Политологъ

…И как раз на подходе к стоянке меня вдруг посетила та самая мысль. Поначалу я не придал ей значения, сочтя картину, открывшуюся моим глазам, вполне заурядной, а философское её содержание – не более чем банальным. Однако ж, чем ближе я подходил, – тем крепче, глубже и шире проникала в мой рассудок эта идея, подобно ярящемуся спирту, последовательно покоряющему гранулы куска рафинада, покуда не охватила его всецело.

Итак, что же предстало моим глазам? Контраст! Поначалу – весьма смутный, но далее – всё более явственный, нарочитый и многозначительный. Контраст – между состоянием площадки и машинами, на ней стоявшими. Ибо что сама площадка, что прилегавшая к ней дорога, были запущены до полнейшего ничтожества. Ужасающего вида ямы разверстыми язвами повсеместно прободели многострадальную кожу асфальта, и близко не наблюдалось намёков на хоть какое-то лечение застарелой хвори. Но машины, меж тем, были как на подбор все свежие, пышущие здоровьем и лоском, что смотрелось прямо-таки вызывающе, почти что непристойно рядом с несчастной старушкой-дорогой, которую изо дня в день топтали своими равнодушными колёсами эти холёные стальные создания.

Первым делом, конечно, мне подумалось: «Не то ли есть аллегория нашей бедной, измождённой России, изнывающей под беспощадным гнётом спесивых инородцев – не в национальном смысле, но лишь в духовном – что самозванно величают себя «элитами»?»

Но поразмыслив ещё немного, я пришёл к выводу: «Нет, всё куда глубже и много хуже!» Дело в том, что не только дорога – Россия, но всё это вместе, вся картина во всей своей диалектической силе – вот то РОССИЯ! И дорога, и площадка, и машины, и, конечно же, их хозяева.

Ибо, что более всего примечательно было в тех машинах? Почти все – внедорожники. Или «джипы». Или, по импортной классификации, SUV. Ну а по-нашему – всё ж таки «козлики», хотя, понятное дело, отнюдь не отечественного производства.

И вот в этом-то – одновременно суть, величие и пагуба русского менталитета, от и до, альфа и омега наших бед и побед. Ибо воистину вот такой мы народ, что получи всяк волю налаживать своё бытие сугубо по собственному усмотрению – палец о палец не стукнет, чтоб соединить свои усилия со стараниями других индивидов для достижения общего благополучия наилучшим образом и меньшей ценой. Вот так наглядно: люди наши куда скорее выберут езду на дорогой, громоздкой и прожорливой машине, чем, потратившись куда меньше, сообща починят дорогу, приведут её в такой вид, чтоб езда по ней не требовала двухтонного монстра с полным приводом и мотором, как у автобуса.

Говорят вот частенько, будто русский дух – в общинности и соборности, но то верно лишь отчасти. А я бы, коль уж называть вещи своими именами, обозначил бы главную нашу национальную черту одним словом: «Крайности!» И правда в том, что ведомо нам общинное житьё – ещё как ведомо. Но такая же правда, что получив свободу – мы бежим от него, как жир от воды, и всяк в свою сторону, тянучи одеяло на себя, покуда швы не затрещат.

Да, печально сие, но снискав хоть какую-то личную волю – мы тотчас доводим её до абсолюта, до абсурда, далеко за пределами европейского буржуазного индивидуализма, а попросту говоря – становимся такими немыслимыми и неразумными жлобами, что неизбежная атомизация нашего общества вскоре вовсе исключает его выживание в таком разрозненном, хаотичном виде.

И лишь когда наше общество хорошенько взболтать, этаким принудительным миксером, – только тогда «жир» элит и «вода» покорных масс вновь обретают единство сильной, жизнеспособной нации. Или, если угодно, консолидируются, ко всеобщему спасению.

Нет, я бы вовсе не желал, чтобы мои рассуждения поняли превратно, как апологетику авторитарных или, того хуже, тоталитарных устройств в целом, как некое универсальное «благо». Я вовсе не догматик и не доктринёр. И я вполне допускаю, что для иных обществ, с иной историей развития, вполне приемлем примат личной свободы над коллективными интересами. Однако ж для нас, по существу, само выживание и всей нации, и каждой личности в отдельности – всецело зависят от того, насколько успешно консолидирующие механизмы власти преодолеют губительную силу центробежного индивидуализма.

В этой связи невозможно не сказать хоть пару слов о личности и роли Иосифа Сталина, конечно же. Да, рисовали его и демоном-душегубом, и рыцарем-спасителем, а я же – сказал бы проще: у него элементарно не было выбора! Почему? Что ж, если мы рассмотрим эту мысль с трёх точек зрения, первая из коих…»

Колицин поправил очки, послюнявил палец, намереваясь перевернуть страницу, но раздумал. Вместо этого – оторвал усталый взгляд от рукописи и вперил его в Облонского.

- Это что? – почти без эмоций осведомился Колицин.

- Плоды! – Облонский улыбнулся, малость неловко, точно сдерживая законную гордость во имя приличия.

- Чего плоды? – Колицин тоже улыбнулся, но скорее недобро, нежели неловко.

- «Злонравия достойные плоды!» - громко и с пафосом бухнул юный здоровяк Жора, до той поры скучавший в кресле у окна, и текста не читавший.

- Так! – Колицин поднялся, одёрнул пиджак, не спеша обогнул стол и положил руку на плечо Облонского. – Так! Как, бишь, говорится в поганых и низкопробных голливудских фильмах? «Кажется, у нас есть некоторая проблема коммуникационного свойства» - так, вроде?

Облонский потупился. Пробурчал:
- Ну вот и в этих стенах нет спасения от поп-культурных штампов…

- Так! – Колицин повысил голос. – Давайте вспомним, господа, по какой причине мы здесь собрались! Облонский, не соблаговолите припомнить, что стало поводом к нашему знакомству?

- Ну, я сидел в машине…

- Да! – Колицин поднял палец. – Когда мы подъехали, вы сидели в Лендкрузере Прадо. И собственно, это было единственное обстоятельство, которое связывало вас с означенным транспортным средством – ваше там нахождение. Которое, напомню в свою очередь, явилось следствием некоторых ваших нехитрых манипуляций с воротком и замком дверцы. Каковые манипуляции продолжились в салоне уже применительно к замку зажигания. И если мы рассмотрим эту мысль с трёх позиций, первая из коих…

Колицин помедлил секунд десять, хмурясь – и отрывисто кивнул сержанту:

- Жора! Включи музыку – да погромче!

Облонский вскинулся:
- Начальник! Да чего сразу «музыку»? Уж и шуток не понимаете! Да ща чистуху и накатаю! Чо уж там, когда так!

Принимаясь за новое сочинение, посетовал вполголоса, но от души:
- Ну вот так всегда! Сойдёшься с интеллигентными, рефлексирующими, вроде, людьми, и…