Глава 1. Малина

ПОВЕСТЬ О МИТЕ.

Глава 1
М А Л И Н А

По дороге вдоль речки шел деревенский мальчик Митя с кривой самодельной удочкой и детским ведрышком в руке, чуть поржавевшим от времени – оно было еще из маминого детства. На ведрышке изображалась самая кульминация сказки: как с помощью мышки, наконец, вытянули репку. Митя с малых лет очень любил рассматривать эту картинку, потихоньку поворачивая ведрышко так, чтобы по ходу сказки один за другим появлялись те, кого позвали на подмогу. Ведрышко это он считал залогом хорошего улова и всегда брал его с собой. Сегодня в нем плавали два карасика и две плотвички.
Митя шел по пыльной, мягкой и теплой дороге босиком, и его загорелые ножки были похожи на блестящие выточенные кегли –  до коленок, конечно. Коленки, если смотреть сзади, торчали внутрь двумя полукружьями коленных чашечек.
Он был в голубых шортах, еще вполне новых, и полосатой маечке, которая была ему отчаянно мала, но с которой он никак не хотел расставаться, потому что она была похожа на тельняшку. Она растягивалась на его тельце, и все больший зазор появлялся там, где маечка уже кончалась, а шорты еще не начинались. В беззащитный пуп частенько тыкали пальцем бесцеремонные взрослые, но Митя сносил это, потому что пусть даже не совсем тельняшка была ему дороже.
На голове у Мити была пляжная кепка с зеленым прозрачным козырьком – "от солнца", но на самом деле это был важный инструмент для наблюдений. Пока Митя рыбачил, он не томился в ожидании клева, а все время экспериментировал с этим зеленым козырьком так увлеченно, как если бы это была, по меньшей мере, шапка-невидимка.
Смотреть вокруг через козырек  было интересно и когда сияло солнце и ярко все расцвечивало, и когда на него набегали зеленые облачка и тогда все хоть и темнело, но оставалось веселым. И речка бежала, конечно, гораздо более красивая, пока не добегала до края козырька – а там становилась обычной.
Когда утром, уходя на работу, мама проводила Митю до места рыбалки, там уже сидели четверо его старших приятеля. Это успокоило маму и она поручила им за ним приглядывать. Один из приятелей был рыжий с яркими веснушками, но сидел дальше всех, а Митя еще с утра решил обязательно посмотреть на его веснушки через зеленый козырек – не станут ли они синими. Он пока не совсем усвоил, что желтое вместе с синим дает зеленый, а не желтое с зеленым дает синий – его жизненный опыт был еще слишком мал. Примерно через полчаса обходя всех рыболовов Гена-Рыжик подошел к Мите, и тот, глянув сквозь свой зеленый прибор, сразу понял, что до этого ошибался: веснушки просто покоричневели, а не стали синими. Но Митя не огорчился, так как зато приобрел опыт! Гена-Рыжик, естественно, не подозревал, что участвовал в эксперименте, поэтому ехидно сказал: "Зови на помощь свою мышку, а то так ничего и не вытянешь". Митя промолчал,  а про себя подумал: "Еще много чего можно увидеть интересного в зеленом свете – и бабочек, и стрекоз, и кузнечиков, цветы всякие..."
Было около 11 часов утра, и Митя, дважды искупавшись и обсохнув, так что и следа не осталось, вынужден был срочно пойти домой, так как ужасно захотел есть! Его загорелый животик, особенно если глубоко вдохнуть, сильно "подвело". А два больших ломтя хлеба с маслом, посыпанных песком, завернутые в бумагу остались лежать забытыми на столе в полиэтиленовом мешочке. Обидно! Но до дома было довольно далеко и приходилось терпеть, используя дорогу для размышлений и наблюдений.
Митя, а ему перед самым сентябрем исполнялось семь лет, готовился к школе. Точнее, это мама готовилась, а Митя изо всех сил старался о школе не думать и наслаждался последним месяцем своей беззаботной жизни. Конечно, он с интересом рассматривал новые необычные предметы – замысловатый пенал со множеством полезных отделений, ранец, фуражку, школьный   костюм , но представлять себе, "как это будет в школе", упорно не хотел. Он не любил разочаровываться в своих мечтаниях. Больше всего разговоры о школе были похожи на то, как мама собиралась, обычно по несколько дней, повести Митю к зубному врачу. Так что, чего уж тут хорошего!
И вот он шел по дороге – справа  навстречу ему, совсем рядом,    бежала речка,   а слева тянулись заборы, сараи, образуя однобокую улицу, которая кривилась вместе с дорогой и речкой.
Сейчас он шел вдоль старого темно-серого забора, уже кое-где подгнившего от земли, из-за чего местами доски отсутствовали или, отломанные посередине, криво держались на одном гвозде. В одном месте оказался пролом в три доски в верхней части забора, и из него просунула свою ветку малина, заросли которой ровными рядами шли вдоль забора. Это был знаменитый малинник матушки Марии. Ветка, которая, видимо, еще с весны высунулась на улицу, была уже очень большой и густо усыпанной крупными спелыми ягодами. Митя даже остановился от восхищения.
– Ух ты, ну и малинища! – громко сказал он. Поставил на землю ведрышко, положил удочку и стал ее рассматривать: и просто, и через зеленый козырек. Он ею любовался. Вдруг он увидел одну ягоду, которая прямо на его глазах сорвалась с ветки и упала на траву, как толстая корзиночка с узкой ямкой посередине. Митя наклонился, рассмотрел ее внимательно и съел. После чего выпрямился и на лице его изобразилось блаженство. А в следующую секунду глаза его встретились с ласковыми голубыми глазами матушки Марии. Ее пухлые розовые щечки и улыбающийся беззубый рот в обрамлении белоснежного платочка в мелкий горошек и вся она в зелени малины, усыпанной неправдоподобно крупными, яркими ягодами, показалась Мите сказочной доброй феей – по крайней мере именно такими он их себе представлял.
– Ну, что? Хороша малинка?
– Еще как! – сказал Митя.
– Ну, заходи, попьем чайку, Митенька, да и поешь ее – я утром собрала; а то ты, небось, проголодался.
Митя даже онемел от счастья. Быстро подхватил ведрышко и удочку и побежал вдоль забора назад к калитке. Открыв калитку остановился, оробев, ожидая дальнейшего приглашения.
Матушка Мария, в темном платье и светлом фартуке, подошла к Мите и повела его за руку по вымощенной кирпичом дорожке мимо кустов сирени, жасмина, крыжовника и смородины, обсаженных множеством самых разных цветов – все ухожено, выполото, полито – красота!
Подошли к дому – он был на двоих хозяев; матушкина правая половина, ближе к забору. Вошли в сени: справа вход на небольшую застекленную веранду, слева лесенка вела на чердак, а под ней кладовочка. Домотканые чистейшие половички повели их дальше – через кухоньку с печкой в левом углу, у двери умывальник, рядом маленький таганок (на баллонном газе), а справа – старенький буфет, кухонный стол да диванчик. Дальше половички протягивались слева и справа от стола по гостевой комнате, или столовой. Три небольших окна уставленных горшочками с геранями, на окошках – совсем короткие тюлевые белоснежные занавесочки. Посреди стол с простой белой скатертью и шесть стареньких "венских" стульев, под окнами длинная крашеная скамейка – для гостей, а у двери диван оттоманка, покрытая белым полотняным чехлом и с тремя вышитыми крестом подушечками. А вот вся дальняя стена и правый угол – сплошные иконы! Кругом чистота, но бедность обстановки, а здесь такое богатство!
Часть икон стояла на довольно большом комоде – в темных деревянных киотах, под серебряными и позолоченными окладами, со светильниками в ажурных бронзовых подставках и подвесках. Стояли там и другие иконы – тоже старинные, но без окладов и киотов. Иконы небольшого размера висели на стене или прислонялись сбоку к большим. А в самом углу стоял резного дерева угловой шкафчик – киот, в котором под стеклом тоже размещались иконы, а внизу хранились свечи, лампадное масло и много других предметов, о которых Митя не знал ничего. Эти богатые иконы Митя помнил, когда приходил к матушке Марии со своей бабушкой Надеждой Федоровной, когда та еще жива была. Но вот уже два года, как она умерла, и Митя здесь не был. Теперь он обратил внимание, что, кроме старинных икон, много было и очень скромных образочков, написанных как будто неумелым художником. Были и бумажные иконы – в рамках или без них, частью потертые – и даже выцветшие фотографические изображения с икон, иногда чуть помятые.
Горела зеленая лампада; а еще две, красного и зеленого стекла, наверно, зажигались редко. Толстые книги стояли на этажерке, лежали на небольшом столике и на специальной подставке (аналое), накрытом покровом с большим вышитым крестом.
Матушка Мария перекрестилась сама, велела перекреститься Мите, и тот правильно это сделал.
– А можно я иконы погляжу вблизи? – спросил Митя.
– Можно; давай посмотрим, какие ты знаешь, а какие нет. Это ведь все богатство мне от моего батюшки Петра, отца духовного, досталось.
И стала матушка ему рассказывать про некоторые иконы Божией Матери и святых, и наконец, дошли они до иконы великомученика Димитрия Солунского. Он был изображен на белом коне, как Георгий Победоносец, только поражал копьем не змия, а воина в латах. Икона очень понравилась Мите.
– Это твой святой? – спросила матушка Мария.
Митя задумался, и уверенно сказал:
– Нет, я – царевич убиенный. Так мне бабушка моя говорила, когда еще жива была.
– А, значит ты назван в честь Димитрия, царевича убиенного. А вот и иконка его. Посмотри, да приложись.
Юный царевич в царских одеждах и шапочке, отороченной мехом, прижимал к груди руку с тоненьким крестом, а голову склонил очень скорбно, и Митя очень его пожалел, потому что вспомнил, что бабушка говорила, как его злодеи закололи, а потом уверяли, что это он сам упал на нож.
– Ну, ты побудь тут, а я быстренько чаек приготовлю, – сказала матушка.
В это время по улице к дому, замедляя ход, подъехала старенькая пыльная машина и остановилась. Матушка Мария выбежала встречать гостя. В гостиную за нею вошел высокий, могучего сложения нестарый и очень красивый лицом ("как витязь", – подумал Митя) батюшка. Митя его знал: это был иеромонах (то есть священник и монах) Спиридон, настоятель храма в Покровке, куда они раньше ходили с бабушкой. До этого Мите приходилось видеть его или в очень скромном подряснике, или в богатых богослужебных одеждах. А тут впервые он увидел его в полном монашеском черном облачении: длинная мантия слегка развевалась за спиной, у рясы были широкие, почти как крылья, подбитые атласом рукава, на голове – высокая твердая шапка, обтянутая материей, спускающейся на спину; на груди, на серебряной цепи – священнический крест.
Митя слышал от мамы, что теперь отец Спиридон, кроме служения в Покровском храме, взялся восстанавливать монастырь почти что из руин. Там с ним трудились четыре послушника, да приезжали иногда верующие люди поработать, в основном из Москвы или из Питера. Дорога к монастырю была заброшена и разбита, так что ее тоже приходилось восстанавливать.
Монастырь стоял в лесу, на берегу озера, и красота там была удивительная. Митю однажды возил дядя Толя за грибами в те места, и он запомнил, хотя уже почти два года прошло, как их там братия угощала козьим молоком и домашним ароматным хлебом. Забот у батюшки было так много, что он всегда куда-нибудь торопился.
Войдя отец Спиридон снял с головы клобук, широко перекрестился на образа и поклонился. Матушка Мария подвела к нему Митю, а батюшка сложил его ручки, правую ладонь на левую, и осенил крестом его голову, руки и плечи – благословил, то есть.
– Ну, теперь хорошо бы чайку испить, – сказал батюшка, и вынул из сумки угощение: пирог-ватрушку с переплетами (с вареньем), а в баночках – маринованные грибки, малосольные огурчики и кусочками почищенную селедочку с луком.
В центре стола стояла сначала одна миска с малиной, но скоро много чего еще появилось: из печки матушка достала горячую отварную картошку в большом чугунке; на блюдо она положила блестящую вымытую редиску, помидоры и перчики из парника, и большой пучок зеленого лука с очищенными головками. Матушка Мария накрывала на стол быстро, так что Митя не мог уследить, как появилась и посуда, и хлеб, и варенье, и чайники с кипятком и заваркой. Ну, настоящая скатерть-самобранка!
– Ну вот, потрапезуем, да и поедем с тобой, матушка, материю для храма закупать. Шить-то не раздумала?
– Как благословили, батюшка, – уж постараюсь.
Батюшка прочел молитву, благословил еду, и все сели. Мите положили на большую тарелку и картошки, и помидор, и перчик, и огурчик, и грибков, и даже селедочки! Ел он с таким аппетитом, что даже забавно посапывал. Батюшка засмеялся, погладил его по голове и похвалил, что он крест носит – на суровой нитке, за краем маечки.
– А в церковь-то чего ж ты не ходишь? – спросил отец Спиридон.
– Да мамка говорит, далеко – восемь километров, а автобусы плохо ходят.
– А как же бабушка Надежда ходила, пока не слегла?
– Так она не работала, да и крепкая была, ходила легко.
– Нет, голубчик, она потому так долго и крепкой оставалась, что до церкви всю жизнь доходила. Надо, чтобы и мать твоя, Валентина, и сама каждое воскресенье, как все, автобусами добиралась, и тебя с собой брала. Тебе уже исповедоваться пора, раз в школу идешь, да причаститься перед началом учения непременно надо! Вот пост Успенский попоститесь, а в Успение Пресвятой Богородицы я вас причащу. Ты, Мария, займись ими – помоги. Я знаю, что Валентина просто осуетилась, но она с детства в церкви была, так что быстро вернется, да еще у нас на клиросе петь будет – вот увидишь!
Митя молчал. Новое что-то надвинулось: кроме школы – исповедоваться! Он, конечно, знал, что это значит – грехи свои перед батюшкой сказать, да чтоб больше их потом не делать. Задумался. Митя; пил чай со сладким пирогом, но все про исповедь думал.
Трапеза кончилась. Батюшка прочел благодарственную молитву, и матушка Мария быстренько все со стола убрала. Переодела платочек, сняла фартук, и собрались они ехать, и Митю с собой взяли – до дому довезти.
Подошел Митя к своему ведрышку у порога, а там... пусто! Кошка Дымка все съела, и сидела облизываясь и жмурясь от удовольствия. Он так и ахнул!
– Ах ты, негодница! Ты что же это, не спросясь, весь улов Митин съела?! – всплеснула руками матушка, и шлепнув кошку, выгнала ее на улицу.
Но Митя сказал:
– А-а, ничего! Пусть и она полакомится: меня-то вы во как сытно накормили! Мне не жалко. Мамка и так не любит с мелкотой возиться, а большие мне не попадаются.
Пошли к машине. Митя с матушкой сзади сели. Батюшка вел машину мягко и не быстро, так что Митя все успевал рассмотреть по сторонам. Все выглядело как-то иначе, значительнее, когда едешь, а не идешь пешком.
Конечно, Мите очень хотелось поехать с ними дальше. Но матушка Мария, видя это, пояснила, что  они на складе и в магазине долго будут, да еще к мастеру заедут, который обещал машинку швейную наладить; и мама Митина будет тогда волноваться, где он. Митя согласился и вышел у своего дома.
В тихом пустом доме Митя еще некоторое время повспоминал про рыбалку, и как в гостях был, но постепенно отвлекся, и уже сытная еда куда-то улеглась, и не подавала о себе знать... Тогда он вышел во двор за домом и немного поиграл с Шариком. Но Шарику было девять лет, и долго играть он уже не любил – забрался от приставаний в будку. Зашел Митя обратно в дом, взял книжку с картинками, попытался читать, но это у него еще плохо получалось. И стал он все больше скучать и томиться от ничего неделания. До прихода мамы с работы оставалось еще добрых полтора часа, и он решил прогуляться.
Вышел за калитку и машинально пошел по дороге, по которой вернулся недавно на машине. Дорога была сто раз хоженая и вовсе не была долгой: минут через двадцать Митя уже подошел к дому матушки Марии.
И тут яркий образ всплыл в его памяти! Ведь матушка Мария пригласила его в дом чайку попить да отведать ее малины, а он так и не тронул ни одной ягоды из миски на столе!! Еды-то так много было – отвлекся! И так ему вдруг захотелось этой самой малины, что слюнки потекли! Митя пытался отогнать от себя мысль о фантастически крупных, чуть ли не со сливу, ягодах, но не мог: они так и стояли у него перед глазами. Как раз в это время он подошел к тому самому месту, где из пролома в заборе тянулась ветка малины. И Митя вспомнил, как здесь он съел ягоду, упавшую прямо ему под ноги. Он отвел глаза в сторону, но с каждого куста за забором на него глядели такие же ягоды.
Тогда он стал себя оправдывать: "Ведь мне же предлагали, то есть разрешили ее поесть, просто я забыл. Так почему бы мне не съесть ее хотя бы с той ветки, которая вылезла за ограду? Ведь она тут, считай, что уже ничейная – просто ягоды  на дороге. Да их всех тут оберут непременно! Вот пойдут ребята с рыбалки и оберут!"
Митя приблизился к пролому и стал обирать ягоды – в горсть, и с ладони в рот, по три-четыре ягоды сразу. Вкуснота была такая, что остановиться он не мог, и когда увидел, что на этой ветке ягоды кончились, протянул руку в пролом и вытянул наружу соседнюю ветку. Объел и ее, но не всю...
Внезапно он услышал шум мотора, в ужасе отскочил от забора и заметался, куда бы спрятаться! Только шагах в десяти на дороге, почти у речки, росла ива и кусты вокруг нее. Митя спрятался там. Сердце его колотилось ужасно и ноги подкашивались. Вот появилась и машина. Это была водовозка – сильно поржавевшая некрашеная цистерна с железными цепями, которые громыхали сзади. Машина быстро проехала мимо и свернула в ближайший проулок.
Митя утер вспотевший лоб, вышел опять к забору. Руки у него тряслись, но он все же доел все ягоды на второй ветке. Только после этого быстро побежал домой, кое-где пробегая переулками, если это было возможно.
______

Дома он неожиданно застал уже вернувшуюся с работы маму. Она поцеловала его и стала ласково выспрашивать, как день прошел, как порыбачил. Митя с трудом выдавливал из себя слова, но все же рассказал, что был в гостях у матушки Марии, и что там был отец Спиридон, и они так сытно поели, что обедать он не хочет. А еще сказал, что батюшка велел им обоим поститься Успенским постом, а на праздник исповедаться и причаститься.
Мама села, задумалась. Достала платочек и несколько раз утерла уголки глаз от слез.
– Да, – сказала она, – бабушка наша, конечно, была бы очень огорчена, что мы с тобой совсем от Церкви отбились. Ведь как хорошо нам с ней было! И как хорошо поют в храме, и какая там благодать!
– Вот-вот, батюшка сказал, что ты еще, может быть, в хоре церковном петь будешь.
– Ой, что ты! Какая из меня певица! – смутилась мама. – Но вот поститься мы с тобой обязательно начнем. Давай в календаре посмотрим, когда начинать.
Они посмотрели в церковный календарь, и оказалось, что до начала поста (14 августа) уже осталась неделя.
– Только поститься, так уж поститься: в среду и пятницу на этой неделе тоже не будем есть мяса, яиц и молока. А в воскресенье съездим с тобой в Покровку и сходим в церковь. Я деньги получила – что-нибудь купим из книг, да записочки подадим.
Пробежало быстро время, и наступил строгий Успенский пост. Только внутри него всегда выпадает большой праздник Преображения (19 августа), когда в конце службы освящают фрукты, и можно есть рыбу, а потом – опять пост до самого Успения Пресвятой Богородицы.
За это время (до Преображения) Митя выучил несколько молитв из утреннего и вечернего правила, и мама давала ему самому читать их вслух, и это стало выходить у него все лучше и лучше.
– Кто бы мог подумать, что ты к школе так будешь готовиться! – изумлялась мама. – Придешь в школу – и уже бойко читаешь!
Наконец, приблизился день накануне Преображения Господня. Они с мамой поехали в село Покровку накануне, ко всенощной. Остановились у маминой подруги Шуры, чтобы после вечерней службы у нее переночевать и с утра к службе придти вовремя и не суетясь.
Пришли заранее, часа в три, мама и тетя Шура помогали убирать храм. Матушка Мария столько понашила нарядных бело-серебряных покровов, накидок с нашитыми крестами и серебряной бахромой. Другие женщины украшали храм цветами.
А Митя все думал про исповедь.
Учительница воскресной школы при храме провела одно занятие с будущими первоклассниками перед началом их учения; сказала, что надо обязательно освятить начало учебы исповедью и причастием, и жить по заповедям Божиим и в школе. И она стала объяснять им, как надо исповедоваться и какие бывают грехи. Митя слушал ее внимательно.
– ... Сребролюбие – это когда любят деньги, либо тратят их, чтобы купить все больше одежды, тряпок всяких, игрушек, ненужных модных вещей, всякие там жвачки... А с другой стороны, жадничают, не хотят делиться с теми, кто нуждается в деньгах или вещах.
"Нет, это я не люблю, – подумал Митя, – и про деньги совсем не вспоминаю, пока меня за хлебом не пошлют... Правда, один раз мне очень жалко было, когда я коробочку с копеечками потерял: я хотел на эти деньги маленькую машинку купить. Значит, все-таки есть у меня этот грех!"
И вдруг услышал:
– ... Хищение – это значит, воровство, кража, присвоение чужого. Когда, например, без спроса чужое берут, крадут, значит, или не отдают чужое, взятое на время (книжку, игрушку), или без разрешения, тайком, лакомства таскают, а тем более – по чужим садам лазают.
Тут уши Мити вспыхнули, как два алых мака. И ему показалось, что все на него посмотрели. О, ужас! Малина!!! Он же прокрался и обобрал чужую малину! И тут он все вспомнил в подробностях: как он испугался, что едет машина и его застанут за этим занятием батюшка и матушка Мария – значит, это было очень скверно! И как у него дрожали руки ("как у вора!" – подумал он).
– Значит я – вор! Как же я смогу исповедовать такой ужасный грех?! И со мной больше не захочет знаться добрая матушка Мария. Ведь она и так угощала меня от души, а я, такой мерзкий, гадкий, втихоря ел и ел, и никто не знает, что это я сделал! И еще я врал, раз не сказал маме правду! Значит, я еще и лгун! Обманщик!
Весь вечер дома у тети Шуры мама гладила выстиранный нарядный белый костюмчик Мите и свое белое платье с вышивкой, а потом красиво уложила в корзиночку фрукты (яблоки, сливы, вишни и виноград) для освящения. А Митя сидел и все больше мрачнел. Нет, не сможет он подойти к батюшке и признаться, что он вор! И мама его, значит, не будет петь в церковном хоре, потому что ее сын – вор!
– Что с тобой, Митя? – спросила мама. – Ты что-то погрустнел. А праздник-то такой чудный!
– Я пойду в церковь, но исповедоваться не буду! – твердо сказал Митя.
– Почему же? – удивилась мама.
– Я не хочу!
– Как же так? Ведь мы с тобой готовились, и такая благодать – причаститься после исповеди в такой великий праздник! А ты будешь, как наказанный – в стороне от всех.
– Ну и пусть, как наказанный! А все равно не пойду!
– Так, может быть, ты боишься, стесняешься? Зря! Батюшка всякого выслушает и любой грех, который сам человек осудил в себе, – простит. Это ему Господь власть такую дал. И ты после этого освободишься, очистишься от греха, а если останешься нераскаянным, грех твой тебя будет давить и глодать, и всю радость отнимет, да еще в другие грехи соблазнит!
– Все равно не буду!
Мама, расстроенная, поплакала. Но было уже поздно, Митя лег спать, а мама долго еще молилась.
На празднике Преображения Митя прямо разрывался: кругом все сияло и было так светло, и цветов – море, и батюшка вышел в белоснежно-серебряном облачении и весь светился, и хор так чудно пел, а Митя стоял за колонной, чтобы не попадаться на глаза батюшке, и радость обходила его стороной. Мама была права! Его давил грех, о котором он молчал.
Еще целых восемь дней после этого Митя все мучился; он наблюдал за собой, не делает ли он еще чего-нибудь подобного. И точно! Дважды лазал в холодильник между обедом и ужином – съел маринованных грибов, а еще – мама разрешила одну конфетку-леденец, а он съел две! Вот, значит, и новые грехи следом за тем пошли!
Наконец, до того отвратительным стал ему его поступок, что он решил пойти посмотреть на ту малину – виновницу зла! Хоть она и такая соблазнительная, а не стоит того, чтобы из-за нее так мучиться! Но когда Митя дошел до участка матушки Марии, вся малина была уже собрана.
– Дурак я: причем тут малина! Что же мне делать?! Господи, помоги!
И тут он вспомнил своего небесного покровителя, каким он был изображен на иконе: такой он был кроткий и грустно так стоял, склонив голову, с тоненьким крестом в руке. Он претерпел злодейство ни за что и стал святым!
И Митя вдруг заплакал и громко стал звать:
– Святой мученик царевич Димитрий! Услышь меня, грешного Митю! Я украл, я вор, я малину в чужом саду обобрал! Но я больше не буду никогда-никогда! Помоги мне больше не бояться и сказать про свой грех на исповеди завтра батюшке!
И все еще плача, но уже с решимостью, он пошел домой, лег спать и лежа под одеялом помолился.
Утром Митя встал, как только мама разбудила, умылся, одел то, что мама приготовила, и они поехали из своей деревни на машине дяди Толи, который вез в Покровку крестить своего сынишку.
В церкви Покрова в день Успения Божией Матери было множество народу – даже тесно! Приложились к святой плащанице, к праздничной иконе и пошли с мамой туда, где толпились исповедники. По дороге еле пробились купить свечи и подать записочки.
Шла служба, вел ее отец Спиридон один, поэтому на исповедь долго не выходил. Пели четыре девушки, как ангелы!  Чтобы не отвлекаться, Митя встал у Распятия и все время про себя говорил: Господи, помилуй!
Наконец, вышел батюшка исповедовать. Прочитал положенные молитвы, сказал проповедь о празднике, а потом и о грехах и покаянии. Говорил он об искреннем сокрушении сердца, что если грех свой не оплакать в душе и не возненавидеть, то это еще не покаяние! А потом как бы предостерегая от уныния, напомнил, что Господь пришел спасти именно грешников кающихся, и ради нашего спасения принял страшную позорную смерть на Кресте, и умер за нас, но смерть Его, безгрешного, не могла удержать, и Он воскрес, чтобы чрез Него и мы обрели жизнь вечную.
– Грешника кающегося прощает Господь, и я, простой священник, имею власть от Бога разрешать, то есть прощать, грехи. А кто утаит грех, тот сугубый грех иметь будет!
Митя стоял ни жив, ни мертв. Впереди стояли старушки и дети, но в основном, постарше. И вдруг батюшка шагнул в толпу и вывел Митю за руку.
– Иди, Димитрий, у тебя первая исповедь сегодня – с тебя и начнем!
Отец Спиридон опустился на табуретку, так что голова его стала вровень с Митиной, накрыл его епитрахилью, и оказались они как бы в маленьком домике, отделенные от всех, и Митя в ту же минуту про всех забыл и сразу же сказал:
– Батюшка, я украл, я из сада у матушки Марии две ветки малины обобрал. Я съел тайком, а она мне и так бы дала от души, но удержаться я не мог! И знал, что плохо делаю, и не мог остановиться! – Слезы текли, он всхлипывал, но продолжал: – Я на всю жизнь это запомню, и как стыдно и плохо мне было все это время! Господи, прости меня!
Батюшка перекрестился и сказал:
– Ну вот, видишь, ты исповедовал свой оплаканный грех, который тяготил тебя, и Господь принял твое покаяние и очистил душу от скверны.
Потом батюшка еще кое о чем поспрашивал Митю, и тот чистосердечно каялся.
И вот, наконец, отец Спиридон встал, преклонил главу Мити, накрыл его широкой лентой епитрахили, и читая над ним разрешительную молитву, начертал на голове Мити тяжелой рукой священническое крестное знамение. Благословил Митю причащаться, дав поцеловать Крест и Евангелие.
Когда Митя отошел от аналоя, он не сразу вспомнил, где он, что за люди вокруг, он ослаб или устал, как от большой работы, и пошел в конец храма, где стояла скамеечка. Сел, вытер мокрое от слез лицо, и тут как бы все омылось: увидел он свет множества свечей, лампад, красивые иконы, массу цветов, и на душе его стало легко и радостно. И он пошел к тем, кто готовился причащаться. Все они по одному еще раз подходили к Плащанице, не спеша клали земной поклон, и Митя тоже с благоговением поклонился, но до Плащаницы дотянуться не смог. И тогда какой-то мужчина быстро подошел к нему и приподнял, так что Митя ясно увидел шитое изображение Матери Божией, окруженное цветами, и осторожно приложился к Ней.
А потом в толпе он нашел маму. С ней рядом стояла девочка его возраста. Она уже сложила руки крестообразно на груди, и вся была в ожидании, когда вынесут чашу, так что даже не обратила внимания на Митю.
После причастия они вместе с этой девочкой подошли к столику с запивкой; им дали маленькие чашечки с горячим сладким питьем и по кусочку просфоры. И они не спеша пили и заедали просфорой, и впервые улыбнулись друг другу. Вскоре подошла мама, и когда уже сама "приняла теплоту", приветливо поздравила их с принятием Святых Таинств.
После конца службы Митя и мама поспешили на автобус – скорее домой, не разговаривали зря. Дома мама приготовила яичницу с салом – пост-то кончился, – и они пили кофе с молоком и с печеньем. Мама прочитала благодарственные молитвы, а то в храме было плохо слышно. А чуть попозже пришла матушка Мария со своей соседкой Ольгой Павловной, и все они друг друга поздравляли с праздником и со Святым Причастием. Мите матушка Мария подарила детский молитвослов и красивый берестяной туесок. Когда он его открыл, там лежали, как только что сорванные с куста, огромные ягоды малины! И Митя всех угощал.
А через несколько дней наступило первое сентября, и Митя пошел в школу. И хотя он волновался, но явно меньше, чем мама, которая почему-то плакала. С цветами, с новыми портфелями и ранцами, первоклассников повели в их класс.
И в Митином классе, во-первых, оказалась самая красивая и добрая учительница (это он сразу понял!), и еще его посадили за одну парту с той самой девочкой, с которой они вместе причащались на празднике Успения.
Ну разве похоже это на посещение зубного врача?
Совсем не похоже!