Стакан херового хереса

И как только люди его пьют? Херес. То ли дело лосьончик огуречный. Но с дешёвым овощным лосьоном теперь засада, а вместо обещанной водки мне почему-то принесли литр хересу. Не пропадать же добру. Пришлось выжрать. Даже не смотря на ранний час ночи.
- Мама, купи карсилу, - попросил я на следующее утро.
- Что. Водку жрёшь и таблетки? Думаешь, поможет?
- Ну, тогда купи водки.
Не купила, чем ввела меня в ступор на грани штопора философии. Вроде бы мудрая женщина, а таких простых вещей не догоняет. Впрочем, в данной ситуации как раз мудрость и не позволила ей быть гуманной по отношению к страданиям своего сына нерадивого.
Что есть страдания? Не больше, чем ленивые частушки с элементами полупьяных подвываний и выдёргиваний своих и без того редких волос представителей нечернозёмной полосы России, да и то из тех, кому уже давно перевалило за сотню лет. Дети подались в город. Внуки-правнуки – кто на игле, кто на мерсе (хотя какая между ними разница?). Зубов нет. О некогда гордо стоящем *** остались лишь размытые самогоном, приятные воспоминания. Ставни в прошлый ураган сорвало с петель и унесло хрен знает куда. Ебическая сила! Дом почти развалился, а за домом вырос огромный бурьян. Одна радость в жизни – честное слово. Потому что именно на нём ещё держится крыша, и причём как реальная, так и метафизическая. Эх. Сесть на отполированную мильёнами дождей и задниц завалинку, взять в руки старую блестящую трехрядку, передёрнуть затвор и, точно Ришар Гальяно, отстреливать пассажами своими нехилыми бабу Глашу, страдая в ля-минорной септаккордовой гамме. Вот это страдания. Это я понимаю. А у меня так… простое похмелье.

Она вышла из ванной, облачилась в чёрные ажурные чулки, на голое тело надела своё самое красивое и откровенное платье и посмотрела на своё отражение. Нет. Чего-то не хватает. Отошла. Разделась. И вновь подошла к зеркалу.
Зеркало – глаза Бога. Или дьявола – не знаю. Об этом ведомо лишь Сказочнику Льюису и, быть может, его Алисе, но Создатель расплакался, когда увидел отражение Светланы в своих глазах. Плакал он, оттого что был духом бестелесным, а не мужичонкой каким-нибудь. Любым – даже самым завалящим бомжиком – главное, чтобы член из него рос. Потому что невыносимо глядеть на эту красоту и понимать: твою мать, ну почему не я?
Света, не ведая о том, что на неё положили глаз, уже в дверях отхлебнула из чашки остывшего чаю и выбежала на улицу. Как всегда, она опаздывала. Хотя нет. Не так. Как всегда, она торопилась. На работу Светлана Сергеевна никогда не опаздывала. Потому что начальство не опаздывает – оно задерживается. Впрочем, задерживаться Светлана себе тоже не позволяла и всегда свой кабинет открывала ровно в 09:09.
Светлана Сергеевна была замом ректора по идеологии какого-то института. Институт, в котором она трудилась, находился в пяти минутах ходьбы от её дома. Но это, если через парк. А так все минут семь. Парк больше походил на лес. В лесу водились крымские подснежники, горные эдельвейсы, добрые лешие, голодные упыри, пьяные партизаны, отчаянные скалолазы, наркоманы с алкоголиками и остальная сказочная нечисть. Как-то раз к Свете попытались пристать какие-то бородатые отморозки – не то партизаны, не то скалолазы – с грязными предложениями об интимной близости, за что и были биты нещадно. Стройными ногами на высокой тонкой шпильке да по толстой печени. Светлана Сергеевна по странному стечению обстоятельств была обладательницей поясов всех цветов спектра по дзюдо, карате и прочим джиу-джитсам. После этого ей, в знак уважения, каждое утро предлагали вместо грязной партии пистона стаканчик чистой палёной водочки, но она всегда вежливо отказывалась и продолжала торопиться на работу.
В это утро всё было как обычно. Как обычно «солнце просится в окошко, на столе мурлычет кошка» – пшла вон, зараза; и впопыхах недопитый чай. Как обычно «не забыть отказать браткам выпить водки». Как обычно старая упырица, присосавшаяся к (тут Светлана Сергеевна смущенно отводила глаза и поэтому могла лишь догадываться, откуда именно старуха посредством рта брала кровь у молодого и статного наркомана с огромной дымящейся штакетиной в вечной ухмылке). Как обычно приятно пахло прелой листвой, но во всей этой обычности необычно отдавало вчерашним хересом. И херес этот явно был уже выпит. И, причём, вчера же.
Света посмотрела в сторону. В другую. Нашла взглядом запах. Запахом был я – отчаявшийся продукт мудрости своей мамы. Мне неловко, почти стыдно, но что-то толкнуло меня на этот обдуманный и, с моей точки зрения, вполне логичный шаг.
- Мэм, прошу прощения, но не найдётся ли у Вас водочки? - как можно изысканнее поинтересовался я. - Грамм эдак 100-150 вполне смогли бы удовлетворить эстетические потребности моего организма. - И, дабы убедить её в своей лояльности к поэзии, как искусству в чистом виде, добавил: - я, между прочим, иногда впускаем в пенаты Белой дачи прозаика Немногобородкова.
- Эх, - вздохнула дама. - Держи, болезный, - и протянула мне полстакана водки.
Я с трудом и с ещё большим, нежели труд, достоинством выпил, занюхал кулаком, а она спросила:
- Ну, и как?
- Полстакана водки гораздо вкуснее стакана хереса, - удовлетворил я её интерес. - Разрешите представиться: кавалер всех орденов Сутулова, потомственный киномеханик и самопроизведённый в ранг почётного водолаза – некто Редин.
- Очень приятно. Света.
- Какое светлое у Вас имя – Светлаааана, - пропел я и уставился на её бедра. - А у Вас случайно сигаретки не завалялось? А то после водки курить почему-то хочется. Очень.
- Нет.
- ****ь!
- Что-что!? - оскорбилась она.
- ****ь, - повторил я.
- Сами Вы ****ь неблагодарная.
- Но… - я открыл рот в спасительной попытке объяснить своей благодетельнице, что в данном случае это слово вовсе не существительное, а очень даже наоборот междометие, но она не позволила мне:
- Да. Я ****ь! - гордо, точно орел в небесах на бреющем полёте. - Только, к счастью, не твоя.
- А к чьему?
- Что «к чьему»?
- К чьему счастью?
- Не обольщайся. К твоему также.


17.12.2008 г. Ялта.