Смешение французского с нижегородским

 Очень может быть, дорогой читатель, что те маленькие истории, которые я собираюсь здесь пересказать, давно тебе известны. В таком случае не взыщи! Думаю все-таки, что кое-кому миниатюры сии покажутся в новинку и обогатят его или ее знания о том, как в далеком XIX веке некоторые слова и имена собственные из далекой Франции обрусели и преобразились до неузнаваемости на нашей с вами родимой сторонушке.
Итак, история первая.
Жила-была в тульской глуши некая добрая вдовствующая помещица. Читала она французские книжки, авторами коих являлись месью Расин, Парни, Вольтер, готовила настойки на бруснике и скучала. И вот представьте себе, что в один прекрасный день нашла-таки cette bonne veuve свое счастье в усатом и румяном лице то ли гусарского, то ли драгунского, то ли уланского поручика, предложившего нашей даме верную руку и горячее сердце. Бедная - впрочем, далеко не бедная! - вдова на радостях повелела построить недалеко от села, которым владела, прекрасный дворец. И построила! И подарила его ненаглядному муженьку и нарекла его (дворец, разумеется) весьма изящно - A mon mari, т.е. моему мужу. Вот, дорогой читатель, какова она - настоящая любовь!
Однако крепостные бабы и мужики счастливой вдовушки по-французски разумели не шибко и быстро перекрестили наименование величественного строения в несколько невразумительное, но такое наше, сермяжное, Момыри. Эти самые Момыри и по сию пору украшают карту Тульской губер...ой, простите, области!
А вот другая история.
Один барин от скуки решил создать хор и поручил гувернёру-французу отобрать из крепостных подходящих певцов. Староста подсуетился и живо пригнал к барскому дому энное число голосистых баб  и мужиков. Бестия-француз поочередно выслушивал пригнанный контингент. Те, в ком "мосье" находил певческий талант, направлялись к писарчуку, который составлял списки певцов. Немалое число горлодеров испытания не выдерживало. О лицах, в коих мосье гувернёр певческих способностей не обнаруживал, на изящном языке Вольтера говорилось: Il/elle ne chantera pas [иль/эль-не-шант(е)ра-па] ‘Он/она не запоет. И забракованных отводили в сторону, как "не оправдавших высокое доверие". Слова ne chantera pas повторялись столь часто, что невероятно смышленый староста, пожелавший, видимо, выщелкнуться в глазах барина, на вопрос воследнего, записали ли дворовых в хор, подобострастно поклонился и с презрительным кивком изрек: «Не - шантрапа!»
— Ах, шантрапа! — понимающе хихикнул барин, нюхая кельнскую воду, - так займи их голубчик чем-нибудь. Праздность - грех.
Так, говорят, объявилось в русском языке странное словечко, обозначающее то ли проходимцев, то ли каких-то второсортных людей.
Или вот такая еще история.
Жил-был в Первопрестольной купец второй гильдии по имени Николай с исконно русской фамилией Обер. А законной супругой купца была мадам Мари-Роз Обер-Шальме, державшая в Глинищевском переулке магазин дамского платья и предметов роскоши. Дела у Мари-Роз шли отменно, репутация мадам среди московских бар была безукоризненно высокой, хотя и поговаривали, что в "бутике" на Глинищевском покупателям приходится платить тройные цены, а добропорядочная Мари-де к тому же приторговывает "неуказанным" товаром, или по-нашему, по-рабоче-крестьянски, - контрабандою. Но мало ли чего не наговорят завистники и конкуренты! Вся московская знать съезжалась к мадам за покупками, даже такое сколь симпатичное, столь и виртуальное семейство Ростовых. Полагаю, что хорошенькая Наташа Ростова пришла на свой первый бал в платье, купленном у мадам Шальме, и в этом платье приглянулась мрачному князю Андрею.
Но грянула гроза 1812 года, и владелицу магазина дамского платья заподозрили в шпионаже в пользу корсиканского чудовища. Впрочем, в то время по неподтвержденным подозрениям иногда не сажали, и мадам счастливо пережила знаменитый московский пожар, успела проконсультировать Буонапарте относительно "настроения умов в России" и благоразумно проследовала с доблестной Grande Armee аж до реки Березины, где Фортуна отвернулась от Мари-Роз, и бедняжка утонула во время переправы.
Имя, точнее фамилия усопшей, однако, пережила лихие времена и вошла в великий и могучий сначала в образе "обер-шельмы", а потом и просто "шельмы", от которой тут же произошел глагол "шельмовать". Все-таки не стоило плутовке так безбожно задирать цены - "Бог шельму метит!"
Ну и, наконец, завершающая история.
В ноябре 1812 года партия гусарского подполковника Дениса Давыдова взяла в плен пару-тройку французских кирасиров - без кирас и лошадей: кирасы давно ржавели в поле под Малоярославцем, лошадей съели, впрочем одну клячу оставили - на прокорм. Донские казаки, составлявшие большинство в отряде партизана-поэта, угостили утомленных и окоченевших пленных водочкой и стали выспрашивать у захмелевших кавалеристов, как по-ихнему, по-басурмански, то, как сё. В числе прочего, указали будущие авторы французского слова "бистро" и на несъеденную лошаденку. Французы вполне адекватно пояснили, что лошаденку зовут cheval. Очевидно, "ш(е)валь" произвела на сынов Дона неизгладимое впечатление, благодаря которому в словарный состав русского языка и вошло это странное словечко, приобретшее ныне собирательное значение чего-то плохого, низкокачественного, низкосортного, часто почему-то применительно к карточной игре. Правда, слову chapeau (головной убор) повезло больше - вышла исконно русская "шапка", которая, как известно, по Сеньке!
Всё - Fin, как пишут в конце французских (и почему-то испанских) кинофильмов.