Достучаться до... глава 4 отец

IV
«ОТЕЦ»

Мой отец, жизнерадостный человек, с характером бравого моряка, крепкий, не большого роста, с голубыми глазами и густой шевелюрой аккуратно зачесанной назад. Носил головные уборы на правой стороне головы, видимо сказывалась армейская привычка. Он четыре года прослужил на тихоокеанском флоте. При ходьбе и во время работы он любил насвистывать какую-нибудь красивую мелодию. Всегда чисто выбрит и отутюжен, одевался модно по тем временам, без галстука в клуб не ходил. Свою любимую тельняшку носил только на работу, она виднелась из-под расстегнутого ворота спецовки. Работал как вол, пользовался уважением в бригате и был на хорошем счету в леспромхозе. Он не курил и не увлекался спиртным, в редких случаях мог позволить себе бокал красного вина. И так же как его лучший друг - Никоноров, был большим поклонником слабого пола. Бравый моряк, как говорила мама, не пропускал ни одной юбки.
Для нас он был самым лучшим, добрым, веселым, заботливым отцом. При малейшей возможности баловал нас подарками.
Отец работал трактористом в передовой бригаде, которой руководил Никоноров. Они были закадычными друзьями и частенько собирались вместе у нас дома или у Никоноровых. Играли пара на пару в карты: отец с мамой, Никоноров со своей супругой Ниной. Азартно вешали друг другу погоны или спокойно играли на мелочь в лото, выпивали, шутили, болтали, в конце концов все разговоры сводились к работе. Они обсуждали: какой большой план им спустили сверху, сколько кубов леса заготовили и сколько еще нужно, как они быстро и умело загружают сцепы. Что техника самая лучшая у них, и они первыми, с утра, без особых проблем заводили свою технику и начинали работать, в то время как остальные еще только раскачивались, устраняли неисправности своей техники и пытались приступить к работе. Они радовались слаженной работе своей бригады. По большому счету вся их жизнь – это сплошная, тяжелая работа, которой они азартно заражались, болели.
Никоноров - веселым дядька лет тридцати пяти с колючим ершиком на голове, шутник, анекдотчик, любитель поухлестывать за слабым полом, работяга, душа бригады. Зарабатывал больше всех в бригаде и никогда не имел своих сигарет. Вечный стрелок: то он забыл сигареты дома, то у него только что закончились, то забыл купить - примерно такие объяснения шли в ход при стрельбе очередной сигареты.
Его супруга Нина, гордая женщина, красивая, с зелеными глазами, носила высокую прическу и была старше дяди Леши на три года. Без памяти любила своего мужа и безумно его ревновала. При недовольстве чем либо: фыркала носом, нахмуривала брови, сжимала губы пытаясь выглядеть серьёзной, строгой, но всё это лишь создавало глупую мину на лице. Работала Нина воспитателем в детском саду.
Однажды, поздно вечером я прибежал с улицы домой, родители и Никоноровы сидели в зале за круглым столом и играли в лото. Никоноров завел разговор о собаках, он держал черную немецкую овчарку по кличке «Пальма». Огромная злобная овчарка ростом с теленка была его гордостью и предметом обожания. Дядя Леша с тетей Ниной в один голос утверждали, что их собака породистая и имеет хорошую родословную, умная и на пушечный выстрел не подпустит к себе чужого, любого порвет как грелку. Отца это бахвальство зацепило, он не выдержал и ляпнул Никонорову:
  - В поселке есть и лучше собаки, натасканные на медведя, волка и другого зверя. Вон у Бори Пономарёва «Рекс» - волкодав так волкодав, а у Валентина Тетенькина «Абрек» - на медведя как танк прёт, лося с ног сшибает, а твоя немецкая овчарка при виде медведя вместе с конурой в Германию убежит, её любой пацан с цепи снимет, она и ухом не поведет,
После этих слов коса зашла за камень. Два друга, взрослых человека спорили из-за собаки как дети. Никоноров кричал:
- Да пусть попробуют! Без штанов уйдут! Шиш кто её снимет!
Отец не уступал:
- Спорим? Сейчас Юрка пойдет и приведет твою хваленую собаку.
У меня от этих слов ноги подкосились. «Но отца надо поддержать», – подумал я и сказал: – конечно, приведу и спора нет.
- Если приведешь, - сказал разъяренный Никоноров, - я прямо здесь дам тебе десять рублей.
«Хорошо», - про себя подумал я. Страх постепенно пропал. Десять рублей солидная сумма, она придала мне смелости. Такую возможность заработать деньги упускать нельзя, да еще очень хотелось утереть Никонорову нос и доказать, что мой отец прав. Я набрался смелости и произнес:
- Ну что, мне идти за собакой или нет?
Отец испуганно посмотрел на меня, видимо он не ожидал, что дело дойдет до этого, и весь их спор скоро замнется, но Никоноров настаивал. Я пошел на выход. Отец крикнул мне в след:
- Юра, ложись спать, не занимайся ерундой.
- Да я на минутку, до Мишки сбегаю и вернусь.
Я вышел на улицу и стал думать, рискнуть или нет. Мысль о десяти рублях крутилась в моей голове. Размечтавшись, я буквально за минуту скупил полмагазина, представляя, как продавец взвешивает мне конфеты, шоколад, халву, щербет, финики, лимонад и многие другие сладости. Но как сделать мечту явью я не знал. «Только Махно может подсказать, что делать. Надо идти к нему за советом, он обязательно что-нибудь придумает», – подумал я и пошел к Мишке.
Подойдя к дому Махно, я свистнул. Мишка не заставил себя долго ждать, он вышел из дома и удивленно спросил:
- Что так поздно? Что-нибудь случилось?
Я быстро все рассказал Мишке, на что он ответил:
- Да Остап, сложная задачка. Ты видел у них собаку? Это же дьявол на цепи, Никоноров прав, она любого порвёт как грелку. Я не знаю, что тебе посоветовать и чем помочь. Мне кажется, вся эта затея гроша ломанного не стоит.
- А может, попробуем? – кротко, неуверенно спросил я.
- Давай, но, чур, пойдешь к собаке ты, я за забором подожду.
 Сейчас, Остап, я вернусь.
Он забежал в дом и вынес старое драное пальто.
- Вот это наденешь, если цапнет, не так больно будет, вон какое сукно толстое, не прокусит.
Мы подошли к дому Никоноровых и встали у калитки. Собака, услышав нас, подала голос и вылезла из будки, гремя цепью.
- Вот это да! – проговорил я.
- Да она больше меня, елки-палки.
От страха мне казалось, что собака ростом с быка.
- Вот это зверь! Погляди, Мишка!
- Да, Остап, зверюга огромная. Ну, что пойдёшь, или как? – подтолкнув меня к калитке, спросил Махно.
Мой организм внезапно запаниковал. Ноги, руки не слушались, поджилки тряслись, и я уже не хотел халвы, щербета, фиников, а думал, как выпутаться из этой ужасной истории, не опозорившись перед Махно и не подведя отца. За минуту я перебрал в голове несколько вариантов, но ни один из них меня не устраивал. Я глубоко вздохнул и потихоньку открыл калитку. Собака рванулась в мою сторону, на сколько хватило цепи. Я замер и стоял как вкопанный, держа в руке старое пальто. Мишка шептал:
- Пальто, пальто одень.
Я медленно надел пальто, стараясь как можно меньше размахивать руками. Собака лаяла на меня и рвалась с цепи.
- Миш, а Миш, как зовут ее, ты знаешь?
- Пальма вроде бы, точно Пальма.
- Пальма, Пальма, Пальмушечка, – позвал я, и сделал несколько робких шагов навстречу. Собака продолжала яростно кидаться в мою сторону. От безвыходности и бессилия у меня выступили слезы на глазах, я не знал, что делать, боялся идти вперед, еще сильнее боялся позора. Собравшись духом я снова сделал несколько шагов вперед со словами:
- Пальма, Пальма, не трогай меня, ты же умница, дядя Леша просил привести тебя.
Я упрашивал и разговаривал с собакой минут пять, потихоньку подходя все ближе и ближе. Когда до собаки осталось меньше метра, присел и начал глядеть ей в глаза, умоляя не трогать меня, не переставая говорить: «Пальма, Пальма, Пальмушечка, хорошая, хорошая собака, послушная собака, умница».
Пальма прекратила лаять и стала принюхиваться ко мне, я заметил, как она вильнула хвостом.
Она как будто все поняла, встала на задние лапы, а передними лапами потянулась ко мне, стараясь достать меня, цепь была натянута до предела. Я дотронулся до ее передних лап, и она радостно заскулила. Пересилив страх, я сделал последний шаг и обнял собаку. Секунду спустя она вырвалась из объятий и принялась прыгать, тыкаться носом в мое лицо, играть со мной виляя хвостом.
Я с трудом отстегнул ошейник с ее мощной шеи, и собака радостно рванула к калитке. Махно моментально залез на забор. Я побежал следом за собакой, крича:
- Пальма, Пальма, к ноге, к ноге.
Она подбежала, стала ластиться, тереться об мои ноги как бы благодаря за то, что я снял ее с цепи.
Мишка осторожно слез с забора, и мы вместе пошли домой. Пальма бежала рядом, обнюхивала траву, кусты, если она отбегала далеко, я кричал ей:
- Пальма, к ноге! – И она, слушая мои команды, возвращалась к нам.
Мы подошли к дому, и я радостный забежал в дом. Родители и Никаноровы весело играли в лото, давно забыв про своё пари.
- Пап, пап, я Пальму привел!
- Какую еще Пальму?
- Да дяди Лешину собаку.
Они все замолчали и удивленно посмотрели друг на друга. Отец с Никоноровым вышли во двор. Пальма бросилась ласкаться к хозяину, а тот, не понимая, откуда она взялась, удивленно спросил меня:
- Это ты ее отцепил?
- Да, – ответил я.
- Ну, смельчак! Вот шустрый малый! Как ты смог? Я сам ее некоторый раз боюсь. Ну, молодец!
После всех похвал отец с дядей Лешей зашли в дом и продолжили за столом обсуждать мой подвиг. А мы с Мишкой и Пальмой сидели на крыльце. Я ждал, когда Никоноров даст мне обещанные десять рублей. Но ни в тот вечер, ни в последующие дни дядя Леша не вспомнил о своем обещании, а мне было стыдно и не удобно подойти, напомнить ему о долге, хотя так хотелось халвы, щербета и фиников.
  Взрослые пошутили, а я воспринял всё за чистую монету.

Отец любил подшучивать над другими, но и сам не редко попадал в смешные истории. Одна из них мне запомнилась так:
Отец хорошо разбирался в технике, водил трактор, автомобиль, работал на дрезине и тепловозе, мог подменить любого специалиста, не вышедшего по какой-либо причине на работу. Начальство его ценило и уважало.
Как-то рано утром, мы все еще спали, к нам домой прибежал запыхавшийся сторож из гаража и попросил отца срочно прийти в гараж. Водитель дрезины не вышел на работу по болезни, а начальника лесхоза Книса Эрнеста Рудольфовича, нужно было срочно доставить на совещание в район.
Отец впопыхах умылся, на ходу одеваясь выскочил на улицу, и они со сторожем почти бегом отправились в гараж. Доставив Книса в район, отец решил перекусить, пока начальство совещается. В здание объединения лесхозов, на первом этаже находилась столовая. Отец вылез из дрезины, насвистывая веселую мелодию, бравой походкой моряка направился в столовую. Войдя в столовую, он обнаружил, что на его ногах одеты разные по цвету ботинки: один черный лакированный, другой коричневый. Чтобы не выглядеть полным идиотом, отец начал прихрамывать на одну ногу, делая вид, что вместо одной ноги у него протез и поэтому у него разные ботинки. Подойдя к раздаче, отец взял комплексный обед и подошёл к свободному столику, выставив весь обед на стол, пошел относить разнос. Когда он вернулся, то был поражен увиденным. Солидный мужчина в костюме и галстуке ел его первое блюдо. Отец без слов сел напротив и принялся, есть второе, думая про себя: «Ну, надо же какой нахал. Вроде бы солидный человек, а ведет себя так бесцеремонно. Взял мой суп и ест без всякого стеснения и без зазрения совести. Ну да ладно, может у него денег нет, или еще что-нибудь случилось. Бог с ним, пусть ест».
Мужчина съел первое, выпил компот и вставая из-за стола сказал:
- Посуду уберешь инвалид, - и спешно ушел.
«Ах ты, наглец»- подумал отец. «Сожрал первое, выпил компот, обозвал инвалидом, да еще и командует - посуду убери».
Отец чуть не кинулся на него, но сдержал свой гнев, думая про себя: «Дать бы тебе по наглой роже святым кулаком».
Собирая со стола грязную посуду, отец увидел, что на соседнем столике стоял целый, не тронутый обед.
«Боже мой, это же мой обед, вот дурак, я же сел за чужой столик и съел не свое второе. Вот идиот, как это меня угораздило? Что человек обо мне подумал?». Отец с грохотом опустил разнос с посудой на стол и бросился догонять мужчину, что бы все объяснить и извиниться перед ним, но того и след простыл.
На обратном пути отец рассказал эту историю Кнису, тот всю дорогу хохотал как заведенный. Он сказал отцу, что солидный дядечка, у которого отец съел второе – это главный инженер объединения.
Эрнест Рудольфович проработал в лесхозе почти десять лет. Под его руководством поселок разросся, лесхоз стал передовым в районе и области. Пунктуальный, корректный, деловой руководитель, пользовался большим уважением в поселке. Период его правления в лесхозе можно считать золотым десятилетием. После его перевода в область, директора в лесхозе менялись как перчатки.

В каверзные, смешные истории влипал не только отец, но и мама тоже.
Прожив совместно пятнадцать лет, мама с отцом, дальше райцентра не выезжали, хотя младший брат отца Иван, постоянно приглашал их приехать к нему в гости, в Ленинград. И вот, в коем веке они, наконец, собрались посетить северную столицу. Собирались долго, разговоров про поездку было предостаточно. Мама постоянно переживала по поводу поездки и говорила отцу:
- Вась, а Вась, как мы доедем до Ленинграда, ума не приложу. Это же через Москву надо ехать, а там пересаживаться на другой поезд. Ой, боюсь, заплутаем в Москве.
- Да не переживай, не заплутаем. Язык до Киева доведёт. Всё нормально будет. Москвой и Ленинградом полюбуемся, людей посмотрим, себя покажем, мы тоже не лыком шиты, - весело отвечал, успокаивая маму, отец.
Он очень практичный, начитанный, шустрый, производящий впечатление знающего, бывалого человека, исколесившего всю страну.
Поезд прибыл в Москву рано утром. Отец с мамой перешли с Казанского вокзала на Ленинградский, закомпостировали билеты на вечерний поезд, следующий до Ленинграда. Оставили сумки в камере хранения и отправились любоваться столицей.
На метро добрались до центра, погуляли по Красной площади, зашли в ГУМ чтобы купить маме доху, и другие вещи, по заказу родственников, друзей и знакомых. Пол дня они потеряли в ГУМе, выстаивая длинные очереди за дефицитами. В отделе женской одежды, мама увидела манекены, до этого она их никогда не видела. Манекены были одеты в разные шубы, платья, костюмы. Мама ходила вокруг них, разглядывала как восьмое чудо света. Все манекены почему-то были чёрного цвета. Мама дёрнула отца за рукав и сказала:
- Посмотри, ну как живые, только глаз нет.
- Хватит эти чучела разглядывать, - ответил ей отец.
Закупив всё, или почти всё они с котомками потащились в метро. На платформе в метро, мама снова увидела чёрный манекен, он стоял с газетой в руке и был с глазами. Она поставила свои сумки на скамейку и стала пристально разглядывать манекен, потом подошла поближе, обошла его кругом и вцепилась рукой ему в бок. Манекен вздрогнул от испуга и вскрикнул. Мать тоже испугалась и завизжала на всю платформу:
- Ой, ой живой, живой! – и спряталась за спину отца.
- Кто живой? – недоумевая, спросил отец.
- Да вот, этот манекен живой!
- Какой манекен? Где ты увидела?
Мама показала рукой в сторону манекена с газетой.
- Да ты что, дура, это же негр.
Покраснев от стыда, батя обозвал маманю колхозницей и принялся воспитывать по полной программе, прямо на платформе. По приезду домой, эту историю узнал весь посёлок. Подруги и знакомые часто просили маму:
- Люсь, расскажи, как ты в Москве негра чуть до смерти не напугала?
И мама охотно рассказывала:
- Да я что, виновата, что ли, я этих негров, отродясь не видала. А этот, стоит с газетой, куда-то в даль смотрит и не шевелится. Я и так на него посмотрю и так, ну точно манекен, как в ГУМе, только с глазами. Я ещё подумала: «Ну, надо же, как живой, из чего интересно он сделан?» Ну взяла и пощупала его за бок, а он как закричит, а я ещё сильнее. За Ваську спряталась и визжу. Ох, девчонки, вспомнить стыдно и смешно, чуть сердце от страха не выскочило. Колхозница и есть колхозница. Вот номер отчебучила - нарочно не придумаешь.

Лето 1969 года было последним, прожитым нами в таёжном посёлке. Осенью мы переехали жить в Башкирию. Одно событие, произошедшее в то лето, оставило в моей душе грустные воспоминания.
В пяти километрах от посёлка протекала река Кыртымка. Она сливалась с нашей речкой – Травянкой, и они вместе, обнявшись водами, продолжали свой путь по тайге, к широкой полноводной, бурной Туре. В дельте слияния Кыртымки и Травянки, если смотреть с высоты птичьего полёта, образовался треугольный луг, с двух сторон омываемый речками, а на третью сторону медленно наступала тайга. Место это было сказочно красивым. Зелёная густая трава, как пушистое, бархатное одеяло, укрывала землю, а по нему цветным бисером рассыпаны луговые цветы. Воздух необычайно чист и свеж.
Из посёлка до луга можно было добраться сквозь хвойный лес, по довольно ровной, шириной метра три, дороге. Эту дорогу, как и триста лет назад, называли Екатериновской, её прорубили монахи в начале XVIII века.
Мне почему-то казалось, что эта дорога непременно ведёт в сказку, какой-то другой мир полный чудес и приключений, красивую и добрую страну счастья. Если и существуют на свете русалки, белки грызущие золотые орешки, учёные коты и другие сказочные герои, то они должны обитать именно здесь, в этом чудном месте, где красавцы кедры в зелёных мундирах замерли как почётный караул по обе стороны дороги, молчаливо приветствуя заворожённых путников. Ели в голубых платках, стройными стволами утопали в роскошных папоротниках, а тяжёлыми лапами по барски опирались на пышное травяное одеяло. Громадные сосны устремились в голубое небо, цепляя облака своими колючими кронами. Осины, берёзы и прочая листвянка на фоне могучих хвойных братьев выглядели как слуги, чуть пригнувшись, трепеща листвой от малейшего дуновения ветра.
На протяжении всей дороги, с десяток родников выплёскивали из недр земли холодную, кристально чистую, живую воду.
 Пройдя, пять километров по этой дороге, окружённой мощными соснами, могучими кедрами, елями и лиственницами, открывался не передаваемый по красоте пейзаж. На возвышенности, стояла одинокая, величавая трёхглавая церковь. Красивая церковь, как трио девиц прижавшихся друг к другу, в роскошных, вышитых цветными нитями сарафанах, в высоких узорных голубых кокошниках, радовала глаза и душу. Когда-то давно там было поселение монахов. От их домов остались лишь фундаменты, поросшие травой и порослью. Монахи собрали эту церковь из разных пород древесины, без единого железного гвоздя. Какими красками и лаками расписывали купола и другие фрагменты церкви, можно только удивляться. Они горели и переливались на солнце, за много веков не потеряв яркости и цвета. Про Кыртымский луг и церковь ходило много легенд и различных историй. Они не оставляли в покое своей таинственностью и загадочностью, особенно наши детские души. Одни говорили, что там зарыты огромные сокровища Екатерины II, поэтому и дорога называется Екатериновской, другие упоминали о Колчаковском золоте, дескать, когда армия Колчака отступала, там, на лугу закопали ящики с золотыми слитками и монетами. Третьи рассказывали, что перед тем, как в поселение монахов нагрянули чекисты, монахи успели неподалёку от церкви закопать ценные церковные вещи, золото и серебро. Вообщем, легенд хватало, чтобы вскружить голову искателям кладов и несметных богатств. Вокруг церкви периодически появлялись свежевырытые ямы. И что характерно, днём не было видно ни единого человека с лопатой или киркой, копающегося в земле. Люди приходили пешком, приезжали на мотоциклах, на лошадях, отдыхали, смотрели на церковь, восхищались красотой этого райского уголка, оставались ночевать, а утром неизменно появлялись новые ямы. Если уж взрослые верили в сказки о сокровищах, то у нас, детей, не было никаких сомнений в правдивости этих историй. Мы принимали их за действительность, за правду.
Кыртымский луг, по другому называли Емельяном, почему именно Емельяном, никто объяснить не мог, никакой легенды по этому поводу я не слышал, но это название мне нравилось больше.
В выходные все старались выехать на собственном транспорте, на Емельян для отдыха, рыбалки, для того, чтобы посмотреть на красивые места и просто прокатиться с ветерком по Екатериновской дороге.
Мне было лет десять, когда из областного центра в наш посёлок нагрянула толпа искусствоведов – реставраторов, историков, специалистов по столярному и плотницкому делу. Их всех интересовала наша трёхсотлетняя, трёхглавая церковь, собранная без единого гвоздя.
На Емельяне разбили палаточный лагерь и начались активные работы по изучению нашей достопримечательности. Одни брали пробы красок и лаков, другие делали зарисовки внутри церкви и снаружи, третьи делали разметку на деревянных деталях, давая каждому бруску и каждой дощечке свой номер, своё обозначение. Всё готовили для того, чтобы разобрать её и перевезти не то в райцентр, не то в область, в краеведческий музей, не то куда-то в другое место, толком никто не знал. Вокруг стен церкви установили строительные леса, и на воскресенье назначили демонтаж церкви. Собралось много народа посмотреть в последний раз на неземное чудо, на шедевр, не потерявший свою красоту на протяжении трёх веков.
День стоял тёплый, с безоблачного, голубого неба ярко светило солнце. Специалисты приступили к работе. Начали со снятия крестов и разборки куполов. Сначала разобрали два малых купола, потом стали демонтировать главный, основной купол.
Вдруг не понятно откуда налетел не летний, холодный ветер. Завывая, как зверь он рвал, трепал, пронизывал насквозь и буквально сдувал мастеров со строительных лесов. Они потихонечку спустились вниз. На земле объяснили своему руководителю, что на высоте работать невозможно и опасно из-за сильного ветра и нужно подождать, пока он стихнет. Но ветер только усиливал свои порывы, как бы ругая и наказывая людей за их глумление над святыней и вандализм. Потом из-за леса внезапно набежала грозовая туча и поставила точку на этом разрушительном процессе. Загремел гром, и мощный разряд молнии ударил прямо по большому куполу, от чего он загорелся. Потом огонь быстро охватил всю церковь, и она сгорела дотла за сорок минут.
Что это было? Случайность или закономерность, судить не берусь, но люди в посёлке, особенно старшие, говорили о каре небесной, о том, что господь Бог не разрешил и не одобрил переноса церкви на другое место.
В то время, нам насаждалась атеистическая идеология. Чтобы рассеять слухи и приостановить панику в умах и душах людей, в районной газете через неделю после случившегося, напечатали не большую статью о пьяной выходке безнравственных, безымянных охотников, которые якобы устроили костёр внутри церкви и их неосторожное обращение с огнём привело к уничтожению уникального строения начала XVIII века. Работникам партийных и профсоюзных организаций было предписано уделять больше внимания работе с несознательными элементами общества. Якобы своим аморальным поведением они позорят и бросают тень на светлый облик советского человека.
Все жители посёлка переживали и сожалели о случившемся, староверы проклинали учёных и называли их антихристами. Ещё долго люди приезжали и приходили к пепелищу церкви, но там уже не отдыхалось так как раньше. Тоска, грусть, внутренний страх, дискомфорт гнали людей с Кыртымского луга.
Нельзя уничтожать чужую святыню и собственную, которую выстраиваешь всю жизнь, потому что разрушив её, нечем будет заполнить душу, а природа не терпит пустоты.
Вот как сейчас, разрушив очередную религию и ничего не дав взамен, мы пустили по течению душу и веру. И плывут они, ударяясь о многочисленные острые пороги, не зная, когда и куда прибьёт их наш, взбудораженный, и помутившийся разум.