Нечисть

Ах, как ярко светило солнце в это утро!

Свет разливался лучами по просеке, заставляя волка щуриться и засовывать голову в тень. Ну, к чему этот свет! Лично ему лучше в темноте…

А вот людишки, там, за стеной березняка, в деревне, свет любили – ишь, выползли кто куда.  Кто в поля, кто скотину гнал на пастбище. А кто и в лес собирался – по грибы – по ягоды. Ну-ну….

Волк привстал, потягиваясь и разминая лапы, вскинулся черной глыбой над кустами папоротника, и луч солнца, случайно скользнувший вниз, блеснул антрацитовым отблеском на его черной шкуре. Да, этот волк был черным – как смоль, как ночь, как лесная черника. Почему – а кто его знает… черный – и все… Волку было все равно, какого он цвета.

Он встряхнулся, разбрызгивая вокруг себя брызги черной утренней росы, шагнул вперед и замер, услышав звонкий говорок:

- Привет, Черный!

«Опа, приехали...» - подумал он обреченно. Говоривший был где-то вверху, и волку страсть как не хотелось поднимать голову – ну не к лицу солидным порядочным черным волкам пялиться в небо, выискивая там всяких вертихвосток!

- Привет, - буркнул волк в траву перед собой, - привет, Синяя!

- Я не Синяя! – сверху возмущенно фыркнули, - я – фиалковая!!!

- Синяя, Синяя, - примирительно пробормотал волк, - чай, я еще разбираюсь, какого цвета фиалки…

И сел в траву, вскинув вверх лобастую морду цвета печной сажи, ожидая. Чего – он уже знал.

Сверху, на тонкой паутинке, («Ого…, - ошарашено подумал волк, - она уже и паутину научилась плести???») опустилось некое создание – мелкое, но шустрое, с фигуркой вроде человечьей, но и не человечьей вроде,… руки, ноги – все на месте, но на спине присутствует пара крылышек синих, потрепанных, мордочка перекособочена, но сияет довольной ухмылкой. Рада, поди, его видеть. Да неужто???

- Ну, - довольно невежливо рыкнул волк, - чего надо?

- Ой, много чего! Как тебе мое новое платье? – Синяя крутнулась перед ним, взмахнув подолом и сверкнув пупырчатой кожей ягодиц. – Правда, красивое? Три дня смолой клеила…

- Коротковато, - безапелляционно изрек Черный, и добавил – и бельишко надо бы прикупить. Кружевное.

- Черный, ты лох. Какое такое бельишко??? Твои волчицы, что, в бельишке ходят???

Черный от злости даже рыкнул по-волчьи, зло и коротко.

- Синяя, ты не волчица! Прекрати!

- Фиалковая….. – томно протянула Синяя, - фиалковая я….

- Ну и леший тебя задери! Хоть красная! Чего надо?

- Соскучилась! Давно не видалась! И еще ЕСТЬ ХОЧУ! ДАВНО!!! А ты?

- Да я, вроде, тоже… - осторожно ответил он. Осторожно – потому что от этой чертовки можно было ждать всего, что угодно….

Она же, меж тем, вздохнула, расправила мятые крыльца, и подвинулась поближе к солнечному лучику, пробившемуся сюда, на дно березового леса. Расправила оборванные крылышки, подставила их солнцу, и поеживалась зябко – крылышки трепетали, напитываясь солнцем, а чертовка розовела на глазах, синева ее принимала малиновый оттенок, лишь крылышки, уже вобравшие в себя силу солнца, оставались ярко – синими… или нет,… фиалковыми!

- Синяя, а сколько мы не видались? Давно, поди… - спросил Волк, неизвестно почему даже и спросил. Ну, не соскучился же он за этой синей вертихвосткой, в самом деле?

- Черный, ну ты и запытал. Я что, считаю, что ли? – почти раздраженно бросила она, и лишь где-то там, в глубине голоса, Черный уловил скрытые теплые нотки. -  Много! Ты что, тоже за мной скучал?

- Да, – и ничего больше не добавил Черный Волк.

- Ну,…. Синяя повела плечами, прижмурила глаза, встрепенула крыльцами, - ну, я, иногда, тоже…

- Ры,…. – глухо ответил Черный

- Ах, перестань! Ты же знаешь, что я не понимаю волчьего! Не темни!!! Излагай на общем!

- Да пошла ты, - пробурчал волк, - могла бы уже и выучить мой язык, отродье лесное…

- А зачем? – раздался беззаботный голосок, - ты мне и на нашем, лесном все скажешь – если захочешь…. ведь, правда, Черный?

- Умр,…. – Черный жмурился, пытаясь сохранить серьезное выражение морды,… - Синяя, лесовик тебя забери,  скажу, конечно…

Она заулыбалась, разбрызгивая вокруг себя земляничные всполохи, протянула к нему тонкие синие пальцы-паутинки, ухватила его за черную мохнатую морду и звонко чмокнула в грозный черный нос, блестевший мокрой живой влагой. И зашептала призывно:

- Черный, ты видел? Деревня пуста…. На ней никакой защиты,… а людишек душ сто пятьдесят…

- Это с младенцами? – глухо спросил он

- Да, всего…

- И что?

- И то,… как обычно…

- Ты – с востока?

- Идет. А ты – как получится?…

- Ры…

 

Этим же вечером, на закате, когда солнце садилось, золотя мягкую деревенскую пыль, в деревню вошли двое.

С востока, от больших торговых городов, в деревню вошла побирушка, мелкая и оборванная, из тех, что живут чужой милостью. Маленькая, запыленная, с образом здешнего бога на груди, она гнусаво тянула богоугодную напевку, падая в пыль перед любым перехожим. Руки ее были грязны, ноги – босы и донельзя черны и лишь глаза отливали странным фиалковым пламенем….

С севера в деревню вошел ражий черноволосый парень, с внушительным мешком за плечами, с печатью чьего-то торгового дома на поясе – ну, приказчик купецкий в пути, служилый человек, денег при нем немного, и лучше его не цеплять в дороге….

 

- Люди добрые, - жалобно бубнила побирушка под окнами….- пустите переночевать за бога ради,… не пивши, не емши,…. ноженьки в кровь сбиты,….

 

- Да уж неделю в пути, - вещал купецкий посыльный, сидя в местном трактире, - устал, как собака, а куда денешься – служба! Вот доберусь до места, и – домой… там у меня жена и две дочурки….

 

«Что??? – вспыхнула мыслью побирушка, - две дочурки??? Откель, Черный???»

«Отвянь….»

«Не юли…. Колись…»

« Чего взъелась, отродье бесовское?»

«А сам-то – кто?»

«Ну, Юта и Парь,… серые спинки, лапки-пушинки… дочурки мои, звереныши,… а что, Синяя?

Тишина. Молчит лесное отродье.

«Что, Фиалковая?»

«Ничего. Надо же знать. Чай, в моем лесу девочки живут».

«Не в твоем! Еще чего!»

«А где?»

« Далеко, Си… Фиалковая. Далеко отсюда. В дальнем лесу, на тропе, тебе неведомой, в урочище, под корягой… там мой дом, там Айра, и серые спинки. И … никогда они не будут в твоем лесу».

«Умен, Черный.»

« Уж, что есть, то есть,… Фиалковая!»

 

- Входи, божья странница, - сжалились в третьем доме, - вон, в сенях, на лавке, заночуешь…

- Ай, спаси тебя господь, хозяин, - залебезила побирушка, - и тебя, и домочадцев твоих,… а много их у тебя?

- Хватает – моя семья, да сына, да брат гостит с женой…

- Ай, ай,… да пребудет с вами со всеми благословение господа нашего…

- Сейчас хозяйка ужин соберет, божий человек…

- Ай, спаси тебя господь, не надо, не хлопочи, хозяин, я уж так как бог даст,… если даст,... а, может, и даст – почему нет???

 

- Я вам говорю, - ярился купецкий посланник, - мово хозяина никто на кулаках не сборет!!! Никто!!!

- Говорить-то мы все горазды,… - лениво протянул пузатый чернобородый мужик в углу.

- Ай, не веришь, мил человек? Почему? Я сам пробовал,…. так хозяин мой даже меня, первостатейного бойца в Ниркате,…

- Не кажи гоп, пока не прыгнешь, - встал из-за стола другой, кряжистый и плотный, с кулачищами пудовыми. – Твово хозяина туточки нету, а вот тебе за бахвальство ответ надо будет держать…

Купецкий посыльный хищно вскинулся, разжал кулаки, положил широкие ладони на стол, потом резко сжал их, чтоб не заметили раньше времени людишки блеснувшие в пазухах стальные когти…

 

Дом уснул, даже младенчик перестал хныкать в люльке, и мать его тут же засопела тяжелым всхрапом – видать, мало приходилось спать молодайке. Да, тяжко растить дите… ну, вот тебе первой и полегчает, милая….

 

Две руки схлестнулись над дубовым столом, сплелись жилами, вздулись венами, а ватага полупьяных людишек рядом дышит перегаром в затылок, а этот, напротив, ишь, как пыжится, думает, что его возьмет…. Сейчас-то, может, и возьмет, красавчик, да вот не пожалеешь ли ты после о своей победе, силач местный???

Нет. Не пожалеешь. Вижу, что – нет. Ладно, потешься пяток минут, упейся победой, Бова – Королевич…

 

Тихо в ночи, не слышно ничего кроме храпа хозяина, а храпит-то как противно, будто жизнь из него вытекает с каждым вздохом. Как же бабка твоя с тобой рядом спит все эти годы? Нет, ты – второй… вот только выпью последние капли теплой молодой крови из этой мамашки,…ну, а потом, конечно, из младенчика…. Иначе – как же ему? Если мамки-то и нету уже? Без мамки никак,… без мамки они плачут, а когда умирать начинают, то от них такое идет «давление», что окрест все замирает – как было от моих малышей, когда их нашли мальчишки в старом дупле….   Они тогда умирали все сразу, задыхаясь в дыму горевшего дерева, а я еще ничего не умела сделать – молодая была и глупая. Теперь-то… теперь-то я многое могу. Но тех малышей помню. Всю жизнь…

 

Кость местного богатыря вдруг резко хрустнула, он взвизгнул, заваливаясь набок и хватаясь за руку… тут бы мне промолчать, или охнуть сочувственно, потупивши глаза, но – не сдержался я, вскинулся торжествующе вверх, взвыл на своем языке. Людишки, конечно, переполошились. Кто в окна порскнул, кто на меня кинулся – дурики… у кинувшихся были мягкие шеи…

 

Синяя вскинула розовеющую морду, довольно зажмурилась на свет луны. Кровь! Наконец-то! Много крови!!! Женщина, еще молодая, совсем здоровая, потом жилистый старик, куривший трубку – выпить его было все равно, будто выкурить добрую сигару… потом бабка – на закуску, пару среднелетних людишек с кровью, хорошо разбавленной алкоголем – тоже не помешает!!! И, наконец, – младенец, мягкий и свежий, сладкий на вкус, теплый и пахнувший почти так, как когда-то ее детишки в дупле… Она облизнулась, повела фиалковыми зенками налево – направо…. Куда дальше? Налево – малинник, сквозь него продираться – совсем крылья изорвешь, сиди потом сиднем в дупле, отращивай их по-новый. Направо – капустные грядки, кочаны все ровные, тугие… Синяя хихикнула, встрепенула мятыми крыльцами, и – по кочанам, по кочанам, как по кочкам болотным, запрыгала-заскакала, как девчонка расшалившаяся, перебирая тонкими лапками – паутинками, да к соседней избе,  и – внутрь, сквозь дверь неприкрытую…. Даже перекидываться не стала никем….

 

Черный молнией вылетел на крыльцо трактира, прыгнул, и уже в полете, на бегу, успел  рухнуть на последнего человечка, «делавшего ноги» от ночного страшилы, привидевшегося ему только что. Правда, надо сказать, бежал человечек едва,…. ибо многовато принял на грудь нынче, и потому еще сомневался: а и впрямь образовался вместо купецкого приказчика черный волчина, или то ему опять нечисть мерещиться – как надысь?

Ой, мил человек, не мерещилось тебе… ой, не мерещилось…

 

Синяя выскользнула из второй избы уже медленнее – брюшко ее заметно округлилось, глазки повеселели, и крылышки уже не свисали – боевито топорщились вверх. Уже почти сыта. Но – надо еще, надо, для того, что ей предстоит, нужно больше крови, больше, больше… вот, еще в один домишко занырнуть ей надобно, там, чует она, тоже есть чем поживится…

 

«Странно, до сих пор тихо. В трактире я передавил всех одним махом, этот, на улице, и пикнуть не успел. Я оттащил его к плетню, наскоро утолил первый голод, и крадучись заскользил дальше, вдоль кривых заборов, высматривая перехожих. Ага…. Вон, топает ватага – местные женихи, человек пять, галдят на всю деревню. Бравые ребята. Ничего не боятся. Так и умрете все – браво и лихо, не успев понять, что к чему…»

Так и вышло – вот только один резвый оказался, увернулся от клыков Черного и помчался вдоль по улице, истошно вопя каким-то совершенно поросячьим голосом. Черный догнал его, конечно, и прикончил тут же – чтоб не орал зря, не поднимал лишнего шума. Но было поздно. Залаяли, забрехали местные шавки, а в одном из домов раздался истошный женский визг и плач младенца.

 

В третьем доме Синей не повезло. Младенец, видать, капризничал, не спал, и мать сидела над люлькой, мерно покачивая ее, и тараща в стену совершенно осоловелые от недосыпа глаза. В таком состоянии она уже ничего не видела и не понимала – спала буквально с открытыми глазами, Синяя, почти не таясь, подобралась к ней сзади, встрепенула крылышками, намереваясь вцепиться ей в шею, но тут на улице, за окном, раздался истошный поросячий визг убегавшего детины. Женщина вскинулась, испуганно обернулась к окну и нос к носу столкнулась с Синей – та висела в воздухе, трепеща крыльцами и хищно скаля два своих зуба. И тут уже завизжала женщина…

Конечно, если бы Синяя не была так сыта к этому времени, она бы не дала этой бабе и рта раскрыть – молнией бы прильнула к теплой шее, и жертва бы сразу затихла. А сейчас … полный желудок звал прилечь, отдохнуть… но Синяя знала, что надо еще, еще крови… ну хоть немного….  Ну хоть от этого младенца…

И она, оставив женщину, повернулась к люльке, где тоже перепугано пищал ребенок.

- Не дам!!! – рявкнула мать, - Брысь! Брысь, погань, нечистая сила!!! – выхватила дитя из люльки, и крепко прижала к себе.

- А-ф-ф-с-с-с-ы….. – зашипела Синяя как рассерженная кошка, оскалилась и поплыла по воздуху к женщине, целясь зубами в шейку ребенка, - дай, дай, дай, ф-ф-ф-с-с-с-с-ы…..

Молодайка от страха уже позабыла все слова, и даже не орала – подавилась собственным страхом, но дитя держала все так же крепко, и пятилась назад, назад, от страшилища, вскочила на лавку, забилась в угол, а нечисть – вот она, совсем рядом, даже запах ее слышен – свежего березняка… Синяя уже протянула лапки к младенцу, когда женщина, лихорадочно шарившая рукой по стене в поисках хоть какой защиты, наткнулась на икону.

- Получай, тварь! – заорала она, - получай, нечисть! Проваливай, жуть! Убирайся к дьяволу!

И запустила в Синюю иконой, как кирпичом. Икона задела той плечо – на нем сразу вспухла багровая полоса ожога.

- Ой! Ай! Мамочки!!! – взвизгнула Синяя, - больно же, дура!!!

А женщина, видя, что Синяя попятилась, метнулась в угол, схватила икону, и закрылась ей, как щитом. И уже потом, вспомнив, выкрикнула, как учили:

- Изыди, дьяволово отродье!!!!

Синей показалось, что дядька на иконе тоже нахмурился, состроил страшную рожу, и рявкнул на нее:

- Брысь отсюда, мерзавка!

- Мне бы покушать, - всхлипнула Синяя, … еще… чуток… дяденька…

- Вот я те щас покушаю кнутом огненным по горбу! Пшла вон!!!

И впрямь – выдернул из-под слоев краски руку с кнутом огненным, и ударил Синюю, через все тело, с оттяжкой, так, что кожа загорелась даже под платьем, а на ягодицах, там где белья не водилось, даже кровь фиалковая проступила…

Синяя взвыла от обиды, успела обиженно тявкнуть: «ты чего дерешься-то???», но дядька опять замахнулся, и она не успела увернуться, и вот тут-то уже заплакала в голос, потому что очень это больно – кнутом…

 

Черный услышал ее ойк издалека, как раз в тот момент, когда почувствовал, что, вроде, уже и сыт. «Попалась, - констатировал он про себя, - вечно лезет на рожон, сколько раз я ей говорил», - а потом он услышал ее плач и помчался к ней изо всех лап…

 

Боль жгла ее огнем по всему телу, обида еще сильнее жгла душу, но с дядькой ей было не справиться, нет, и пришлось отступать несолоно хлебавши, отступать назад, так и не исполнив до конца, зачем пришла. Она выкатилась клубком в сени, и уже там, в темноте, незнамо как, напоролась на кривой гвоздь, торчавший из стены и ну уж совсем изорвала правое крыльце…

Это стало последней каплей. Ну почему, почему ей всегда не везет???

Синяя уткнулась носом в пыль у крыльца, всхлипывая, и даже не пытаясь бежать, хотя гомонила уже вся деревня. Здесь и нашел ее Черный. Ткнул в бок мокрым носом, потом, видя, что она не реагирует, бесцеремонно ухватил ее зубами за платьишко, и помчался как дух прямиком к лесу, да не в давешний березняк, а – дальше, дальше, в глушь, в синеву ельника, … туда, где обычно жила эта дурочка.

Там было тихо и спокойно. Никто за ними не гнался, не бил кнутом, а она все плакала и плакала навзрыд.

- Что? Больно тебя приложили? – грубовато спросил Черный. Не умел он никогда жалость разводить.

Она молча кивнула и продолжала всхлипывать.

- А ну, повернись,… дай-ка, погляжу,- Черный внимательно разглядывал вспухший рубец на ягодице, - да, знатно… рана свежая, и пыль попала. Обработать надо, – и он лизнул широким языком свежую рану.

- Ай!!! Больно!!! Дурак!!!

- Сама дурочка, - буркнул он, - не дергайся! Собачья слюна всегда очищает человечьи раны!

- А ты не собака,… - протянула она обиженно.

- Да и ты не человек – так что помалкивай и терпи!

Синяя послушно затихала, и почти успокоилась. Позволила ему привести в порядок ее раны, потом вздохнула, печально покачала рваным крылом.

- Ну вот, - проговорила печально, - опять отращивай…. А такие миленькие крыльца были…

- Ничего, отрастишь! – Черный старался говорить бодро, - а чего тебе еще делать! Времени у тебя вагон, ты ж вечная…

Она лишь грустно покачала головой.

- Нет? – удивился он, - а я думал…

- Не вечная и уже совсем – совсем не молодая. Знаешь, сколько я уже живу?

- Ну, много, поди, раз так говоришь…

- Да, много…. Сама и не помню, сколько уже. Наших уже никого и не осталось в этом лесу, а я все живу, живу, живу…. Может, где-то еще остались такие… ты не видал? Ты же везде бегаешь – не то, что я…

- Ну,… я-то не видал…. Но это ж ничего не значит, Синяя! В куче мест я вообще не был!

- Никого не осталось… никого…. Нигде…

- Сами виноваты, - зло буркнул он, - что нету, если все такие безголовые были как ты. Чего нынче на рожон лезла? Я ж тебя знаю. Ты одного употребишь – и все. А тут… разошлась! Что на тебя нашло?

- Мне надо было много крови… - прошептала она.

- Зачем, утроба твоя ненасытная? Я тебя еле волок – пузо наела!!!

- Много крови, чтобы, … - она замялась, - чтобы отложить яйца…

Черный даже пасть разинул и башкой затряс. Потом рявкнул:

- Чаво??? Вы – откладываете яйца???

Она укоризненно глянула на него

-Да, Черный. Раз в сто лет. Сегодня как раз был МОЙ день. И не пялься на меня так, это невежливо! Да, мы откладываем яйца! А вы, между прочим, каждую весну с ума сходите и, вообще, черт знает что творите!!!

- Извини, - он был рад, что – Черный. Не видно, как покраснел. – Извини, Синяя…

- Да ладно…. Чего уж там. Ты-то причем?

- Я-то? Синяя… а моя кровь – пойдет? Может, добавишь?

- Ой… Черный, да если б годилась – у меня в лесу ни одного волчины бы не осталось!!! Нет, … но спасибо…

Они замолкли. Потом Синяя мечтательно протянула:

- Знаешь…. Я уже дупло присмотрела, тут, неподалеку…. Просторное и сухое… мы бы там все поместились, и я, и малыши. Думала, как мы будем зимовать там, все вместе… они, дурашки, будут соваться наружу, а там -  мороз, а я буду выговаривать им «лапки не застудите!»

Черный сжимал челюсти крепко – крепко, потому что иначе чувствовал: не выдержит, взвоет…

- Да, - продолжала Синяя, - а весной у них выросли бы крылышки, такие маленькие синие лоскутки, я бы их научила взлетать, а потом появился бы ты – то-то был бы сюрприз! Они бы тебе понравились, я знаю…

- Конечно, а как же, я ж малых всех люблю… Синяя, слышь, а ты, что, больше уже не того? Может, через сто лет еще получится?

- Может, - всхлипнула она. – Если доживу, Черный,…

Он нагнулся к ней, и лизнул соленую щеку.

- Доживешь, Фиалковая… обязательно!

Она кивнула головой, улыбаясь ему светло сквозь слезинки. Потом спросила:

- Ты завтра – домой?

- Да, Синяя. Надо. Сама понимаешь…

- Да, конечно… серые спинки. Но ты еще придешь?

- Конечно, Синяя!

- Я не синяя, я фиалковая…

- Да Синяя, Синяя, … нешто я не знаю, какие они – фиалки…ну не дуйся,… ну ладно… фиалковая!