В Одессе через 50 лет

Удивительно, есть города, в которых ты один-два раза побываешь, потом вспомнишь еще парочку-другую раз, и все. Но есть города, которые, наряду с городом твоего рождения и детства, входят в твою жизнь, и нет-нет, да и всплывают то ли в разговорах, то ли во встречах, а иной раз, ты вдруг вновь оказываешься в толпе спешащих его жителей, командировочных или медленно фланирующих гостей. Например, Питер, Сочи, Иерусалим или Одесса….

В Одессе я была, в общей сложности, раза четыре, от силы пять. Сейчас уже точно не помню. Детские приезды практически слились в единое целое представление об этом городе. Потом было знакомство с одесскими “китайцами”, как мы их называли, Мосей и Олей Красовскими, репатриантами из Китая, которых после ХХ съезда партии выставил из Китая председатель Мао из-за несогласия с критикой Никитой Хрущевым “культа личности товарища Сталина”. Потом была встреча и рассказ Моисея Осиповича об Одессе, о жизни в Китае. Это было уже в году 67-м. С тех пор Китай и Одесса у меня в сознании неразделимы. Может быть, в этом что-то есть? Потом была поездка в Одессу на два дня с ребятами из нашей поэтической студии. Это было уже в 1988 г. И вот уже в этом столетии, в 2003-м….

В 2003 году я вышла на Одесском вокзале почти так же, как когда-то с мамой, без четкого представления о том, как я доберусь до места назначения – санатория им. М. Горького, что на 16-й линии Фонтана. Единственно, в чем мне повезло, это в том, что мне помогли с вещами мои соседи по купе, два командированных педагога, которые ездили в Киев в Министерство образования выбивать какие-то деньги на нужды их учебных заведений. Они были знакомы между собой, но работали в разных колледжах. Разговор с соседями завязался вечером, как водится в поездах, за стаканом чая. Соседи оказались очень милые, интеллигентные, коренные одесситы. Она – завуч какого-то колледжа по имени Жанна (как слова из песни, «стюардесса по имени Жанна»), но совсем не смахивающая на стюардессу дородная, грудастая дама, похожая на еврейку, но, как она сама призналась, "к сожалению, нет", с буйной растительностью над верхней губой, он неприметный сухопарый еврей, бывший преподаватель математики (а чего ж еще?), переквалифицировавшийся в виду сложившейся постсоветской ситуации в бухгалтера. Имени его не помню, что-то типа Петра Самойловича, но с украинской фамилией.

В Украине много таких евреев, носящих украинские фамилии. Судьба такая у народа: в Германии они носят немецкие фамилии, в Испании – испанские, в Польше – польские, и т.д. Вот не знаю, какие фамилии у китайских или индийских евреев.

Они расспрашивали меня, куда да зачем я еду, о родственниках, которые, возможно, еще живут в Одессе. И тут я начинаю рассказывать о муже тети Нины, Александре Александровиче Костюкове, физике и математике, именем которого было названо какое-то исследовательское судно. Вдруг Жанна мне и говорит:

– А я знаю Сан Саныча – мы все так его назвали.

У меня удивление на лице. Пауза. Всем своим видом я выражаю ошеломление и вопрос. Потом выдавливаю из себя:

– Кто это мы? Мы тоже его так называли, – говорю я. – Все родственники.

– Он у нас в институте преподавал математику. Мы его страшно боялись.

– Кого, Сан Саныча? – удивленно спрашиваю я. – Да вы что! Он был милейшим человеком, бывало, мухи не обидит.

– Да-да. Это дома, а в институте все дрожали как осиновые листочки, - говорит Жанна. – А что с ним, где он сейчас?

И тут я начинаю вычислять и понимаю, что ему в этом году должно было бы исполниться 100 лет!

– Нет его уже, ему бы в этом году исполнилось 100 лет. Он давненько умер, где-то еще в 70-ые годы, - с грустью произношу я. – Уже и двоих его сыновей нет, Игоря и Лёни. И тетя Нина трагически скончалась год назад: внук квартиру подпалил, ту, что на Короленко. А тетя Нина в это время была, как всегда, на даче. Дача у них была на 12-й линии. От нее скрывали, что он поджег квартиру, но доброхоты все-таки донесли. Она и не выдержала. Стало плохо с сердцем, и она скончалась…. Ей тоже уже было хорошо за 90. Но она была при полном здравом уме.

– А где он похоронен? – спрашивает Жанна.

– Кладбище я знаю, мы будем его проезжать, когда подъедем к Одессе. Но я там никогда не была.

Все купе улеглось спать очень поздно. Я еще долго ворочалась, вспоминая мой последний приезд в Одессу, как я позвонила тете Нине и назвала себя, как она с удовольствием меня приняла: она была уже очень слаба телом, но сильна духом. И вот опять стучат колеса поезда, и я опять еду в Одессу, но, практически уже там никого не осталось. Где-то живет сын Игоря, Шурик, лоботряс и бездельник, с мамой Зиной, невзрачной женщиной, вдовой Игоря. Где-то живет Майя, дочка тети Нины, и при том, моя кровная родственница по линии деда Михаила!

И мне опять вспомнилось жаркое пыльное лето 1953 года, дача на 12-й линии Фонтана и празднование 50-ти летия дяди Саши.

Народ собрался прекрасный. Мой папа уже приехал к нам из Киева, и мы всей семьей были приглашены на юбилей. Я конечно же присутствовала там “за кулисами”: детям был накрыт отдельный столик в стороне от взрослых, которых собралось огромное количество.

Все сидели за тем прекрасным круглым столом, укрытым белоснежной накрахмаленной скатертью, отутюженной бабушкой Ефросиньей. Стол ломился от яств, водки, вин. В стороне у забора кто-то жарил на шампурах шашлыки и подносил один за другим изрядно подвыпившим гостям, в основном, местной профессуре, преподавателям из института, где работал дядя Саша. Гости, вполне интеллигентные люди, вдруг перешли на одесские интонации и жаргон. Мне показалось, это было сделано специально. И тут один из гостей говорит:

– Моя мутерша все мне говорит: -И когда ты, Жьора, станешь и солидным человеком и все тебя будут и называть по имени и отчеству “Георгий Георгиевич”?

Все гости хором расхохотались. Но тут я поняла, что они именно такие, коренные одесситы. Как потом мне рассказал папа, Жьора это был по отцовской линии француз по фамилии Бидо, а по материнской украинец. Была когда-то в Одессе французская колония. Еще улица есть там Французская.

Вынесли патефон. Зазвучал запрещенный еще Лещенко. Но уже никто особенно не боялся: был июль 1953 года! Гости шумно беседовали, хором хохотали над какой-то одесской хохмой или шуткой. Мой отец был в восторге! Наконец-то он слышит то, о чем читал у любимого Исаака Бабеля, настоящий одесский говорок.

Вскоре я, шатаясь от съеденного и усталости, пошла спать наверх, в спальню тети Нины, чтобы мне не мешал шум и дым от выкуренных папирос. Но еще долго слышала сквозь сон голос папы, Сан Саныча, Жьоры, смех Игорешки, которого не отправили спать как сына юбиляра и уже взрослого члена семьи. Потом сонную, меня снесли вниз и родители увезли меня в дом папиного сослуживца по армии Вани Сапожникова, который приютил нас троих у себя в своей одной комнатенке на полу.

Мы на это смотрели как на само собой разумеющееся событие, так как сами неоднократно принимали папиных друзей и стлали им на полу, если дедушка бывал в Киеве, и, следовательно, его диван в соседней комнате был занят. Я очень любила спать на полу. И до сих пор люблю, сейчас, правда, делаю это по необходимости, когда болит спина или шея….

Я даже тогда не попрощалась с Игорем, в которого в свои восемь лет я уже была влюблена по уши. Родственник, не родственник, во всяком случае, не кровный, а парень был классный!
Я помню, как он водил нас с мамой на пляж по горам и кручам, как поддерживал меня, чтобы я не свалилась вниз. Как гарцевал и мчался вдоль берега по кручам на своем жеребце, когда мы с мамой и тетей Ниной жарились на солнце. Как он подлетал к нам и с разгону, едва успев сбросить одежду, бросался головой в воду и через пару минут брызги от его рук были едва различимы вдали в дымке июльского дня. Потом он вылезал из воды, тощий черненький чертенок с торчащими в разные стороны вихрами, и бросался с разбегу на горячий песок.

Но долго он не мог находиться в состоянии покоя. Через минут пять он вскакивал и уже тащил меня куда-то, показывая какие-то норки, пещерки, и рассказывая про одесские катакомбы, по которым они лазят с друзьями, только теми, кто подписался кровью на клятве. И он сказал, что если я захочу, то он однажды меня тоже возьмет в катакомбы.
И вот в одно прекрасный момент я все-таки пошла с ним наверх, мы открыли коробку от конфет, где лежала завернутая в фольгу клятва, надрезали мне пальчик (я даже не пикнула! – Молодчага! – сказал Игорь) и я расписалась на той клятве. Но в катакомбы я так и не попала, хотя Игорь обещал сводить меня верхом на жеребце. Однажды он пришел домой после встречи с друзьями очень притихший.

Тетя Нина сразу это заметила и говорит:
– Колись, что набедокурили?
– Да там что-то грохнуло внутри.
– Где?
– Сама знаешь, где. Вовку завалило. Еле откопали.
– Значит так, – строго сказала тетя Нина. – Никаких этих походов больше не будет. Понял?
– Понял, понял, - проворчал он и пошел к себе в комнату.
– Кушать будешь? – спросила бабушка.
– Нет, я сыт
– Чем это ты сыт? – спросила она, не слыша предыдущий разговор.
– Мам, не троньте его сейчас, сказала тетя Нина. – Пусть успокоится.

Вот так и накрылись мои катакомбы, и роспись кровью на клятве. Я очень рассердилась, но ничего не сказала. Дело в том, что я должна была убежать тогда с мальчишками, но мама вовремя забрала меня на пляж….

Поезд размеренно постукивал по рельсам, отбивая свою чечетку. С Игорем мы увиделись еще несколько раз в Одессе, когда приезжали на лето с родителями. Но он стал совсем взрослым и серьезным и до меня ему не было никакого дела: пару раз к нему звонили девчонки, потом пришла целая орава ребят и девочек. Они что-то обсуждали и хохотали, как-то по-взрослому. На меня никто не обращал внимания, включая Игоря. Мне было больно и тоскливо, и когда в следующий раз родители собрались вновь на дачу Костюковых, я отказалась ехать с ними и осталась на этот раз с тетей Аней, женой папиного друга Марсена, когдатошнего маминого партнера по бальным танцам и вздыхателя, капитана на военном судне.

В этот приезд мы остановились у них, в их новой двухкомнатной квартире на 10-й станции. У них родился их первенец, белобрысый Юрка, так похожий на мою годовалую сестричку, которую мы оставили в Киеве, так как таких маленьких не советовали брать с собой на море. А мы еще из Одессы отправились на 15 дней в Евпаторию и потом теплоходом оттуда в Сочи, еще один мною страстно любимы город….

С Игорем я еще раз увиделась в доме у бабушки, когда он приехал на каникулы из Одессы, где также занимался мой двоюродный брат Игорь, сын маминой сестры Жени. От этой встречи есть фотография: мы все загорелые, конец лета, но, видимо, не очень жаркого, так как папа и Игорь, одесский, в пиджаке, я не очень улыбчивая, смотрю куда-то в сторону.

Есть еще одна групповая фотография, на которой я тоже смотрю не в объектив: мы стоим на фоне моря на набережной в Сочи, в тот же 1955-й год, я с кругом под мышкой, папа, мама и Митя Хараз, Алкина первая любовь (Алке, моей младшей сестре, было полтора года, когда она влюбилась в Митю и пела ему песню, сидя верхом на нем и дотягиваясь до красной рябины на Владимирской, на мотив песни о Стамбуле) и, по секрету моя энная.

Митя был невероятно красивым и обаятельным молодым человеком, в которого невозможно было не влюбиться, никому! Ему было 27 лет. Он был с дамой по имени Тамара, невообразимо красивой молодой женщиной, женой летчика, который был в это время где-то на Севере…. Ах, эти курортные романы, которые так часто случались, случаются и будут случаться до скончания века. Знаю, что они еще несколько раз встречались там, в Сочи, что жизнь ее с летчиком была сложная, что она потеряла ребенка, подурнела, располнела. Митя женился на какой-то девушке, дочери какого-то партийного функционера в Москве, типичной напыщенной и высокомерной московской мещанке, и переехал туда жить.

Больше ни Игоря, ни Мити после его переезда в Москву я не видела. Игорь умер рано, от инфаркта: много пил, будучи моряком торгового флота. Он ушел из жизни совсем молодым, ему едва ли исполнилось 30 лет. Вскрытие показало невероятное количество рубцов от множественных микроинфарктов. Один рубец где-то остался и у меня в душе. Но об этом никто никогда не узнал. Я жадно расспрашивала о нем тетю Нину, но ни слова не проронила ей об этом, хотя мы несколько раз сиживали с ней либо на кухне в ее квартире, когда я варила борщ (- Ты сахар кладешь? попробовав его, спросила тетя Нина. – А как же, ответила я. - Наш, Луганский, с одобрением сказала тетя Нина) и жарила ей котлеты “де воляи”, начиненные кусочком замороженного масла и обваленные в сухарных кубиках.

…И вот утром я вышла на перрон Одесского вокзала, в который раз, но уже одна, без родных и друзей. У выхода, как это водится в курортных и южных городах, стояли люди и предлагали квартиры. Но это были больше по виду маклеры, а не хозяйки. Другие времена, другие люди. Я прошла на остановку маршрутного такси. Но никаких маршруток и в помине не было. Все проезжали мимо. Тут подъехала старая «копейка», из нее выглянул молодой растрепанный парень и спросил:

– И где мы будем ехать?
– И где, и где… – передразнила его я. – В Одессе, конечно.
– Та не, шо в Одессе, я понимаю. А, все-таки, и где?

Я поняла окончательно, что я в этом почти что родном городе. Я со всеми своими “бебихами и потрохами” , а по-нашему, всей своей кладью, сажусь в машину, которая меня довезет до так нужного мне санатория. Но я проеду мимо 12-й линии, мимо дачи Костюковых, я увижу их забор со старинным звонком и ящиком для писем…. Водитель загнул сумму, в два раза превышающую названную мне моими попутчиками.

– Нет, фраер, так не пойдет, – сказала я тоном коренной одесситки.
– А сколько дашь? – спросил он.
– Двенадцать, – ответила я.

Я знала, что нужно будет уплатить не менее 16-ти гривен. Но надо торговаться.

– Не, вылезай, сказал водитель.
– А сколько?
– Двадцать пять.
– Не, я вылезаю, сказала я.
– Ладно, я пошутковал. Сколько?
– Не, я вылезаю.
– Да не, давай шестнадцать. Канает? – перешел он на “ты”, видимо признав во мне одесситку.
– Канает.

Я никогда не думала, что смогу так торговаться. Но почувствовала, что от такого торга и я и водитель получали кайф.

Мы ехали по майским улицам Одессы, которые я не узнавала, заставленными рекламными щитами, с вывесками на магазинах и торцах домов. И ни-че-го даже не угадывала! Но я делала вид, что Одессу знаю как свои пять пальцев, шутила с ним по-одесски. Попросила меня провезти поближе к дачам на 12-й линии. Но он отказался. Сказал, что повезет более коротким путем. Лихачил, обгоняя шикарные машины, которые никуда не спешили. Но потом, ошибившись с поворотом, все равно проехал по 12- линии. И я пришла в ужас: на месте дачи стоял глухой бетонный забор с вышкой. Так защищаются наши новые украинцы от неожиданных и незваных гостей.

– И шо тебе эта 12-я линия сдалась! – ворчал водитель. – Фонтан как Фонтан.

Видимо, можно было бы несколько сэкономить бензин на том объезде. Но не получилось. Он выгрузил меня у ворот санатория, но не пронес чемодан ни на один метр больше. Я вошла в приемный покой, оформила документы, спросила, как пройти до 19-го корпуса. Мне вкратце объяснили. Я вышла, таща чемодан за ручку. Пошла по указанной аллейке. Но дальше все было перекопано, и аллейка обрывалась. Под деревом стояла какая-то молодая женщина, некрашеная блондинка, явно рабочая.

– Как пройти к 19-му корпусу? – спросила я.
– Видишь кучу? Обойди ее слева. Там кущи. Обойди их справа. Поверни налево и там твой несчастный 19 корпус. Но только не зацепись килем, - сказала рабочая, и по-доброму рассмеялась.
– Спасибо, и шоб ты так жила, - сказала я, вновь входя в роль одесситки.

Она опять мягко улыбнулась и помахала мне рукой.

“Я в Одессе! В Одессе!” пело у меня в душе.

Корпус я увидела сразу «за кущами», обыкновенный стандартный пятиэтажный совковый барак. На первом этаже мне сразу выдали ключи от комнаты, на четвертом этаже, но предупредили, что лифт не работает. Я с трудом дотащилась до четвертого этажа, долго открывала своим ключом разболтанный замок с еле-еле державшейся ручкой, втянула чемодан в коридорчик и закрыла дверь изнутри. В комнате было чисто, но душно. Все старенькое, стандартное, видавшие виды кровати, тумбочки с болтающимися дверцами. Я запихнула чемодан в стенной шкаф, стащила с себя куртку, джинсы и свалилась на кровать. Полежала минут десять, потом встала, открыла балкон и вышда. В лицо ударил запах цветущей акации и шум морского прибоя. Моря не было видно за зданием столовой, но оно заявляло о себе мощным мужским голосом.

Я в Одессе! – вновь пропела душа.

Выйдя с балкона, я вошла в душевую, разделась и приняла еле-еле льющийся прохладный душ. Вернулась в комнату. В дверь постучали….

-----
Одесса. Бывшая ул. Короленко, дом 13. Неожиданно в 2009 г. приятельница дочери сфотографировала этот дом летом, во время отпуска.