Продано!

(как вариант продолжения рассказа "Одиночество", а может... уже совсем другая история)


Глава1.


Связка ключей звякнула в руке. Максим устало перешагнул через порог и, не раздеваясь,
поднялся к себе. Дверь напротив приоткрылась, впуская в коридор широкую полосу света.
 - Макс... - на пороге стояла сестра. Было уже за полночь, но она, похоже, еще не ложилась.
Как дела?
Максим неопределенно махнул рукой.
 - Глупости, Лер. Зря я все это затеял.
 - Что-то случилось? - она тревожно поправила спадавшие на лицо волосы.
 - Самая бессмысленная выставка в моей жизни. Восторженные отзывы, вежливые улыбки.
И ни одной картины не продано. - Он уже собирался шагнуть в свою комнату.
Валерия тихо вздохнула.
 - Сделать тебе кофе?
 - Нет, Лер, уже поздно. Ложись спать...
 - Он не пришел, да? - чуть слышно вдруг произнесла она.
Максим резко обернулся.
 - Я кажется просил тебя...
Она отвела глаза.
 - Извини... Спокойной ночи.
 - Да, спокойной... - отозвался Максим и закрыл за собой дверь.
Она постояла еще какое-то время на пороге в бессильном раздумье.

Максим прошелся по темной комнате, бросив куртку на стол, и остановился у окна. Поздний ноябрь прятался от света фонарей в безмолвном и казавшемся неживым сумраке. На дороге холодно и отстраненно поблескивал снег. Максим щелкнул зажигалкой, не ощущая ничего, кроме бессмысленности. Сегодня он впервые думал о том, что без колебаний пустил бы свою жизнь с молотка. Ему даже представился этот шутовской аукцион: ни одной поднятой руки, и все никак не раздастся долгожданный удар молотка и облегченное «Продано!»
Максим сел на постель, по-прежнему глядя в сине-черное застекленное небо. Ему вспомнился отец, убеждавший его заняться чем-то более достойным и человеческим.
Что оно – это человеческое?.. Он скользнул взглядом по темной комнате, пытаясь найти ответ.
Но призрачные очертания разбросанных в беспорядке вещей казались пустыми набросками несуществующего мира. Может прав был отец, рисовать – действительно пустое занятие. И
правы те, кто не покупает его картин: в них слишком мало настоящего. С чего он возомнил себя способным подарить другим что-то стоящее? Разве все, что он прожил – не просто потрепанная папка черновиков, пылящаяся на полу мастерской?..
Студенческие вечеринки, где он всегда казался себе отделенным от разношерстной резвившейся толпы. Несбывшиеся сны о первой любви, оставшиеся в душе пронзительной горечью и отвращением от двух бутылок дешевого вина и возвращающих на землю насмешек над его неопытностью. Несчетное количество случайных встреч, когда наутро даже не вызывало осадка осознание того, что продано чужой ненасытности за пару оргазмов уже не
только тело... Проснувшиеся так внезапно цинизм и жестокость к себе...

Лишь одна картина была в его жизни чем-то по-настоящему ценным. Только одну вещь он сумел действительно подарить – тот портрет для Рудольфа. Но привычка к потерям разучила его верить в ответ. Он не сильно удивился, что Рудольф просто ушел. А через месяц Максим вежливо кивнул, встретив его на улице с другим – более отчаянным, не ставшим дожидаться.
Привыкшим просто брать от жизни свое.
Да какая разница, была ли у него надежда... у Икара она тоже была.
Теперь, когда Люция не стало, и он встречал Рудольфа с преждевременной красноречивой сединой на висках, он лишь горько осознавал, что оставить след в чьей-либо судьбе ему не под силу... Его единственная роль на этом маскараде бытия – оставаться небрежным карандашным наброском, который однажды сотрет передумавший мастер, чтобы запечатлеть
что-то более значимое.
Максим не раздеваясь, уткнулся головой в подушку. Без сожаления расставшись с равнодушным оцепенением неба.


Глава 2.

В фойе практически уже не было посетителей. Рудольф прошелся по пустому выставочному залу. Он не любил шумных мероприятий с фуршетами и толпой репортеров. Заученные речи всегда вызывали у него легкую тошноту. Сегодня был единственный день, когда не раздражали комментарии привлеченных бесплатными напитками зевак и не отвлекали томные взгляды экстравагантных леди, решивших придать дню свой продажи вычурный и стильный антураж.
Он медленно переходил от картины к картине, погружаясь в причудливые миры и с немым удивлением находя в них странное созвучие своему собственному. Ему все казалось, что тогда, давно, они не успели договорить с Максимом о чем-то важном. И теперь он со странной настойчивостью ищет ответы на этих холстах.

Он задерживал взгляд на пустынных пейзажах и отчаянности летнего солнца и думал о своем. Год с Люцием пролетел как горький испепеляющий сон, оставив после себя не утихающую память неразделенности. Он был яркой диковинной птицей, перевернувший жизнь и так внезапно исчезнувшей – словно спалившей себя дотла собственным блистающим опереньем. Выжегшей самой себе душу бесконечной игрой. Он пришел и сгинул непонятым.
Призрак, разбудивший тоску и жажду, вечно неуловимый, исчезающий сквозь пальцы ветер, обжегший, но не сумевший согреть. Отчаянная, оборвавшаяся на самой высокой ноте песня. Изранившая пальцы в кровь, лопнувшая струна...
Теперь уже ни на миг не затихая болели все раны: глаза, не находящие источника света, сердце, безудержно крикнувшее во тьму и не дождавшееся даже эха. Болело все тело, израненное стремительными и ненасытными, словно сорвавшими кожу ласками.
Он видел каждую ночь нестерпимо зеленоглазую улыбку и звонкую, как пощечина, фразу: «Нет, Рудольф!»
Мир сорвался с оси и покатился в пропасть с первой секунды их встречи.

Он устал, как только может устать человек, скитавшийся по обезвоженной пустыне. Устал хвататься за воздух в попытке сойти с ускользающей из-под ног земли.

 - Здравствуй, Рудольф. - раздался за спиной знакомый голос. Рудольф обернулся, медленно возвращаясь к реальности.
Максим казался рассеянным.
 - Спасибо, что пришел. Но мы уже закрываемся...
Рудольф вздохнул, осознав, что снова не успел. Выход из лабиринта, к которому он шел, показался вновь несуществующим. Двери захлопнулись.

 - Жаль, Максим, я, похоже, опоздал.
 - Да ничего. Там не осталось ничего особенного.
 - Наверное,в другой раз...
Максим улыбнулся.
 - Извини, больше выставок не будет. Я договорился, их разбирают сейчас по кафе.
 - Как?..
 - Ну, - Максим развел руками, - Продать не удалось. Я решил просто раздать. Уже хранить негде.
 - Не может быть, Максим!.. - запротестовал Рудольф – Они...
Он только сейчас заметил, что стоит в совершенно опустевшем зале и двое людей поблизости уже сняли несколько картин. Зал медленно сиротел – словно старился.
 - Да, но ты же нарисуешь новые?..
Максим снова как-то горько и отстраненно улыбнулся.
 - Нет, Рудольф.
Рудольф болезненно содрогнулся от последней фразы, но взял себя в руки. Он пристально посмотрел Максиму в глаза.
 - Что ты делаешь, Максим...
Максим с трудом выдержал его взгляд.
 - Я нашел нормальную работу. Не хочу больше рисовать.
 - Я хотел поговорить с тобой.
Максим рассеянно кивнул.
 - Только не сегодня, ладно? Мне надо еще... - он запнулся и замолчал.
 - Я позвоню тебе... Максим?
 - Да?
 - Не делай этого, слышишь?
Максим сглотнул подступивший к горлу ком. Но ничего не ответил.


Глава 3.

 - Знаешь,.. - Валерия поставила чашку с недопитым чаем на стол и нерешительно замялась. - Я давно хотела тебе кое-что сказать.
 - Ну и? - Максим оторвался от бумаг.
 - Мы... Я переезжаю к Дэну... он ... сделал мне предложение.
Максим кивнул.
Валерия расстроенно посмотрела на него.
 - Ты меня совсем не слушаешь, Макс!
 - Нет, извини... Просто задумался. Надолго переезжаешь?
Валерия закусила губу, стараясь не расплакаться.
 - Навсегда, Макс. Я замуж выхожу.
Максим поднял голову.
 - Это же замечательно, Лер!.. Что-то не так?
Она посмотрела на него с грустью, растерянно теребя салфетку.
 - Мне не хочется оставлять тебя одного. Но ты же знаешь Дэна...
 - Да все в порядке, Лер! Желаю вам счастья... и детишек побольше. Он хороший парень. А это все мелочи. Думаю, там вам будет правда спокойней.
Она подошла сзади, обнимая его за шею.
 - Может, ты не будешь так сильно грустить. Да и жизнь свою, наконец, устроишь.
 - Что не так с моей жизнью, Лер?
 - Я не буду ничего говорить. Просто хочу, чтобы ты не остался один.
 - Время покажет. - отозвался Максим. - Может, еще на свадьбу позову.
Валерия улыбнулась, со вздохом потрепав его по макушке.
 - Даже если не позовешь, Макс. Мне бы просто знать, что ты счастлив.
Максим усмехнулся и кивнул.
 - Постараюсь.



Глава 4.

Рудольф присел у камина, разводя огонь. Все существо настойчиво требовало этого живого тепла. Вопреки сковавшей и словно остановившей биение пульса осени, где голые ветви казались лишь трещинами неба и лопнувший на лужах лед отражал разлетевшуюся на осколки жизнь.
Когда заплясали первые робкие оранжевые язычки, Рудольф невольно протянул к ним ладони: то ли в неосознанной жажде тепла, то ли стремясь уберечь это маленькое, танцующее по кромке дерева чудо. Его тень на фоне огня упала на стену напротив, слабо вздрагивая, словно отражение в воде.
Он улыбнулся. Светлые блики ласково скользнули по его лицу.
Может, ну их – все эти тупики и вопросы? Может ничего в жизни нет, а есть только этот огонь и он, Рудольф, завороженно и чутко смотрящий на его бесконечный, никогда не повторяющийся танец. Только они вдвоем. На обочине мира... Огонь никогда не уйдет, от него не услышишь горечи и жестоких, взрезающих сердце слов. Он просто есть – еще одна непостижимая и близкая чья-то жизнь. Теплое, глубокое, почти осязаемое молчание. Обдающее теплом, ненавязчивое присутствие – чего так давно не хватало до боли сомкнутых в невысказанной тоске пальцев...
Рудольф вдруг впервые всем существом ощутил, что не нужно никуда идти, скитаться в поисках ответов, выискивать лица в толпе. Это странное, тихое чувство дома... Казалось, что все в этом маленьком круге живого пламени – все надежды и истины, все не сказанные однажды слова. И удивительно знакомой стала тишина, до боли родной и близкой – песней из далекого детства, когда он еще умел мечтать. Он вспомнил эту тишину и обводя удивленным взглядом комнату, остановился на портрете. Разве нужны были эти десятки картин в выставочном зале, когда самая главная висела у него над головой... И он в необъяснимой слепоте проходил мимо нее каждый день.
Это был его портрет, его собственный. Тот, кем он мог бы стать, если бы не пролетело в беспамятстве столько лет, словно покрывших душу слоем пепла. Его глаза, еще умевшие верить, способные видеть то, для чего, наверное, и дается человеку жизнь. Живое чудо, сотворенное чьей-то чуткой рукой. Только одно могло дать Максиму это зрение. Совсем не обязательно быть художником, чтобы это понять...
Был единственный шанс тогда, такой же безжизненной изломанной осенью повернуть время вспять и помнить в сердце июль с осыпающимися звездами... И улыбаться в лицо тем, кто твердит, что у тебя никогда не было и не будет души.
Он отчаянно схватил телефон, необъяснимо боясь опоздать.


Максим стоял за домом. Перед ним лежали сваленные в беспорядочную кучу картины с выставки. Медленно, нерешительно на них падал снег. Максим вдохнул ледяной обжигающий воздух и равнодушно поднял канистру с бензином. В кармане звонил телефон.
Он замер на мгновение, потом быстро отвинтил крышку. Телефон замолчал.

Рудольф, уже не пытаясь унять обгоняющий секунды стук сердца, снова набрал номер.

Телефон в кармане Максима взорвался таким пронзительным криком, что Максим не выдержал. Он опустил канистру на землю.
 - Да?
Несколько не произнесенных когда-то слов. Какая разница зачем. Какой смысл во всех этих почему, если время, как безжалостный убийца, учит нас забывать с каждым прожитым днем все самое дорогое. Если мы своей рукой привыкли надевать на лица маски и заковывать сердца в бетонный саркофаг так, что уже не тоскуем по небу, скрытому возведенными нами же стенами. Если живем подобно червям в непроглядной тьме только ради того, чтобы больше никогда не было больно.

Максим опустил руки, задыхаясь от слез. С ужасом глядя на лежащие в замерзшей грязи картины – все чем он жил столько лет, все во что вкладывал не жалея бессонных ночей всего себя без остатка. Он упал на колени, сметая ладонями снег с золотистых полей и озер, всей своей пронзительной синевой распахнутых в небо... Содрогаясь от немыслимого святотатства – назвать наброском жизнь, воскресавшую с каждой секундой в его сведенных от холода пальцах.
       10.11.08