Операция Шок и трепет. Больничная история

 

Начнём с того, что хирургическое отделение центральной городской больницы Мокропаханска - удовольствие не для слабых. Как-то занесла меня нелёгкая репортёрская судьба средь шумного кагала щелкопёрых коллег в уездный городок Пролетарск, где областной министр здравоохранения Марина Кирилловна Коровкина презентовала местной поликлинике парочку реанимобилей в рамках национального проекта «Здоровье». После официальной части соорудили лёгкий банкет, боком притёрло меня вплотную к высокому начальству. И уловил я чутким ухом добермана обрывок рассказа, исторгнутого из пухлых уст разомлевшей министерши:

-…а пациент и говорит: «Доктор, из этой палаты под нож идёшь, как на праздник. Чем лежать в таком дерьме, лучше пусть зарежут, как маршала Фрунзе!». Начитанный человек попался...

Возможно, речь шла не о мокропаханской горбольнице. Но, как говаривал босоногий граф, все больницы несчастливы одинаково. Поэтому не могу молчать - выражаясь словами того же небритого классика.

Я попал в нашу ЦГБ по случаю. То есть дотянул до того, что пришлось лечь под нож хирурга - зашивали мне пошлую паховую грыжу. Правда, сразу слева и справа. Позже ассистент Вартереса Степановича Славик, меняя на мне повязки, с гордостью восклицал:

-Надо же, как симметрично! Как эстетично! Хоть на подиум выходи!

Я представил себя на подиуме - голым, с набухшими швами, с мерно болтающимся вялым хоботком… Зрелище для гурманов.
 
Впрочем, ну её, эту операцию. Тем паче я всё благополучно проспал и очнулся уже аккуратно заштопанным. Я совсем о другом, куда более впечатляющем. Так сказать, о событиях до хирургической эры.

Да будет вам известно, перед потрошением очередную жертву вивисекции необходимо тщательно подготовить. В случае с паховой грыжей предстояло полностью удалить волосяной покров с моих мужских достоинств (если их можно так громко обозвать). Никакой эротики и порнографии, исключительно рабочий процесс.

Предупредили меня о процедуре заранее, как и о том, что накануне операции следует полностью очистить желудок, дабы во время хирургического процесса не случилось непроизвольных выкидышей фекального происхождения. По-простому - чтобы пациент ненароком не ухезался. Поэтому, когда миловидная девчушка годков двадцати пяти зашла в нашу палату и пригласила: «Жигунцов, с клеёнкой и бумагой - в туалет!», я решил, что речь идёт о второй части представления, сиречь о клизме. Где же её ставить, как не рядом с «толчком»? Экономия времени.

Позволю себе необходимую справку. В мокропаханской ЦГБ работает медсестра с пятнадцатилетним стажем, она же по совместительству - родная моя сестра Ирина. Правда, не в хирургии, а в реанимации, но белый халат и красный крест - это что-то вроде тайных опознавательных знаков сицилийской мафии или татуировок русского блатного братства. А блат, как известно, выше Совнаркома. Как только из моего нутра полезла злосчастная грыжа, Ирина планомерно принялась меня подталкивать к операционному столу. Я долго упирался (люди и с грыжей живут, не кашляют), доупирался до приступа и оказался в общей палате на четырёх человек.

А мог, учитывая близость Коза Ностре доктора Пилюлькина, попасть в отдельную. Штука «рубленых» в день, но оно того стоит: в люксе имеется не токмо телевизор, но и личный сортир. Однако персональную палату «забивать» надобно заранее. Ирина могла бы, но, как говорится, боржоми помогает только вовремя. Поскольку доставлен я был по «скорой», палата-люкс сделала мне адьё белоснежной ручкой. Недостаток комфорта слегка компенсировался почти белоснежным бельём из реанимации - предметом молчаливой зависти больничных сокамерников. Однако персональный унитаз, словно козырный туз, перебивает эту скромную радость богоугодного заведения. А поскольку туза в моём рукаве не было, пришлось брести в общий сортир с рулоном туалетной бумаги и фирменным полиэтиленовым пакетом из магазина детских игрушек «Катюша» (заменителем вожделенной клеёнки, которой у меня, естественно, не имелось).

Симпатичная сестра милосердия, что выкликала меня из палаты, уже ждала в мужском туалете, полыхая огненно-рыжими волосами. В воспалённом мозгу тут же вспыхнула ассоциация с ярким галстуком расцветки «Пожар в джунглях» - мечта стиляг времён хрущёвской оттепели... Интерьер больничного сортира был неброским, но впечатляющим. Рядом с двумя огромными картонными коробками, доверху набитыми мусором, в двух шагах от пары побитых жизнью унитазов располагалась лежанка, обтянутая драным дерматином. Над вершинами отбросов лист ватмана, приклеенный к синюшному кафелю, истерически взывал: «Пациент! Прежде чем оставить бутылку, опорожни её!». Особо впечатляло слово «опорожни»; чувствовалось в нём что-то трепетное.

-Ложитесь на спину, - приказала медсестра.

-На спину? - переспросил я, наивно полагая, что для клизмы более подходит несколько иная поза.

-На спину, на спину, - подтвердила рыженькая. - И обнажитесь до колен.

Я лёг ногами к мусору, головою к унитазам, и покорно стянул спортивные "треники" вкупе с трусами. Неужели здесь? - лениво пронеслось эхом по немногочисленным извилинам мозга. Я почему-то не очень удивился. Хотя до сих пор с пионерской наивностью полагал, что медицинское надругательство над моими гениталиями должно проходить в интерьере, более соответствующем случаю. Возможно, сказались бодрые сводки о строительстве новых многоэтажных лечебниц, победном шествии томографов в направлении отдалённых сибирских деревень и прочие баюльные сказки родимых СМИ. Но тут из бездн моей памяти всплыл образ маленького человечка с глазами печальной панды, измученной запором. Панда вздохнула и развела в стороны лапки: извини, брат, но прогрессивные вливания в отечественное здравоохранение жидко растекаются и способны окропить далеко не всех Жигунцовых… Затем пучеглазик растворился в спёртом сортирном воздухе, оставив после себя прелый запах мокрой медвежьей шерсти, обильно пропитанной горькими слезами бессилия.

Пока рыжая колдовала с лезвием и натягивала резиновые перчатки, я силой больной фантазии нарисовал картину прифронтового госпиталя в районе деревни Прохоровки: окровавленные тела, грохот рвущихся снарядов, стоны и мат бойцов, которым хирурги отрезают конечности без всякой анестезии (разве что кому достанется глоток медицинского спирта). Это должно было меня успокоить: не всё так сумрачно вблизи, особенно по сравнению с Курской дугой. Однако ампутацию я представил настолько отчётливо, что спина похолодела.

Между тем сестра принялась за бритьё моих бледных ног. Потом поднялась выше, сноровисто оскребла курчавую седеющую поросль на лобке и неотвратимо дошла до интима. С оскорбительным равнодушием, словно тряпочку, девица подхватила двумя тонкими пальчиками мою крайнюю плоть и изящно приподняла весь прибор. Ничего во мне не дрогнуло. Мысли были чисты, как горный воздух в кислородной маске. Только где-то в лабиринте под черепом шевельнулось: а ведь эти самые руки в горячечной страсти безумных ночей исступлённо лобзает пылкий юноша… Из-под прикрытых век я незаметно скосил глаза на красотку, которая вертела мой греховодный орган в разные стороны, словно джойстик в компьютерной «стрелялке». Да, этой подруге не грозит опасность затеряться в одиночестве на просторах двуспальной постели. Ей всегда найдётся о кого потереться. Я дал себе страшную клятву не изменять супруге с медсёстрами.

В этот торжественный момент с протяжным скрипом приоткрылась туалетная дверь, послышалось глухое старческое кряхтение и сухой кашель курильщика. Затем кто-то прошаркал усталой походкой лешего в направлении топчана.

-Матусевич, самое время выбрал! - с колокольчиковым сарказмом в голосе громко обратилась к вошедшему девица. - Не видишь, я человека к операции готовлю!

-Да готовь, Любаша, готовь, - позволил Матусевич и снова закашлялся с хрипучим присвистом. - А я тут, с краешку подымлю…

-Матусевич, а ну пошёл отсюда к чёртовой матери! - возмущённо зарычала медсестра раскатистым гласом апостола Петра, занесшего связку тяжёлых ключей над главою прелукавого грешника, который норовит проскользнуть меж створок райских врат. - Совсем мозги повело?! Ты у меня докуришься!

Матусевича сдуло сквозняком. Я уже успел познакомиться с этим дедушкой. Такое впечатление, что весь его курс лечения проходил в туалете. Неясно, то ли он готовится к операции, то ли его уже успешно располосовали и зашили. Но как только я заходил на «толчок» по казённой надобности, бравый старичок в тяжёлом засаленном банном халате восседал на топчане, окутанный клубами едкого, паскудного папиросного дыма. Рядом стоял его верный костыль: годков пятнадцать назад Матусевичу отчекрыжили напрочь левую ногу. Об этом, как и о славных временах матросской юности на далёком Севере, старый морской волк успел поведать мне в первый же день, пока я тужился в позе орла и нежно придерживал взбухающую грыжу. После того, как потомок Джона Сильвера узнал, что я не курю, он потерял ко мне всякое уважение и интерес.

В общем, рыжая сестрица ещё немного потрепала мой сморщенный отросток, как старорежимный брадобрей - нос намыленного клиента (хотя она-то меня брила насухо), и перешла к водным процедурам, во время которых вместо трёхведёрной клизмы использовала пузатую резиновую грелку. Но это вам, наверное, неинтересно…

Почему-то вспоминается мне забавный телерепортаж эпохи ранней перестройки. Заплёванный, грязный пол Казанского вокзала. Среди толпы таких же калик перехожих на чемоданах и тюках сидит усталая женщина потёртых лет. Судя по огромным жилистым рукам и выражению врождённой тоски на оплывшем лице - передовая доярка или скотница. Рядом с воплями носятся её чумазые крестьянские дети, сломя голову летят туда-сюда всклокоченные пассажиры, спотыкаясь о баулы и перекрывая матерными рыками унылые завывания репродуктора о том, что с седьмого пути скорый поезд отправляется в прекрасное далёко. Женщину пинают, к ней то и дело привязываются нищие, бомжи, весёлые беспризорники, надоедливые цыганки. Её собственные ребятишки клянчат мелочь на мороженое и пирожки с ливером. Однако вся мелочь тщательно рассчитана на долгий путь до родимой молочнотоварной фермы.

И в это самое время к крестьянке тянет микрофон репортёр с задумчивой рожей профессионального провокатора.

-Скажите, вас когда-нибудь в жизни унижали? - вкрадчиво и проникновенно спрашивает женщину хитромордый репортёр.

Колхозница удивлённо смотрит на него сиреневым волооким взором. Долго и беззвучно шевелит потрескавшимися губами, как её любимая бурёнка, жующая сено в стойле. Видимо, в этот момент ударница и победительница всевозможных соцсоревнований вспоминает свой долгий жизненный путь. Наконец, удовлетворённо, с чувством собственного достоинства она медленно, но твёрдо произносит в микрофон:

-НИ-КО-ГДА. 

на фото: няня Вика бреет пах Шаталину. Эх, нам бы так брили...