Чучундра

Раздолбанное, громыхающее на многочисленных дорожных выбоинах «Жигули» подкатило к подъезду. Таксист, молодой широкоплечий парень, демонстрируя крайнюю степень лености, неохотно включил свет в салоне,  обернулся с насмешливым, и как показалось Витьку презрительным взглядом.
- Приехали! Здесь что ли?
- Ага! Здесь! Вот моя деревня… – пытаясь напустить на себя барский вид, подтвердил Витек и старательно-небрежно протянул пятисоточную купюру парню.
- Сдачи нет, - обрубил широкоплечий, и безразлично отвернувшись от пассажира, нервно забарабанил пальцами по обтянутому мехом рулевому ободу.
- Да нет у меня мельче, - стал злиться Витек на обнаглевшего таксиста.
- Садись! – раздраженно крикнул парень, и едва за послушным Витьком захлопнулась дверь, включил скорость. Старенький автомобиль взвыл от обиды и, издав шинами тоскливый визг, рванулся вперед бешено набирая скорость. Витек даже не успел спросить, куда это они? Ведь он уже приехал, и посещение других мест на сегодня совсем не планировал. «Домой он приехал, домой! Дома не был сколько лет! Почти двое суток добирался, и вот стоял у родного подъезда, и теперь его увозят снова прочь?»
- А…, - он не успел произнести больше ни слова. Широкоплечий таксист резко затормозил, да так что Витек едва не вынес лобовое стекло.
- Вон, круглосуточный магазин, - кивнул таксист на светящуюся вывеску «24 часа», - если повезет – тебе там твою «пятихатку» раскидают. Но больше я никуда тебя не повезу, так что, где хочешь, ищи деньги.
- Сволочь, - мысленно возмущался Витек, для верности прикупив бутылку водки и полкило вареной колбасы, - все настроение испортил. Скотина. Ведь какое настроение было! И зачем он только сел к этому широкоплечему? Ведь такой выбор машин на вокзале был! В кои-то года решил на такси проехать, побаловать себя. Сколько раз представлял он, как подъезжает к подъезду на шикарной машине, таксист услужливо открывает ему дверь машины и Витек нехотя вылезает из просторного уютного салона. У подъезда конечно старушки сидят, а на детской площадке, аккурат напротив окон квартиры матери, по обыкновению бывшие кореша. «Кто это? Ты знаешь? Нет, не знаю! А ты знаешь? Что-то чересчур морда знакомая? Да это не Витек ли? Да нет, не он. А я тебе говорю точно Витек! Эй…»
- Эй! Платить будешь, или улыбаться всю ночь? – оборвала хриплым заспанным голосом размечтавшегося  Витька кассирша и, отвернувшись, зевнула.
- А чего тетка, у нас в городе теперь все такие злые? – ехидно поинтересовался мужчина протягивая злосчастную бумажку кассирше.
- У нас все разные! – отрезала кассирша, отсчитав сдачу и брезгливо швырнув ее на столик, - просто дураков не любят. Но я думаю это везде так! Или не согласен?
- Вот сволочь, - теперь уже адресовав комплемент заспанной бабе, снова ругнулся Витек, подходя к «Жигулям» и протягивая водителю две сотни.
- Сдачи нет, - тяжело вздохнул широкоплечий и.. опять безразлично отвернулся.
- И не надо, - зло рявкнул Витек, забирая чемодан с заднего сиденья.
- Как знаешь, - хмыкнул подобревший неожиданно парень, и сквозь завывания мотора Витьку послышалось, - лошара.
Восемь лет! Восемь лет прошло с тех пор, как он отслужив вернулся домой. Ох, чудное было время! Погулял три месяца, что называется от души. Водки попьянствовал вволю. С друзьями покуролесил, с девчонками покувыркался. Золотое, ну просто золотое было время!
А потом дембель Виктор Матвеев решил податься за длинным рублем на Урал. Заводов да фабрик там много, как он слышал от армейских дружков, а рук работящих мало. Вначале думал на полгода, год – не больше. Подкопить немного деньжат, ну что бы прикупить там что себе на первое время. Приодеться, приобуться, марафет навести. А если получиться, то и жилплощадь приобрести, комнатку какую, например. И вот уезжал на полгода, год, а пролетело с тех пор восемь лет. Будто только вот вчера стоял Витек с этим же самым чемоданом и прощался с домом, с улицей. А теперь, здравствуй дом, я вернулся!
Он шел по улице и рассматривал ее, узнавая и не узнавая. Все то же самое, что и восемь лет назад, но и нового понастроили, конечно, тоже. Витрины, витрины, витрины… Кругом одни витрины. Когда-то район бывший окраиной, сейчас выглядел по крайней мере как центр того уральского городка где обосновался восемь лет назад Витек.
Звонить матери заранее не стал. Слишком поездка была спонтанной. Не хотел, что бы мать с сестрою беспокоились. Не слишком-то жаловал он вниманием свою семью за эти восемь лет. Ну, там посылал раза два-три вначале денег, а потом почему-то их перестало хватать. Сейчас-то Витек точно знает почему! Все это мымра тощая забирала. Крашеная блондинка, которая по паспорту значится его женой.
- Кто там? – раздался из-за двери испуганный но такой родной и узнаваемый голос матери после того как Витек в третий раз настойчиво надавил на кнопку звонка, - утром приходите. Сейчас никому не открою.
- Я это, мам! – радостно крикнул Витек.
- Кто это, я?
- Вот так-так! – хорошее настроение снова вернулось к Витьку, - сын вернулся домой, а его родная мать на порог не пускает? Да я это, мам. Ну, открывай что ли?
- Ви-и-итечкаааа! – открыв дверь и бросаясь сыну на шею, запричитала женщина, - сыночек мой родной вернулся! Ленк, а Ленк? Ты, что там, аль оглохла? Витька приехал! Вот шалава малолетняя, даже брата не узнает. Выйди, хоть, посмотри!
- Привет! – растирая заспанные красные глаза, без особого энтузиазма поздоровалась Ленка, появляясь в прихожей, и при этом тяжело икнула.
- Здорово, сеструха, - гаркнул Витек, и присвистнул от удивления, - да ты невеста совсем? Скоро замуж выдавать будем?
- Шалава она, а не невеста, - констатировала мать, злобно взглянув на дочь, освобождая сына из объятий, - целыми днями и ночами шляется неизвестно где, и неизвестно с кем. Того гляди в подоле принесет. Витенька, сыночек, хоть бы ты на нее повлиял. Ну, скажи ты ей, что мать слушать надо. С тобой вон, хоть и парень был, а никаких проблем не было.
- Ну, ладно тебе мать, - заступаясь за сестру, примеряющее произнес Витек, - скажешь тоже. Ленка у нас всегда была девка с головой.  Что она из дурной семьи что ли? Да, Ленк?
Сестра многозначительно промолчала, а, только улучшив момент,  когда мать отвернулась, показала, ей язык, чем рассмешила брата.
- Ой, да что ж мы в дверях-то? Ой, да проходи миленький ты мой! Ненаглядный ты мой! Кровиночка моя! Хош в зал, а хош на кухню. На кухне-то и посветлее будет, да и потеплее. Газ сейчас включим. Промерз, поди, в поезде-то?
Витек шагая на кухню, мельком заглянул в зал. Да! Однокомнатная хрущевка доставшаяся матери после развода с мужем за время его отсутствия просторнее не стала.
Слева вдоль стены располагался все тот же с клетчатой грубой обивкой диван, на котором когда-то спали они с Ленкой, а теперь, видимо, Ленка занимала диван единолично. Справа, стояла раскладушка на которой для мягкости были накиданы старые пальто и фуфайки.  Скорее всего, это было спальное место матери. Она всегда сколько себя помнил Витек, спала на раскладушке. Говорила, что любит спать возле окна. Раскладушка, правда, теперь была другой. Раньше на ней лежал тонкий параллоновый матрас. Теперь матраца не было. Пальто да фуфайки.
По центру, загораживая собой почти пол окна, пристроилась «стенка», когда-то самая большая гордость матери, которую она приобрела по жуткому блату, причем после развода с их отцом. «Вот, не хуже других живем и без этого «козла». Мебель дорогую покупаем, - твердила она несколько после того как «стенка появилась у них в квартире.
- Ну, как вы тут живете без меня? – присаживаясь на табуретку в тесной кухне, дежурно поинтересовался Витек, - да ты садись, Ленк, в ногах правды нет.
- Спать надо! Завтра в училище надо идти, - буркнула сестра, но послушавшись, присела.
В полинявшей явно ей не по размеру байковой пижаме Ленка выглядела жалко, будто наказанная строгими педагогами провинившаяся воспитанница детского дома.
- Ой, я не могу, - возмутилась мать, накидывая на плечи цветастый тонкий платок, - такая правильная, прямо ужас. Да нужно тебе это училище? Ты ее слушай больше сынок. Она тебе сейчас наговорит, семь верст до небес и все лесом. То-то меня и вызывают почитай каждую неделю за прогулы в это твое училище. Каждую неделю звонят. Ну, чем же тебе угостить-то?
Витек удивленно посмотрел на не допитую бутылку вина стоящую посреди стола, и на две тарелки с остатками яичницы.
- Беспорядок у нас, ты не обращай внимания, - ставя бутылку на пол, засмущалась мать, - да и то ить, не ждали тебя. А Ленка вечером пришла, говорит я сегодня курсовую какую-то сдала, давай отметим! Правда, Ленк? Ну и мы и посидели немножко по-тихому, по-семейному. А чего нам двум холостым бабам надо? Правда, Ленк? Повод вроде уважительный – сдала все-таки! Правда, Ленк?
- Да я что, я ничего, - хохотнул Витек и извлек из пакета бутылку водки, - надо по чуть-чуть? За встречу что ли? Возражения есть?
Он посмотрел на мать, на то, как женщина радостно засуетилась, убирая со стола грязные тарелок, и понял, что возражений с ее стороны не последует.
Потом взглянул на сестру, которая до его предложения подавала вялые признаки жизни. Сестра преобразилась. Она расправила плечи, взглянула на брата почти любящим взглядом, прямо и открыто! Остатки сна только что терзавшие ее бесследно улетучились.
- Возражений нет! – ответила она весело, - с этого и надо было начинать. А то ввалился среди ночи, перебудил всех. Весь такой правильный, одеколоном провонявший.
- Вот, дура! Вот язва! Цыц, на брата так говорить!
- Да, пусть говорит, - подавая матери колбасу рассмеялся счастливо Витек, -  только не одеколон это, а туалетная вода. Темнота!
- А то я не знаю, - поддаваясь общему веселью, огрызнулась Ленка и принялась резать колбасу крупными ломтями.
Толстые куски хлеба, розоватые ломти вареной колбасы, две головки лука порезанного колечками и трехлитровая банка с солеными огурцами и помидорами уютно расположились на маленьком кухонном столе.
- Ну, сынок, - подняв стопку, извинилась мать, - чем богаты, тем и рады. Ты не обессудь, если что. Ну не ждали мы тебя, хоть бы позвонил заранее, ведь телефон же есть. И у Ленки вон мобильный есть и домашний наш, поди, не отключили. С приездом тебя, сынуля, мой дорогой. Сколько лет тебя мы с Ленкой ждали и вот дождались наконец. Умничка, ты наш! Надежда ты наша! За встречу, Витюленька! За тебя, мой дорогой.
- Спасибо, мать, - проглотив шершавый ком неожиданно появившейся в горле, поблагодарил дрогнувшим голосом Виктор, и с трудом сдерживая слезы, добавил, - спасибо мои родные.
Выпили. Стали молча закусывать колбасой с луком.
- Ой, хороша колбаска, - причмокивая от удовольствия, стала расхваливать мать, - повезло тебе сынок. Удачно выбрал. А я вот неделю назад такую дрянь взяла. Правда, Ленк? Кое-как доели, выбрасывать же жалко! Деньги все-таки стоит. Безвкусная! К зубам липнет. А это просто чудо, такая, нежная прям, чесночком пахнет. Не, хороша колбаска. Ну, сынок, давай рассказывай, как живешь? Как жена, внучка как там моя?
- Может завтра? Поздно уже. Мне-то что, а вам на работу вставать? – нерешительно попытался отказаться Виктор.
- Вот еще, одумал, - хмыкнула мать, - работа да учеба она кажный день. Правда, Ленк? А сын родной, поди, не каждый год в гости приезжает. Рассказывай, не сомневайся.
- Да, нечего особенно рассказывать-то, - пожал плечами Виктор, изобразив на лице жизненную усталость и отрешенность мудрого прошедшего огни и воду человека.
Нет ничего приятнее, как пересказывать свою жизнь, будь то близким, или не очень близким людям. Да просто случайным попутчикам, и то испытываешь наслаждение, расписывая свою распрекрасную, разудалую жизнь. А рассказывать можно как о том, что в жизни этой тебе крупно везло и везет, но все, же лучше клеиться рассказ, когда это везенье постоянно проходит мимо тебя. Тогда слова находятся более правильные, более точные, более душевные. И собеседник, несомненно, сразу понимает, что перед ним, чуткий, ранимый и замечательный человек которому просто не особенно везет в жизни, а не чурбан какой-нибудь деревянный. Трагичность ситуаций всегда обыграть легче, чем просто сказать – «У меня все хорошо!»
Так не бывает, что бы у человека все было хорошо. Тем более, когда он приезжает в родной дом через восемь лет. Тем более, когда приезжает глубокой ночью, и уж тем более, если о своей жизни начинает рассказывать родной матери после хорошей закуски и приличной дозы водки.
И Витек стал рассказывать. О том, как нелегко жить на чужой стороне, вдали от родного до слез, до скрипа зубов города, от родных людей. Что там кругом, не только климат суровый, но и сама жизнь. Что Любка, жена его разлюбезная, оказалась обыкновенной сварливой бабой, у которой одно на уме – давай денег. Больше, больше, больше! И шагу он не может ступить, что бы она не сунула свой нос в его дела. Ни с друзьями посидеть отдохнуть, ни со знакомыми. Всегда и всюду контроль!  Да и тесть с тещей под стать дочери. И как же ошибся молодой да неопытный Витек, когда по началу-то порадовался, что приняли его в семью интеллигентную, учительскую до мозга костей вроде как своего. Вроде как равного. Вот и учат его почитай семь лет, целыми днями и ночами. И вещи не туда положил, и ботинки опять не почистил, и рубашки грязные в бельевой бочек не вовремя кинул. Да давно бы ушел он с этой каторги, но дочку Лерку ужас как жалко. Такое чудо, такое чудо…было! Но подросла. И стала, как мать делать ему, отцу замечания, и по делу и без дела. Вот и не вытерпел. Сорвался. Две недели пил, что бы знали кто в доме хозяин. А потом она ему и выдала, «либо мы – либо водка». Плюнул он на все, подхватил чемоданчик, да к матери прямиком.
- Страдалец ты мой, - смахивая слезу и, прижимая голову сына к груди, запричитала мать, - я ведь тебе давно говорила, что не пара ты Любке. Больно, гонору много.
- Когда это ты мать успела ему сказать? - усмехнулась Ленка, косясь на ополовиненную бутылку с водкой, - ты ж даже на свадьбу к ним не поехала. Денег было жалко. Гы-гы!
- Да разве в том дело, дура, - обиделась женщина, - материнское сердце, его ведь не обманешь. Я же все чувствовала сыночек, все чувствовала, что плохо тебе там. Вот те крест. Чувствовала! Ну, вот значит и правильно, что на свадьбу не поехала, да и потом тоже, видать, делать нечего было там. А то бы, ты меня ведь знаешь, я бы им все сказал, все как есть в глаза. Не постеснялась бы! Витюшка мой, несчастный ты мой мальчик. Тебе бабу-то другую надо, что б с понятием была. Попроще какую. А ты одумал - учительницу. Кто мы для них? Так, шваль подзаборная. И правильно ты сказал, только деньги и нужны были. Ты паши, здоровье гробь, а денежки мы сами считать и тратить будем. Знаем мы про таких. Видали!
Исповедь сына тронула женщину до слез. Остаток времени, до тех пор, пока не кончилась водка, мать щедро награждала самыми не лестными эпитетами, так и не узнанных ее родственников. Когда водка закончилась, мужчина встал, зашатался и осоловелым голосом предложил:
- Еще одну? Магазин-то у вас круглосуточный рядом открыли. Деньги есть! - он хлопнул уверенно по карману брюк.
- Хватит, сынок, - махнула рукой мать, - и вправду, надо поспать чуток. На работу ведь мне уж собираться скоро, а этой дуре в училище. Да и куда ей уже?
Мать кивнула на опустившую голову Ленку.
- Я в норме, - заплетающимся языком отозвалась девушка.
- Пошли спать, - мать подхватила дочь под мышки и поволокла ее к дивану, - в норме она! Как на уроках сидеть будешь? Ой, сынок, хоть ты с ней поговори. Совсем от рук отбивается. Я-то на работе все время. Сам знаешь, сторожу то целые сутки. А она? Мы с ней на диване ляжем, а ты уж на раскладушке.  Как раньше. Помнишь?
Утром Витька проснулся от одуряющей жажды. Матери и Ленки в квартире уже не было. Он встал с раскладушки и прошел на кухню. На столе обнаружил ополовиненную банку с солениями. Слил рассол в кружку и, морщась, стал пить. Рассол – это конечно не сто грамм водки, но все-таки лучше, чем ничего.
Как ни странно, но голова не болела. Более того, мысли были чистыми и светлыми. Мужчина теперь уже при свете дня снова осмотрел квартиру, в которой жил целых два года до армии, и три месяца после.
С тех самых пор, ремонт мать не делала. Серебристые обои в голубую розу выцвели. И сейчас трудно было вообще понять, что за цветы на этих обоях нарисованы, если бы не хорошая Витькина память. По углам возле потолка обои отвалились, обнажая крашенную зеленой краской стену.
Да, зрелище было удручающим. А с другой стороны, разве определяется понятие «родной дом» отвалившимися обоями? Даже если от этого дома останутся только голые стены, он все равно не перестанет быть родным. И незримые нити будут тебя с ним связывать, и лучше и надежнее его не будет ничего другого. Разве только тот, в котором ты жил до сегодняшнего дня?
Витьку припомнилась чистенькая прихожая в квартире в уральском городке. Блестящий линолеум, мягкий матовый свет, льющийся из симпатичных торшеров. Покоем и семейственностью тянуло от этого света. Конечно, от висящей на проводе голой лампочки под потолком такого света не получишь.
Он посмотрел на эту лампочку с сожалением, и тут же хлопнул себя по лбу:
- С ума сойти! Ну ладно я после армии был шалопаем, ведь мать-то сколько раз просила повесить люстру? Но восемь лет с тех пор прошло, а люстра так и продолжает пылиться в кладовке?
Ради интереса он тут же заглянул в кладовую. Люстра в коробке по-прежнему лежала в кладовке. Витек минут пять освобождал ее от различного хлама. Старых растрескавшихся лыж, около десятка использованных половых тряпок, и целой кучи стеклянных банок. Коробка пожелтела, потемнела, но на этикетке, все же можно было разобрать: «Люстра «Подснежники». Сделано на Псковском экспериментальном заводе электроприборов»
- Во, мать дает, - рассмеялся Витька, и, решив для себя, что надо вот прямо сегодня же повесить люстру захлопнул дверь в кладовку, - ничего в этом мире не меняется!
В том, что в мире действительно мало что меняется, если ты временно в этом мире отсутствуешь, Витек убедился еще раз как только вышел из подъезда на улицу. Детская площадка во дворе была поделена незримо на две территориальные зоны. Так было раньше, так осталось и теперь.
Справа, на большей ее части гуляло подрастающее поколение разных возрастов в зависимости от времени суток. С утра и до обеда – горделивые мамаши с колясками или зорко следящие за мелкими человечками, копошащимися в песочнице.
После обеда и до позднего вечера – школьники и школьницы. А уж с позднего вечера и почитай до поздней ночи – те, кто только-только начинает привыкать к прелестям серьезной взрослой жизни.
Но был на этой площадке небольшой уголок, на котором располагались пару деревянных лавок, да стол. Место это не пустовало ни днем, ни ночью. Было это место прибежищем тех, кто честно отдал родной стране свои лучшие годы, и тех, кто в процессе этого отдавания.
Тех, кому тяжело в данный момент, и тех из кого радость прет наружу и не поделиться этой радостью с окружающими невозможно. Потому что радость - это такая зыбкая и ненадежная вещь, что сегодня она у тебя есть, а завтра ее может не быть. Веселись, если она у тебя есть, и делись ее без сожаления с теми, которым на сегодняшний день повезло меньше. Ведь завтра все будет с точностью до наоборот. Люди в этом укромном уголке в течение дня менялись. Одни приходили, другие уходили. Оставались только самые преданные, те, которые от избытка радости идти уже были не в силах и уложенные сердобольными товарищами тут же на землю мирно отдыхали, только для того что бы проснувшись опять приобщиться к чьей-то радости.
Входным билетом в этот райский уголок была бутылка водки или вина. Пиво приветствовалось только по утрам.
- Здорово, мужики, - осматривая хмурые не бритые лица, гаркнул Витек.
- Здоровее видали, - отрезал очкастый пенсионер дед Егор, взглянув недобро на беспричинно радующегося мужика, неизвестно откуда появившегося в их дворе.
На лавочках в оазисе счастья сидело пять человек, пара пенсионеров включая деда Егора, и три бывших одноклассника Витька. Радостью и счастьем в этот ранний утренний час, видимо, никто делиться не спешил. Для одних было слишком рано, для других уже поздно. И подошедший чистенький «чужак» совсем не походил на разносчика счастья.
- Дед Егор, не узнаешь что ли? И вы кореша школьные тоже не въезжаете? – Витек улыбаясь, повернулся к одноклассникам.
- Витька? – первым заорал бывший сосед по парте длинноногий, нескладный Артур, - Матвеев?
- А то? – гордо хмыкнул Витек, - вот так вот, приедешь в родимый город, а тебя ни одна собака не узнает.
- Это ж, Минаев Витька, - перешел на крик, возбужденный Артур, хлопая одноклассника по плечам, - мать родная, сколько лет прошло? Ну, ты брат изменился! Ну, тебя не узнать! Прифрантился смотрю?
- А я смотрю у нас все по-прежнему, - обвел взглядом площадку Витька, - жизнь течет, и, причем для всех по-разному. Чего так рано собрались-то? Тяжело, что ли с утра?
- Ну, вот так как-то…, - смущаясь, развел руками Артур, - есть малость. Голова трещит. Вчера допоздна засиделись. Ночь-то, какая была? Благодать, а не ночь. Звезд на небе полно, так бы и спал на улице, не уходил.
- А чего хмуриться-то? Средства, что ли от головной боли не знаете? – хитро подмигнул Витек, полез в карман и, вытащив пару сотенных бумажек, протянул Артуру, - повод есть. Надо возвращение на родину отметить. Возражение есть? Кто «за»? Кто «против»? Воздержавшиеся?
Компания облегченно выдохнула, увидев деньги. И пока расторопный Артур услужливо бегал за водкой, принялась участливо невпопад расспрашивать возвращенца. Задавая подчас одни и те же вопросы. Дворовый этикет требовал заинтересованности в судьбе человека спонсирующего раздачу счастья. И не важно, что рассказывает тот, кто угощает. Если угощает, значит, имеет право рассказывать. О сволочах с которыми пришлось столкнуться в нелегкой жизни – жене, начальнике, друге. Об удавшейся рыбалке и неудавшейся охоте. О похождениях в стиле Дон Жуана. О неудавшейся свадьбе и удачных похоронах. Обо всем расспросят, все выслушают подобострастно и с интересом.
Лечение в городском дворе не терпит суеты, хотя и промешкать тоже нельзя. Ожидание этого самого лечения ни с чем несравнимо. Но есть все-таки правила. Хотя Артур и позаботился о закуске – десяток леденцов горкой возвышавшиеся возле бутылки, на лечение они конечно не тянули.
- А чего? Без закуси что ли? – удивился Витек, - не, я так не могу.
- Дык, конфеточку возьми, - протянул услужливо трясущейся от нетерпения рукой Витьку закуску дед Егор.
- Да чего это за закуска? – фыркнул тот, - эх вы! Хорошее дело готовы в обыкновенную пьянку превратить. Я щас, быстро!
Он ринулся в подъезд. Минуты через две вернулся, осторожно неся в руках банку с солеными помидорами и огурцами. Обитатели оазиса к тому времени уже сосредоточенно сосали леденцы. Водки в бутылке плескалось на донышке. А сверху на бутылку был надет белый пластмассовый стаканчик.
- Эх, вы-ы-ы? – разочарованно хмыкнул мужчина и поставив банку на стол. Артем участливо налил однокласснику в стаканчик и извиняющее произнес.
- Да не обижайся ты. Ну, сам понимаешь, голова трещит. А ты взял и убежал. Хоть бы сказа, когда назад ждать. Ну, мы тут посоветовались, и решили, что тебе-то оставим. Но лечиться-то надо.
Витька поднес стаканчик и понюхал. Запах ему не понравился, он отвернулся, что бы выдохнуть и одним глотком выпить. Но взглянув на пять пар глаз, внимательно следящих за ним, передумал. Поставил стакан на стол и снова полез в карман.
- На, еще что ли сбегай, купи! – протягивая деньги Артему, предложил он.
- Вот это по-нашему! – снова оживились собравшиеся. И заговорили сразу все, пытаясь обратить на себя Витькино внимание.
- Вот это мужик!
- Да наш человек, я тебе, о чем говорил!
- Да ты говорил, что он изменился?
- Витек свой пацан, я его вот с таких пор знаю! Всегда настоящим был пацаном.
После третьей бутылки, стоять стало тяжело, и Витек присел. Он счастливо таращился на сидевших вокруг него людей. Их стало больше. Но лица у всех были добрыми и располагающими. И пришло ощущение, что так и стоит жить. Что жизнь дана именно ради таких минут, ради этих самых людей которые сидят рядом, и лица которых знакомы с детства. Витек вдруг почувствовал, что он снова подросток, что нет, и не было восьми лет разлуки с этими людьми. Что все было как будто только вчера…
- Смотри, смотри, Чучундра вышла, - неожиданно заорал Артур, показывая пальцем на соседний подъезд, - ну прям часы можно сверять.
Собравшиеся, как по команде повернулись в сторону указательного пальца Артура. От подъезда гордо откинув голову, с осанкой балерины неторопливо шла женщина. Витек вслед за остальными стал наблюдать за Чучундрой.
Надька Калугина всегда сидела на первой парте, и всегда в нее летели кругляшки изжеванной жевательной резинки, бумажные шарики, да и просто сломанные огрызки карандашей. В нее стреляли горохом из трубочек, но особенным шиком у одноклассников было, выдавив из стержня на палец чернильную пасту, мазнуть им как бы случайно по Надькиной спине.
Ежедневно из школы она уходила в грязной, а иногда и рваной одежде, но на следующее утро снова сидела за своей первой партой, чистенькая, ухоженная и только обреченно втягивала голову, когда очередной смельчак под всеобщий смех больно попадал жеваной бумагой ей по шею.
Никто в классе так не одевался как она. Надька всегда одевалась так ярко и так необычно, что приводила в бурный восторг одноклассников, и этим вызывала непреодолимое желание у них испортить наряд Калугиной, тут же и сейчас. Ну, разве можно было не задеть случайно грязным ботинком ее аккуратные бежевые туфельки, одновременно зацепив и белоснежные гольфики? Или не схватиться испачканными в чем угодно пальцами за блестящий шелковый шейный платок? Ну а платья, а жакеты и юбки разных цветов и покроев? Им доставалось не только грязь. На уроках, на переменах их резали ножницами, на них плевали, о них вытирали руки.
Но каждое утро  Калугина, по кличке Чучундра снова сидела чистенькой и ярко одетой на своей первой парте и внимательно слушала учительницу.
Добрый десяток лет прошел с тех пор, когда Витек виделся с Чучундрой в последний раз. На выпускной Надька, конечно, как всегда пришла, одета ярче и наряднее всех. Да и что бы ей не ходить – мать известная в городе портниха.
Но ровно через пять минут после прихода, в ее пышных завитых волосах прочно обосновалась розовая жевательная резинка. Калугина обреченно вышла под оглушающий хохот одноклассников, и, получив аттестат, сразу же выбежала из актового зала. И, наверное, правильно сделала, потому как неизвестно до чего бы еще додумались раскрепощенные вином и будущей свободой ее одноклассники. До сегодняшнего дня, Витек ничего не знал про Надьку, и вообще, честно говоря, забыл о ее существовании.
Она совсем не изменилась. Нет, то есть она, конечно, изменилась, куда же денешься от времени? Но наряды, ее чумовые наряды, сводившие с ума целый класс, остались. Будто бы снова в школе, и снова в детстве.
Красные блестящие туфельки на низеньком каблучке смотрелись очень даже неплохо. Коротенькие носочки, на которых кровавыми пятнами были вышиты спелые вишни, умиляли. Но это еще не все. Руки женщины были затянуты по локоть в черные ажурные перчатки. Золотое платье без рукавов, длиной чуть ниже колен больше подошло бы для какого-нибудь званого ужина, чем для выхода в город. Но в этом была вся Надька. Витек не сомневался, что, скорее всего, вышла она на рынок или в магазин купить хлеба, но никак не на ужин. Не тот масштаб у Кулешовой.
Довершали картину сюрреалистического появления в обычном городском дворе этой женщины голубой веер, сделанный из пушистых перьев и шляпка с развивающимися сзади разноцветными широкими лентами.
Она вышла из подъезда и доброжелательно поздоровалась с сидящими на лавочках старушками.
- О, вырядилась! Чита, - не пытаясь сохранять приличие и не понижая голоса,  никак не реагируя на приветствие,  рыкнула одна из старушек.
- Глянькось, - зашипела другая, - опять, небось, хахаля искать подалась? Вот носит же земля таких? Ты вот со своим сколько прожила? Лет сорок пока не умер?
- Сорок два, - ответила первая, - и хорошо жили.
- А эта пять лет, и уже схоронила - подвила итог вторая старушка, - и все никак не успокоиться. Все наряжается. Смотреть-то не на что.
- Чита, она и есть Чита!
- Эй, Чучундра! Лови!
Артур подхватил со стола недоеденный помидор и ловко швырнул в след удалявшейся Калугиной. Остатки помидора попали точно Надьке в спину. Женщина вздрогнула, но не обернулась. Помидор через пару ее шагов упал на землю, оставив на платье мокрый след.
Выходка Артура вызвала хохот среди сидящих в оазисе счастья. Смеялись по-доброму, от души. Витек смеялся тоже. Да и как не смеяться, если представить, что человек в таком наряде да с мокрым пятном на спине сейчас пойдет по магазинам. Всеобщее внимание ему обеспечено.
- Ну, зачем ты так? – успокаиваясь от смеха, спросил Витек у Артура, - мы же не в школе? Все-таки она взрослая женщина, да и ты уже не пацан?
- А нечего выпендриваться! – окрысился Артур, - Ишь, вырядилась. С веером она вышла. Типа мы благородные, мы не такие как вы! А я так считаю, если ты живешь со всеми в одном доме, то и живи как все. Нечего из себя благородную корежить. Знаем, какие вы благородные. Да ну ее! Давай лучше выпьем. Тебе что? Чучундру жалко? Да она же Чучундра! Помнишь, как в классе ее изводили? Она ж родилась для этого. Время прошло, но, брат, ничего и не изменилось. Сколько мы не учили ее тогда – ничего не помогло.
- Ну, это да, правильно, - согласился неуверенно Витек, и не желая с первого же дня ссориться с коллективом, развил мысль, - как-то она не так одевается. Ну, не к месту что ли. Одевалась бы как все, может тогда и в школе бы ее и не трогали.
- А я тебе так парень скажу, - вклинился в воспоминания одноклассников дед Егор, - не в одежде тут дело. Ты одевайся, как хочешь. Но к людям нужно иметь уважение. Ведь, я тоже может, могу одеться, и есть у меня во что нарядиться. Но, однако ж, я не наряжаюсь. Потому как уважаю людей. Может быть, им неприятно будет видеть меня таким нарядным?  А Чучундра этого не понимает. И ведь, сколько ей уже говорили, советовали. И бабы наши, и мужики. Не понимает и все. Так что Артур все правильно сделал. Надо таких учить. Ить, что она в жизни-то видела? Все время за чей-нибудь спиной отсиживалась. Сперва матери с отцом, а потом мужика. Ить, она мужика то схоронила, года не прошло. Уму непостижимо, от чего помер-то молодой мужик? Ить, не пил. Ить, неспроста все это, неспроста. Изводила она его, как пить дать изводила. Может даже колдовством баловалась. Помер, нет бы поскромнее одеться, так вот вам. Разряжусь как елка под Новый год. Смотрите на меня.
В квартиру к матери вернулся Витек уже далеко за полночь. Ну, настолько подобралась дружная компания, ну настолько душевные откровенные люди. Никогда еще он себя так хорошо в компании не чувствовал. Все было просто прекрасно, даже, несмотря на то, что до дверей его довели.
Утром, проснувшись, нашел на столе холодную яичницу из трех яиц и ломоть хлеба. Есть не хотелось, опять хотелось пить. Но рассола не было. Он пошарил по полком кладовой, по антресолям вспоминая, где мать обычно хранила засолки. Пусто. Выпив две кружки воды пахнущей ржавчиной из-под крана воды, вышел на улицу.
И в этот день его снова, приняли радушно, как равного среди равных. Сперва угощали его, потом он сбегал домой и уже стал угощать сам. В благодушном веселье прошел еще один день. А за ним следующий, и еще один. И еще, и еще, и еще…
Каждое утро он просыпался с мыслью, что пора прекращать, надо успокаиваться. С матерью и сестрой он почти не общался. Вернее, с трудом утром вспоминал, как его укладывали на диван и все. Утро он вставал брезгливо смотрел на оставленный завтрак, на собственное отражение в зеркале, пил воду и спускался во двор. И всегда во дворе что-то происходило. У кого-то был день рождения, у кого-то свадьба, поминки, похороны. Да мало ли причин и поводов для веселья или грусти придумали люди? «Главное, быть верным традициям, дедов наших, - неустанно повторял дед Егор, а выдав тираду, залихватски опрокидывал стаканчик».
В те редкие часы, когда Витек бывал трезв, из головы у него не выходили мысли о Чучундре. Ему было ее жаль. Еще тогда, в школе он, конечно, смеялся вместе со всеми над Надькиными несчастьями, но она ему очень и очень нравилась. И кто знает, если бы не всеобщая нелюбовь, дружков-товарищей к этой девчонки, не вышло бы так, что сейчас была бы Надька его женой? И жили бы они счастливо. Он бы ее научил правильно одеваться, а она бы его любила, потому что больше любить то в их дворе некого. Да и как говорят вон во дворе, замуж вышла за первого встречного.
В том, что бывший муж Чучундры в подметки не годился бы ему, Витек не сомневался. А может быть еще и не поздно? Ведь ему только тридцать – вся жизнь как говорят впереди! Но мысли эти так и оставались мыслями, быстро прерываясь делами.
Примерно через месяц разгульной жизни Витек устал. Просто устал и понял, что еще день два и сердце у него не выдержит однажды утром. Выскочит к едрене фене на асфальт.
- А чего ты не в училище? – поинтересовался он у Ленки, по прежнему валяющейся на раскладушке, хотя стрелки часов уже приближались к полудню.
- Суббота, братик, - усмехнулась девчонка в ответ и в тон Витьку поинтересовалась, - а чего это ты не во дворе до сих пор? Твоя компания уже часа три как не спит, тебя думаю, ждет.
- Да какая она моя, - отмахнулся Витек, - просто отметили приезд, чуть-чуть.
- Ни фига себе отметили? – деланно удивилась сестра, - ты хоть помнишь когда приехал?
- Ну! – неуверенно произнес Витек, - недели две? Ну, три?
- Да, братик, - хмыкнула Ленка, - а месяц не хочешь?
- Ну и что, что месяц, - обиделся Витек, - я, что отдохнуть не могу? Я десять лет дома не был.
- Восемь.
- Какая разница-то? Десять или восемь? Все равно давно не был дома. К тому же у меня сейчас сложности в семейной жизни.
- Ага, интересно в какой семье у тебя сложности? - из кухни попыталась уточнить сестра и, открыв холодильник, предложила, - яичницу будешь?
- В какой? – удивился Витек, - в той, в которой я жил до сих пор. Яичницу не буду. Ничего не буду. Разводиться я надумал. И, наверное, женюсь на другой. На нашенской, на здешней.
В дверном проеме появилась Ленка. Удивленно взглянула на брата и, откусив зеленое кислое яблоко, сжурившись переспросила.
- Ты это серьезно? И на ком же? Кто та счастливица? Уж не та ли, которой ты по пьяни признавался в любви и кричал всем, что она твоя невеста?
- А что, разве такое было? – поразился Витек.
- Было, было, - ехидничала Ленка, - три дня назад… Ты еще…
- Нет, это не та,  – он не дослушал сестру, - точно не та. И вообще, ты ее знаешь. Я в нее еще со школы влюблен был. Только не говорил никому. Это Надька Калугина.
Ленка от неожиданности поперхнулась яблоком и ошалевшим взглядом уставилась на Витька. Она рассматривала его с таким видом, будто перед ней находился не ее родной брат, а как минимум инопланетянин. Ну, или совершенный безумец.
Удивление ее длилось минуты две. Потом она согнулась пополам и принялась хохотать. Причем хохот ее был настолько естественным и не наигранным, что Витьку стало обидно.
- Чего ты ржешь-то? – цыкнул он на сестру.
- Эт…эт…этто, ты сейчас про Чучундру говорил? – задыхаясь, пропищала Ленка.
- Ну да, про Надьку Кулешову. И не называй ее Чучундрой! Дураки какие-то! Чего вы все к ней прицепились?
- Так ты что? Ничего не помнишь? – все еще не веря брату, поинтересовалась Ленка.
- А что я должен помнить?
- Так ее же три дня назад схоронили! У нее же это… Как ее… Ишемическая болезнь сердца была. Во! Говорят встала со стула, и упала тут же. Легкая смерть. А ты, когда ее вынесли из подъезда, всем рассказывал, что с нею вместе учился. Невестой ее называл, типа, что ради нее только и вернулся. Все целоваться к ней лез. Плакал. Еле тебя оттащили от гроба… Я грешным делом подумала, уж не больной ли ты… Белой горячкой.
Ленка гордо вскинула голову, довольная тем, что сумела показать брату познания в медицине.
Витек был оглушен и плохо соображал, что вообще происходит. Ощущение было таким, будто он оказался в пустыне. Жил не тужил в городе, где много домов, где много деревьев и чахлой травы и вот в один миг - пустыня. Песок и небо. И больше ничего кругом. И можно идти куда хочешь, полная свобода, но кругом - пустота.
До него как сквозь ватные стены доносился голос сестры, увлеченно рассказывающей о похоронах, вероятно, таким же тоном, каким она рассказывает подругам о посещении ночного клуба.
- …Представляешь, я даже с училища удрала! Так мне посмотреть хотелось, в чем же ее хоронить будут. Уж если она так при жизни одевалась, то должна была и в гробу выглядеть соответственно. Правда, ведь? А народу пришло, ужас сколько! Не, ну как ты ничего не помнишь? И я думаю все пришли посмотреть, в чем она лежать будет. А ее вырядили как обыкновенную бабу. Невзрачное платьишко, бусики какие-то поношенные, потертые и на голове черте что. В общем, мне не понравилось. Да и девчонкам тоже. А еще…
Витек не стал слушать, что там еще происходило. Не проронив ни слова, он хлопнул дверью и вышел из квартиры.
День был замечательный. Теплое ласковое солнце приветливо светило в глаза. Двор наполнен звуками жизни. Неспокойные мамаши крикливо делали замечания детям, возящимся в песке. Веселый гомон птиц задавал радостный тон выходному дню. И под впечатлением этого дня, хотелось верить, что все неправда.  Все не правда, что только, что услышал Витек – дурацкий розыгрыш сестры. Это солнце, это небо, этот двор не могли существовать без Чучундры, которая должна вот-вот сейчас выйти из подъезда. И пусть только кто-нибудь попробует сказать что-то оскорбительное ей в спину, а пуще того позволит распустить руки. Витек порвет любого. И не важно, кто это будет – бабка у подъезда или Артур. И стало легче, намного легче. Все неправда.
Неторопливой походкой он подошел к тем, кто терпеливо ждал праздника. Поздоровался, и как бы, между прочим, поинтересовался.
- Что-то Чучундра нынче задерживается? Не порядок это.
Искатели праздника как один посмотрели на него удивленно, а потом Артур, хлопнув себя по ляжке и захохотав, прокричал.
- Не, ну надо так поддеть было, а? Я уж подумал ты и вправду с катушек съехал, ничего не помнишь. А он под дурака косит! Эх ты, жених Чучундры! Не хотел бы я быть ее женихом. Ни раньше, и уж тем более сейчас.
И Артур легонько ткнул локтем в бок улыбающегося деда Егора, показывая кивком на Витька, продолжил.
- Я ему говорю, пошли отсюда. Помянули, налили нам ну и хватит. А он, нет. Никуда не пойду, она моя невеста. Я ее со школы люблю. Я уж думал, у Витька крыша потекла. А он, молоток, прикалывался так. Ну что, за то что бы подольше нам не быть женихами таких невест?
Артур протянул Витьку пластмассовый стаканчик.
- Не хочу, - буркнул тот и, развернувшись, побрел в свой подъезд.
Он зашел в квартиру, и как был в одежде, рухнул на диван. Повернулся к стене и внимательно принялся рассматривать  поблекший  рисунок на обоях. Из кухни доносились голоса.
Вначале сестра что-то увлеченно рассказывала ему, потом появилась мать и теперь уже вдвоем они о чем-то радостно разговаривали. И казалось, что до Витька, до его состояния им совершенно не было дела. Его пригласили вначале обедать, потом ужинать. Он отказывался. И наконец, в квартире стало тихо. Мать ушла в ночную смену, а Ленка, пользуясь, случаем и выходным днем отправилась развлекаться.
Тишина успокаивала. Мысли перестали скакать в разные стороны. Время расплавилось, и измученный тяжкими думами Витек, незаметно для себя заснул.
И приснился ему странный сон. Будто стоит он возле подъезда волнуется и ждет, сильно ждет. А вот кого понять не может. Но твердо знает что ждет, и должен дождаться. И вот выходит из подъезда она, Чучундра. А он  еще больше разволновался. Сильно-сильно, понимает, что сейчас ему надо ей сказать все-все. О том, что нравиться она ему, и всегда нравилась, еще со школы. И о том, что она такая необычная, и главное спросить, спросить, зачем она это все делает. Но спросить надо так, что бы никто не услышал, и никто не увидел, как они стоят и разговаривают. Потому что разговаривать с Чучундрой нельзя – засмеют. Она выходит из подъезда, легко помахивая своим голубым пушистым веером, и подходит к нему. И он хочет ей сказать, что любит ее давно, что она ему сниться, что он вовсе не хотел уезжать, что так получилось. Ну и еще много разных слов, которые обязан настоящий мужик произнести хоть раз в жизни женщине, с которой хочется жить. Он пытается говорить, но не может. Язык не слушается. Витек только смотрит себе под ноги и не решатся поднять на нее взгляд.
Тогда она берет его за руку, и он наконец-то решается заглянуть ей в глаза, и вдруг видит, что стоит перед ним вовсе не Чучундра, а его жена Любка. Стоит и улыбается. Должна бы ругаться, кричать, топать ногами. А она улыбается.
И все вдруг стало хорошо. Он почувствовал это. И уже знал точно наперед, что сейчас выскочит из подъезда дочка Лерка и тоже кинется к нему. И все это происходит с ним у его родного подъезда, в его городе, где ни Любка, ни Лерка, ни разу не были. А должны были бы быть.
- Да как же? Как же вы здесь оказались-то? – удивленно спрашивает он, едва не умирая от счастья.
- А вот так, - хохочут жена и дочь, и, обернувшись, показывают на выходящую из подъезда Чучундру, - скажи ей спасибо.
А она, Чучундра, как всегда в аккуратном, сшитом по размеру платьице с короткими фонариком рукавами. В симпатичной шляпке с разноцветными развивающимися по ветру лентами. В блестящих почти детских по размеру туфельках на низком каблучке.
И Витек, едва сдерживаясь, что бы не заплакать благодарит ее.
- Спасибо тебе, Чучундра. Спасибо!
Когда он проснулся, было три часа ночи. Осторожно, что бы ни скрипеть диваном встал и отправился на кухню напиться воды. Напившись, заглянул в спальню. Квартира была пуста. Ленка еще не вернулась.
Вещи Витек собрал минут за десять. Напоследок зашел в ванную и сполоснул лицо водой. Вытерся вафельным полотенцем, посмотрелся в зеркало, вышел и, подхватив чемодан мысленно прощаясь, осмотрел в последний раз комнату. Диван, раскладушка, стенка и… лампочка под потолком.
На мгновение Витек засомневался, а потом, поставив чемодан на пол, зашел в кладовую. Порывшись в несметных сокровищах старых вещей, он, кряхтя от натуги, вытащил коробку с люстрой.
Еще полчаса ушло на то что бы с помощью кухонного ножа и ножниц прикрутить люстру к потолку. Основательно взмокнув от усердия за эти полчаса, вытер рукавом пот, и подошел к выключателю. Цветная люстра засветилась, озарив необыкновенно ярким светом зал. Разноцветные полосы рассыпались по дивану, по старенькой стенке, по отваливающимся обоям, обнажив убогость жилища. Но это сейчас уже было не так важно.
Люстра светила, и цветные полосы света казались Витьку очень похожими на блестящие разноцветные ленты, которые были приделаны на шляпке Чучундры. Конечно, еще нужно было сделать в этой комнате очень многое. И переклеить обои, и покрасить облупленную батарею, да и пол тоже. Но главное ведь начать. Но главное ведь рассмотреть, что нужно начинать делать в своей жизни, что б она не была серой. Что бы хотя бы на миг, кто-то увидел разноцветные ленты.
Для этого дома, Витек сделал все что мог. Остальное должны были начать делать мать и Ленка. Во всяком случае, он очень на это надеялся, что однажды они тоже увидят, и главное вспомнят. А для него сейчас самым главным было успеть взять билет, на поезд, идущий в небольшой уральский городок.
Он не стал ловить такси, а шел по утреннему городу в сторону железнодорожного вокзала. Он шел и радовался, что у него тоже есть свой дом, в котором много чего можно изменить, сделать лучше, красивее. Главное видеть, что нужно менять, а еще…что бы хватило на все это времени.