Последнее лето детства

Стрелка часов нервно дергается и останавливается. Поезд, томившийся под навесом вокзала, очнувшись, задумчиво плывет мимо перрона, оставляя все в прошлом на целое лето. Разобравшись с городской паутиной рельсов, состав, выбирается на нужный путь. Как рысак, почувствовавший родную дорогу, он рвется в один из городов юга России. Полка в купе уютно поскрипывает, я лежу на ней, задумчиво ковыряя прожженную джинсовку и радуясь тому, что могу уже не только стоять, но и лежать в новых джинсах.
Это я совершаю свой гражданский подвиг, то есть, еду навестить дядю и свою двоюродную сестру. Сестренку до этого я видела только на детской фотографии, где Лиля была сфотографирована сидящей на пони. Кроме пони мне запомнился берет на голове сестры, с помпоном, закрывающим половину лица. Оставшаяся половина то ли смеялась, то ли плакала, широко открыв рот.
Сейчас Лиле уже семнадцать. Мой возраст определить сложно: «де юре» – мне нет еще шестнадцати лет, «де факто» же – никто не дает мне меньше восемнадцати.
 К этому времени я уже успела привыкнуть к самостоятельным поездкам и новым встречам. Поезд все равно двигался в южном направлении, так, что при известной доле смекалки можно и до моря добраться. С родителями спорить бесполезно, это я усвоила давно и предпочитала, не нарушая паритета в семье, умудряться гнуть свою линию.
 На этот раз со мной в купе, кроме двух колоритных теток из станицы, хрумкавших лучок с черным хлебом и любительской колбасой, ехал молодой человек старше меня лет на пять. Внешне он был похож на банковского клерка. Звали этого блондина с неимоверными синими глазами и европейскими манерами Славой. Он был родом из Прибалтики, я же была кацапка, светло-русая, с «каурыми» глазами. Слава был переименован "луковыми" тетками в «Славика». Он отличался от моих московских друзей, был какой-то, более цивилизованный, что ли…
Я бы на вашем месте не поверила в такие совпадения, но его тоже сослали родители, да еще похлеще, чем меня.
Они его отправили в станицу за невестой. Загрустишь тут после Прибалтики. На мой вопрос: «И как ты на это подписался?», он только рукой махнул… «Отец велел». Добрый папа ко всему прочему запретил ему любые знакомства с девушками в Москве. В Прибалтике девушки недостаточно хорошего воспитания, а уж в Москве-то… Только в станице найдется достойная, вернее, нашли уже родственники.
Ночью мы, лежа на верхних полках, обсуждали его незавидное будущее, пока тетки храпели на нижних, наполняя купе луковым духом. Вообще, несмотря на разницу в возрасте, Славик сразу занял позицию ведомого. Я удивлялась, что такой классный парень находится на коротком поводке у родителей. Мы шушукались в темноте купе, чувствуя начало действия взаимного притяжения. К утру Славик принял окончательное решение слинять из станицы как можно быстрее.
-Когда подъедем на станцию, ты за мной стой, - просил он меня.
-Обязательно. Только чем я тебе помогу? Обратно в поезд не прыгнешь…
-Можно я приеду к тебе в Ростов? Я рехнусь в станице.
Ну, все – проболталась, в какой город я ехала! Пусть уже будет, как есть.
На следующий день Славик был буквально вынесен на перрон соседками по купе и сдан на руки родне. Потомок тевтонских рыцарей беспомощно прижимался спиной к спасительной стенке вагона, где я стояла на ступеньке, держа руки в карманах джинсов и наблюдая эту безрадостную картину. От отчаяния, на прощанье он сунул мне в руки высокую корзину с абрикосами. Я заглянула с высоты ступенек в его синие глаза и мысленно показала фигу потенциальным невестам из станиц.
Так я и появилась в Ростове: худоба в джинсах со спортивной сумкой через плечо и корзиной с абрикосами в руке.
Кто бы знал, с каким удовольствием я вспоминаю дом, где жила моя сестра! Войдя во двор впервые, я обомлела. Это был уголок Неаполя. Я, в то время в Неаполе не бывала, но представление об Италии имела, в основном из кинофильмов, конечно. В этом доме можно было, не выезжая из страны, снять десяток фильмов на тему итальянской жизни.
Дом был в виде буквы «П», только не широкой, как в Москве, а узкой и высокой. Он напоминал бы колодец, если бы не обилие света, проникавшего отовсюду. Между… Если я напишу «между ножками буквы «П»», меня обвинят в вульгарности. Скажем так: на уровне второго и четвертого этажей, в доме имелись изящные мостики, по которым непрерывно сновала детвора. По такому мостику можно было перебраться из одной половины дома в другую, не выходя в подъезд. Не дом, а находка для влюбленных и жуликов. Но, жители дома умудрялись отслеживать и тех и других. Дамы предпочитали общаться между собой через двор, стоя на длинном общем балконе, проходившем по всему периметру дома. Должна сказать, что дамы были роскошно хороши, просто ослепительно, до неприличия. Явно не хватало художника, эдакого, в берете и черных кудрях, сидящего посреди двора и отправляющего в вечность каждым мазком кисти обитательниц дома, чирикавших в своих цветастых халатах, опершись на балкон бюстами. О, эти бюсты, приводившие в смущение мужское население дома, нервно курившее на мостиках и делавшее вид, что обсуждается футбол. На этом же балконе сидели старики, и носилась, как муравьи, детвора. Мостики, само собой, перемежались с бельевыми веревками.
 Нет, вы точно никогда не видали такого чудесного дома. Окажись я там сейчас, то непременно закричала бы:
-Маааааариоооооооо!
И он бы появился из недр этого необыкновенного дома!
А запахи! Они менялись с каждым шагом. Дом непрерывно что-то жарил, парил, выпекал… Рецепты блюд выкрикивались из окон, дети бегали по мостикам за солью или спичками. Фантастический дом стоял в центре города и жил своей жизнью, под его крышей кипели страсти почище итальянских.
Кстати, я не слышала, чтобы там говорили: «Пойду в магазин», но: «Выйду в город и заодно куплю продукты» - вот как было правильно. Вы угадали – я влюблена в этот дом до сих пор…
Мои родственники встретили меня удивленно: «Ребенка одного из Москвы отправили!», и кинулись звонить моим предкам, чтобы сообщить, что я живая и уже у них.
Все завертелось, стали тут же кого-то запекать в честь моего приезда…
Лиля оказалась настоящей красавицей. Я увидела ее не сразу, пока длилась чехарда с криками и звонками, она принимала ванну. Лиля была типичной флегмой, она спокойно вышла из ванной с вопросом:
-Что-то случилась?
И даже новое лицо в доме заметила не сразу. А я залюбовалась ее необыкновенно густыми черными волосами, мокрыми кольцами, свисавшими на белый высокий лоб. В ее лице все было чуть великовато: и рот, и лоб и нос. Но все вместе делало ее красавицей. Ее нос был чуть длинноват, но тонок и изящно очерчен, особенно ноздри. Они словно были выточены из мрамора, мастеру захотелось сделать их чуть глубже, одно движение резца – и от ее лица трудно было отвести взгляд. А томная флегматичность придавала ей еще больше прелести.
На следующий день сестра пригласила меня погулять по городу. Я сменила футболку, подкрасилась и села ожидать ее. Пока Лиля медленно бродила между нашей комнатой и ванной, со мной беседовала бабушка, сидевшая в кресле. Такого огромного кресла я прежде не видела никогда. Бабушка занимала его целиком.
-Вы идете что-то купить, или погулять? - поинтересовалась она.
-Погулять, - нараспев ответила за меня Лиля, проходя мимо. Она вообще говорила слегка нараспев.
-У тебя есть какое-то платье? – снова спросила меня бабушка.
Я пожала плечами. У меня были еще футболки и пляжный сарафан.
-Ты пойдешь гулять в город в этих драных штанах? – изумилась бабушка.
-Ба, в Ростове тоже такое носят, ты просто не видела, - снова пришла на помощь Лиля. Она была уже одета в красивое платье, и туфли на высоченном каблуке. В моей компании так никто не одевался, если только в театр… Словом, меня спасли только югославские босоножки.
-Если вы идете погулять, - продолжала бабушка, - то возьмите денег, зайдите к Марии, пусть она вас хотя бы причешет. А то маме будет стыдно, если вас встретят знакомые.
Я забыла сказать, что тетя Галя работала главным врачом центральной больницы города.
-Ты всегда так гуляешь? – поинтересовалась я, когда мы вышли из дома.
-Всегда, - вздохнула Лиля, - Маму все знают, приходится соответствовать… Я уже привыкла. Пойдем прически делать.
-Ты иди, я пока покурю на лавочке.
-Прошу тебя, только не здесь!
Я снова пожала плечами. Мне удалось укатать Лилю все же не делать прически. Вместо этого, мы соорудили ей лихой хвост слегка набок, и стали гулять… от одной кондитерской к другой. После двух пирожных мне казалось, что я по уши набита жирным кремом. Вокруг нас гуляли девушки в красивых платьях, заходили в кондитерские, здоровались со знакомыми, ели пирожные, запивая их чаем или кофе со сгущенкой. Все. Больше я так гулять не могла! Мы вернулись домой.
Как только вошли во двор, Лиля потянула воздух тонкими ноздрями: «Тетя Рая икру из синеньких готовит…надо будет зайти».
Дома она спросила бабушку: «Ты слышишь, Ба, тетя Рая уже икру из синеньких готовит, мы зайдем на минутку?»
-С чего ты решила, что у тети Раи? Может это Геращенки готовят?
-Ты забыла, что Геращенко взял себе новую жену? Так она вообще не умеет готовить.

Мы пробовали икру из синеньких, с огромными серыми макаронами, которые я никогда не ела в Москве, а здесь уплетала за обе щеки.
В другой раз мы так же запросто перебежали по мостику, получив приглашение «на борщ», вкуснее которого я, никогда больше не ела. А пирожки! А вареные раки, выползавшие из ведра, стоявшего прямо на плите…
Вот такой это был необыкновенный дом.

Несколько раз Лиля садилась за пианино. Ее глаза при этом смотрели куда-то вдаль, а тонкие пальцы жили своей жизнью, выпуская на свободу спрятанные в инструменте звуки. Я никогда не слышала, чтобы кто-то так играл ноктюрны Шопена. Даже дом затихал и слушал, как играла моя сестра.

По ночам мы болтали с Лилей. Я была для нее инопланетянкой. Она интересовалась всем, и все во мне было для нее удивительно. Я, в свою очередь, не понимала, как можно так скучно жить. На все вопросы Лиля отвечала, что так хотят мама и бабушка. Даже медицинский институт был выбран ими.
-А ты?
-А что я? Честно говоря, не хочется в медицинский. Я боюсь крови. И анатомички ужасно боюсь. Мама водила меня, чтоб я привыкала, каждый раз в обморок падаю. Я очень боюсь туда ходить…
-Ничего себе! Тебе же не только ходить, а и резать придется!
-Не надо об этом, пожалуйста…
И снова я не понимала ее. Зубрить с утра до вечера только потому, что так хотят мама с бабушкой? Падать в обморок в ненавистной анатомичке? Хотя, сначала, говорят, все падают. Потом привыкают.
-А каким врачом ты хочешь быть?
-Не знаю. Я думаю, что вряд ли смогу кого-нибудь вылечить.
-Это точно, не обижайся, но я вижу тебя только музыкантом, ты классно играешь. Слушай, забирай документы из медицинского, пока не поздно.
-Мама этого не переживет, - вздохнула Лиля, - я на самом деле хотела бы заниматься музыкой. Ты угадала. Только ты сильная, а я слабая. Ты даже представить себе не можешь, что начнется, если я решусь забрать документы. Нет, мама точно не переживет…
-Ничего страшного, покричит немного и утихнет.
То, что «мама не переживет» и в самом деле, я узнала очень скоро, случайно услышав разговор тети Гали с соседкой.
- Я так больше не могу. И так вся на нервах, еще принесла нелегкая эту холеру из Москвы. Лиле заниматься надо, а она ее сбивает с толку.
-Галочка, не волнуйте себя. Вы такой доктор, Вас весь город уважает! Кому же поступить, как не Вашей Лилечке? Кстати, не посмотрите моего племянника, совсем молодой, так уже печень пошаливает.
-Вы не знаете, что творится в приемной комиссии… Без ножа могут зарезать девочку. До чего злые люди! Из мести могут ребенку жизнь испортить. А у Лилечки -золотая медаль. Если все будет удачно, сразу уедем в Карловы Вары, иначе я умру прямо на улице. Насчет племянника позже поговорим, Вы же знаете, у нас просто так ни к кому не обратишься. Все что-то просят, такой город…
Услышав про «холеру из Москвы», я поинтересовалась у дяди, что за матриархат он развел у себя в доме? Оказалось, что он почти в таком же положении, как и Лиля. Все решают тетя Галя с бабушкой.

Скандал случился, когда приехал Славик. Оказалось, что он уже заходил пару раз, но бабушка мне об этом не сказала. А Лиля не слышала в своей дальней комнате.
-Ко мне не могут уже придти гости? – вопрошала я бабушку, нависая над ней. Надо заметить, что я очень быстро схватываю диалекты, поэтому в Ростове быстро стала говорить «как все».
-Нет, вы посмотрите на эту нахалку! Сама прикатила, когда девочка готовится в институт, так еще иностранцу дала наш адрес!
-Я пойду, - дернулся к выходу Славик.
-Подожди, мы еще не ужинали! Где ваша девочка? Покажите мне эту малютку, я ее еще не видала! Если Вы за Лилю говорите, так она давно уже взрослая девица. Затюкали совсем девку, сама не может шагу шагнуть. Вы себе сидите целый день в креслах, а она только и думает, как бы не умереть со страху в анатомичке! Чтобы маме не стыдно было… Я вас умоляю! Кстати, чтоб Вы знали - Слава не иностранец! И он, таки, будет ходить ко мне в гости, потому, что я приехала к своему родному дяде!
-Начхать я хотела на твоего дядю!
-На моего дядю? Да я за такие слова все лето у вас проживу! Слава, садись пить чай!
Я метнулась к холодильнику и стала выворачивать его содержимое.
-Лиля, не сиди, как малахольная, иди с нами чай пить!
Лиля вышла из комнаты, села к столу и взглянула на меня, как бедуин на фонтан. В ее взгляде была надежда.
-Режь колбасу, - велела я ей.
Лиля покорно стала медленно нарезать колбасу, она все делала медленно.
На крик прибежали две соседки и, скрестив руки, стали у окна.
-У вас своих дел не хватает, тетеньки? Или плохо слышно? – обратилась я к ним. Соседки исчезли.
-А вы знаете, - жуя бутерброд, спросила я бабушку, - что Лиля не хочет поступать в медицинский институт? Она не хочет быть врачом. У ней, кушай, Славик, не стесняйся, другие интересы по жизни!
-Матерь Божья! Она меня в гроб положит! Одного терпим столько лет, так у него вся родня такая бесстыжая, как эта проходимка, - повернулась бабушка к молчавшему дяде. Только тут я вспомнила, что дядя все время был дома и молчал, опустив голову.
-Вот спасибо, дядя Леня! Отдохнула так, что на всю жизнь запомнится. У вас в Москве три сестры, так что им передать, кроме пламенного привета?
Не дождавшись ответа, я быстро собрала свои вещи, и мы со Славой вышли за дверь. За нами следом вышла Лиля.
-Мне будет очень не хватать тебя, - сказала она мне, я чуть не разревелась, обнимая эту мраморную красавицу, мою сестру Лилю. Дядя Леня вышел на балкон и, пугливо оглядываясь по сторонам, попытался сунуть мне деньги, но я отстранилась. В этот день я в последний раз видела свою сестру.

-Экстремистка, - сказал мне Славик на улице, - тебе только один человек мог быть парой – товарищ Че! Вместе бы мосты взрывали…
-Я не права?
-Не знаю. Моя бабушка говорит, что нельзя делать добро насильно.
-Все таки, я думаю, что ты права, - продолжил он через минуту, - видишь ли, у нас тоже не принято обсуждать решения отца. Мы к этому привыкли. А когда я встретил тебя в поезде, то понял, что должен сам решать, что мне делать в жизни. Я и до этого сопротивлялся, но пассивно, внутри себя. Ты все поставила на свои места. Поэтому я и приехал сюда за тобой.
Выбор у нас был небогатый - вернуться по домам, или поехать в станицу к его родне. Мы выбрали станицу.
Вот там я и провела остаток последнего детского лета. Среди неимоверно добрых и таких же горластых казачек, огромных огородов, подсолнухов, помидоров, шампанских яблок. Были ежедневные заплывы, мое спасение из глубокой и холодной воронки, оставшейся от снаряда.
Были горячие поцелуи сухих губ, впервые наливавшие соком грудь. Бесконечная истома на сеновале, и руки, руки, руки… Тайные ласки за спиной родственников, пойманные украдкой взгляды. Первые полеты в небытие, останавливаемые мной в самом начале, мое запрокинутое лицо, горевшее от стыда и от поцелуев. Было черное небо над Доном, услышавшее мой первый стон. Было счастье.
 Но настал день, когда мы, загорелые, как туземцы, вернулись в Москву. Сдав сумки в камеру хранения, мы бродили по городу, не разжимая рук, до отъезда Славика. Я проводила свою первую любовь одна. Все было уже сказано. Лохматая птица Гамаюн, символ нашего счастья, сидела в моей сумке, уткнувшись кожаным носом в коленки. На следующий день Славик уже звонил мне и рассказывал о том, что его отец попросил показать мою фотографию и дал «добро» на невесту-«экстремистку».

А что же Лиля? – спросите вы. Она все-таки поступила в медицинский институт и даже проучилась год, каждый раз падая в обморок в анатомичке. Следующим летом мою красавицу-сестру положили в психиатрическую больницу. На этот раз я сидела, как изваяние с телефонной трубкой в руках, понимая, что ничего уже нельзя изменить.
То лето было переломным для нас троих.
Стрелка на часах… Южный поезд… Ноктюрны Шопена… Я была так близко, и у меня был шанс.
Тонкие мраморные пальцы постепенно сливаются с клавишами и уходят в небытие.