Рондо

Ильин искал повод, чтобы вернуться. Вся эта затея с поездкой казалась ему теперь совершенно абсурдной. Вчера на совещании, когда встал вопрос о закрытии того захудалого филиала, он неожиданно для всех сам вызвался поехать и разобраться на месте. Как таковой необходимости ехать ему, финансовому директору, не было. Вполне хватило бы заштатных аудиторов. Однако он настоял. Дело было в том, что контора эта, приносящая вместо прибыли одну головную боль, располагалась в родном городке Ильина, в котором он не был с тех пор как перевёз оттуда мать, а тому минуло уж… Впрочем неважно. Решение это и для него самого было труднообъяснимым, и принял он его, скорее повинуясь безотчётному порыву, а не под влиянием обстоятельств. С недавних пор вся его жизнь почему-то была наполнена чередой таких вот несуразиц, мало поддающихся разумному объяснению.

- Почему ты спрашиваешь? – сын улыбался.

«Взрослый, какой» - вдруг обнаружил Ильин. Он перевёл взгляд со своего двадцатилетнего сына на тарелку стоящую перед ним. Завтрак, не мигая, внимательно смотрел на него налитым жёлтым глазом. Ильин поёжился.

- Ну… я подумал мы могли бы вместе съездить … ехать недолго… там на могилы дедов надо сходить… давно не были… - Ильин выдохнул, аргументы закончились, сын продолжал улыбаться.

- Я недавно был, бабушку возил. Поезжай один.

 «С бабушкой он ездил. Внучек» - ухмыльнулся, вспоминая, Ильин. Дорога пошла под гору. И если можно было бы отвлечься от знакомости, открывавшихся взору пейзажей, их повсеместной распространённости и обыкновенности, этим утром на исходе лета они производили сильное впечатление. Ильин тщетно пытался вспомнить фамилию живописца любившего выписывать все эти желто-голубые, изредка простроченные зелёными полосками посадок, среднерусские просторы. Мелькавшие предметы за окном автомобиля были точным отражением его размышлений, то есть были явными, но не представлялось возможным ни как следует рассмотреть их, ни задержать в своей памяти. Поглядывая в зеркало заднего вида, он равнодушно наблюдал за тем, как они стремительно удаляются, чтобы в итоге исчезнуть совсем.

Что-то происходило с ним. Ильин не понимал что. Всю свою жизнь привыкший оперировать цифрами, процентами, схемами и графиками он не мог дать этому словесного объяснения. Ясно, что это что-то было немалой величины, а присущая ему сила, если не увела Ильина с накатанного жизненного пути, то, по крайней мере, лихо сняла с поезда и оставила сидеть на когда-то проложенных им же самим рельсах. Прежний ход мыслей был явно нарушен. Склонный к категорированию людей, вещей или явлений, расстановке приоритетов согласно их значимости, он внезапно оказался лишён своего основного инструмента – здравого смысла. Клубок мыслей в голове изрядно напоминал кусок сладкой ваты. На вид осязаемая, состоящая из тончайших нитей она таяла от малейшего прикосновения, расплываясь липкой навязчивой пеленой.

Вот и сейчас Ильин не был уверен, проскочил ли он нужный поворот, или ещё не доехал до него. Пришлось притормозить, чтобы провести опрос местного населения. Местное население в лице колхозника неопределённого возраста со стеклянными и даже какими-то маслянистыми глазами долго не могло понять, что от него хотят. А, сообразив, вместо ответа стало выдавать строгим хозяйственным тоном бессмысленные вопросы: «А ты заблудился что ли? А откуда ты? А зачем?» Ильин поехал дальше.

Разобрался сам и на место прибыл ещё до обеда. Родина встречала его чистыми улицами, свежей разметкой и счастливыми лицами земляков. Эти лица ничуть не изменились и были такими же, как и много лет назад. Их обладатели плотно и дорого отстроили центр, перемежая точки своих поселений с местами производства общественных благ и зонами продажи удовольствий. В известных пределах они соревновались друг с другом по принципу «богато - значит красиво», тем самым, подтверждая лубочный вкус и неуклонное стремление соответствовать основному девизу родного городка: «Быть как все, но лучше». Здания стояли похожие друг на друга, как близнецы, перемазанные шоколадом, отличить их мог только любящий материнский взгляд.

Добротный, недавно отстроенный офис на главной площади встречал Ильина закрытыми дверьми. В конторе никого не было. Массивная вывеска, перекосившись, угрожающе качалась над входом. РОНДО, с присущим российской глубинке апломбом значилось на ней. Без особой надежды он обошёл здание со всех сторон, попытался заглянуть в окна, потом принялся колотить ногой в дверь, попеременно чувствуя себя то идиотом, то разъярённым финансовым директором. Выпустив пар и изрядно отбив ногу, уселся на ступеньки.

- Нету их никого, – из соседнего дома, почёсываясь, выполз его помятый обитатель, явно на протяжении всего этого времени наблюдавший за стараниями Ильина.

- А где? – поинтересовался Ильин.

- На турбазу все уехали…

- Прямо с утра?

- Зачем с утра… ещё с вечера. К ним проверяющий должон приехать. Ну они и поехали… как его … это… культурную программу организовывать – дословно процитировал он.

«Ну да, – согласился про себя Ильин – кормить борзых щенков и поить дворовых девок лучше заранее»

Он поднялся. Делать ему тут было нечего. Солнце палило нещадно. Город, расположенный на холме, не давал тени. Небосвод, тяжёлым оцинкованным ведром нахлобученный сверху, усиленно отражал тепло. Ильин задыхался. Жара сжимала город.

Старое кладбище конца позапрошлого века ютилось возле церквушки того же возраста, чудом пережившей период расцвета социалистической культуры. Ильин вспомнил, как в прошлый раз, не найдя знакомого батюшку, получил от тамошней старушки в ответ: «У отца Иоанна другой приход теперь, новый храм строит. А ты, сынок, стой. Не ходи никуда. Место здесь намоленное». Действительно, необычно было сознавать, что в этой церкви крестили, венчали и отпевали почти всех его ближайших предков. Последний раз он стоял здесь, когда умер отец. Это было одно из тех немногих воспоминаний, которое он нарочно старался особенно не разглядывать, а перелистнуть быстрее. Иногда ему казалось, что если станет возможным вернуться к тем дням, то рассмотреть уже ничего не удастся, так как страницы склеятся навсегда.

В церкви было полно народу. Служба подходила к концу, начинали причащать. Ильин огляделся, купил свечей и стал с краю, в приоткрытую боковую дверь ему был виден алтарь. Благообразного вида старый алтарник, чем-то похожий на последнего русского царя, если б тот дожил до глубокой старости, сидел, прислонясь к стене. Не было на его лице ни тени заботы, ни следа усталости, как и не было ни благоговенья, ни особого смирения. Единственное, что выражал он своим обликом - это естество и простоту, в том недоступном для простых мирян виде. Ильин засмотрелся на него. Сложив руки на коленях, тот глядел прямо перед собой. Золотистое одеяние его, его седины, да и сам он весь светились нежным ровным сиянием. Должно быть, от солнечного света попадающего в помещение алтаря, стены которого расписаны пастельными красками, преимущественно розовых оттенков. С началом причастия прихожане запели. Пели неразборчиво, низкими каркающими голосами. Ильин силился понять. Это деревенское горловое пение казалось более уместным на покосе или же в поле, а не под церковными сводами. Наверное, это было «Тело Христово приимите…». Он не мог разобрать. Переминаясь с ноги на ногу, Ильин переводил взгляд со старика на поющих и обратно. Странно, что варварские эти возгласы не только не диссонировали с обликом старика, но как будто, ни коим образом не касались его. Они были совершенно отдельно. Тот же сидел, не меняя позы, ничем не выдавая ни радости, ни недовольства. Ильин подумал, что картинка существует отдельно от звука. Было удивительно, и он почувствовал смятение. Ему хотелось понять, что происходит и выразить это словами. Слов не находилось. Он то слушал, то смотрел, пытаясь соединить эти два занятия. Не хватало воздуха. В груди стало тесно, и ему пришло в голову, что он ошеломлён. Именно так - ошеломлён. Необычное слово. Он и раньше знал его, но не было случая им воспользоваться. А теперь оно всплыло на поверхность, как поплавок после хорошей поклёвки, осязаемо так, с чмокающим звуком. Ильин внезапно осознал, что является свидетелем того, как не два параллельных мира, а две перпендикулярные плоскости непостижимым образом сошлись в одно время и в одной лишь точке. И, что этой точкой был он, Ильин.

Сильные чувства, как известно, не длятся долго. Поставив свечи, и стараясь не растратить приобретённого настроения, Ильин поспешил к выходу. Сцена, которую он застал во дворе, позабавила его. Местный дурачок, по совпадению тёзка Ильина, ругался с нищим. Нищий этот, видно недавно прибившийся к месту, был не в курсе негласных правил. Всегда было так, что именно Серёженька, так звали юродивого, выдавал разрешение стоять на паперти. Этот вечный, седой уже, но когда-то рыжий, мальчик, хитрый, остроглазый, с подвижными ушами на яйцеобразной голове был покровителем отряда попрошаек. По известному только ему принципу он проводил кадровый отбор, вынося разрешающий или запрещающий вердикт. Новый нищий не приглянулся ему. Серёженька, стоя на четверёньках, оглушительно лаял на него. Тот вначале опешил, потом попробовал не обращать внимания, отходил в сторону, прятался за чужие спины. Наконец, не выдержав, завопил: «Да, кто ты такой?». Юродивый не спеша встал с колен, отряхнул штаны и, оглядев всех, будто заручаясь поддержкой, просто и неожиданно ясно, глядя ему прямо в глаза, изрёк: «Я – раб Божий! А ты?» Нищий побежал со двора.

Понаблюдав за торжеством дурачка, Ильин поплёлся на кладбище. Старые полуразвалившиеся тополя давали какую-никакую тень. Вначале ему казалось, что найти могилу прадеда не составит труда. На деле оказалось совсем непросто. Кладбище сильно заросло, многие могилки обвалились, и он долго бродил между ними, разглядывая надписи. А когда, уже было совсем отчаялся, взгляд его внезапно сам по себе упал на памятник за покосившейся оградой. С фотографии на него, хитро улыбаясь, глядел его состарившийся сын с бравыми усами и в фуражке железнодорожника довоенного образца. «Здравствуй, Кузьма Иваныч» - вздохнул Ильин и принялся убирать нападавшую листву.

Методично сгребая листья, растаскивая ветки, да поливая чахлые кусты сирени, он старался ни о чём не думать, просто делать необходимую работу. Закончив уборку, долго стоял над могилой, наблюдая за тем, как мёртвые тополиные листья бесшумно падают, заново устилая землю. Он вспоминал свою жизнь. Чувство, что прадед и сын более реальны, чем он сам, не покидало его. К нему на мгновенье пришла мысль о том, а что если между ними и нет его, Ильина, вовсе. Как между этими листьями и землёй нет ничего. Но он отогнал её, верно полагая, что между листьями и землёй как минимум есть сила притяжения, иначе они бы вряд ли встретились. Всё равно было тягостно. Жара своими кошмарными лапами выжимала силы.

Просёлочная дорога петляла меж сосен. Уходила то вверх, то вниз, сворачивала на открытое пространство, состоящее из песчаных холмов кое-где покрытых поржавевшим чабрецом, и снова возвращалась в лес. Корабельные сосны-исполины, расставив свои чешуйчатые ноги, обступали её со всех сторон. Ильину пыльному, потному, растерянному хотелось купаться и лучшего места, чем это озеро в конце пути, придумать было бы трудно. Правда, база отдыха, раскинувшаяся по его берегам, добавляла поездке немного пикантности. Встретить там сотрудников «Рондо», второй день усиленно готовящихся к приезду ревизора, было бы забавно, но не очень хотелось. В конце концов, вопрос по «Рондо» уже решён. Ильин почему-то был уверен, что избежит неприятной встречи, диких пляжей кругом предостаточно. Его больше занимало то, что со времён его студенчества почти ничего не изменилось тут. Ни дорога, ни озеро, ни ветхие домики. Казалось ещё мгновенье и из-за поворота вывернет их тогдашняя весёлая компания, проводившая здесь иногда свободные деньки, с гитарами, девчонками, с сумками перегруженными алкоголем и незамысловатой закуской. «Моё поколение» - мелькнуло в голове у Ильина. Неожиданно выплыл забытый ритм, и застучали строчки: «Моё поколение смотрит вниз, моё поколение боится дня, моё поколение пестует ночь, а по утрам ест себя…».

Напевая, Ильин подрулил к озеру, поискал, где удобнее поставить машину. Особенно выбирать было не из чего. Не хотелось оставлять на солнце, а потому пришлось примоститься под плакучей ивой, та продолжала жаловаться на жизнь и смешно капнула на нос. Ильину показалось, что капля зашипела и сама собой испарилась. Духота стояла такая, что, если б не боязнь обжечься, вполне можно было бы прикоснуться к ней, настолько она была осязаемой.

Вода показалась ледяной. Ильин постоял в нерешительности, привыкая. Потом окунулся. Словно растворяясь, с удовольствием понырял и, не торопясь, разгребая пласты воды, поплыл к другому берегу. Вначале невнятно, как далёкое ворчание, а вскоре уже, мощными отчётливыми ударами зазвучали раскаты грома. Пошёл дождь. Редкие крупные капли плюхались на воду, проминая на поверхности ямки и рассыпаясь в брызги. Ильину стало легко.

Пренебрегая опасностью, он продолжал купаться. Дождь усиливался, а словно сумасшедшее солнце светило не ослабевая. Он лёг на спину, раскинул руки. Барабаня по открытому лицу, капли падали с таким оглушительным звуком, словно и не лицо это было, а железная крыша. От смеха он не мог удержать равновесие и детский восторг переполнял его. Казалось, что дождь выбивал из него всё, оставляя пустой оболочку.

Вволю накупавшись, Ильин уселся на берегу. Щурясь от воды и света, смотрел, как дождевые и солнечные струи, переплетаясь, устремляются вниз. Послышались голоса. Шумная и пьяная компания вывалила на берег. С криками, визгами попрыгали в воду. Замыкающий группу и уже сильно уставший человек с бутылкой в руке опустился на траву рядом с Ильиным. Повернувшись, долго смотрел на него абсолютно пьяными невидящими глазами и с тем выражением нежнейшей вселенской любви, на которую способны лишь люди в данной стадии. Ильин узнал в нём проходимца, возглавлявшего "Рондо", тот иногда показывался у них в офисе. Собравшись силами и икнув, пьяный нечленоразделенно представился.

- Вл…лад…димир

Переведя дух, на высокой ноте, смешно вскидывая брови, продолжил.

- Выпьешь, земляк?

Ильин мотнул головой, ему было весело. Струи дождя, стекая на траву, образовывали маленькие лужицы, которые, сливаясь, превращались в большие. Они оба сидели в воде.

- Жизнь, – протянул пьяный. Хотел продолжить мысль, несколько раз открывал рот, но будто не решаясь сказать, закрывал и лишь вздыхал. Развёл руками, повернув ладони дождю. Подержав немного, устал. Плюхнул их на колени.

- Жизнь, – только и решился прибавить он.

В принципе Ильин был с ним согласен.