдя, он оглядывает комнату и восклицает: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое!»
Бог Сын: Вы новенький?
Курчавый: Да.
Бог Сын вынимает блокнот: Назовите, пожалуйста, свое имя.
Курчавый: Пушкин Александр Сергеевич.
Бог Сын записывает, повторяя: «Пушкин Александр» (пауза): Извините, как Ваше отчество, не расслышал?
Пушкин: Сергеевич.
Бог Сын (записывает): Хорошо, садитесь.
Бог Сын:Итак, начнем. Сегодняшнее заседание нашей райской литературной студии не совсем обычное. Среди нас сегодня присутствует гений. Да-да, настоящий гений! Беру на себя смелость заявить это с полной ответственностью.
Бог Сын кивает одному из младенцев : Ерофей, встань, покажись публике!
Ерофей, румяный от счастья, поднимается со стула, преданно глядя на Бога Сына.
Бог Сын, указывая на Ерофея: Все мы давно знаем этого человека, он старый член нашего райского литературного объединения «Седьмое небо». Мы знаем его как писателя способного, автора небольших талантливых рассказов. До вчерашнего дня так думал и я. Но буквально накануне нынешнего заседания я прочел его новый рассказ и понял : передо мной проза гения! Сейчас вы его услышите и, думаю, согласитесь со мной.
Бог Сын кивает Ерофею : Читай,Ерофей.
Ерофей встает и читает : Дорога. Над дорогой небо. По бокам дороги - поля, леса, реки. На дороге человек. Куда идет человек? Откуда идет человек? Куда направляется этот пешеход на своем богатырском коне? На чью башку обрушится эта гигантская дубина, что висит у него за поясом? Гордость за человека охватывает меня, когда я гляжу на этого человека. Гордость за моего соотечественника. Какой здоровый чувак! Какая большая дубина! Широка стана моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Много в ней деревьев – кленов, вязов, берез, а особенно дубов, огромных ветвистых дубов! Много в ней великанов, подобых тому, что шагает сейчас по дороге на своем богатырском коне. Вот остановился он перед дорожным указателем, склонил свою богатырскую голову и размышляет. «Налево пойдешь – башку потеряешь… Направо пойдешь»... А, была не была. Айда налево!
Бог Сын с восторгом : Гениально!
Обращаясь к аудитории : вы чувствуете, как это гениально? Вообразите себе, что он свернул бы направо – какая получилась бы банальность! Так оно обычно и бывает у всех художников средней руки, печатающихся в наших райских журналах. Если бы он пошел прямо, это, конечно, было бы намного оригинальнее. Но налево – это гениально! Этот путь, это движение человека – это, конечно, метафора. Это художественный образ, отображающий течение нашей жизни. А развилка дорог – удивительно найденный символ многочисленных коварных искушений, которыми испытывает нас судьба. Ерофей, ты дал ответ на вопрос, который тысячи лет ставило перед собою человечество! На вопрос этот пытались ответить Плиний Старший и Плиний Младший, Фридрих Шиллер и Генри Миллер, Робеспьер и Пьер Безухов, Наполеон и Пигмалион. Это вечный вопрос : как не ошибиться, как сделать правильный выбор между добром и злом.
Девушка с места : О благодарю тебя, Ерофей, за то, что ты есть, что ты не мой сон, а существуешь наяву!
Бог Сын : Гордись, Ерофей! Анна не простая девушка. Несмотря на свою молодость, она уже печаталась во многих райских журналах. Похвала ее дорогого стоит!
Бог Сын продолжает : И заметьте, с какой простотой написан этот рассказ, содержащий такую глубокую, гениальную мысль!
Цитирует: «Дорога. Над дорогой небо. По бокам дороги - поля»...
О такой простоте мечтали Толстой и Чехов, Бунин и Пастернак, Помните?
Цитирует: «Нельзя не впасть к концу,как в ересь,в неслыханную простоту»...
Бог Сын продолжает : Но близок был к такой вот безыскусной речи, способной обнажать самую суть вещей только один гений, перед мудростью которого меркнет мудрость всех остальных великих гениев. Вы поняли, конечно, что я говорю о том, кого я чаще всего цитирую на наших литературных заседаниях, о вожде и учителе всех народов, Иосифе Виссарионовиче Сталине. Как он удивительно умел формулировать! (цитирует) : «У нас осталась всего одна, зато чрезвычайно тяжелая проблема : живые люди. Будем решать».
Мы недавно говорили с моим близким другом, Адамом Люциферовичем, об этом великом человеке. Какое-нибудь из ближайших наших заседаний мы обязательно посвятим его творчеству. Адам Люциферович является одним из крупнейших в мире знатоков и ценителей трудов Иосифа Виссарионовича.
Бог Сын : Ты согласен, Адам?
Адам Люциферович благосклонно кивает.
Бог Сын Ерофею : садись, Ерофей, молодец!
Кто там у нас дальше? Ты, Тимофей?
Младенец Тимофей вынимает соску изо рта и предупреждает : «Для правильного понимания моего творчества нужно иметь специальную литературную подготовку». Затем начинает читать.
Тимофей читает : Буря. Вспышки молний. Гром гремит, земля трясется. Священник в рясе верхом на огромной белой курице несется по двору.
(В этом месте Бог Сын, сделав над собой небольшое усилие, невольно расхохотался).
Бог Сын : Изумительно! Мне это напоминает сцену из «Короля Лира». Пустыня. Буря. Несчастный одинокий король. И обратите внимание, какой по-настоящему шекспировский юмор в этом рассказе Тимофея. Помните монологи шута из «Лира»? Даже я в одном месте не выдержал и расхохотался.(С важностью) : Хоть мне, Богу Сыну, смеяться здесь по рангу и не положено».
Бог Сын Тимофею : Спасибо, Тимофей. Продолжение прочтешь на следующем заседании.
(Обращаясь к аудитории) : Для тех, кто присутствует на наших заседаниях в первый раз,сообщаю : заседания нашей студии изящной райской словесности проводятся раз в тысячелетие, каждую 1127 его среду. Не перепутайте: точно в 1127 среду. Я специально выбрал это круглое число, чтобы проще было запомнить
Бог Сын : Послушаем теперь наших новичков. (Обращается к Пушкину) : Начнем с Вас Александр… Александр (напрягается, вспоминая. Пушкин подсказывает : Сергеевич).
Бог Сын : Да, спасибо, я еще нетвердо помню Ваше имя : Вы ведь у нас новенький. Ну, прочтите что-нибудь.
Пушкин читает : «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог».
(Читает довольно долго. Аудитория устает, зевает, в разных концах зала начинаются перешептывания, смешки. Наконец, когда читающий делает небольшую паузу, Бог Сын, сделав вид, что принял заминку за окончание чтения, прерывает его.
Бог Сын : Ну что ж, неплохо, совсем неплохо. Чувствуется, что Вы не графоман. Графомания, это когда человек пишет то, чего он не ощущает. Среди авторов нашей студии таких, к счастью, нет. Слова у Вас ложаться гладко, фразы вытекают одна из другой. Видно, что у Вас есть способности. Вот походите на нашу студию и, может, выйдет из Вас второй Ерофей.
(При этих словах Бога Сына Ерофей, щеки которого опять разрумянились от счастья, скромно опускает глаза, а Пушкин неожиданно начинает рыдать).
Пушкин сквозь рыдания бормочет, обращаясь к Богу Сыну : Нет, путь к совершенству долог и тяжел, Господи. Не стать мне вторым Ерофеем, никогда не стать!
Бог Сын утешает : Ну, не отчаивайтесь! Жаль, что Вы не пишете на украинском языке, а то показали б мы какие-нибудь из Ваших стишков композитору Збанацкому, он написал бы к ним музыку, и, может статься, прославились бы Вы своей песней на весь рай, то есть, я хотел сказать, на весь наш райский район, разумеется.
Пушкин с надеждой : А на русские стихи этот выдающийся композитор не мог бы написать музыку?
Бог Сын : Нет, он с 1991 года русский язык вообще забыл. Ни одного слова не понимает.
Бог Сын продолжает : А в поэме Вашей, как там ее? (Пушкин подсказывает), ах, да, «Евгений Онегин», я запамятовал, в поэме Вашей есть длинноты, не мешало бы придать ей большую динамику – все-таки не в девятнадцатом веке живем, публика у нас разборчивая, много всяких стишков слыхала, публика такая, что другой подобной в мире не найти, это многие известные люди признают, и публика эта, как видите, зевает сейчас, прослушав Вашу поэму. Нет, длинноты обязательно нужно убрать.
(Великодушно) : я сам над нею поработаю, я буду Вашим редактором.
Пушкин грустно : Спасибо, у меня уже был один личный редактор (вздыхает), поэтому-то я сейчас здесь, с вами.
Бог Сын: Кто он?
Пушкин: Николаем его звали, Николаем Павловичем. Романов Николай Павлович, может слыхали?
Бог Сын задумчиво : нет,что-то не припоминаю. У нас в студии он по-моему не появлялся. Не знаю, чем он Вас так обидел. Может, он вообще плохо в поэзии разбирался? Ну да мы здесь люди квалифицированные : я, например, имею высшее филологическое образование, сотрудничаю на райском радио и в столичном журнале. Не волнуйтесь, с нами не пропадете! Как только я доработаю и отредактирую Вашего «Евгения» э-э-э (вспоминает. Пушкин подсказывает), да-да, «Онегина», спасибо, как только я его отредактирую, исправлю и уберу все длинноты, мы отдадим его в корюковский «Попрыгунчик», есть у нас здесь такой отличный местный журнал. Специально для начинающих.
Пушкин, рыдая : О если б все люди, Господи, так чувствовали силу гармонии, о если бы все они обладали таким же пониманием прекрасного, как ты!
(Грустно): Но нет. Тогда б не мог и мир существовать ; никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни ; все предались бы вольному искусству. Нас мало избранных, счастливцев праздных, пренебрегающих презренной пользой, единого прекрасного жрецов.

Занавес медленно опускается. Бог Сын болтает ножками, свесив их с облака, Адам Люциферович улыбается, Бог Отец, пробудившись, гневно смотрит вслед кому-то. Не поздоровится, видно, несчастному. Не завидую я ему!