Война

       11 – авг – 2008 | 18 – авг – 2008

       Если можно проснуться в другое время.
       Если можно проснуться в другом месте.
       Почему бы однажды не проснуться другим человеком?
       (Чак Поланик, «Бойцовский клуб»)

В первый же день все смешалось для него. Кровь, боль, крики, потоки раненых – орущих кусков окровавленного мяса, беготня с носилками, собственные, заляпанные кровью руки и тошнотворно бледные лица медицинского персонала.
Попасть на Эльту было не сложно. С деньгами его отца ему был открыт путь в любое место галактики. Его никто ни о чем не спрашивал. Все всё понимали. Богатенький сынок богатеньких родителей - читалось в глазах всех, с кем он имел дело во время перелета. С жиру бесится. А некоторым было наплевать. Они крутили пальцем у виска за его спиной и понимающе усмехались.
Перед тем, как улетать, он очень хорошо все обдумал.
Он стремился к эльтам. К тем, на кого напала армия Дау.
Он прибился к одному из многочисленных мобильных госпиталей, находящихся практически на передовой.
Люди без рук, люди без ног… Или просто ошметки мяса – если очередная ракета попадала в бараки или в грузовик с раненными.
Это был сплошной кошмар. Он напоминал мутное стекло с размазанным по нему пятном крови. И иногда для Майка это пятно оживало и превращалось в лицо, которое начинало неистово кричать то ли от боли, то ли от ненависти. А иногда оно жутко хохотало, показывая ряд черных гнилушек во рту. И тогда Майк падал, чувствуя, что не в силах совладать с собой. Падал прямо на раненых или уже мертвых.
Но усилием воли вставал, безумно озираясь вокруг. И делал свою работу.
Надо было все исправить. Все.
За несколько дней Майк превратился из ребенка, кем он доселе был в свои двадцать лет, в неизвестно что. Рушились его представления о человечности и гуманности. На него накатывали бешеные приступы мизантропии, черной и жгучей мизантропии, направленной на солдат с планеты Дау. И на самого себя и на того, кто был внутри него.
А бывало и так, что бой докатывался и до госпиталя. Пространство повсюду превращалось в кашу из земли, пыли, камней, металла и исковерканной человеческой плоти. Из криков о помощи и проклятий.
Весь персонал метался вокруг этого, обезумев от ужаса. Все что-то кричали, некоторые падали, кто-то погибал…
Сам Майк, оглохнув от взрывов, ослепнув от ярких вспышек, с черной злобой в сердце вытаскивал раненых подальше из огненной какофонии…

Здесь не было летающих каров, к которым так привык Майк. Здесь были только древние колесные грузовики, выпущенные по образцу, придуманному в незапамятные времена. Старые развалюхи находились в распоряжении госпиталя. Все равно они уже ни на что не годны. Их обслуживали два механика, и Майк никогда не мог отличить одного от другого. Оба черные от копоти, вечно пьяные и без малейших признаков наличия зубов. От них несло кроме мертвечины еще и машинным топливом. Похоже, они его пили.
С ними никто никогда не разговаривал. И они ни с кем никогда не говорили. На этой войне они любили только свои грузовики. Они вечно в них ковырялись. И никто не спрашивал, откуда они доставали запчасти. Они уже не вполне были людьми.
В эту минуту затишья Майк сидел прямо на земле и курил. Отчаянно, наполняя полные легкие отравленным дымом. И смотрел на копошащихся в двигателе одного из грузовиков механиков.
Думать было не о чем. Солнце палило нещадно.
Когда не имеешь возможности за собой ухаживать, бороду обрезаешь только тогда, когда она уже начинает мешать. Простым остро отточенным ножом. А уж о том, чтобы элементарно помыться, не могло быть и речи. Воды и так катастрофически не хватало.
Майк сидел и курил. Он еще ни разу не резал себе бороду. В голове не спешно проносились картинки из его прошлой жизни. Лениво так, порядком забытые, подернутые дымкой отупения.
Он был здесь, на этой чужой ему войне, потому что чувствовал острую вину. Потому что знал. Знал еще тогда, когда улетал с Мирка, что так дальше продолжать не может. И по-прежнему уже не будет. Никогда. Он либо порежет себе вены, либо… Что за этим «либо» следовало, Майк не знал. На этой чужой ему войне он уже был своим.
Он сидел неподалеку от ямы, куда они на рассвете всем отделением сваливали трупы. У него до сих пор болели от напряжения руки, ведь мертвое тело кажется гораздо тяжелее живого. Эта безумная война продолжалась. И Империи не было никакого дела до этого. Майк был уверен на сто процентов, что она сама отхватит здесь жирный кусок. В конце концов, это ее политика – задавить, отнять и убить. Полностью подавить сопротивления, уничтожив до единого человека своего врага. При этих мыслях Майк хмурился. Легкие требовали очередной порции дыма.
Майк пошевелил онемевшей ногой, выудив из бурой пыли чей-то отрубленный палец. Майк давно перестал удивляться чему бы то ни было.
Рядом с ним сидели и другие. Такие же. Неопределенного возраста. Косматые и грязные. Вонючие. И, как думал Майк, такие же не равнодушные.
Вот уже два часа было тихо. Как на кладбище среди развороченных могил.
Их госпиталь был уже на территории врага. Вот уже несколько дней. Просто передовая резко ушла вперед. У армии Дау новейшее оружие, техника и отлично обученные наемники; и они давят в мясо сопротивление Эльты.
Госпиталь никто не трогает. Их бдительно охраняют, даже выдают лекарства. Их заставляют лечить солдат врага. А он, Майк, и другие, режут им ночью вены, пока не видит патруль.
Кто подумает на врача, который заботливо склонился над своим пациентом? Но какая-либо этика уже давно была забыта.
Поэтому у сидящих здесь у каждого тщательно спрятана в одежде бритва.
Однако вчера патруль начал что-то подозревать. Казнили двоих, но никто сдаваться не думает.
Они сидят вокруг ямы, полной трупов солдат Дау, и молча курят. Обляпанные кровью вороны и стервятники.

С ней он спал уже вторую неделю. Нет, не спал. Он трахался с ней уже вторую неделю. Потому что не трахаться в этом безумном мире было нельзя. И это нельзя было назвать «занимался любовью». В этом мире, где шла война за так нужные Империи ресурсы Эльты и где жизнь человека была дешевле автоматного патрона, не было место любви.
Они трахались, чтобы не сойти с ума окончательно. Их тела, давно не мытые, пропитанные запахом крови и разлагающихся трупов, сливались на несколько часов воедино в неистовом танце.
Это было по ночам. Когда измученные, исхудалые работники госпиталя валились с ног от усталости, а вторая смена только заступала на дежурство.
Им всем отвели большой барак. А если раненых будет больше, то и этот барак будет еще одним отделением, в котором врачи будут продлевать жизнь солдатам, женщинам, детям. Своим солдатам. Своим женщинам. Своим детям.
Она раздвигала ноги перед ним и закрывала глаза. Когда он входил в нее, она лишь тихонько постанывала. Но эти стоны не походили на стоны удовольствия. Это были стоны успокоения и расслабления. Как снятие напряжения, накопившегося за день.
Кто-то в эти часы молился каким-то богам, кто-то проваливался в черный без сновидений сон, а кто-то, как он и она, трахался, чтобы как-то сохранить рассудок, погружаясь в неведомые глубины естества и природы, и черпая оттуда, как из неиссякаемого запаса, силы…
И иногда ему казалось, что его движения напоминают автоматную очередь, только очень замедленную… И такую же обстоятельную. И в такие минуты он ускорялся, ускорялся и ускорялся.
Ее звали Мэрлин. И ей было двадцать четыре.

- Почему ты не пошел в солдаты? – спрашивает его Мэрлин.
Колонна из шести не понятно как еще не развалившихся грузовиков трясется по раздолбанной дороге. Им удалось бежать. Ночью. Они перестреляли всех солдат и раненых с Дау и сбежали. Растеряв половину своих при этом.
К передовой. К своим. Чтоб там помогать…
Вот только, думал Майк, ждет ли их там кто-нибудь? Здесь всем на всё было наплевать… Он это уже понял.
Пока их не преследовали. Только-только рассвело.
Накануне Майк придумал план. Этим людям уже нечего было терять. И Майку было несложно всех подговорить – благо талант оратора он перенял от отца. Тихие судьбоносные слова, передаваемые из уст в уста каждому сотруднику госпиталя. И в ход снова пошли бритвы. Потом автоматы патруля.
Пост радиосвязи… В окне свесившись через подоконник, лежит тело. Голова на тонкой резинке-коже висит тут же, слегка покачиваясь. Майк помнил, когда они покидали пост, чувствуя на языке солоноватый привкус победы, что голова уже лежала на земле. И на нее методично капала кровь. Кто-то заботливый перерезал кожу.
Майк усмехается, показывая еще целые желтовато-черные зубы. Он держит на руках контуженую девочку лет десяти, и иногда при взгляде на нее, выражение его глаз становится другим и теплеет.
- Я не солдат, - говорит он.
Они трясутся в кузове одного из грузовиков, битком набитого ранеными мирными жителями. Час назад колонна наткнулась на разрушенную деревню. Сгоревшую дотла.
На этой дикой планете, еще мало заселенной, жили люди и никому не мешали. И никому не хотели мешать. Никогда. На этой дикой планете было огромное богатство в виде неиссякаемого источника полезных ископаемых.
Мэрлин берет у него из рук сигарету и сама затягивается.
- Так зачем ты здесь?
Майк с безразличием смотрит на проплывающий мимо лес. Вдоль дороги на некоторых деревьях висят обугленные трупы. Вокруг полно ворон. Здесь только воронам не все равно.
- Мой отец, - как-то хрипло говорит он, - мой отец почти открыто одобрял политику канцлера Дау и помогал ему. Здесь большая игра и без Империи не обошлось.
Она молча слушает и курит. Ей двадцать четыре, но Майк кажется старше. Намного.
- Он повинен в этой войне. И я, - он отбирает у нее почти докуренную сигарету и затягивается. Начинает тлеть фильтр. – Я хочу хоть что-то исправить. Понимаешь? Они же ни в чем не виноваты.
Их в грузовике всего двое из медперсонала. Остальные раненные, да двое добровольцев из беженцев, вызвавшихся охранять. По их просьбе Майк привязал их к кузову. У обоих не было ног. Но они настолько отупели от боли, что им уже все равно. Они понимают, что вряд ли выживут. Они смотрят то в кузов на копошащуюся перебинтованную массу, то на черные тела на деревьях. У обоих на глазах слезы.
Они в середине колонны.
Мэрлин молча слушает. Ей очень хочется секса, но она понимает, что здесь не место. Мешает девочка на руках Майка.
- Он подонок, понимаешь? – говорит Майк.
Девочка на руках стонет и открывает глаза. Смотрит на Майка. Вернее на его бороду, и ей кажется, что перед ней старик.
Майк склоняется к ней и шепчет:
- Тише-тише, маленькая моя. Скоро уже приедем. Там мама и папа. Там хорошо, - он нежно прижимает ее к своей тощей груди. Гладит ее тонкую всю в синяках руку.
Они нашли ее возле кучи обрубков человеческих тел. И таких куч в той деревне было много. Похоже, солдаты здесь просто жгли людей резаками, находя в этом радостную забаву. А кого-то оставили смотреть на все это. Зачем же их убивать? Сами с ума сойдут…
- Мой отец – подонок, - говорит Майк и смотрит на Мэрлин.
Мэрлин помнит, как он появился в их госпитале. Как уж он добрался до них, никто не знает. И как перешел передовую, тоже. Он приволок с собою на спине двух раненных солдат и сказал, что теперь он будет здесь, в госпитале. Сказал, ни к кому не обращаясь. Наверное, себе. Но все каким-то образом его услышали. И на протяжении всего этого времени, которое она его знала, она видела, как его глаза из наивно детских превращаются в холодные и циничные. Усталые. Пустые.
Именно такими глазами он и смотрел на нее сейчас. Девочка обвила руками его шею, пытаясь поудобней устроить раскалывающуюся от боли голову. У них нет лекарств, чтобы как-то облегчить ее страдания.
Мэрлин уже привыкла видеть этот взгляд. И звериную решимость в нем, появлявшуюся тогда, когда Майк о чем-то таком думал. Или что-то делал.
- Мой отец убил мою мать, чтобы обладать другой женщиной. И хотел подвести под смертный приговор другого человека, на которого и свалил убийство.
Мэрлин принимает со лба слипшиеся от грязи волосы. Может, на их пути будет река и они все смогут, наконец, вымыться. И промыть раны раненным, конечно же.
- Кто эти люди? Твой отец и тот, на которого он свалил?
Ей не интересно, но она все равно спрашивает.
Грузовик подпрыгивает на очередном ухабе. Кто-то стонет. У многих из под грязных повязок выступает кровь.
- Они советники Мирка, - как-то глухо, с яростью, отвечает Майк. – Ненавижу!!!
Мэрлин смотрит на него округлившимися глазами. В них недоверие и непонимание. И злость. Мирок – богатейшая планета. Планета – государство. В независимости от Империи. И советники Мирка – очень и очень влиятельные люди. Даже за пределами родной планеты.
- И сидел бы себе в своем теплом доме на Мирке, - говорит она и переходит на крик, - что ты сюда приперся-то?!
Она сплевывает желтую и тягучую слюну. От того, что слюна тягучая, силы плевка не хватает, и большинство жидкости капает ей на грязные джинсы и расплывается жирным безобразным пятном.
Майк думает, что от этого пятна ничего не изменилось на ее джинсах.
Они едут в колонне через местами сожженный лес, и им попадаются еле бредущие люди в лохмотьях. В основном женщины и старики. Дети – редко.
В километрах двадцати гулко идет бой. Там черными помойными мухами кружат истребители.
Майк молчит, нежно прижимая к себе контуженую девочку.
Их по-прежнему не преследуют. Может, солдатам Дау тоже на все наплевать…
Соседняя роща взрывается пылью, листьями и осколками раскаленного металла – это огненной кометой прочертил линию на небосводе истребитель. Взрывная волна и пламя докатываются до дороги, и черные высохшие трупы вспыхивают как спички.
Едущие впереди грузовики заносит в сторону, и головной со скрежетом въезжает в огромный дуб.
Колонна замирает. Двое привязанных калек скалятся на горящие обломки, и Майк в их глазах читает немой вопрос – свой или нет?

Они уже месяц на этом месте. Раненных столько, что из их тел можно сложить трехметровую стену, опоясывающую весь лагерь. Зная средние размеры человеческого тела, это несложно подсчитать.
Раненные повсюду. Во всех бараках, в кузовах грузовиков под тентами, под грузовиками и просто на земле. Тем, кто на земле, повезло меньше всех. Солнце печет не милосердно. Оно, будто издеваясь, висит на красноватом небе без единого облачка. И так изо дня в день.
И везде крики и боль. И кровь, превращающая землю в слякоть. И эта слякоть почему-то не сохнет на этой жаре.
Они все работают как бешеные. Потому что каждый из них знал, что если остановится, то погибнут люди. Погибнет и тот, кто остановился.
В принципе, думал Майк, они все уже давно были мертвы. Морально. Потому что кроме еще живых обрубков ничего не видели.
Оставшиеся в живых люди смотрят на Майка, как на некоего полубога, питавшего их своей уверенностью и непоколебимостью. Как глыба гранита, хоть и пропахшая смертью насквозь.
Девочка, которую спас Майк, поправилась быстро. Ее, конечно, еще мучили жестокие головные боли, но она повсюду следовала за Майком, ни отставая от него ни на шаг. И уже начала ему во всем помогать.
Она, наверное, видела в нем отца. И она ни о чем не спрашивала.
Мэрлин успокоилась. Сначала она ревновала, а потом поняла, что девочка не конкурент ей.
Майк и Мэрлин по-прежнему спали вместе. Только уже на улице. Под нескончаемые стоны и крики. Под чьи-то молитвы. Как и другие.
Автоматная очередь, думал Майк, только замедленная.
Еще он думал о том, что на войне они все солдаты. Даже он.

Мэрлин не хотела его понять. Она была здесь потому, что это ее работа. Потому что их спешно сняли с насиженных мест, погрузили на корабли и отправили на помощь солдатам Эльты, предварительно раздав каждому по жетону с его именем. Их желания никто не спрашивал и не принимал в расчет. Как баранов. Она понимала, что если выживет, то сможет вернуться обратно. Она может получить еще и огромные деньги за эту работу. Так им обещали.
У Майка такого жетона не было. И ему никто ничего не обещал. Только он обещал все, что они справятся.
Она не понимала Майка.
В редкие минуты затишья они сидели и курили. Их отдых – пока не кончится сигарета, одна на двоих. Многие беженцы, которых госпиталь взял с собой, теперь работали здесь же. Родного персонала почти не осталось. Совсем горстка. Кто-то сошел с ума. Кто-то погиб. Кто-то умер от какой-то болезни. А кто-то сам застрелился или повесился, не выдержав кошмара.
Недавно им сделали заброску. Контейнер с медикаментами на парашюте был сброшен с одного из бомбардировщиков Эльты. Теперь у них были лекарства.
Они сидели втроем. Майк, Мэрлин и десятилетняя девочка.
Мэрлин откровенно не хотела понимать Майка. И они часто спорили. Он терпеливо и степенно, как повидавший виды старик, рассказывал, что хочет помочь хоть чем-то. Хоть как-то облегчить страдания этих людей, в которых, хоть и косвенно, повинен его отец.
А она кричала, что он просто дурак и идиот, что приперся сюда из теплого места. Из райской жизни. Добровольно.
Вот она бы так никогда не сделала.
Зачем она ему говорит это? Он и так знал, что она сама никогда этого не сделала бы.
Иногда он вспоминал Сару. Сара – девушка, которую он оставил на Мирке. Теперь с той, прошлой жизнью покончено. Теперь для него не существовало времени «до войны». Сара тоже не поняла.
А вот девочка, которую он спас, смотрела на него своими чистыми глазами и понимала.
И Майк был благодарен ей за этот взгляд.
Ее звали Надя. И ей было десять лет.

Наконец, на Эльте объявились миротворцы. Их послало правительство Мирка, как соседняя, гуманная и более развитая планета.
Миротворцы ни чем не отличались от наемников с Дау. Говорили, что эти наемники родом из центральных планет империи.
Миротворцы – те же самые солдаты, только лучше обученные и вооруженные. Армия Эльты, уже на две трети уничтоженная, получила такую необходимую передышку. Этой передышкой была остановка боевых действий.
Миротворцы вклинились между армией Эльты и вовсе не родной армии наемников Дау.
Боевые действия были прекращены, потому что это будет уже война с Мирком. А канцлер Дау без совета Империи не делал ни шагу.

Они все по-прежнему варились в этом котле. Новых раненых не поступало, но работы хватало. Благо, в лекарствах сейчас никто недостатка не испытывал.
Их госпиталь соединился с другим, а тот еще с другим и еще, образовав целый город-лагерь палаток, грузовиков и беженцев.
Приезжали новые, свежие врачи, не знавшие того ужаса, что пережили лишь немногие.
Они больше не купались в грязи. В очередной раз Майк срезал бороду. А когда ему кто-то из солдат подарил новую замечательную бритву, то тщательно побрился.
И в раз помолодел.
Не смотря на то, что был сед.
Не смотря на то, что его глаза лишь теплели при взгляде на Надю, а все остальное время были пустыми.
Несколько дней назад он получил сообщение, что его отец, бывший советник Каспер, казнен через усекновение головы. Майк сразу сжег бумагу. Вот теперь с прошлым конец.
Мэрлин по-прежнему была с ним, потому что в нем чувствовалась сила. Сила человека, делающего свое дело и находящегося на своем месте.
Новые врачи – это новые люди.
Он с ними никогда не говорил и кроме Мэрлин и Нади никому о себе не рассказывал.
Он знал, что он уже ходячая легенда. Потому что являлся, по слухам, чуть ли не сыном самого императора. Отбывающим здесь за что-то наказание. С каждым новым человеком прибавлялось все больше подробностей.
Ему было наплевать на них.
Он делал свое дело.
Он помогал другим.
И в свои двадцать один год считался отцом Нади.

Война захлебнулась сама собой. На Эльте неприступным бастионом стояли миротворцы с Мирка.
И начиналось строительство горнодобывающих заводов, финансируемых через Дау Империей.
А города коренных жителей по-прежнему стояли в руинах. Их некому и не на что было восстанавливать. И некому было там жить. Потому что на девяносто процентов население было уничтожено.

Он вернулся на Мирок. И с ним Надя.
Мэрлин улетела в Империю. На ее счет в банке, как она сказала, поступила значительная сумма денег. Он не винил ее. Ей там будет лучше.
Майк понимал, что сделал очень мало. И в тоже время очень много. Надя рядом с ним была тому доказательством. И другие люди тоже.
Однако, он отчетливо понимал, что это еще не конец. Со звериной решимостью в глазах он смотрел с трапа корабля на огромный космодром Большие Врата в столице Мирка.
Он опять все очень хорошо продумал.