Повесть о Кате и Варе. Часть III

ГЛАВА 1
Опять у Михайловых

В доме Михайловых мама вся ушла в работу: она всерьёз решила заняться древним церковным пением и даже начала сама брать уроки (пения по крюкам), а в классах часто рассказывала ученикам об истории византийских, сирийских, сербских песнопений. Всё это её очень увлекало и отвлекало от грустных личных обстоятельств, которые как-то не прояснялись, а как бы зависли. Было очевидно, что папа запутался, что он очень страдает и уже рад был бы всё бросить, но ему не хватает решительности и обычного житейского опыта: он мерил чужие мотивы поступков по себе и не умел различать тонкую игру и всякие уловки. То, что Аня не страивала сцен, не выясняла отношений, вела себя так достойно, конечно, удерживало его от необдуманных шагов. Но и её сдержанность, почти холодность, казались лишь проявлением давней привычки, проявлением властного права на него, а Тамара пыталась показать, как сильно, безумно его любит, не может жить без него, совершала всякие рискованные поступки, чтобы показать, какая она беспомощная и без него пропадёт. Но вот с некоторого времени начиная, какое-то переигрывание, назойливость стали заметны даже совсем очарованному Николаю Алексеевичу. Он начал тяготиться и избегать сначала бурных форм излияния чувств, а потом и вообще увиливать от встреч. Тамара усилила напор и... проиграла.
Однажды Николай Алексеевич, измученный своей неотвязной проблемой – теперь уже, как избавиться от Тамары (страсть в нём совершенно погасла), вышел с работы и бесцельно направился в центр города, не замечая, где он и куда идёт.
Его состояние, не менее мучительное, чем недавняя страсть, определялось как безнадёжное отчаяние и самоукорение. Как это он мог своими руками разрушить прекрасную свою прежнюю жизнь, когда всё было так ладно в семье – такое между всеми доверие! А теперь Аня, даже если и не расторгнет брак ради Вари, то его-то вряд ли сможет простить.
Он думал о себе самом: что он за человек? Случайно ли это с ним случилось? Он с ужасом видел себя как в конец испорченного, распущенного и легкомысленного человека, в котором, видимо, эти пороки были, но просто долго не проявлялись. Особенно его угнетало, что, решив покончить и никогда впредь не поддаваться на такие соблазны, он вёл себя всё ещё двойственно. Наверное, ему никто не верит, и Аня и Варя продолжают считать его двоедушным, фальшивым. Стыдно было обнаружить в себе тщеславие, хотя бы в том, что ему льстило внимание глупенькой девчонки перед другими мужчинами. А больше всего сокрушался он, когда ясно увидел, как легко оказался способным на предательство, чего никогда бы не признал прежде в себе – какая самонадеянность!
Однако в глубине души он понимал теперь, что авторитет жены, которым он вроде бы открыто гордился, тяготил его, и, он ему неявно сопротивлялся. И зависть к её потомственной интеллигентности, одарённости, тоже увидел он в себе. Неосознанное желание хоть перед кем-то стать значительным, бесценным, ради кого теряют голову – соблазнила его! Как же дорого он заплатил за своё тщеславие и нежелание признать, что его Аня, несвободная от издержек своего происхождения – такой же человек, как и он, – со своими слабостями, и он должен был это понять и с этим мириться как глава семьи!
Мысли его перешли к Варе. Сердце сжалось от боли: как нежно и тонко они дружили, как это важно было для них обоих. Неужели и её он потерял навеки?! От страха он остановился в густом потоке пешеходов. Кто-то налетел на него и тут радостно воскликнул:
– Коля, друг мой, какая удача! Я звонил тебе на работу, но ты уже ушёл.
Ну, конечно же, это оказался его друг со студенческой скамьи Женя Фомин.
– Видишь ли, я тебя прямо сейчас приглашаю на концерт – мы в двух шагах от "Гнесинки". Это будет грандиозный сюрприз! Только нужно немедленно, сейчас же, разыскать Аню, потому что сюрприз в известной степени – дня неё! Вот автомат, вот жетон – звони, она, скорее всего уже дома!
Николай Алексеевич, совершенно растерявшийся от бурного натиска своего давнего друга – тоже математика, но неисправимого меломана, не нашёлся, что возразить и стал лепетать, что, скорее всего Ани не будет дома.
– Ладно, давай я сам позвоню – я везучий, когда могу сделать что-нибудь полезное! Напомни телефон – я без записной книжки!
И вот жетон опущен, телефон набран, и голос Ани отвечает: "Алло? Я слушаю".
– Анечка, это Женя Фомин. Слушай, мы тут с Колей у самой "Гнесинки". Ждём тебя – бери машину любую за любую цену (я богатенький) и немедленно, слышишь, немедленно приезжай. Тебя ждёт приятный сюрприз!
– Женя, ты неисправим. Ну, разве можно так... сразу?
– Можно и нужно! Потом меня благодарить будешь! Ну, всё – мчись! Мы тебя ждём у подъезда... – И он повесил трубку.
Николай Александрович закурил и отвернулся. Сердце стучало в груди. Ведь Женя ничего не знал и вторгся в самый центр их размолвки.
Слабая надежда, что Аня приедет, падала. Но Женя шумно его теребил, заставил купить два шикарных букета и к своему удивлению, Николай увидел, что тот букет, который сунул ему Женя в руку, был точь-в-точь такой же, только чуть поменьше, как тот, что дарил Ане на выпускном концерте.
"Может быть всё это неслучайно? И это та помощь, о которой я просил Бога? Так помоги же мне, Господи!" – подумал он про себя. Решительно загасил сигарету, поправил шляпу, шарф, весь подтянулся и стал ждать!
Женя, увидев, что Николай взбодрился, хлопнул его по плечу и захохотал. Его взлохмаченный чуб выбился из-под кепки и развевался на ветру, под мышкой еле-еле удерживался старый разбухший портфель, а очки сидели криво на его добродушном веснушчатом носу.
– Всё будет прекрасно!
– Ну, хоть дай взглянуть на афишу – может, там разгадка сюрприза?
– По счёту раз, два, три – посмотришь и отвернёшься!
На афише Николай успел прочесть крупными буквами:

"Виктория Георгадзе
(сопрано)
Омская областная филармония"

Программу Женя ему не дал читать и они встали к краю тротуара ждать машину.
– Ну, что ж – сюрприз так сюрприз! Пусть он будет одинаков и для меня и для Ани, – сказал Николай Алексеевич и сосредоточился на ожидании.
Через 18 минут к подъезду подъехала машина, и Женя бросился открывать дверцу. Вышла Аня. В кототкой пушистой шубке и длинном концертном платье с блёстками. Она была хороша! Николай подошёл к ней, поцеловал руку и подал букет – чайных роз! Аня чуть побледнела, но ответно улыбнулась, хотя напряжение сквозило в её движениях.
– Ну, Женя – сюрприз начинается?
– Да, конечно, Анечка! Идёмте!
Женя предъявил три билета, и они прошли в гардероб. Программу Женя положил к себе в карман и даже похлопал по нему рукой, дав понять, что показывать её не собирается. Аня и Коля засмеялись. Вошли в зал, который быстро наполнялся. Много было знакомых, раскланиваний, но Женя как бы оттеснял всех и вёл Аню и Колю к их местам: это были места в проходе, в первом ряду – "как это он умудряется?" – подумал Николай Алексеевич.
Наконец, на сцену вышла ведущая и за рояль сел красивый пианист-концертмейстер. В первой части программы должны были прозвучать романсы, вокализы, арии из опер.
И вот из-за двери, задрапированной бархатом, вышла и плавной походкой пошла на сцену стройная в длинном чёрном с серебром платье и чёрном кружеве на голове женщина с мраморно белым лицом, тонким точёным профилем, чёрными, как смоль гладкими волосами на прямой пробор и тяжёлым узлом на затылке.
Сначала Аня её не узнала, очень подчёркнут был грузинский облик и некоторые детали одежды, но потом шепнула взволнованно Коле:
– Да ведь это наша Вика Коваленко! Как хороша!
Вика сразу после окончания вокального отделения уехала в Грузию, выйдя замуж за грузинского, известного к тому времени, оперного певца. Возможно, его привлекли проступающие грузинские черты ее облика. Правда, кажется, тогда она не была еще такой темноволосой.
Зал затих. Певица положила правую рука на край рояля и кивнула концертмейстеру. И запела...

_______

Виктория пела великолепно, голосом владела в совершенстве. Каждое произведение отточено и каждая интонация выверена, так что каждое слово романса, а их было несколько, очень разных, проникало в сердце не сентментальной расслабленностью, а какой-то мужественной силой наполняя стихи. Затем исполнены были вокализы, в которых отсутствие слов не обедняло впечатление, но выявляло глубокую осмысленность музыкальных фраз, а виртуозность, гибкость голоса вызывали яркие образы и картины. Репертуар был явно сложнейший. Неужели с таким незаурядным талантом она вынуждена услаждать слух только омичей, да изредка петь в Москве?
Оперные арии, исполняемые на русском, итальянском и на грузинском языке, добавили ещё и скупые, но выразительные проявления её драматического таланта.
В перерыве трое друзей вспоминали Викторию-студентку и поражались, какой большой путь совершенствования она прошла.
– Да, дети мои, – погрустнев, сказал Женя. – Ей было подарено несколько счастливых лет с её мужем Ризо, и он же – её партнёр по сцене – приподнял её на высоту, равную себе. А ведь он был широко известен и за рубежом. Вика съездила с ним на гастроли в Испанию, Францию, Италию, и пресса писала о ней как о достойной партнёрше Ризо. Но в печальные дни грузинских событий в Тбилиси Ризо погиб. Трагедия, пережитая Викой, была не только воспринята ею как личная драма, но еще крепче связала ее с грузинским народом. Ризо был православным. Он приобщил её ко всем святыням Грузии, и она через это стала и русской православной и грузинской. Вынужденная покинуть разорённый Тбилиси и разрушенную их квартиру, она уехала в Омск, откуда была родом, но любовь к Грузии, древней Иверии, к её святым и святыням с тех пор с ней – она поёт сердцем! Сейчас вы это поймёте.
Началось второе отделение. Концертмейстер ушёл, награждённый заслуженными аплодисментами, и жестом передал эстафету сопровождения четырём молодым людям – квартету духовного пения.
Виктория пела церковные песнопения русской Церкви, древние знаменные распевы, византийские, болгарские, сербские, грузинские. Такой красоты ни Аня, ни Николай ещё не слышали!
И тут Аня поняла, что её притязания на занятия древними церковными песнопениями не имели самого главного – это были подделки! Ведь она не была верующей, не знала ничего систематического о Правослвии, о богослужении, и о самом духе и смысле жизни по вере в Церкви, – откуда и черпалось всё это мелодическое богатство.
Ей стало стыдно и горько, что она в погоне за оригинальностью явила пустое тщеславие: хотела к своему багажу прибавить Нечто, а оно ею не могло быть осмыслено. И она ощутила внутри себя зияющую пустоту, которую тщетно пыталась восполнить чем-то, дерзко похищенным из источника, к которому не смела приближаться, раз не пошла смиренным путём познания Бога. Аня достала платок и стала отирать горячие слёзы, оплакивая свой самообман.
– Господи! Как я хочу, как Витория, открыть для себя этот иной мир, иную жизнь, где только и есть подлинная Истина.
Николай, глядя на сидящую рядом с ним жену, понимал сердцем, что она плачет о чём-то более глубоко её тронувшем, чем просто умиление от прекрасного пения. И сам он смутно догадывался, что и его это выводит в какое-то новое состояние. И вместе с тем, это новое, к чему они оба прикоснулись, вселило надежду, что они справятся со своей бедой и ещё будет у них радость. И он ласково положил руку на руку Ани, которая держала розы – когда-то их соединившие.
Шквал оваций обрушился после конца концерта, на сцену понесли массу цветов, и Женя (Как он угодал?!) понёс свой букет, а Анин оставил на кресле и повлёк их обоих за собой. Виктория, увидев Аню, Женю и Колю, не выдержала, "спланировала" (поддерживаемая за руки) вниз, и бросилась обнимать своих друзей и шепнула им:
– Одевайтесь и проходите к служебному подъезду, пойдём ко мне в гостиницу. Я очень хочу вас видеть!
В номере с роялем и уютным уголком вокруг столика на софе и креселах разместились, кроме Вики, её самые близкие друзья – Коля, Аня, Женя и две Викины подруги, бывшие с ней в тяжёлые дни Тбилисской трагедии.
Принесли лёгкую закуску, грузинские вина и необычные кушанья.
– Это мне мама в дорогу напекла и наготовила. Она даже освоила грузинскую кухню.
Вика стала расспрашивать Аню о её успехах, но та махнула рукой и сказала:
– Знаешь, я сегодня только поняла, что давно уже тащу старый сундук прежних успехов, чужих заслуг и в пустом тщеславии обманываю себя, а сама остановилась, а, скорее всего, падаю.
– Ну что ты? Я слышала, что ты прекрасный педагог, и твои ученики успешно выступают и удостаиваются призовых мест.
– Ах, Вика! После твоего выступления, что-то разверзлось во мне, как унылая пустота и я жажду её наполнить, но не знаю, как. Но мне кажется, это "то самое", что есть в тебе и чем ты живёшь.

ГЛАВА 2
Грузия – Иверия

Вика посерьёзнела, тень пережитых страданий пробежала по её лицу, и она заговорила. Вспоминала Грузию, её удивительную природу и не менее удивительную историю, которую каждый грузин знает, как историю свою собственную. Слёзы тихо текли из её глаз, когда она говорила и показывала фотографии самых дорогих грузинских святых мест. Впервые услышали они подробно о святой царице Тамаре, царе Давиде-Строителе, равноапостольной Нине, просветительнице Грузии и бесчисленных чудесах из её жития. Показала её образ, который всегда носит с собой, где святая держит крест из виноградной лозы. Этот крест Сама Матерь Божия вручила Святой во сне, а проснувшись, равноапостольная Нина скрепила его прядью своих волос. Эта святыня до сих пор самая почитаемая в Грузии. Горевала Виктория о народе грузинском, который, постепенно теряя свою православность, оказался втянутым в бессмысленные жестокие политические междоусобицы, при этом пострадало драгоценное наследие многих веков культуры. Но ещё страшнее отход от твёрдого исповедания – соблазн жить по стихиям мира сего.
– Но говорят, что ещё и сейчас, высоко в горах Кавказа молитвенники-пустынножители живут и молятся за весь мир.
Коля и Аня со стыдом вспомнили, как бездарно жарились на пляжах Черноморского побережья  Кавказа и с пренебрежением терпели докучливых торговцев, невольно отождествляя их со всеми грузинами. А сами не подозревали о несметных сокровищах, хранимых с ранних веков христианства Православной Грузией.
– Нет, Грузия не просто курорт – это удел Божией Матери. Но чтобы правильно понять, что происходит в мире, надо вспомнить, что и нам, русским людям, вверено драгоценное наследие от Святых отцов всех веков христианства и всех стран, где была и есть Церковь Христова. А ещё надо снять, наконец, груз греха цареубийства, который тяжким бременем лежит на всём народе и стране, и пока не начнётся всенародное почитание святых Царственных мучеников и не будут они достойно прославлены, никакие добрые изменения не смогут реализоваться – всё заполонят тёмные силы, имеющие одну цель – уничтожение Православия. Не только наши политические кошмары, социальные бури, но и личные наши невзгоды – лишь следствие, которое попустил Бог за грех Богоотступничества и убийства Помазанника Божия. Надо сбросить с себя это одурение – и исправить в себе это "упразднение" Бога, которое нам навязали. Вернуться к вере Отцов, войти в Церковь, как в забытый отчий дом и начать жить заново, но уже не ради земных целей – перуспеяния и благополучия, а ради достижения спасения, т. е. Царства Небесного и жизни вечной в нём. Я верю, что Вы придёте в Церковь, но будьте трезвы и мужественны. Извечный враг спасения рода человеческого – Сатана – борет каждого и всю Церковь, и сеет многие соблазны, разделения и смущения и желает, чтобы люди, как древние иудеи, когда-то распявшие Христа-Искупителя, предали бы веру Святых Отцов в обмен на ложь, сладость компромиссов, соединение неправд, ведущих к воцарению Антихриста. Да оградит нас всех Господь от этого! Помним, что исповедничество за Христа – это венцы небесные, а предательство – Иудина погибель.
– И как же мы жили, полагая себя образованными людьми, даже интеллигентными, когда выбросили из мирового наследия целый пласт духовной культуры? – сказала Аня.
– Да, фарисейство в себе носили, ценя только то, к чему считали, что имеем причастность – светскую культуру, а то, что святыми подвижниками было создано, часто не в пример нам более образованными людьми – причисляли быть достойным только полуграмотных бабуль да священства. Какая слепота, – продолжил Николай.
Вика встала, обняла их обоих и перекрестила образом равноапостольной Нины.

ГЛАВА 3
Возвращение или возрождение?

Домой Николай Алексеевич и Анна Валентиновна шли не спеша, взявшись за руки, по уже опустевшим изрядно улицам. Было такое ощущение, что они вместе перешагнули какую-то черту и теперь нельзя разнимать рук, идя вперёд по дороге, которая высветилась для них среди мира – как дорога к Истине, к подлинной жизни, ко спасению!
Так и вошли они в дом, и когда Варя увидела их одухотворённые улыбающиеся лица и букет чайных роз – она бросилась их обнимать, и они смеялись и плакали, ничего не говоря, но всё понимая!
Варя ушла в свою комнату и, упав на колени перед иконами, стала благодарить Господа и всех святых. Она поняла, что перелом произошёл и что это результат не просто удачного выяснения отношений между родителями, но это и переворот духовный!
Утром она забежала в храм к отцу Алексею и рассказала ему то, что знала, и просила его молитв, чтобы успех примирения укрепился и чтобы они оба пришли к вере и в Церковь. Батюшка очень обрадовался и поцеловал Варю. Она поставила свечу перед иконой Владимирской и вышла.
В притворе её ждал Борис; он тоже зашёл в церковь перед школой – их школа с Глебом была на параллельной улице. Увидев повеселевшую Варю, он, как фокусник, вынул из-за спины и подал ей белую гвоздику; она дивно пахла. Так с нею и пришла Варя в класс. Из бутылочки от пепси, кем-то услужливо поданной, сделали вазу, налили воды и поставили на их парту – третью с конца в левом ряду. Катя от избытка чувств тут же уронила её, но на лету поймала, "слегка" налив за шиворот неповоротливого Лёвы добрую треть бутылки. Тот сначала ничего не успел понять, но когда, обернувшись, увидел цветок, то широко добродушно заулыбался и смиренно сох потом урока два. Не даром его в классе прозвали "невозмутимчиком"!

ГЛАВА 4
Первый пост

В семье Михайловых свершилось важное событие: Варя повела их в "свою" церковь и познакомила с отцом Алексеем. О чём он говорил с родителями, она не знала, но придя домой, мама объявила, что они с папой теперь тоже будут поститься в среду и пятницу, а сейчас в Рождественский пост и подавно. Открыли церковный календарь, который им подарил отец Алексей – весь его изучили: и принятые сокращения в именованиях святых и обозначение номеров гласов. Тут мама, смущаясь, сказала, что кое-что про это знает и как-нибудь расскажет, но сначала проверит, правильно ли она раньше об этом судила. Потом достали Евангелие, точнее, Новый Завет, и стали учиться находить ежедневные чтения – по сокращённым обозначениям в календаре, который решили держать на видном месте, поручив Варе следить за церковными событиями.
Позже приобрели молитвословы так, чтобы у каждого был свой. Очень удачно купили словарь толковый Свирелина – там не только отдельные слова, но и объяснения целых выражений из Псалтири. Варя сказала, что батюшка велел учиться читать вслух – ясно, отчётливо, не спеша и в "один тон".
– Как это? – спросил папа.
– То есть как бы пропевая плавно на одной ноте. А чтобы это не было монотонным бормотанием, отчётливо делать паузы, членящие фразу на смысловые группы.
Стали учиться читать именно так. Варя уже, оказывается, восприняла, как читают псаломщики, в том числе Борис и Глеб, и у неё это уже довольно хорошо получалось.
И ещё стали изучать "Памятку кающемуся", составленную святителем Игнатием Брянчаниновым, но явно дополненную потом.
Родители готовились к Причастию. Варя уже два раза исповедывалась и причащалась. Но батюшка ей велел не вмешиваться и положиться на волю Божию, соблюдать пятую заповедь – о почитании родителй, а им Господь всё в своё время потребное подаст и вразумит, так что они Варю обгонят и ею руководить будут и в духовных вопросах.
Так незаметно в доме стали появляться книги, брошюры, иконочки. Родители у себя устроили тоже скромный "красный угол" – папа сам сделал уговую полочку.
А с другой стороны, жизнь продолжалась и в обычном русле. Папа ходил на работу, возился с машиной, утеплял гараж. Мама взяла ещё учеников – жизнь становилась труднее. Варя училась, но... хотя и играла по-прежнему усердно, стала после службы в субботу и воскресенье днём оставаться на спевки хора – батюшка благословил. Читала с листа она прекрасно, так что подпевала, не раздражая регента, но, напротив, та её ставила поближе к нотам. У неё оказался голос для альтовой партии.
Катя и её мама-Саша с мальчиками старалась ходить каждую субботу на всенощную и в воскресенье. И папа их вечерами всегда встречал; в церкви он стоял уже хотя и у самой входной двери, но внутри, а не в притворе. Бабушка Мария Васильевна по-прежнему ходила в свой храм Ризоположения Господня, и как-то в будний день на праздник повела туда Витю и Мишу. Им там тоже очень понравилось.
Приближался день 19 декабря – праздник святителя Николая Чудотворца. К этому дню и приурочина была первая исповедь и первое Причастие родителей Вари. Дома, хоть и пост, но сделали пирог с капустой, салат "Питерский" – картошка с горошком, кислой капустой, морковью и чесноком, заправили постным маслом с лимонной кислотой и горчицей. Мама подарила папе икону Николая Чудотворца, нарядную в золотой рамочке, а он ей – икону Ангела-Хранителя. Варя тоже сделала им подарок, сэкономив на многих завтраках в пост, – "Закон Божий".
А ещё в середине поста Катя и Варя побывали у Бориса и Глеба в гостях. Их мама и папа, наверное, были ровесниками Вариных и Катиных, но выглядели как бы старше. Одеты скромно, мама со строгой причёсткой и без какой бы то ни было косметики. В строгом тёмном с белым воротничком платье. А папа с небольшой аккуратной бородой с проседью и довольно длинными волосами. В квартире чисто, уютно и очень светло, много книг, в основном церковных. Нет телевизора, зато магнитофон и много касет с церковными песнопениями, проповедями. Одна комната – моленная, в ней больше всего икон и богослужебные книги, аналой, даже два – как в Церкви. Выяснилось, что их мама бухгалтер большого храма, а папа и алтарник, и псаломщик, ещё ведёт занятия в воскресной школе. Младшие их дети принесли свои рукоделья: Артём прекрасно склеил из картона макет монастыря, а травку из зелёной бархатной бумаги и даже деревья снаружи – то ли из бумаги, то ли из тряпочек на клею. А Маша показала свои вышивки бисером.
Стол был накрыт яркой с узорами скатертью; посуда – простая, частью керамическая. На столе много солений, ярких маринованных овощей, "живые салаты" (из корня сельдерея, натёртого с яблоками и морковью), грибы нескольких видов и горячая отварная картошка. А потом ещё и вареники с капустой.
Перед едой пропели молитвы. Сели чинно, не празднослвили. Отец их, Иван Прокопьевич, рассказал житие и чудеса святителя Спиридона Тримифунтского. Девочки поразились, какой это был святой.
– Да, ему молиться надо; это великий святой – память его скоро будем отмечать, 25-го декабря.
После еды ребята ребята попели на два голоса песню о Валааме и старинные русские песни, а ещё незнакомые песни иеромонаха Романа.
Младшие ребята, чуть постарше Вити и Миши, играли в своей комнате довольно шумно, и мама ходила их урезонивать. Решили познакомить младших детей с Мишей и Витей. Его историю рассказали, чтобы не вышло какого-нибудь недоразумения.
Приглашение в гости наметили уже на святках.
Ну, вот, так началась новая жизнь, по крайней мере, у большей части наших двух семей. Сначала всё удавалось, и посты, и подготовка к Причастию. Потом стали появляться искушения: именно в среду или в пятницу вдруг приходил какой-то давний знакомый или приглашали на день рождения школьные, студенческие друзья, а то и на юбилей. Приходилось выкручиваться, чтобы или совсем не нарушать пост или хотя бы очень немного. Постепенно в обоих домах научились готовить разнообразную, но простую постную пищу. Папе Сергею Петровичу в дополнение к постной еде, которую он вынужден был признать "вполне съедобной", добавляли или сосиски, или пельмени, или куриную ножку. Хотя постные грибные, гороховые супы, свекольники или щи ему нравились, но он всё же продолжал утверждать, что ему белковая животная пища необходима. Мама тихо заметила, что в старину мужчины трудились не менее интенсивно: и корабли строили, и храмы, и дома на диво, и сеяли, и пахали, а пост не нарушали. Но на самом деле, поститься ему ещё было рано, т. к. он не понимал смысла Поста.

ГЛАВА 5
Исповедничество

В школе у Кати и Вари всё шло своим чередом: по-английски разучивали пьесу, по остальным предметам было не так интересно, но тоже – ничего. Но вот однажды к ним приехала в школу делегация иностранцев. Естественно, что от каждого класса в общении с гостями определили тех, кто лучше знает английский. И Катя с Варей обе попали в это число. Сначала в класс вошли нарядно одетые, улыбающиеся молодые мужчины и женщины и, сказав несколько общих приветливых фраз, похвалили их город и его достопримечательности. Но тут появились ещё двое молодых людей с двумя большими коробками. Их поставили на учительский стол и стали раздавать подарки. Катя и Варя насторожились. Это были и яркие кепи-жокейки, и довольно уродливые яркие игрушки и компьютерные игры и жвачки и масса других абсолютно ненужных вещей. Всё это сопровождалось музыкой из портативного магнитофона, вероятно, призванной поднять всем настроение. Опустевшие ящики унесли, и двое из гостей заговорили. Они заговорили о Боге, о счастье найти его и что это счастье может настичь любой в пути, в метро; что Иисус всегда с нами и что надо только верить, и любое желание твоё он исполнит. Поговорив в таком духе ещё минут двадцать, миссионеры (так они себя сами называли) стали советовать всем "выбрать свою церковь", ту, где "вам будет лучше всего".
– А кто вы? – спросил кто-то из класса.
– Мы из церкви "Иисуса".
– Вы православные? – спросила тихая девочка Оля, которая сидела на первой парте.
– Мы христиане, и все, кто верит в Иисуса – братья. Вы верите в Иисуса?
Катя не выдержала и возразила:
– А вы почему не называете Его Христом-Помазанником Божиим? Почему такое панибратство?
– Зачем вы к нам пришли? – спросила Варя. У нас в стране гораздо бо'льшая история и всегда была вера Православная, которую наша страна, народ русский избрали больше 1000 лет назад. С какой стати вы приехали сюда как в пустыню?
– Мы хотим вам помочь обрести веру.
– Да? А тогда зачем вы тратите столько денег, чтобы совращать русских людей! Уходите, мы не верим вам – у нас всё есть с древнейших времён, необходимое для спасения.
В классе зашумели, и даже совершенно неверующие ребята стали возмущаться и понесли "подарки" обратно на стол. Стол не мог вместить всего и подарки падали на пол. Красные, уже не улыбающиеся, миссионеры позвали двух тех парней и сгребли всё в те же два ящика.
– Если бы вы и сотни таких же, как вы, сектантов всех мастей имели добрые намерения, вы бы жертвовали деньги на возрождение разрушенных безбожниками храмов!
Миссионеры, быстро говоря между собой по-английски, ушли. Учительница биологии заволновалась, что ей попадёт "за негостеприимство и отсутствие веротерпимости".
И тут Варя сказала:
– Нас хотят под видом веротерпимости заставить отречься от веры Православной. Только в прежние века на нас шли шведы, литовцы, поляки, французы, турки, и русский народ с оружием в руках защищал Россию и Святое Православие. И жизни своей не жалели, а сейчас нас покупают жвачками, и все готовы предать веру отцов. Это всё большевики разрушили в нас, и стали люди безбожниками.
Учительница вспыхнула, собрала свои вещи и вышла. В классе все шумели:
– Надоели эти сектанты, за полы хватают, во всех переходах метро свои бумажки суют.
– А у нас в доме поселились иеговистки, так от них житья не стало, они такие аргессивные, если их веру не принимают.
Неожиданно в класс вошла директриса:
– Что у вас тут? Вы что себе позволяете? У нас плюрализм. Никакая религия не вправе претендовать на исключительность. А от вас, Гончарова и Михайлова, я этого не ожидала: из интеллигентных семей, образованные, вы, что же это – в церковь что ли ходите, как старухи дремучие?
– Да, ходим, – ответила Варя, – и дремучих старух там нет, а есть народ Божий, конечно, сильно пострадавший от гонений, притеснений и отсутствия просвещения, но среди верующих гораздо меньше "дремучих", чем среди атеистов!
– Немедленно прекратить бесплодную дискуссию. О вашем поведении мы поговорим на педсовете. А сейчас продолжайте урок.
И директриса ушла, кипя гневом.
Стало известно, что в учительской тоже возник горячий спор, как относиться к "плюрализму". Большинство признало, что отвратительное нашествие всяких проповедников и миссионеров унижает наше достоинство как великой страны с тясячелетней историей.
К директрисе пошла завуч Вера Степановна и просила от имени педагогического коллектива больше сектантов в школу не пускать.
Директриса выслушала это требование и в ответ заявила, что на порог не пустит ни только сектантов, как вы их величаете, но и ни одного попа!
– И никаких под видом "историй отечественной культуры" православных занятий! Это моё последнее слово!
Расстроенные, Катя и Варя после школы пошли в церковь. Отец Геннадий и отец Алексей, узнав об их происшествии, сказали: "Ну, это вам первый урок исповедничества – хвалить чужую веру – значит хулить свою. Стойте крепко. Молитесь. Бог даст, директор будет у вас новый и ещё мы к вам, глядишь, и придём на беседу!"

ГЛАВА 6
Не всё так просто...

К тому, что мама-Саша с ребятами каждое воскресенье ходила в церковь, иногда с бабушкой, папа относился ревниво. К их приходу обычно ворчал, что можно было лучше сходить на лыжах и что уже обедать пора. Но мама с вечера готовила обед и прятала его, так что оставалось быстро разогреть или поджарить, например, котлеты. Поэтому повода для конфлита обычно не оказывалось. На лыжах выходили в большой сад прямо под окнами – было ещё светло; многие другие дела вполне можно было сделать до воскресенья, чтобы не вызывать упреков. Но не всегда это сходило благополучно...
Однажды так случилось, что в пятницу, 31-го ноября, был канун Дмитриевской родительской субботы, потом в воскресенье пошли в гости после службы на именины Артемия (брата Глеба и Бориса), а спустя два дня – день празднования Иконы Казанской Божией Матери, когда впервые собирались поехать в Елоховский собор. Тут папа не выдержал и разразился скандал. Он упрекал их в фанатизме, в том, что дом превратили в монастырь, всё в доме запущено, и он сам – в первую очередь – до него никому уже нет дела! Мама пыталась опрадаться. Но – куда там. Со слезами она ушла к Кате, и они стали совещаться, что делать. Пошли к своим батюшкам. Был долгий разговор, в котором принимали участие и отец Алексей, и отец Геннадий. Отец Алексей (более опытный) объяснил, что пока в доме есть некрещёный человек, враг его держит из последних сил, смущает, заставляет ревновать, толкает на бунт, ссоры. А вы, увлекшись, как это часто бывает с неофитами, об отце своём действительно не думали. Вполне уместно было кому-то и дома остаться, и с ним куда-нибудь сходить – на прогулку, в музей. Молиться всем о нём надо, чтобы Господь его к вере привёл, быть внимательными и не забегать вперёд. Помните, что он – глава семьи, а вы его лишили привычного для него главенства в доме.
– Благословляю вас читать Акафист 40 дней святому Иоанну Крестителю.

ГЛАВА 7
Зов из детства

Весь день мама всё чистила, убирала; к приходу папы квартира сверкала чистотой. Обед был отменным. Дети вели себя как овечки. Сергей Петрович позанималя с ними, особенно с Витей, а мама-Саша и Катей читали в её комнате Канон Иоанну Крестителю. Так было 10 дней.
За два дня до ближайшего воскресенья папа сам спросил:
– В церковь-то пойдёте?
Мама кивнула головой и попросила его встретить их после всенощной, а то уже темно становится и боязно идти, потому что они хотят исповедаться накануне, чтобы не надо было утром в воскресенье слишком рано вставать. А это значит, что чуть задержатся. В субботу вечером папа пришёл к концу исповеди. Было ещё 9 часов, не все успели исповедаться. В храме было тихо, и свет был потушен. Только кое-где горели ламадки и свечи. В двух сторонах двое священников ведут исповедь, кто-то впереди читает "Последование ко причащению". Лампады мерцают тёплым светом, чуть высвечивая лики на иконах, пахнет ладаном.
И вдруг в памяти Сергея Петровича всплыл эпизод из его детства. Жили они в Ярославле. Как-то летом решили съездить к маминой родне в Печоры, куда их давно приглашали. Был Серёжа примерно такой, как Миша. Мама, счастливая, что приехала на свою родину, сразу повела Серёжу в монастырь. До него по городку было довольно далеко. Была жара, пыль, мухи, ужасно пахло от отхожих мест, мусор везде по улицам. Подошли к воротам монастыря. Мама сказала, что он с XV века стоит, и объяснила, какой тут рельеф: не горы, а лощина глубокая и в бортах её рыли пещеры и жили подвижники. А потом и храмы чудные постоили в самих пещерах – небольшие – и в бортах с фасадом, как будто обычная церковь, а вся она вдвинута в гору.
– Потрогаешь стену, сразу почувтвуешь холод, особенно в жару. Там в пещерах всегда одинаковая температура около 15 градусов, а то и меньше.
Переступили порог врат, вышли на дорожку и открылась просторная ровная ухоженная площадка, вдали справа огромный храм – он позже постоен – Архангела Михаила. В него можно попасть и снаружи крепостной стены.
Они же пошли под невысокие ворота и оказались в Богородичном проходе – это такое пространство, слева за оградой: там много Борородичных икон и впереди – выход. Прямо под этим местом начинается крутой и долгий спуск в лощину, которая внизу имеет плоское расширение и довольно обширное место для монастырского сада и нескольких построек. Когда мама с Серёжей встали у выхода из прохода, Серёжа был поражен! Никогда не видел он такой красоты: множество цветов, и елочки, и ивы, а храмы светились золотыми куполами. Пахло лилиями и розами, жасмином и ещё чем-то. А ниже и справа от дороги, примерно на середине спуска самая настоящая старинная роскошная карета. И вдруг раздался колокольный звон. Они еще спускались, когда услышали сначала одиночные, тяжёлые удары – низкие звоны больших колоколов, а потом к ним стали прибавляться звоны более высоких тонов, а потом заиграли серебряным ликующим трезвоном из многих колоколов. К этому времени они уже подошли к ступеням, ведущим к главному Успенскому храму. Звонница была левее. И Серёжа увидел двух монахов, которые, стоя на земле, ритмичными сильными движениями наступали всей тяжестью на петлю, внизу троса. Действовали они в дивном согласии и на лицах их была торжественность и внимание – по сторонам они не смотрели. Мама сказала:
– Это они Небу нашу молитву возносят и всем людям, кто даже далеко от храма, благовествуют о Царствии Небесном.
А потом Серёжа увидел на противоположном от звоннице храме, на специальной галерее, двух монахов, которые в руках держали тросы и верёвки к малым колоколам, и неожиданно они стали в непередаваемо сложном ритме ударять, как по струнам, по тонким тросам, украшенными пучками цветных лент, и начался такой нежный и даже весёлый трезвон. Всё это продолжалось долго, люди, кто шёл по делам, останавливался – и монахи, и паломники – и все слушали, благоговейно склонив головы. От игристых этих звонов Серёжа стал радоваться в душе, но на глазах почему-то появились слёзы.
– Ой, мамочка. Наверное, так в Раю? Так бы и слушал всю жизнь.
А потом они подошли к беседке над колодцем и качали воду, и пили её – а она сверкает, чистая, и серебряные её брызги чем-то сродни только что слышанным звонам. Пить её было так отрадно! Набрали с собой. А ещё через полчаса стали пускать в пещеры. Серёжа думал, что ему будет страшно, но он смотрел на крепкие своды из песка, трогал их и удивлялся – ведь песок рыхлый: вон он под ногами, даже идти тяжело, как на пляже, а здесь в стенах он много веков держит своды. Водил их по пещерам монах, сказал, что тут целый город, но самому ходить нельзя – заблудишься. Его рассказ о великих первых насельниках монастыря Серёжа потом забыл, только одно имя запомнил Корнилия – мученика и преподобного. Позже на вечерней службе в храме Успенском они подходили к его раке, и видел он чудесно обретенную святыню Печор – образ Успения Божией Матери; к ней приложиться можно, поднявшись по крутым ступеням.
Вышли из храма, Серёжа огляделся снова:  всё так ухожено – ни соринки; вдохнул – а воздух такой чистый.
– Мам, а как же в городе-то так грязно живут?
– А потому что монахи, хоть и ушли из мира, но живут в трудах, молитвах и всё во славу Божию делают – с любовью. Вот и сравни, где жизнь полнее и чище идёт: тут или наверху в мире, который против Господа восстал, – сказала мама.
Всё это ярко вспомнилось Сергею Петровичу, и он вдруг поразился, как это столько лет не вспоминал о такой очевидности?! И подумал, что ведь не одни Печоры, но сотни святых монастырей, да благолепных храмов по всей Руси жили, и народ в них молился и Бога славил, и Святая Русь действительно была! "Или и есть? – подумал он. – Только внешне утеснена, исперзана, как на Голгофе, но жива? И может быть, моя тоска, которая где-то прячется всё время внутри, как бы я ни старался её обмануть работой, развлечениями – это зов туда, к этой чистоте жизни, устремлённой к вечности, а не к бессмысленному прерыванию скоротечной земной жизни?"
Папа так задумался, что не заметил, как к нему подошли дети и Саша.
– Ну, пошли! Не устал нас ждать?
– Нет, нет, пошли. – И он оглядел всё пространство храма, как в первый раз, и щемящее непередаваемое чувство охватило его, что и он причастен к этому неиссякаемому источнику, и может вступить в него!

Дома после ужина папа долго стоял на балконе, и, самое удивительное, не курил. Он смотрел на небо и впервые, отбросив свою гордость, стал просить у Господа, чтобы Он дал ему веру!

ГЛАВА 8
Испытание

А на завтра случилось вот что. Позвонил телефон и папа снял трубку. На том конце провода грубый, испитой голос позвал: "Витьку мне".
– Что вам надо?.. – строго спросил Сергей Петрович.
– Ты моего сына усыновил и думаешь от меня отмазаться, не выйдет (и дальше грязная ругань).
Сергей Петрович положил трубку. По его лицу все поняли, что звонок был неприятным. – Отвлёк их шуткой, стал учить, как можно "паровозиком гудеть": все, даже Катя, стали учиться складывать особым образом руки. Про звонок забыли. У Вити первого получился тоненький гудок.
На следующий день Витю одного послали в булочную (так иногода бывало и раньше) – докупить 1 батон.
Витя возвращался через садик с песочницей и увидел полузасыпанную снегом и песком машину – модель форда. Поднял её, отряхнул, подул и потряс, чтобы песок высыпался. Покрутился вокруг, но никого из гуляющих детей не было. Тогда он решил взять её домой, а завтра вынести во двор и найти хозяина, когда дети будут играть.
Дома успел передать папе хлеб; только стал снимать пальтишко в прихожей, как раздался звонок. Папа открыл дверь. На пороге стоял свирепого вида мужчина и, не глядя на папу, набросился на Витю:
– Ну, что – на старое потянуло?! Каким ты был воришкой, таким и остался! Ишь – модели дорогие вздумал воровать! – Но Сергей Петрович прервал его тираду и выставил за дверь.
Витя стал белее мела. Сергей Петрович в недоумении спросил его:
– Что случилось?
– Я машину из-под снега и песка... думал украдут... думал – завтра спрошу, чья и отдам, – лепетал белыми губами Витя.
– Немедленно верни её туда, где взял. Это – воровство, и я не потерплю этого в нашем доме.
Витя с горящими ушами натянул ушанку, кое-как одел пальтишко и без рукавиц, всунув ноги в сапоги, выскочил за дверь и без лифта сбежал по лестнице с 6-го этажа во двор. Положил машину в песочницу, минуту постоял, посмотрел на неё и... пропал.
Прошло 10 минут, и папа ринулся вниз – тоже бегом – боялся разминуться с лифтом. Выбежал во двор и увидел пустые дорожки, скамейки, пустую песочницу с полузасыпанной машинкой и весь похолодел от ужаса.
Через проход между домами выбежал на людный проспект – толпа снующих в обе стороны людей – Вити нигде нет. Метнулся в сторону метро, добежал, еле переводя дух, – подбежал к входу – нет! Да и денег у него нет и жетона!
Вернулся почти назад, к дому – там почему-то теплилась надежда, что всё обойдётся. Стал спрашивать всех прохожих, не видели ли они мальчика 8 лет в зелёном пальтишке на искусственном меху, в кроличьей ушанке и без варежек. Прохожие пожимали плечами, сочувственно разводили руками, но никто не видел похожего мальчика. Папа обежал все магазины, он представил, что Витя зашёл туда погреться. Наткнулся на милиционера – стал сбивчиво объяснять, что случилось, – просил помочь.
Милиционер стал успокаивать, что, может быть, мальчик к каму-нибудь зашёл, но Сергей Петрович только махнул рукой.
Ещё полчаса метался по окрестным улицам Сергей Петрович; заболело сердце, так что пришлось принять нитроглецерин, тюбик с которым заботливо клала Саша ему в карман, а он смеялся. Потом понял, что один не выдержит этой муки. Позвонил Николаю Алексеевичу. Тот всё понял сразу и велел стоять на месте и ждать его. Примчался через десять минут.
– Давай не суетиться. Надо же действовать систематически, куда он мог пойти?
– Да не куда! – заорал Сергей Петрович. – А откуда! От меня он ушёл! Я его оттолкнул! О Господи! Что я наделал?! – Он застонал, и горе излилось каким-то хрипом из его груди.
Медленно поездили они по всем прилежащим улицам, заглядывая в подвортни, подвалы.
– Ведь он замёрзнет – без рукавиц, и носки шерстяные не одел! – стонал Сергей Петрович.
– А дома знают? – спросил Николай.
– Нет ещё. Саша с Катей к зубному ушли, а Миша у бабушки – помогает ей стирать на стиральной машине, он это любит и хорошо делает.
– Пойдём – вдруг он уже дома!
От подъезда дома рванулись к лифту – "Боже, как он медленно едет!"
В квартире никого не было.
– Звони бабушке, может быть, он к Мише пошёл, только не напугай его.
Но, увы, Витя к Мише не пришёл. А сам Миша уже ушёл домой. И точно, он почти сразу и позвонил в дверь. Ещё через полчаса пришли мама с Катей. На Сергея Петровича было больно смотреть, он постарел и осунулся. Мама сжимала руки на груди и повторяла: "Господь на допустит! Господи, ты знаешь, как мы его полюбили и не допустить, что бы с ним что-то случилось!"

_______

Прошло три часа, как Витя исчез – на часах уже около восьми вечера. Куда он мог направиться на ночь? Где его искать? Что может решить в такой ситуации бедный, едва начавший жить новой жизнью мальчик, когда оказался сбитым с ног?!
– А вдруг, он поехал к своей матери, или она его подкараулила – ведь это она вчера звонила, как вы догадались: шантажировать меня хотела. Но ведь ей не нужен Витя?! Ведь он у неё погибнет!
Адрес матери Вити у них был, но телефона там не было, а это в противоположном конце города!

ГЛАВА 9
Нашёлся!

Катя, стоя на коленях, в слезах молилась Матери Божией. И вдруг её неудержимо потянула в храм – там поплакать, рассказать все батюшке и попросить его молиться.
Она подошла к Николая Алексеевича, который был всё ещё у них, и он сразу предложил отвезти их в храм. В машину уселись все – Мишу "спрятали", затиснув между взрослыми на заднем сиденье.
Последний народ выходил из храма. Было очень тихо и темно. Только вдоль иконостаса горели лампады. Прошли вперёд, и вдруг мама Саша в углу, у Распятья, увидела тёмный комок, прижавшийся к деревянному подножию. Подошли поближе – обхватив рукам деревянные камни голгофы, прижавшись к ним лицом, склонился на коленочках Витя. Он как бы оцепенел и не слышал шагов, приближающихся к нему.
– Витенька, – ласково позвала его мама. – Витенька!
Он повернул своё бледное заплаканное личико и потерял сознание. Его внесли на солею, на скамеечку, напротив дверей в алтарь. Из алтаря вышел отец Алексей. Вернулся тут же и окропил его святой водой обильно. Витя очнулся, глубоко вздохнув. Принесли горячей воды с вином и дали ему освещённого хлебца – артоса. А батюшка всё крестил его и приговаривал:
– Одна найденная пропавшая овечка дороже девяносто девяти! Слава Богу, ты теперь, Витенька, никогда не пропадёшь, раз знаешь дорогу к нашему Спасителю!
Сергей Петрович подошёл к отцу Алексею:
– Моя вина, но я чрез неё отрезвился и приду к вам, и Богу покаяние за всю жизнь принесу, и буду умолять простить меня, окаянного! Спасибо Вам!
– Не мне, не мне, но имени Твоему воздаждь славу! – ответил батюшка. – Идите с миром домой. Да будет Господне благословение над всеми вами. И он всех их благословил и дал приложиться ко кресту.
Это было новое, прочное обретение мира в семье Гончаровых – они отправили Николая Алексеевича домой, как он ни сопротивлялся, и поехали сами автобусом. Все вместе!


1995