Когда...

       Когда мне становится тошно от трупов и потрохов наружу, когда запах крови и пороха проникает даже во сны, когда я начинаю забывать о том, что больно не только мне, когда... Короче, приходит время и я снова еду к каньону и сажусь у края пропасти, смотрю на свисающие остатки верёвочного моста и пытаюсь услышать шаги и голоса родни. Кто выжил, живут сейчас в Новом Арройо, там хорошо. Останки нашего шамана спят спокойно у меня за спиной в неглубокой ямке под камнями, которые над ним пирамидкой без надписи. Мы все знаем, кто там. Надписи не нужны.
       Обычно здесь тихо, иногда в месте, где я впервые понял, кто я и где жила моя семья, свистит или шепчет ветер. Иногда я слушаю тут музыку и вспоминаю тех, кого убили враги. Они с духами предков. Иногда мы видимся с духом нашего шамана Хакунина. Он почти никогда не отвечает, только улыбается, изредка кивает мне. Однажды он ответил. Все наши "там", они вместе. Только где это "там" и что там такое, он не рассказывает. Улыбается и кивает.
       Музыку тут никто не играет. Она звучит во мне. До ухода на поиск она была тревожная, временами бравурная, были даже оптимистические оттенки, я помню. Теперь только печаль. Если мне совсем хреново, еду в Новое Арройо послушать детский смех. Обычно один. Друзья понимают, что мне лучше одному. Говорят, что после множества драк к бойцу цепляется какой-то "послевоенный психотравматический синдром". Ну, не знаю... Может, он и ко мне прицепился, мне на него наплевать. Я думаю, что просто слишком много смертей. И ничего не вернуть.
       Сегодня я опять тут. Ноги свисают в пропасть. Рядом валяется мой шлем. Броню я не снимаю даже тут, где уже много месяцев бывают только наши и никого чужого нет. Просто привык и без брони чувствую себя голым. Музыки сегодня нет. Сегодня ветренно. С той стороны слышно, как ветер хлопает куском кожи. Это остатки поваленной и не до тла сожжённой палатки стражей моста. Они первыми приняли удар гвардейцев и все погибли. Копья и ножи против огнемётов и миниганов... Я злюсь даже сейчас, когда за каждого нашего сдохло больше десятка гвардейцев, растворились в огне и солёной воде океана все подлые умники и техники. Все, кто пытал наших и пленников из убежища, все-все сдохли. Ух, я подумал о гадах, а рука уже на пулемёте. Мои ладони уже немного сгладили рифление на рукоятках. А в душе ничего не сгладилось. Мне мало. Мне мало десяти за одного. Всех на всех! Ни одного не пропущу. Лучше сдохну сам.
       Каким задохликом оказался формальный лидер Анклава! Они величали его Президентом. Президентом чего? Главнокомандующий банды отлично вооружившихся бандитов, президент металлической деревни на океанской платформе! Умный, высокообразованный, опытный болтун. Маньяк-убийца и садист. Палач. Только пытать наловчился чужими руками и трепаться об идеалах и вынужденных жертвах, на которые приходится соглашаться ради великих идей и благородных целей. Думал подонок, что уболтает меня. Недолго думал. Нельзя было убить больше одного раза. Да и торопился я. Ладно... С этой платформы давно когда-то добывали горючее, наслаждались комфортом и удобствами, благодаря компьютерам и прочей автоматике. Горите в аду! Там на всех горючего хватит.
       А ведь нужен Президент. Все, кого я спрашивал, охотно соглашались стать индейцами, иногда слишком охотно. Никто не спорит. Тогда я вспоминаю рассказ Ребекки о голосовании в Дыре. Ну да... Кто же станет спорить с человеком, который один может покрошить маленькую армию, а если будет много лечилок в рюкзаке, то большую. Один знакомый супермутант в Брокен Хиллс, которого недавно навещал в вытрезвителе, которого вечно "сушняк долбит", оказался неплохим мужиком, если притаранить ему пивка на опохмел. Как же его зовут? А! Бардак Алабама. Или Дурак Алабама? Ладно, спрошу опять потом. Он, когда напьётся, горланит песню довоенных времён про сладкий дом Алабама. На эту песню и сбегаются местные, чтобы засадить его в камеру, пока не подрался. Так вот... Под пиво с "Рыгаловкой" я уговорил его согласиться стать кандидатом в Президенты того остатка Соединённых Штатов, который мы считаем нашей послевоенной страной. Нужна власть, раз есть силы её удержать. Помогу романтикам, серьёзно желающим жить, как индейцы, а кто просто со страху со мной соглашался, пусть идут на выборы. Лидеры Города Убежища и НКР выдвинут своих, но машина на все Пустоши одна и предвыборную гонку у нас шанс выиграть повернее, чем у тех, кто будет разъезжать с агитацией на браминах. Ши туго поддаются уговорам, они мечтают устроить свой чайна-таун и не хотят лезть в разборки тех, у кого "такие смешные кругленькие глазки". Ничего! Разумные люди и у них найдутся, а с авторитетным Драконом мы уже почти договорились. Вот ему я поверил, что жизнь индейцев может быть интересна даже китайцу. Он смелый парень и справедливый. Только индеец из него... Ладно. Я сам не очень-то похож. Такие дела... Я с друзьями буду спонсором выборов Президента... Мы в одном флаконе и военно-промышленный комплекс, и армия, и полиция. "Стражи Пустоши"... Не хухры-мухры.
       Я закрыл глаза и расслабился. Сквозь сероватый туман стал проступать образ Хакунина. Он не улыбался. Наш шаман смотрел на меня грустно. Мне показалось, что он жалеет меня и знает, что-то о моих планах, что я узнаю ещё не скоро. Он видел всегда, а теперь и подавно видит, что-то такое, что не может разглядеть больше никто. И не может рассказать о будущем. С Полей Небесной Охоты, с вершин Страны Счастья и Любви, где, я надеюсь, он сейчас находится, видно далеко и отчётливо. Но подсказывать нам сюда не полагается. Мы сами...