Бросьте рыдать, господин Богословский!

       
       Оперативное, все-таки, у нас телевидение! Не успеет еще покойник остыть, а теленекролог уже готов. Видимо, заранее отснят. И всякий неравнодушный может прикоснуться и ощутить. Вот я и попытался этим заняться вечером 4 августа. Я долго смотрел на даму, всплескивающую своими ручками, отрекомендованную как личного биографа Александра Исаевича, и оглашающую эфир вскриками: ух, какой он умный! ах, какой он честный! эх, какой он сильный!
       Я терпеливо дожидался, когда речь пойдет о неких бессмертных произведениях: не партийный вождь же, в конце концов, почил, а литератор, но не дождался, уснул под монотонно-убаюкивающее: ох, какой он дальновидный, и-их, какой он мудрый.
       Вот это монотонные мотивы, правда, в митинговом варианте, я не без удивления обнаружил и в статье Алексея Богословского «Смерть Солженицына». Масса вулканизирующих эмоций, пытающихся достать до неба, а потом обрушиться уже на головы личностей, неприятных автору – не так уж много для уважаемого прозарушника. И если бы дело происходило в лагерном бараке или, на худой конец, в трамвае, такое бурное изложение имело бы право на существование. Но мы еще, слава Богу, находимся на литературном сайте, где личность автора здравствующего или усопшего – не главное. Главное то, ЧТО автор донес до мира. И тщетно я искал в клокочущем потоке слов Алексея Богословского хотя бы краткий анализ любого из «бессмертных» опусов почившего Александра Исаевича.
       Почему же господин Богословский не стал оценивать труды Солженицына? Да потому, что это невозможно сделать. Невозможно не только пересказать его «нетленки», но даже и запомнить о чем это они. Уже упомянутая дама-биограф назвала Солженицына вторым Толстым. Неправда это, тетенька! Рожденный ползать, по замечанию Горького, летать не может. Это Лев Толстой мог взмыть, подобно орлу, под самый купол неба, чтобы с высоты своего полета охватить всю панораму исторических событий, жизнь правителей и народов, и попытаться не только описать увиденное, но и понять сокровенный Божественный смысл исторических коллизий. Солженицын на это не способен. Жанр Солженицына – иудейский анекдот, до уровня коего он и низводит любую народную трагедию.
       Что же такое анекдот? Это короткая история, но не создающая впечатление, как любое литературное произведение, а только развлекающая. В основе литературного произведения всегда лежит правда, и только она способна впечатлять. В основе любого анекдота – ложь, ибо только ложь способна на развлечение. Солженицын брал животрепещущие факты, вырывал из житейского контекста, умерщвляя, таким образом, а потом создавал из них паноптикумы вроде Архипелага и Красного колеса, утрамбовывая байки в текст, как салаку в сейнер. А чем же еще могут быть эти «величайшие полотна» как не подборкой исторических анекдотов? Вот только развлечение получается печальное, вроде каруселей в советских парках культуры, разбитых на бывших кладбищах: праздник на костях и танцы на гробах.
       Впрочем, в памяти такие опусы не остаются. Покажите мне человека, который своими словами смог бы пересказать Архипелаг, или хотя бы Ивана Денисыча. С романами Толстого и Достоевского такое возможно, с трудами Солженицына – нет. Потому что пересказать можно впечатления, а не серую безвкусную жвачку.
       Почему же даже вопиющие факты, описанные Солженицыным, не впечатляют? Да потому, что цель настоящей литературы – идеал, а не развлечение. А все писатели-лагерники грешат одним: главная ценность в их произведениях – это пайка, легкая работа и еще один день за колючей проволокой, прожитый любой ценой. Пожалуй, исключение из этого правила – сборник лагерных рассказов «Отец Арсений», где главными ценностями показаны ценности христианские. Понятно, что для зэков еда и норма выработки – это смысл жизни. Но это не может быть идеалом, к которому нужно стремиться всякому здравомыслящему читателю. Для Солженицына же простые лагерные ценности настолько бесспорны, что он их делает основным лейтмотивом своих романов, постоянно оценивая качество селедки или невоспитанность охраны.
       Главный аргумент иудеев в любой дискуссии формулируется следующим образом: «Да это же все знают!». Идея «Архипелага Гулага» зиждется на сем единственном аргументе: сталинизм – это плохо, спросите, у кого хотите, это все знают. Но так может рассуждать хулиган, избитый в отделении милиции, дескать, все менты – сволочи, это все знают. Так может рассуждать обыватель: все демократы – воры, это всем известно. Но для писателя, претендующего на массового читателя-почитателя, такая позиция мелковата. Если ты действительно великий писатель, то расставь все по своим местам, проанализируй, ответь на вопрос: почему Сталин пошел на репрессии? А может репрессии – это всего лишь латентная гражданская война, с полей сражений перекинувшаяся в тихие кабинеты? А может, у Сталина и не было другого варианта? А может, все могло бы обойтись и без крови? Докажи, если ты столп современной мысли, а не совковый обыватель! Но Солженицын все кидает лопатой факты, как зэк уголек, не заморачиваясь аналитической работой. Главное, чтобы вагонетку до конца смены накидать. И неважно чем: углем или фактами. А там пусть вагонетка катится по наезженной колее проклятий сталинизму.
       Еще одна причина безликости литературы Александра Исаевича – отсутствие глубоких мыслей, способных не только запасть в душу, но и заставить читателя думать над ними на протяжении многих лет. Единственная солженицынская мысль, которая попалась мне на страницах Архипелага и зацепилась в памяти, это признание автора, что, положа руку на сердце, невинно осужденных в сталинских лагерях было не так уж много, как принято считать. Сам Александр Исаевич в порыве откровения сознается, что его осуждение на лагерный срок – Божья кара за гордость и надменность. Он вспоминает, как в бытность артиллерийским капитаном он с презрением относился к простым солдатам, считая их пушечным мясом и быдлом. За это-де и получил свое. Ну, что же, здесь можно согласиться с Александром Исаевичем, ибо всяк получает той мерой, какой меряет сам. Но вот признать, что после отсидки Солженицын полностью исцелился от гордости и надменности, не могу. И тому доказательство – его опус «Бодался теленок с дубом».
       На Руси не принято говорить о покойниках плохо. И можно было бы меня упрекнуть в неуважении к памяти покойного, если бы Александр Исаевич сам при жизни не подал бы личный пример. Все дело в том, что Солженицын всегда считал себя гением. Поэтому, когда его называл гением кто-либо другой, он не удивлялся, так как это не противоречило его убеждениям. Возможно, что это результат иудейского воспитания. Ведь все мы уже уяснили, что иудеи – это высшая раса, а прочие народы существуют лишь для того, чтобы им служить.
       В произведении «Бодался теленок с дубом» Солженицын проявился как чистейшей воды иудей, возвеличив свой «бесспорный гений» и растоптав память об умершем к тому времени Твардовском. Главная иудейская черта – черная неблагодарность особенно проявилась в сем гнусном опусе.
       Что же такое Александр Трифонович Твардовский для России? Это человек, сохранивший для нас язык, который хотя бы отдаленно напоминает великорусский. Это человек, который в советском тюремном обществе позволил себе неслыханные вольности нарушения лагерного режима. Он создал журнал «Новый мир», который, подобно ноеву ковчегу, сохранил русский язык до нашего времени. И это одна из причин, почему русский язык не погиб под натиском советского «новоЯза» и «советского образа мЫшления».
       Твардовский, спасая язык, рисковал всем – творчеством, именем, жизнью своей и близких людей. К тому же, по старому русскому обычаю, он был угрызаем совестью за то, что никогда не совершал, в частности, за массовые репрессии. И что бы хоть как-то выразить свое несогласие с действиями красного режима он публикует произведение неизвестного автора с богатым лагерным прошлым. Поступок? Да, это мужественный поступок отважного человека. И хотя «Иван Денисович» вещица абсолютно серая, но Твардовский считал, что она послужит ему ослиной челюстью, которой он попытается выгнать из литературы советских партийных филистимлян. Но бездарная вещь не способна стать мощным оружием в идеологической войне. И вскоре Александр Трифонович оказался один с голыми руками против Политбюро вкупе с КГБ, против старых заклятых друзей по литературному цеху, да и весь советский народ, продолжавший распевать «О Сталине мудром, родном и любимом…», тоже его не понял. И в 1970 году «Новый мир» умер, а вскоре и его главный редактор.
       А Солженицын не оценил жертвенность Твардовского. Он смотрел на публикацию «Ивана Денисовича» как на вещь закономерную. Ведь «Ивана Денисович» произведение, по его мнению, гениальное, а Твардовский – всего лишь гой, скот, который и должен жертвовать всем ради иудейского пророка. Но гой, в конце концов, оказывается еще и недостойным! Вместо того, чтобы целовать каблуки Солженицына и публиковать все, что выходит из под его пера, Твардовский начинает бегать от гения, запираться в кабинете и пить. Чего еще ожидать от русской скотины! Вот таким и изображает Александр Исаевич своего тезку Александра Трифоновича – беспомощным, бестолковым и жалким алкашом. И все это было написано в Вермонте в 1975 году в теплой уютной обстановке, когда Солженицына никто не преследовал. По сути, Александр Исаевич плюнул на могилу Твардовского – своего главного проводника в мир известности и славы.
       То, что без Твардовского не было бы и нобелевского лауреата Солженицына, Александр Исаевич даже и не упоминает. Впрочем, без особой благодарности он пишет и о тех простых людях, которые, рискуя своей свободой, прятали у себя рукописи Солженицына. А зачем? Они ведь просто выполняли свой долг. Долг перед гением всех времен и народов.
       Но стоило ли этим простым людям так неосторожно «играть в разведчиков» с КГБ? Действительно ли такое это богатое наследие – творчество Солженицына, ради которого они платили своими жизнями? Время все расставит на свои места. Но уже сегодня можно назвать все творчество Александра Исаевича одним словом – гевалт.
       Гевалт (гвалт) – это способ борьбы иудеев не только с истиной, но и с любой здравой мыслью. Это шум, который производят иудеи, чтобы не дать говорить выступающему, а также слушать публике. Гевалт активно применялся иудеями на заседаниях Госдумы в 90-х годах, когда во время выступления своих врагов, они начинали разговаривать, аплодировать, передавать записки, отвлекая слушателей, вставать с места и ходить по залу. Задача этого организованного гама одна – не дать доброй правдивой мысли достичь умов.
       Цель эгоцентричных и пошлых опусов Солженицына точно такая же – не дать истине пробиться в головы. Он «заговаривает», «забалтывает», «затаптывает» вопиющие темы, приводя многочисленные факты, но, не давая им правильной оценки. А вместе с тем, он не дает возможности другим авторам писать по столь трагичным для нашего народа поводам. Ну, кто решится, к примеру, теперь на большое художественное полотно на тему репрессий после такого огромного труда, как «Архипелаг Гулаг»? Только безумный! Ведь в любом издательстве его похлопают по плечу, возвращая недочитанную рукопись: «Изучайте, милейший, Солженицына, у него все сказано». А что, собственно, сказано? Да, ничего! Тема репрессий не раскрыта до сих пор и по-прежнему требует всестороннего исследования.
       Солженицын – это символ бессмысленной совковой болтовни, этакой словесной баланды. Как говорят в народе: «Ни уму, ни сердцу».
       Но в чем кроется причина столь отчаянной пустопорожней деятельности? Почему Солженицын, исписавший гору бумаги, ничего запоминающегося не создал? Ответ можно найти в словах апостола Павла:
1 Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий.
2 Если имею [дар] пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что [могу] и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто.
3 И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. (1Кор.13:1-4)
       Солженицын и есть медь звенящая, то есть пустой звук, а все потому, что писал он без любви. Он никогда не любил Россию и русский народ, как бы в этом публично ни клялся. Но это, в принципе, его личное дело.
       Александр Исаевич ушел от нас в лучший мир. И да найдет он там все то, что может его утешить. А мы уж как-нибудь сами попытаемся обустроить Россию. Без его полезных советов. Но всем, кто попытается воздвигнуть «памятники нерукотворные» и гранитные изваяния в его честь, хочу посоветовать: не тратьте времени зря и не стройте себе храм на песке ложных и пустых откровений.