Размышления о правде Бертольта Брехта

Размышления о правде Бертольта Брехта


Предисловие

Наверное и даже наверняка эта статья должна была появиться раньше. Но так получилось, что я поздновато подключился к Интернету.
И застал интересную картину.

На сервере, как это уже сейчас обнаруживается, выставляют свои произведения много талантливых молодых писателей. Слово «молодых», конечно, я беру в кавычки, поскольку, как я понимаю, здесь можно встретить ребят и по 15-20 лет, а то и под 60. Но, по большей части, они всё же молодые; кстати, к ним я, ни разу не выходивший в массовую прессу с художественными произведениями, причисляю и себя тоже.
У многих из нас за плечами большой жизненный опыт. В принципе, прошедшее двадцати-двадцатипятилетие так или иначе коснулось всех нас. Осмыслить это, осветить по-новому, выразить свой, личный взгляд на происходящее – поистине святая задача. Мне представляется, что российское литературное творчество, весьма угасшее в последние годы с качественной точки зрения, должно воспринять и от нас новый могучий импульс.
Опыт наш противоречив. Тем более велика ответственность писателя даже не к тому, чтобы писать правду, но чтобы суметь её выразить так, чтобы читатель понял, посочувствовал, сумел применить в своей жизни.
Кто-то заканчивал Литинститут, где ещё немало осталось писателей старой закалки. Кто-то – учился в литобъединениях. Кто-то – учился сам.
Конечно, правд много, истина одна, это так. Но где эта истина?
В человеке.
В Боге.
В бесчисленных учениях наших предшественников, деятелей искусств, писателей, философов, всю жизнь её искавших.
Выразить истину, а в русле её преподнести читателю правду – задача не из лёгких.
Нам многому вновь и вновь предстоит учиться.

1.
В связи с последним я разыскал прочитанный мною когда-то, ещё в студенческие годы, сборник статей Бертольта Брехта.
Что это был за писатель, кто это был за человек?
Ну, во-первых, напомнят мне знатоки, это был не просто писатель, но выдающийся драматург, по сути – основатель собственной школы, где он всячески восставал против принятой в то время системы Станиславского…
Но.
Сцена – тот же писчий лист. Герои и персонажи – те же актёры. Режиссёры – мы.

Система Станиславского – система, в которой актёр полностью «вживается» в роль. Это род одержимости. Иных актёров, которые настолько в эту свою роль вживались, во время спектакля лучше было не отвлекать, они продолжали «играть» во что бы то ни стало. Были такие «великие трагики» в дореволюционной России (вспомним Островского): «как разойдётся, как пойдёт крушить вокруг себя мёбель!..» Одного из островских персонажей, помнится, такой трагик по ходу действия должен был взять за грудки и швырнуть подальше. Актёр, игравший «швырнутого», даже заранее подстелил матрасик, дабы не грохнуться на жёсткий пол… но куда там! полетел и через сцену, и через матрасик, отшиб всё что можно и нельзя…
Многих актёров и более позднего времени нельзя было просто так отвлечь от роли. Играли до самозабвения и, зачастую, увы, до… глухого и беспробудного пьянства впоследствии, поскольку, и с точки зрения психологии это понятно – нервная система, рассудок восстают против такого ими пренебрежения.
Человеку трудно выйти из роля, которая по сути стала его преобладающей личиной. И с каждой новой такой ролью он постепенно теряет себя.
Очень и очень немногие умеют это преодолеть… хотя, в реальной жизни, хотят они этого или не хотят, тоже играют то одну, то другую из своих ролей.

Что чаще всего происходит в произведении молодого писателя?
Пусть у него, (я повторяю и не устану повторять!), налицо богатый опыт жизни и её осмысления. Вот только воспринимает он этот опыт (не в упрёк, ибо сие понятно и естественно!) чаще лишь со своей точки зрения. Главный герой – это, по сути, он.
Что происходит на его страницах?
Герой и писатель сливаются воедино. Герой выражает мнение писателя, писатель – мнение героя. Происходит то же «вживание» по Станиславскому.
И это, в принципе, тоже не так плохо. Но можно ль лучше?
 Я очень понимаю одну чеченскую писательницу, многое пережившую и стремящуюся найти сопереживание этому в глазах читателей. С другой стороны, несмотря на очевидный талант, в повествовании во многом незримо и неизбежно присутствует элемент предвзятости, который всякий раз выходит наружу, когда речь идёт, например, о межнациональных проблемах. Удивительно эпические по своей внутренней сути произведения оказываются сведёнными к, разумеется, понятным, но всё-таки достаточно узким с точки зрения всего общечеловеческого опыта, проблемам одного народа.
И эта тенденция ярко просвечивает у многих, если не сказать – у всех нас, частенько, включая и меня.
Всё это – огрехи той «системы Станиславского», о которой говорилось выше.

Что нам даёт система Брехта?
Главное оружие актёра (и писателя!) – не текст, а подтекст.
«Слово серебро, умолчание – золото!»
Актёр, как и писатель должен абстрагироваться от своего героя, уйти от оценок, во внутреннем своём мышлении быть психологом, наблюдающим за героем со стороны.
Это ставит задачу гораздо более тяжёлую, но и гораздо более почётную.

Писатель, как это ни покажется кому-то странным, проявляет себя в большей степени в героях отрицательных, а не положительных.
Над всеми нами незримо веет дух американских вестернов, где «хорошие ребята» носят белые шляпы, а «плохие парни» – чёрные.
Посему герой нередко предстаёт в облике этакого «глянцевого мальчика» (по выражению одного из авторов «Юности»), а плохой ему вредит и вредит всему человечеству. «Что бы такого сделать плохого…» и т.д.
Одной из своих личных удач я считаю образ майора Курады из «Тропы Исполинов». Человек, который внутренне осознаёт, что он делает мерзость, и даже пытается с этим бороться, но…
Кстати, и образ Даурадеса, одного из главных героев, небезупречен. Взятый, (между прочим – из жизни) эпизод, когда его войска прочёсывают город и потом казнят без суда и следствия всех попавшихся… А он считает, что безусловно прав. Навёл порядок…

Система Брехта зовёт выстроить образ. Мы все небезупречны. В положительном зреет зародыш отрицательного и наоборот. Но писатель, как и драматург, и актёр, не имеет права поддаваться эмоциям.
Им руководят высшие идеалы, идеалы этики, нравственности, сочувствия к человеку и человеческому. Писатель должен быть холоден как Фемида, оценивая степень того и другого.
Вот этого-то, холодного, не отягощённого личной точкой зрения, взгляда автора, зачастую не чувствуется в наших с вами произведениях.
Каков же выход?
Брехт называет это реализмом. Я бы назвал эпичностью. Понятие эпики включает в себя традиции и представления, идущие от всего человечества в целом. Недаром одни и те же истории и притчи гуляют от Ирландии до Японии.
С другой стороны, попробуем обратиться к самому человеку, мозги и способ мышления которого не меняются на протяжении тысячелетий. Мы в своих представлениях, по сути, оперируем одними и теми же схемами, теми же архетипами, как это было бы во времена древних греков, и как есть сейчас.


Возьмём, например, такой сюжет (он пришёл мне в голову, пока я писал эти строки).

Война. Все мужчины ушли в горы. Остался один, потому что для него главное – его семья, дом, дети.
Вечером пришли те, другие, и стали допытываться: кто, где, куда ушёл, как найти?
Он, в силу своих убеждений, молчит. Там его односельчане, соседи, друзья, родственники…
Утром его вывели во двор и расстреляли.
Старший сын сходил в горы и заложил на дороге фугас.
На этом фугасе подорвались совсем другие люди – молодые ребята, ехавшие домой, к своим мамам.


Ну и всё. И не надо кричать о том, как правы те или неправы эти. Война – это всегда неправда и всегда преступление, под какими бы благими предлогами она не осуществлялась.
И читатель это поймёт, даже если вы обойдётесь без лозунгов.


Возьмём «Илиаду». Что, Гомер отдаёт предпочтение данайцам? или троянцам? Да нет же! Он просто описывает, эпизод за эпизодом, события, не отдавая предпочтения никому, показывая и лучших своих героев порой в далеко не лучшем виде.
Тем не менее, читателю интересно… Почему?

А просто потому, что всё вычитываемое он перекладывает на себя, на свои личные проблемы, которые были, есть и будут. Нельзя сказать, что в этом созерцании он пытается найти какой-то совет или действенную помощь, но сам процесс восприятия творчества зовёт его быть мужественным, сильным, смелым, терпеливым, а подчас – и смиренным, ибо в смирении тоже есть немалая доля мужества.
«Они преодолели это – значит, сумею преодолеть и я».

Разницу между обычным драматизмом и реализмом, (который, приведённом ниже отрывке он также называет эпичностью), Брехт представляет себе, в общем, так:

«Драматическая форма:
Сцена «воплощает» определённое событие.

Эпическая форма:
Рассказывает о нём.

Д: Вовлекает зрителя в действие и истощает его активность.
Э: Ставит его в положение наблюдателя, но стимулирует его активность.

Д: Возбуждает его эмоции.
Э: Заставляет принимать решения.

Д: Сообщает ему «переживания».
Э: Даёт ему знания.

Д: Он становится соучастником происходящих событий.
Э: Он противопоставляется им.

Д: Воздействие основано на внушении.
Э: Воздействие основано на убеждении.

Д: Эмоции остаются в сфере эмоционального.
Э: Эмоции перерабатываются сознанием в выводы.

Д: Человек рассматривается как нечто известное.
Э: Человек выступает как объект исследования.

Д: Человек неизменен.
Э: Человек изменяет действительность и изменяется сам.

Д: Заинтересованность развязкой действия.
Э: Заинтересованность ходом действия.

Д: Каждая сцена важна лишь как звено в общей цепи.
Э: Каждая сцена важна сама по себе.

Д: События развиваются по прямой.
Э: Зигзагами.

Д: Natura non facit saltus (природа не делает скачков).
Э: Facit saltus (делает скачки).

Д: Мир, каков он есть.
Э: Мир, каким он становится.

Д: Как приходится поступать.
Э: Как следует поступать.

Д: Страсти человека.
Э: Его мотивы.

Д: Сознание определяет бытие.
Э: Общественное бытие определяет сознание

(«Примечания к опере «Расцвет и падение города Махагони»», различение драматической и эпической форм театра)

Мне представляется, что, основываясь хотя бы на таких постулатах, уже можно, не впадая в излишние речи в пользу «правых» и «неправых», пытаться, и небезуспешно пытаться, строить своё повествование.
Разумеется, написанное выше никоим образом не следовало бы воспринимать как диктат. Очевидно, каждый выберет свой путь.


2.
«Каждому, кто в наши дни решил бороться против лжи и невежества и писать правду, приходится преодолеть по крайней мере пять трудностей.
Нужно обладать МУЖЕСТВОМ*, чтобы писать правду вопреки тому, что повсюду её душат,
обладать УМОМ, чтобы познать правду вопреки тому, что повсюду её стараются скрыть,
обладать УМЕНИЕМ превращать правду в боевое оружие,
обладать СПОСОБНОСТЬЮ правильно выбирать людей, которые смогут применить это оружие, и, наконец,
обладать ХИТРОСТЬЮ, чтобы распространять правду среди таких людей».

*Разрядка Бертольта Брехта.

Эта статья («Пять трудностей пишущего правду») была предназначена для подпольного распространения; её в 1935 году и позднее нелегально переправляли в фашистскую Германию.
Казалось бы, времена те – или времена эти…
Но вот какое дело. Времена проходят, трудности остаются. Ныне перед нами они предстают в видоизменённом облике. Может быть, кто-то это видит, кто-то нет, но захвативший власть класс, вовсю кричащий о демократии и свободе слова, на деле ни того, ни другого не приемлет. Демократия путается с охлократией (властью толпы). Свобода слова сводится к приемлемой для обывателя информации о «жизни звёзд», о ценах на бензин, о болтовне про борьбу с инфляцией и коррупцией, о неведомых мафиози, которые «всё контролируют», о выборах американского президента и проч., и проч., и проч. Образование, отринув море полезного, что накопила отечественная школа, стремится к упрощённым западным моделям… И т.д. Словом, (и не я это первый сказал), кто платит – тот и заказывает музыку.
Можно ли что-то противопоставить потоку лжи, льющемуся с экранов и страниц газет?
Можно, и вы это знаете.
Но как этого добиться?
Или, точнее, хотя бы попытаться сделать это?

Что пишет Брехт о МУЖЕСТВЕ?
«Само собой разумеется, что тот, кто пишет правду, не должен ни заглушать, ни замалчивать её. Пишущий правду отвергает любую ложь. Он не склоняет голову перед сильными и не обманывает слабых.
…Во времена жесточайшего гнёта больше всего говорят о высоких материях. Нужно обладать мужеством, чтобы в такие времена под неумолчные крикливые призывы к самопожертвованию, в котором якобы заключается весь смысл жизни, говорить о таких мелочах, как хлеб насущный и жилище труженика…»

Вспоминается эпизод из другой его статьи:
 «Сам по себе сюжет, как это известно каждому художнику, в какой-то мере наивен, лишён специфичности, содержательности и глубины. Только социальная выразительность, критичность, расчёт, ирония, пропаганда и т.д. наполняют его идейным содержанием. Помпезность фашистов, если её рассматривать изолированно, не выражает ровным счётом ничего, кроме помпезности как таковой – явления, лишённого каких бы то ни было специфических свойств. Её атрибуты – величавая поступь вместо обыкновенной ходьбы, напыщенность, безвкусная пестрота, постоянная готовность бить себя в грудь, выставляя напоказ своё «благородство», и т.д. Во всём этом можно было бы усмотреть всего лишь стремление увеселять народ, нечто безобидное, голый факт, проявившийся в этой конкретной форме. И лишь тогда, когда шагающие величавой поступью фашисты переступают через трупы, помпезность обретает социальное содержание, становится проявлением сущности фашизма».
И далее:
«Это означает, что художнику надлежит занять определённую позицию по отношению к факту помпезности, он не должен допускать, чтобы факт представлял самого себя, выражал только то, что ему, факту, заблагорассудится.»
(«О выразительности в музыке», гл. 5 – «Нейтральность сюжета»).

Факт!
В мире нет ничего важнее и почётнее для писателя, чем доступно и объективно изложить конкретный факт!

«Когда радио, надрываясь, кричит, что образование вредит людям и что лучше не портить простого человека знаниями, нужно обладать мужеством, чтобы спросить: «Для кого лучше?»

Сие в наше время относится, увы, отнюдь не только к образованию. Старая американская поговорка (идущая от времён Рима): если происходит что-то, погляди, кому это выгодно.
Кому выгодна война?
Кому выгоден терроризм?
Кому выгодна инфляция? И «борьба» с нею?
Кому выгодно, чтобы вымирали пенсионеры, заслуженные люди, отдавшие всю жизнь труду?
Кому выгодно оглуплять людей с экранов телевизоров?
Кому выгодно возрождать однопартийную систему?
И т.д, т.д., т.д. …

Но если у говорящего правду ничего не получается?
«Нужно обладать мужеством, чтобы сказать: «Вы побеждены не потому, что защищали доброе дело, а потому, что оказались слабыми».
Пока слабыми.
Вспоминается известная и на Востоке, и на Западе поговорка-молитва:
«Господи, придай мне сил изменить то, что возможно,
придай мне смирения терпеть то, что пока невозможно изменить,
и мудрости – всегда отличать одно от другого.»
И в этой мудрости тоже сокрыто зерно истинного мужества.

«Правду повсюду душат, и писать правду трудно, - замечает Брехт далее. – Полагая, что одного мужества здесь достаточно, люди забывают о второй трудности – ТРУДНОСТИ ПОИСКОВ ПРАВДЫ. Не может быть сомнений в том, что найти правду очень нелегко.
Прежде всего совсем не просто решить, о какого рода истинах стоит говорить… Многие писатели сообщают нам истины того рода, что на стуле можно сидеть или что дождь льётся с неба на землю. Они подобны художнику, который стал бы расписывать натюрмортами стены тонущего корабля… Бессмысленность эта порождает у них «глубокий пессимизм», которым они торгуют не без прибыли…
Такие люди не видят правды, о которой стоило бы писать. Но есть и другие. Их волнуют действительно самые животрепещущие вопросы, они не страшатся ни гнева власть имущих, ни бедности и всё же не могут постигнуть правду: им не хватает знаний.
…Мир для таких людей слишком сложен. Они не знают фактов, не видят взаимосвязи явлений. Одних благородных убеждений недостаточно – нужно ещё приобрести знания и овладеть определённым методом.
…Обладая достаточным упорством, можно почерпнуть эти знания из книг и из практической жизни. Можно и более простым путём открыть немало истин, являющихся лишь частью большой правды, понять многое из того, что ведёт к познанию правды…
Тому же, кто надеется на случай, едва ли удастся отобразить правду так, чтобы она помогла людям узнать, что им нужно делать. Те, кто описывает лишь мелкие факты, не могут никого научить, как познавать и использовать то, что происходит в жизни земной. А в этом единственная цель правды – другой цели у неё нет.
…Тем же, кто отважился писать правду и способен познать её, остаётся преодолеть ещё три трудности».

«Правду надо говорить ради тех практических выводов, которые из неё можно сделать.
…Громогласные обличения варварских порядков, может быть, и приносят какую-то пользу на протяжении недолгого времени, пока слушатели убеждены, что в их стране ничего подобного не случится.
…Безответственный человек, не знающий правды, изъясняется абстрактно, высокопарно и неточно. Он болтает о «немцах» вообще, жалуется на «зло», и слушающий его даже в лучшем случае не знает, что делать. Может, перестать быть немцем? А может, преисподняя исчезнет сама, если он будет хорошим и добрым?
…Чтобы действенно высказать правду о бесчеловечных порядках, нужно вскрыть те их причины, которые можно предотвратить. Когда причины вскрыты, против бесчеловечных порядков можно успешно бороться».

Это Брехт говорит об умении превращать правду в боевое оружие.
В самой статье по этому поводу написано много и, к сожалению, не очень конкретно. С другой стороны, автора тоже можно понять. Человек, считавший себя коммунистом, не мог не знать, например, о судьбе одной из исполнительниц главной роли в спектакле «Мамаша Кураж», Каролы Неер, эмигрировавшей в СССР и погибшей в сталинских застенках.
Позиции немецких социал-демократов окончательно сформировались к началу 30-х годов, когда стало известно о том, какими способами пособники «Иосифа Грозного» избавлялись от своих критиков и оппонентов. Быть может, поэтому, большинство из них приняло сторону Гитлера, а не Тельмана.

«Но правду нельзя «писать вообще», не обращаясь ни к кому. Писать правду надо для КОГО-ЛИБО, а именно для того, кто сможет применить её на деле. И писатель, и читатель, приходят к познанию правды общим путём.
…Правду о нетерпимых порядках мы должны говорить тем, для кого они наиболее нетерпимы, и узнавать её мы должны от тех же людей. Обращаться надо не только к людям определённых убеждений, но и к людям, убеждения которых соответствовали бы условиям их жизни.
…Пишущему правду важно найти нужный тон. Обычно принято говорить правду тоном скорбящим и всепрощающим – сразу видно, что говорящий и мухи не обидит. Тот, кто в несчастье услышит такой тон, становится ещё несчастнее. Подобные люди, быть может, и не враги, но уж, во всяком случае, не соратники. Правда должна быть воинствующей. Она поражает не только неправду, но и её носителей».

То есть, встаёт извечный вопрос: кто ваш читатель?

И, наконец, о хитрости.
Честно говоря, лично я не говорил бы о хитрости как о таковой. Быть может, речь должна идти о том, чтобы умный понял, а дурак не нашёл повода для придирки.
На этот счёт Брехт приводит различные примеры, начиная с Конфуция и Томаса Мора, продолжая Свифтом…
Правда, Свифт. С детства помню: «трехмачтовый бриг «Антилопа»…» У брига не бывает трех мачт, что… сразу же намекает на ирреальность происходящего. И история Гулливера – это история одного из крупнейших политических деятелей того времени, лорда Болингброка, который, между прочим, сумел-таки дипломатически прекратить Тридцатилетнюю войну, а потом, вследствие этого… был вынужден бежать из собственной страны.
Но… фантастический сюжет? Сказка?
Где-то так же начиналась моя «Тропа». Песню из которой «чёрный-непокорный», правда, более прозорливые комсомольские вожди сочли асоциальной.
Но… тогда ведь было иное время?
Смотря, конечно, что за цензор вам попадётся.
Я не рискую, например, издавать, 20-летней давности свои дневники по спиритической медитации. И что из того, что я ставил эксперименты на себе? Но главного злого духа звали Путо! И он был ни кем иным, как сатаной!.. Говорят: а ты смени имя. Отвечаю: но тогда придётся менять слишком многое! Это же, чёрт возьми, научная документация!
В духе сказки, точнее – памфлета исполнена повесть Таисии Ирс «Крокодиловы слёзы». Где-то хочется захлопать в ладоши: «ай, молодец! Зацепила тему!», но где-то и досадливо поморщиться – тема не везде выдержана. Хотя, это дело исправимое.
Так или иначе, но способ выражения, заключающийся в том, что действие перемещается якобы в иную страну, действительно распространён и достаточно эффективен. Умный разберётся…

«Вот почему, требуя писать правду, мы требуем от писателя многого…»

3.
И напоследок. Наболело. О критике.
«Критика»:
«В такое время, как наше, нужно, чтобы критик неустанно и щедро делился своим опытом критического анализа и преодолел дурную привычку, свойственную людям его профессии, считать себя самого непререкаемым авторитетом и выносить приговоры на основании некоего высшего проникновения в эстетический свод законов…»

Увы. На сайте мы не видим даже этого. Какая там эстетика, что вы! Приговоры выносятся по принципу «кто на чьей стороне». Некий такой «критик», заведший себе то ли пять, то ли более страниц, отважно вступает в спор с самим собой, а произведения других авторов «критикует» не иначе, как с позиций созданного им таким способом «общества». При этом его собственные перлы не подлежат никакой критике, что и верно – разбирать там нечего.
Настоящий критик обязан не просто указывать на недостатки, но и подавать советы, помогать автору раскрыть те возможности, о которых мы все порою даже не подозреваем, а тем не менее они есть.
Не ломать человека об колено, но помогать ему найти верную дорогу!

Бог судья, не думал и не гадал я, что моё невинное пришествие на сервер Прозы обернётся созданием подобного рода статей. И, в конце концов, как я не без оснований подозреваю – я здесь отнюдь не самый умный.
Но назрело, знаете ли.
Возможно, я ещё буду возвращаться к этому тексту. Спешу опубликовать, ибо чувствую – кому-то нужно. Удачи вам!



Цит. по:
Бертольт Брехт. Театр. Том 5/1. – М., «Искусство», 1965.
Вступ. статья Е. Суркова.
Комментарии И. Фрадкина.
Статьи в переводе:
«Примечания к опере «Расцвет и падение города Махагони»», пер. Е. Михелевич.
«О выразительности в музыке», гл. 5 – «Нейтральность сюжета», пер. Л. Горбовицкой.
«Пять трудностей пишущего правду», пер. Н. Португалова.
«Критика», пер. Е. Михелевич.