Лётный день

       Я внимательно разглядывал четыре флакончика с лекарством от наркотической зависимости и сомневался. Много раз слышал, как торчки шепчутся и перессказывают друг другу байку про чудесное свойство винта. Будто бы он и название своё от этого получил. Будто бы тому, кто догадается накопить сто флаконов и вмазать всё кучей, удастся научиться летать. Сам изобретатель винта Майрон ничего не смог сказать об этом. Он очень сомневался, сумеет ли хоть один торчок в мире накопить столько и не отбросить копыта от передоза, если усвоит хоть треть подряд.
       Когда отец Тули услышал наши с Кэссом споры о Второй Мировой, призадумался. Он поковырялся у себя в загашниках и дал мне несколько книжек про ту войну. Меня потрясло гигантское количество летательных аппаратов и их разнообразие. Книга была написана американцами, но больше всего там было про технику противника. Создавалось впечатление, что авторы хотели доказать читателю что-то, в чём читатель привык сомневаться. Например, что война была очень тяжёлой и противник был страшно опасен. Множество цветных картинок со стаями самолётов хищного вида, а на земле цепочки взрывов... Одна из картинок впечаталась в память намертво. На земле фигурки людей, там наверняка паника, а с неба слетают всё новые и новые порции смерти и некуда от неё укрыться, и очень трудно дать сдачи... Тули заглянул мне через плечо и пробормотал: "Армагеддон. Вид сверху." Хлебнул из горлышка, занюхал рукавом сутаны и добавил, что в самом конце войны ходили упорные слухи про летающие тарелки. Вроде бы противнику удалось построить экспериментальную партию блюдцеобразных аппаратов и они наделали шороха в неожиданных местах и даже в глубоком тылу. Книга про эти тарелочки потерялась, к сожалению. Очень давно, целую жизнь назад, у костра в Арройо Старейшина вспоминала рассказы предка про находки в Пустоши. Что-то было о тарелочках, но я плохо помню. Эх, дедушка, как жаль, что ты не написал книгу обо всём, что видел и встретил...
       Сегодня тринадцатое. День особого числа. Хороший день, чтобы полетать. С первых флаконов меня пропёрло, но этим меня давно уже не удивить, а к сотому мир изменился. Я всей спиной чувствовал нетерпение "Бозара". Любимый пулемёт хотел стрелять и не промахиваться ни одной пулей. Сочная трава покрывала всё вокруг, быстро покрывались листьями деревья, а с неба нарастал гул. Ко мне летели самолёты. В их животах дремала смерть, самолёты наслаждались и предвкушали кайф от нереста или сева, от чего-то своего, сугубо самолётного, что не могут ощутить простые смертные. А я понял, что единственным истребителем в мире и стражем возродившихся Пустошей могу быть только я. Небо понеслось мне навстречу, я протыкал лицом быстро густеющий воздух. Злые самолёты были рядом, сеятели гибели были готовы убивать всё живое, а мы с пулемётом были готовы убивать их и завертелась кровавая карусель. Я побеждал, но мне сильно мешали зелёные лапищи, которые хватали за плечи-крылья и трясли. Одна лапа отцепилась и пропала, а через секунду мир померк...
       Повезло мне, что от стоянки недалеко отъехал и мою бешенную стрельбу было слышно. Когда Маркус доковылял до обдолбанного гипердозой босса, на стволе пулемёта уже можно было кипятить чайник, стрелок поливал пулями небеса и вопил что-то ужасное, стоя по щиколотку в груде пустых флакончиков. Вырубить и заправить антивинтом человека-самолёта удалось только после второго удара по шлему... Отходняк был суров даже после антивинта. Память о полёте и воздушной битве не таяла, как обычное воспоминание, я чётко помнил каждую секунду и каждый клок жирного дыма, выбитый из моторных хищников. Книгу про войну я вернул отцу Тули. Разве может сравниться картинка на страничке и самый подробный рассказ с тем, что помню и что испытал? Винта ещё чёртова уйма, но летать я больше не буду и вам не советую. Не в этой жизни...