Красота спасёт мир и Жору

           Жора ходил в бассейн два раза в неделю. Оздоравливался. Плавал, честно говоря, плохо. Хлебал хлорку. Барахтался от бортика до бортика. Пару раз прыгал с тумбочки, больно ударяясь животом о воду. После стоял под душем и добросовестно надраивался мочалкой. Философствовал о первичности водной среды. Оздоровительная программа превращалась в рутину.

     И вот появилась она. Из душевой. Негромко хлопнула дверью. Грациозно подошла к дорожке. Изящно соскользнула в воду. Жора в это время беспомощно висел на буйке, тяжело дышал после очередного заплыва и уже планировал уходить. Но с появлением «русалочки» вдруг открылся резерв сил. Жора ринулся следом. Плыл в подводном положении. Вода прозрачна. Очки на месте. Обзор отличный. В голубой бездне бассейна кролилось само совершенство. Безукоризненные движения. Безупречные ноги. Золотые волосы как сказочный цветок вспыхивают в водных бликах. Следом Жора как Садко в подводном царстве. Следом Жора с акульей ухмылкой на лице…

      Он выполз из воды только после того как «русалочка» скрылась в душевой. Совершенно без сил приехал домой. Упал на кровать. Забылся. Во сне грезилась «русалочка», ускользающая в прозрачность тропического моря. «Йэллоу сабмарин! Марииин!» -- орал Жора ей. Изо всех сил грёб руками. Русалочка ответила маминым голосом: «Эй, моряк, ты слишком долго плавал» -- сказала она. Жора проснулся. Мать собирала разбитый будильник: «Ишь, размахался! – так всё добро в доме переколотишь»

       На следующий день Жора в это же время сидел в воде. С замиранием сердца смотрел на дверь женской душевой. И вот снова она. На третьей дорожке. Жора на пятой. Что делать? Жора злобно согнал ораву малышей с досочками и надувным мячом на свою дорожку. Сам завладел соседней. И началось. Жора старался не отстать. Задыхался. Глотал воду. Было жарко. Вскоре Жора начал копировать её движения. Плыть получалось лучше. Но силы покидали…Жора полз по буйку как по канату. А «русалочка» всё плыла и плыла.

       Так повторялось каждый день. Жора стал завсегдатаем. Замечал за собой некоторые успехи. Вполне конкретный спортивный прогресс. Пользовался благосклонностью гардеробщиц. Определённо нравился массажистке Люсе.

       Прошло два месяца. Неопределённость становилась невыносимой. Жора решил таки познакомиться с «русалочкой». Купил букет роз. Засел в холле бассейна и прождал до вечера. Но она не пришла. Розы отдал массажистке Люсе. На следующий день пришёл с охапкой гвоздик. «Русалочки» не было. Вручил цветы Люсе. На третий день за оскудением средств, приволок шоколадку. Прождал всего три часа – не выдержали нервы. Шоколад традиционно оставил Люсе. Та несколько недоумевала. Произошёл обмен телефонами.

        На четвёртый день Жора ушёл в армию. Но попал на флот.

        Они стояли с дружеским визитом к вероятному противнику где-то между Англией и Францией. Причалила на крейсер делегация натовских мордоплюев. Забрался на палубу ихний адмирал. Сигарой пыхтит. Экипаж выстроили на палубе. Пятьсот душ плюс контр-адмирал Бурко. Товарищ контр-адмирал до революции на британском торговом судне юнгой плавал. Разговорились. Заспорили. Натовский холуй на морские просторы показывает и на советских моряков. Размахался ручонкой. Товарищ контр-адмирал ему по началу  контр-аргументы приводил. Культурно и вежливо. Но, видать, приводил приводил да и не привёл. Рассердился. К строю подошёл.

Кричит: «Вот орлы! Вот! Как на подбор все! Да у нас на флоте любой матрос вплавь Тихий Океан пересечёт, если Родина скажет. А драный Ла-Манш так это вообще как два пальца…о морскую гладь!»

Строй после этих слов тихо вздрогнул. Но так же нерушимо стояли советские моряки и ветер полоскал гвардейские ленты их бескозырок.
Нехорошие предчувствия посетили и матроса в первой шеренге. Это был Жора.
Но виду не подал. И так он убедительно не подал виду, что ткнул Бурко в Жору отеческой контр-адмиральской рукой и молвит: «Ну что сынок, не опозорим флот? Переплывёшь Ла-Манш?»

- Так точно! – ответил Жора и в воду прыг. В это же время с натовского авианосца тоже матрос спрыгнул. Негр по национальности. Соревнование организовалось. А рядом с ними катер поддержки пошёл с заспорившим адмиралитетом на борту.

      Вот плывёт Жора сквозь солёные брызги. Плывёт Жора через ропот океана. Гребёт Жора вслед за сопением негра. Чувствует в себе силу, да не знает, выдюжит ли. Дотянет ли до берега. Вода холодная обжигает тело. Леденит душу расстояние. А  соперник всё наяривает брассом без устали чуть впереди.
И настал момент истины -- натовский матрос выдыхаться начал. Но и Жора еле загребает.

Вражеский адмирал с катера  кричит: «Джонни! Файв ханрид долларз! Гоу! Гоу!»
А товарищ контр-адмирал Бурко сам в воду прыгнул, плывёт с Жорой рядом и говорит: «Сынок! Потерпи маленько! Немного осталось! Весь флот за нами, Москва за нами! Некуда нам, родной, отступать!»

И тут вспомнил Жора Москву. Бассейн в Москве. И «русалочку». Стало ему тепло. Открылось второе дыхание. Доплыл. Вышел, шатаючись, на английский берег. Сидит на пляжу ни жив ни мёртв.

А негр и доплыть то не может. Ему с катера уже «Найн ханрид!» кричат, а он всё равно не может.
Товарищ контр-адмирал на берег выбрался, Жору обнял, спасибо, говорит, не посрамил честь флота…

Жора встал во весь рост, «служу Советскому Союзу» прохрипел и упал. Потом поднялся, показал в сторону катера неприличный жест, «руки прочь от социалистической Кубы» сказал и совсем потерял сознание.

…Лежит Жора в госпитале под Ленинградом. Силы восстанавливает. Ла-Манш переплыть – шутка ли! Размышляет о случившемся. Думает о том, что красота, всё-таки, спасёт мир. Ведь спасла же его красота «русалочки». Опосредованно конечно, но спасла. Не будь её – не научился бы Жора плавать, не доплыл бы…

     Дверь в палату тихонько скрипнула.

- Люся? Ты? – поднялся Жора на локти.
- Люся, -- кивнула она, -- я. И водрузила на стол тазик с «Оливье».
Сердце Жоры вздрогнуло. Начало таять.
- Красота! – воскликнул Жора, глядя на салат. -- Красота спасёт мир!
- Эта красота спасёт тебя -- вторила Люся философским измышлениям.
- И меня, -- сказал Жора, улыбаясь. Жизнь приобретала вполне чёткие очертания. Люся, салат и ранняя весна сплетались в причудливые, но стойкие ассоциации счастья.