Постскриптум. Повесть о Тамаре

ПОВЕСТЬ О ТАМАРЕ

Перед обеденным перерывом

Оставалось чуть больше пяти минут до часа дня (осеннего пасмурного московского дня) – до начала обеденного перерыва. В маленьком отделе из пяти женщин, в основном отвечающим современным условиям найма на работу ("от 20 до 25"), за одним исключением для старшей их группы ("45–50"), начались скрытые приготовления, почти незаметные со стороны, так как дисциплина в отделе была строгой. Чтобы сэкономить дорогие минуты перерыва, собираться "на выход" следовало потихоньку. Девушки, не меняя поз, продолжали бегло порхать по клавиатуре компьютеров или перебирать документы в папках и скоросшивателях, а их изящные ножки в то же время выскальзывали из лодочек или босоножек на шпильках, и перелезали в уличные на толстой подошве туфли или ботинки.
При этом ловкие пальчики одной руки умудрялись зашнуровывать шнурки, манипулировать кнопками, крючками, натягивать хлястики-липучки.
У экранов дисплеев появлялись на минуту пудреницы или палитры теней, кисточки, помады и мгновенно освежался макияж. В головах лихорадочно просчитывалось, что, где и за сколько нужно купить из продуктов для дома – за 45 минут, с тем, чтобы 10–15 оставшихся минут, действительно отдохнуть в отделе за чашечкой кофе с чем-нибудь купленным на ходу или принесённым из дома "на общий стол".
Прежнее предприятие, которое размещалось в этом же здании и ещё в 3–4 корпусах во дворе, как это было весьма распространено, трудилось над чем-то "военным", но ко времени нашего повествования стремительно развалилось, в несколько этапов избавившись от прежнего состава сотрудников примерно в 2,5 тысячи человек и оставив чуть более полусотни.
Большинство помещений было удачно сдано в аренду различным фирмам, конторам, офисам и малым предприятиям, которые столь же рьяно стали переоборудовать самыми современными способами свои интерьеры, мебель, вывески, рекламы и общий стиль.
Серия стремительных изменений обратила некий "почтовый ящик" в АОЗТ с поэтичным названием "Фиалка", абсолютно не раскрывающим смысл и характер его деятельности.
Местные остряки мрачо шутили, что скоро выяснится, над чем они работают – либо это новый вид слезоточивого газа, либо шампунь с распылителем; либо опрыскиватель от тараканов.
В комнате "женского" отдела фирмы "Фиалка" действительно присутствовал всегда сложный запах нежных составов, которые призваны были делать их обладательниц загадочными, неповторимыми и привлекательными, но на самом деле имели что-то удручающе сходное, обезличивающее и даже навязчиво-утомительное. Да, мода имеет такую оборотную сторону...
Помимо железных дверей, фигурных решёток на окнах, замысловатых светильников на подвесных потолках и электроных мелодий вместо зуммеров внутренних телефонов, в здании появилась охрана в пугающем количестве. Как мрачные средневековые призраки они встречались в самых неожиданных местах, особенно пугая нервных особ недалеко от туалетов и у входа в гардероб под лестницей.
Однако наши "фиалочки" легко укрощали дюжих молодцев беглыми улыбками и изящными походками, так что те добрели до полной беспечности...
Тамара, героиня нашей повести, сидела за компьютером, в правом углу от двери. Стало быть, она имела надёжный тыл сзади и слева, ограждающий её от чрезмерных разглядываний соседок.
Это была стройная, почти высокая девушка с яркими тёмными глазами и ровно подстриженными прямыми тяжёлыми волосами, в которых блеск и густота составляли основную привлекательность. Проделывая под столом фигуру высшего пилотажа, ибо именно у неё были ботинки самой сложной системы шнурования и запоров, Тамара вдруг замерла в ужасе. Носок правого ботинки явственно расслоился, и подошва отклеилась уже сантиметров на пять. Ощупав пальцем, чтобы убедиться в этом факте, Тамара, увы, без всякого усилия расширила зияние так, что почти вся передняя часть подошвы, до подъёма, отслоилась и держалась теперь лишь самым краешком. То есть сейчас станет всем очевидно, что её ботинки, с виду вполне новые, на самом деле развалились от старости!
...Да, здесь нужно сделать комментарий. Новая коммерческая мораль уже проникла в стиль отношений в их коллективе, и бедность расценивалась как признак отсталости и скудоумия.
Тамаре для того, чтобы пробиться на это место (и то пока на испытательный срок в 2 месяца – всего на 180$), пришлось два года ох как побороться! Долгов у Тамары было столько, что и мечтать нельзя было ни о каких покупках новых вещей – хватало бы на самую скромную еду, транспорт и оплату квартиры.
Два года назад Тамара, тогда ещё очень молодая (22 года), красивая и самоуверенная, избалованная дорогими подарками своего вскоре умершего папы, работала лаборанткой в одном академическом институте, и там бурно закрутила роман с женатым человеком, а когда этот роман бесславно для неё закончился, то ей пришлось уволиться, так как суровое общественное мнение, в том числе её бывших поклонников, этого недвусмысленно потребовало.
Тамара осталась без работы.
А времена стремительно менялись, и всякая стабильность ушла из жизни. Остались они одни с мамой, только что вышедшей на пенсию, хотя и льготную (то есть на пять лет раньше). Но вот перестроиться жить без папы им было очень трудно.
Тамара взяла справку из института "ИН-ЯЗ", который когда-то по легкомыслию бросила после третьего курса. Восстановиться в него не удалось. Да и в новых условиях правильнее было постараться попасть на языковые курсы, где готовят секретарей-референтов и переводчиков, знакомых с работой на персональных компьютерах. Такие курсы, естественно, стоили дорого!
Как с новогодней ёлочки после праздника посыпались с Тамары все наряды: шубка заячья, песцовая шапка, вечернее платье, выходные английские туфли, модные украшения из золота, серебра и просто модная бижутерия. Из дома ушли серебряные ложки, кофейный сервиз, парочка хрустальных ваз, дорогие "подарочные" книги и альбомы и даже кое-что из косметики.
Оставила она себе самый минимум "фирменной" одежды, "по которой встречают" в современном обществе и принимают, (хотя могут и "провожать"...). Это "порядочное" общество, изрядно её ободрав, всё же снабдило необходимыми знаниями, а, самое главное, выдало драгоценный документ об окончании престижных курсов. С ним она и предстала соискателем в новую фирму, уже отнюдь не такой самоуверенной и беспечной, чтобы считать, что её место прочно.
Внешне Тамара тоже изменилась за эти трудные два года: она сильно осунулась, и ей не шла уже яркая косметика. Чуть тонированные губы, да дивные ухоженные волосы – всегда чистые и ровно подстриженные чуть ниже ушей – составляли все её ухищрения. Одежда стала строго деловой, смягчаясь лишь романтическим шарфиком или ярким платочком. Держаться она стала тоже иначе: раньше кокетство её было почти вызывающим, теперь же своим новым обликом она как бы давала понять, что ею пережита в прошлом личная драма, из которой она всё-таки вышла с достоинством. Но теперь уж её не проведёшь! Поэтому мужчин она держала на расстоянии от себя, и это придавало ей загадочности и привлекало, так как она всё ещё оставалась очень хорошенькой.
Сотрудницы были близки ей по возрасту, но ещё не обрели своего устойчивого стиля и манеры поведения; поэтому часто были нервозны, делали разные промахи, и инстинктивно смотрели на Тамару как на образец...
Вот почему история с ботинком приобретала такое важное значение.
Что делать?! Быстро, на ощупь, Тамара нащупала в верхнем ящике выдвижной тумбы в коробке с канцелярскими мелочами три чёрные резинки. Одна из них, особенно широкая и крепкая, была тут же извлечена и надета на разверзнутую пасть ботинка. Ботинок тоже чёрный, принял узду, смиренно закрыв рот. Теперь только бы умудриться за обед сменить обувь – "на машине домой? – далеко и дорого... у подруги – может не быть дома..." Тамара судорожно решала эту задачу, когда вдруг раздался телефонный звонок (мелодия всем надоевшая!) и Галина Ивановна – их старшая – сняла трубку:
– Да, я Вас слушаю, Константин Викторович... Да, да – сейчас передам... Всего хорошего.
Все уставились на неё, но Галина Ивановна смотрела в упор на Тамару:
– Тебя вызывает срочно Константин Викторович, – сказало она с той неповторимой интонацией, в которой бесстрастие тона явственно сочеталось с намёком, что она может знать и больше, чем все слышали, и это "что-то" может быть небезобидно для всего лишь стажёра...
Тамара, побледнев, встала и, благо её стол стоял ближе всего к двери, быстро вышла. В коридоре, ярко освещённом, покрытом тёмно-зелёным "искрасофтовским" мягким покрытием, к счастью, никого не было. И она пошла немыслимой походкой, ступая на пятку и при каждом шаге отводя в сторону несгибаемую ступню, и быстро-быстро доковыляла до двери кабинета начальника их отдела – в торце коридора.
Там она, глубоко вздохнув, решительно вошла и совсем иначе, легко, просеменила мимо стола секретарши, бросив на ходу: "Меня вызывали". Та согласно кивнула.
Тамара открыла дверь, и тихо поздоровавшись, спросила как можно спокойнее:
– Вы меня вызывали?
Начальник отдела, высокий голубоглазый человек примерно 35-ти лет, в сером строгом костюме и нежно-голубой рубашке, встал со своего места, подошёл к Тамаре и подвёл её к одному из двух кресел, стоящих симметрично у его стола. Сам он встал из спинкой второго кресла.
– Да, Тамара Павловна. Простите, что так внезапно потревожил вас перед самым перерывом. Но я вас не задрежу. Видите ли, у меня к Вам личное дело, которое, я надеюсь, не причинит Вам неудобств, но будет полезно, в том числе и материально. Речь идёт о переводах – письменных. Обо всех подробностях я хотел бы поговорить с Вами сегодня сразу после работы, то есть после 17 часов. Для удобства приватной беседы я прошу вас принять приглашение встретиться в ближайшем за углом кафе. Простите, всё время забываю его название. Поверьте, только крайняя необходимость заставила меня побеспокоить вас. Хотя выбор мой пал на вас после серьёзного размышления, и я решил, что Вы лучше других справитесь с этой работой. Согласны ли Вы переговорить на эту тему и удобно ли для вас сделать это сегодня же?
Тамара согласилась, хотя удивление её ничуть не уменьшилось.
– Тогда не смею вас больше задерживать – бегите на обед. Всего хорошего, я буду ждать вас у входа в кафе.
Тамара вышла. Секретарша, уже одетая в плащ, стояла на "старте" и, выпустив Тамару, пулей пролетела мимо неё к лифтам, которые работали в это время с предельной нагрузкой.
Когда Тамара вошла в свою комнату, все уже упорхнули, и она, надев свою всё ещё красивую кожаную куртку очень сложного кроя, со множеством складочек, швов и застёжек, пошла к лифту, на ходу выпустив из-под воротника изящный уголок нежно-розового шёлка. Один из лифтов был уже свободен, и она скоро оказалась на улице.
Однако ситуация изменилась, и теперь единственным местом, куда пришлось срочно направиться Тамаре, была ближайшая сапожная мастерская – в двух кварталах впереди по их улице.

В мастерской

Войдя в ателье ремонта обуви, Тамара увидела двух клиентов, сидящих в тапочках с газетами в руках в глубоких креслах.
Она подошла к приёмщице и показала ей свой ботинок:
– Как быстро можно приклеить оторванную подошву? – спросила она.
– Приходите завтра в это же время, или посидите до конца дня – до 19 часов.
– Ой, что вы! Я никак не могу ждать до завтра, и даже до 19 часов – у меня же нет с собой другой обуви! А починить необходимо, потому что к 17 часам мне надо быть на важной деловой встрече!
– Что Вы такое говорите, девушка?! Ведь после проклейки ботинок должен быть несколько часов под прессом.
– Девушка, милая, позовите мастера, пожалуйста!
– Да что это изменит?! Вам же хуже – поспешите и всё опять отвалится... Ну, ладно – идите сами с ним договаривайтесь.
И она повела Тамару в дверь, по коридору в цех.

_______

В мастерской пахло лаком, резиновым клеем, кожей. И хотя в помещении стояло несколько новых агрегатов (видимо, для каких-то специфических операций), но большинство сапожников сидели на табуретках в одинаковых куртках темно-зеленого цвета, в кожаных или полотняных фартуках и делали что-то обычное, чего и ожидаешь от сапожников. В помещении в разных концах раздавался негромкий стук.
Тамаре указали мастера, сидящего у окна. Это был молодой парнишка с весёлым лицом и общительным характером. Он напевал что-то и с удовольствием рассматривал свою работу – изящную женскую туфельку с каблуком-шпилькой.
Тамара подошла к нему и так доверчиво изложила все свои горести, что парень понял – надо помочь!
– Сейчас что-нибудь придумаем.
Взял ботинок, обтёр его суконкой и щёткой и сказал:
– Значит так: 20 минут всё-таки придётся посидеть тут, пока будет схватываться клей. А я за это время смастерю из чёрной резиновой ленты вроде корсажной резинки, два кольца в обхват – один от носка подальше к подъёму, другой на сгибе пальцев. Авось удержат. Но, конечно, сами понимаете, претензий ко мне никаких, гарантий тоже. От вас зависит, как плясать будете.
– Ой, что вы, я тихо-тихо ходить буду, как пава.
И мастер принялся за дело, а Тамара смотрела на него как на своего спасителя.
Через полчаса она вышла из ателье ремонта обуви вполне ободрённая. Парнишке сначала отдала все свои деньги, но он милостивао вернул ей 20 тысяч. Знал бы он, что это всё, что у неё будет на хлеб и скромную закуску, да на дорогу домой.
В кафе есть не буду, – решила Тамара. – Скажу – сыта!

Вторая половина дня

Придя на работу после перерыва, Тамара сказала в ответ на "Ну что? Ну, как?":
– Всё в порядке. Просто предложили небольшую дополнительную работу переводческую, но ещё ничего не знаю ни о характере работы, ни, тем более, об оплате.
Разочарование пришлось скрыть и, чуть-чуть нарушив порядок, все выпили по чашке растворимого кофе с пирожками, которыми на это раз угощала Наташа. Пирожки с картошкой напекла её мама, и всем досталось по три штуки. Тамара обрадовалась, что до конца дня вполне протянет без обморока (один раз было с ней такое). Присочинила, будто забрела на выставку "Осенний букет" и так засмотрелась, что забыла про покупки. Про себя решила, что на днях тоже испечёт пирожки с  черникой – они у неё хорошо получаются.
Послеобеденное время шло обычно, иногда переговаривались на привычные темы. Дело в том, что их фирма ещё только набирала силу, и опасно было ругать общество, руководство или власти, от которых зависит, выйдут ли они в число преуспевающих. Но временами старые привычки брали своё и тогда ругали всё, в том числе особенно "соседей", занимающих теперь некогда их предприятие, – "явные жулики!", "откуда у них деньги на такой ремонт и оформление офисов?"
Про то, откуда деньги у них в фирме, подразумевалось, что они "заработаны многими годами честного труда или взяты частично в кредит".
Не принято стало в разговоре сетовать на житейские трудности, зато считалось хорошим тоном хвастаться дорогими модными вещами, подарками детям, заплатой мужей. Кстати, о детях тоже старались говорить только хорошее: в каких престижных гимназиях они учатся и т. п.
Тамара, пользуясь тем, что она пока младшая (стажёр), держалась сдержанно и безропотно мыла чашки, заварной чайник, убирала со стола, что давало ей возможность помалкивать о своём скромном житье.
В 16.30 внезапно погас свет. Это бывало теперь нередко. В здании было столько новых учреждений, и все были заняты обустройством своего электрооснащения и сигнализации, что свет гас часто.
Все сидели на своих местах за погасшими мониторами, негромка переговариваясь. Тамарино рабочее место было дальше всего от окна, хотя и большого; и поскольку комната была узкой и длинной, то в её углу уже было темно. Даже у окна, где сидела Галина Ивановна, было трудно читать, так как день был пасмурный.
Лариса, сидящая напротив своей начальницы, с раздражением сказала:
– Ну вот, сидим тут – ни то, ни сё, ни день, ни вечер, и делать ничего нельзя. Хотя бы свечи купить, чтоб уютно было.
Светлана, сидящая посредине комнаты, тоже за компьютером, зябко поёжилась и, зевнув, произненсла:
– До чего же скучно, скорее бы свет появился!
Наступила тишина. И вдруг Тамара из своего угла тихо заговорила:
– Это называется сумерки, сумерничать. Мне про них мама рассказывала. Они раньше всегда были: в саду, в лесу, в поле и в домах, и в городах. Никто их не спешил прогонять. К сумеркам старались завершить все дневные работы – ведь и вставали, как только светало – и радовались, что скоро наступит отдых от трудов. В домах давно уже была готова еда – чаще всего обед – и хозяйка с детьми ждала, когда придут с работы отец и старшие дети. Детишки тихо играли в уютных уголках в игрушки, не шумели, не прыгали, укладывали спать кукол, зверюшек. В это время особенно любили поговорить между собой или с мамой, бабушкой – о старине, о чём-нибудь таинственном. А когда довольно быстро становилось совсем темно, и тогда не спешили зажигать свет, а затапливали на вечер печку в комнате, сидели поодаль и смотрели, как её растапливают, как она разгорается и от весёлого яркого огня исходит свет, тепло и радость. Хорошо было мечтать у огня. А потом приходил отец и другие старшие. Тогда зажигали свет – у кого электричество, у кого керосиновые лампы с нарядными колпаками или абажуром над обеденным столом, кто ставил на стол скромную "коптилку", кто свечи в подсвечниках, а в старину, в деревнях бедные довольствовались лучиной, которая, хоть и чадила, но весело потрескивала. Свету все радовались, оживали, весело садились за стол... Мама вспоминала, что даже после войны при электричестве и то так было первые годы – свет берегли, а не экономили, как теперь говорят. Так что сумерки я с детства люблю, – смутившись, сказала Тамара. – Я их и в поле люблю, где простор и необъятное небо только на западе багровеет или нежно золотисто зеленеет, а на востоке делается всё более синим до густо лилового. Этим я в Питере особенно любовалась под конец белых ночей. И ещё на даче с подружками на крылечке любили сидеть и смотреть, как всё вокруг меняется, постепенно растворяясь в темноте.
– Да ты у нас, оказывается, романтик! – не то с иронией, не то с похвалой заметила Галина Ивановна.
А девочки, Света и Наташа, – подружки и модницы – смотрели на Тамару, как на любимую учительницу, и Света произнесла с сожалением:
– А я как-то сумерки никогда не замечала: "чик" свет, и готово – нет сумерек, а жаль... Я теперь буду их встречать, когда буду дома: всё уютно устрою, посижу со своим котом – он мне попоёт, а я помечтаю!
Но в этот момент свет зажёгся и все откровенно засобирались домой – работать уже не продолжали. Проветрили комнату, прибрали на столах, и как только электронные часы высветили 17 часов – быстро распрощались и устремились на улицу.
Тамара нарочно замешкалась и проделала ещё одну важную операцию: удлиннила юбку, которая была явной "мини". Для этого она распустила молнию, двумя булавками приколола края корсажа к репсовой тесьме, которой обвязала талию, а кофточку выпустила поверх, так что всё закрылось. Курточка её была гораздо длиннее, так что выглядело всё нормально.
Вышла из здания в числе последних, прошлась до угла, заодно привыкая к новому ощущению в правой ступне – ничего, вполне можно ходить!
На улице из знакомых уже никого не было, и она смело повернула за угол, направо, устремившись навстречу неизвестному...

В кафе

В 17.30 у дверей кафе, как оказалось, с названием "У камина", стоял Константин Викторович, который сразу увидел Тамару, подошёл к ней и пропустил перед собой внутрь темноватого холла с гардеробом, где они разделись. В зале было чуть светлее и считалось, что уютнее. Шестигранные столики стояли по бокам зала на возвышении и были окружены сплошными кожаными сиденьями вишнёвого цвета. Столы тёмные, видимо, ореховые, с красивыми плетёными из соломки салфетками – подставками под каждый прибор. В центре стола – ваза с тремя маленькими астрами.
Народу было мало, и поэтому можно было выбирать места. Они сели за столик в середине ряда, у окна. Из него была видна улица с ещё густой зеленью аккуратно подстриженных деревьев. Сквозь листву просвечивали фонари и отбрасывали пятнистый свет на столик.
Тамара села так, чтобы видеть большую часть зала, – просто по привычке. А Константин Викторович из дипломата достал какой-то довольно большой конверт и положил его рядом с собой на столике.
Подошёл официант, ловкий молодой парень с увереными движениями. Через левую руку – белая салфетка, в руке – меню. Он подал даме красивую карту со вкладышем и отошёл с поклоном. Тамара заметалась внутренне, не зная, какое принять решение. Но её vis-a-vis, видимо, понимая её смущение, взял инициативу на себя. Он подозвал официанта и с улыбкой сказал, почти заговорщицки:
– Мы с работы. Оба голодные, но дома родные будут непременно нас кормить. Поэтому дайте нам что-нибудь самое удачное у вас из закуски, мясное блюдо с лёгким и тонким вином, а на десерт – кофе с мороженым. Всё на ваш вкус.
Официант, польщённый, понимающе кивнул и записал два салата "фирменные", две телячьи отбивные, грузинское вино, два кофе "арабика" и два мороженых с интригующим названием "Сюрприз".
Получив одобрение, он тут же принёс им бутылку "Нарзана", налил в фужеры и удалился, явно довольный, что угодил гостям.
Тамара и Константин Викторович засмеялись непосредственности юноши, и обстановка стала непринуждённой. Константин Викторович взял со стола уже открытый конверт и показал его Тамаре.
– Вот, Тамара Павловна, с этого начнётся наш разговор. У меня в Англии живёт мой единственный дядя, если по-русски, то Пётр Егорович, старший брат моего покойного отца – Виктора Егоровича. Он почти с рождения в Англии и русский язык знает очень плохо: к старости почти всё забыл. В Россию он приезжал два раза: первый – в начале шестидесятых годов, а второй – недавно, два года назад (может, немного меньше). Тогда мы подружились. Я с ним весь отпуск провёл, хотел как можно больше показать ему Россию, его Родину. Где мы с ним только не побывали! Ну, это я потом вам как-нибудь расскажу... В Англии он живёт теперь один – овдовел пять лет назад; дети – сын и две дочери, – как это водится за границей, завели себе свои семьи и разъехались по белу свету: кто в Аргентине, кто в Австралии, кто в Италии. А он один с экономкой. Переехал через год, как овдовел, из Кембриджа, где работал до пенсии, в маленький (как в романах Агаты Кристи) городок – полудеревню с интеллигентными старичками и старушками, мирным, комфортным бытом, обеспеченным всем необходимым (по понятиям состоятельного англичанина). У него чудесный сад с "альпийской горкой", прекрасная лошадь в конюшне для всё более редких прогулок верхом, близко – дивный парк в окрестностях старого замка, рыбалка и много чего ещё. Всё, казалось бы, у него прекрасно! Вот – посмотрите фотографии, присланные им в нескольких письмах. Они как бы раскрывают панораму всей его жизни: занятия, увлечения и круг общения.
Константин Викторович вынул довольно большую стопку прекрасных цветных фотографий, и Тамара с интересом стала их рассматривать. Как в кино! Так красиво, ухожено, подстрижено всё в саду, так со вкусом подобраны цветущие растения, кустарники и просто зелень разных оттенков и форм. А коттедж! Такой снаружи аккуратный и соразмерный, одна стена увита плющом, но прострижены окна, чтобы не отнимать свет. А внутри – так уютно, чисто и красиво! Белые или чуть тонированные стены, удобная мебель, немного картин и фотографий и какие-то экзотические украшения (видно, сувениры из далёких стран). А вот – акварель с русским храмом на крутом, явно Волжском, берегу.
Дом местами трёхэтажный, а кухня в полуподвале и вход с другой стороны, видимо, где двор.
На одной фотографии – экономка, представительная пожилая дама, а с ней весёлая, румяная кухарка, старый, но крепкий садовник, которые запечатлены с традиционной для современного запада (неправдоподобной для нас) улыбкой во весь рот, как если бы все одновременно увидели что-то смешное.
А вот – породистый выхоленный гнедой конь и верхом в одежде для верховой езды статный, но уже заметно, что старый человек – хозяин Питер Орловски. Вот он же в компании партнёров за какую-то карточной игрой: две милые пожилые дамы и ещё человек с пышными усами. А вот дядюшка в фартуке на своей кухне – явно делает какое-то кушанье по своему рецепту: кругом масса баночек, пакетиков. Рядом стоит молодая довольно полная кухарка и смеётся весьма дружелюбно. А вот неожиданный снимок: дядя сидит один на ступеньках веранды вечером, на фоне заката. Виден только его силуэт, и такая тихая задумчивость во всей его позе, как если бы он в мыслях был где-то далеко-далеко.
Снимки (а их было ещё много) кончились.
– Да, – сказала Тамара. – Как будто бы я там побывала. Как хорошо в доме у вашего дяди!
– А вот его письмо, Тамара. Простите, я вдруг дерзнул назвать вас по имени. Вы не возражаете? Ведь вы ещё так молоды!
– Что вы, конечно, не возражаю, Константин Викторович, – смутилась Тамара. – А что в письме?
– А в письме, Тамара, (я дам вам его домой) такая глубина переживаний человека на закате жизни, который при всём достатке и благополучии безмерно тоскует, тоскует по России, по мне, грешному, единственному, кого он знает из русской родни, и ещё о чём-то духовном, чего он лишён в Англии. Дело в том, что в его приезд сюда, я водил его по храмам, возил в Лавру, были мы с ним и в Печорах, и в Оптиной пустыни, и в Варлаамо-Хутынском монастыре, и в Дивеево, и даже на Валааме побывали – так чудесно всё устроилось за один с небольшим месяц, что я сам потом не верил, как это получилось! И с тех пор иная, незнакомая ему прежде Русь, живёт в нём и требует активного продолжения, не довольствуясь только воспоминаниями. Надо сказать, что не только святыни его потрясли, но и множество людей верующих, которые опрокинули все его прежние стереотипы: он увидел, что в России есть народ Божий! И вот теперь самое главное! Он просит помощи! Просит помочь ему вернуть себе часть своей русской души, помочь ей восстать. Он предлагает начать переписку. С моей стороны она будет на двух языках – на русском и в переводе на английский. Так он хочет и язык потихоньку вспоминать или осваивать. Темы писем будут такими, что мне, Тамара, предстоит большая работа. Но я почему-то этого не страшусь, а радуюсь и хочу начать поскорее (что-то, как заготовки, во мне копится). Нужно будет найти форму для того, чтобы передать и образ свойственного нам, русским, восприятия и мышления, и системы ценностей, и, в частности, объяснить, почему иностранцам такой загадочной кажется русская душа и почему всё в нашей истории им так непонятно. Короче говоря, мне предстоит рассказать не только о Православии, о вере и нравственности, о пути спасения, но и о том, как именно православное устроение жизни, государства, многовекового уклада в семье, обществе определяет особенности нашей культуры, так называемого менталитета, характера, обычаев. Я буду писать о русской истории, о трагедии отступления от Бога и о грехе цареубийства. А вы будете всё это переводить. Вот в чём будет ваша задача. Ну как, интересно? Ведь вы будете причастны к возрождению в человеке весьма пожилом, оторванном от своих корней, этих так необходимых для него связей. Ну, всего я пока и сам не представляю. Но из дядиного письма вы это, надеюсь, поймёте.
Тамара задумалась. Ни с чем подобным никогда ей не приходилось иметь дело. Да и не ошибся ли он в выборе? Она-то сама как далека от такого глубокого взгляда на жизнь, и знаний у неё никаких нет, культуры, а тем более того, что называется духовностью. Тут всё у неё весьма смутно.
Склонив голову в знак согласия, но так, что не скрыла своего смущения и неуверенности, Тамара взяла письмо, которое Константин Викторович протянул ей, и положила его в сумочку.
Константин Викторович широко улыбнулся и, откинувшись на спинку сиденья, облегчённо сказал:
– Ну вот, с делами покончено, теперь можно и поесть с аппетитом.
И действительно, показался в проходе официант с подносом, который он поставил на специальный столик и, быстро достав необходимые приборы, перекомпоновал всё это, и уже в ином наборе поднёс к их столу, изящно держа поднос, как будто тот ничего не весил.
Перед каждым из клиентов он с шиком поставил на плетёные салфетки тарелки, на них салатницы, положил столовые приборы, добавил рюмки, бумажные салфетки и поставил вазу с салатом. Раскладывала его Тамара, но так как она от смущения себе положила почти чайную ложку, то Константин Викторович погрозил ей пальцем и она ещё добавила – салат оказался очень вкусным.
Тамара, не новичок в ресторанах, умело пользовалась ножом и вилкой, ела с удовольствием и не ломалась.
Константин Викторович налил им вина, и они оба прочли, что вино марочное грузинское, судя по пробке и золоту этикетки – "настоящее".
Выпили за то, чтобы встреча сегодняшняя принесла благие плоды, то есть за успех!
Константин Викторович спросил Тамару, в каком районе она живёт – далеко ли ей приходится ездить на работку. Тамара сказала, что живёт она в Измайлове с детства. Любит свой район и уже приспособилась избирать нужные маршруты, считая, что ей ещё повезло. Их район давно обжитой, и вместе с тем природа рядом: парк, лес.
– Пока был жив папа, нечасто, но мы ходили с ним на лыжах, а летом просто на прогулки. Сейчас уже почти два года мы с мамой одни, и нам даже великовата наша квартира, но мама (тут Тамара смущённо засмеялась), всё надеется, что я замуж выйду.
– Ну, а вы собираетесь? – тоже улыбаясь, спросил Константин Викторович.
– Если встречу хорошего человека и мы полюбим друг друга, то выйду. Но искать специально боюсь. Была одна неудачная история, но я только себя виню.
– Я тоже пока не нашёл своей суженой. Недолго был женат, но союз наш оказался очень непрочным. Мы расстались, и я рад, что у неё теперь семья, и она, кажется, получила то, что хотела. Меня моё одиночество пока не тяготит. Я недавно обрёл иной круг общения, близких мне по духу людей. Возможно, что в процессе нашей с вами работы, вы с ними познакомитесь.
Константин Викторович непринуждённо перешёл к общим темам. Как раз принесли второе блюдо, и чуть терпкое вино с ним хорошо сочеталось.
Зашла речь о книгах, и Тамара честно призналась, что до недавнего времени мало читала: больше сидела у телевизора, сейчас только пытается наверстать упущенное – дома хорошая библиотека.
– Не знаю, хорошо ли сваливать вину на школу и институт, где я три года проучилась, но мне достались преподаватели, которые так уныло "препарировали" литературные произведения, а заодно и самих авторов, что непосредственных переживаний от прочитанного (часто по "диагонали" – для галочки) почти не оставалось. Вот только на курсах попалась очень хорошая "англичанка", и я впервые услышала и, кажется, восприняла проникновенное чтение стихов Вудсворта, Шелли, Шекспира. Захотелось самой читать, но, увы, доступными оказались пока только детективы.
– А Диккенс?
– Вот-вот, недавно для себя его открыла и теперь смакую, как лакомство, каждый для меня новый роман. Хотя мне кажется, что слово "роман" как-то не совсем подходит Диккенсу. А вот из русских писателей я совсем неожиданно иначе восприняла, перечитав, Гончарова. Правда, Пушкина у нас всегда в доме любили, и мама часто читала мне его ещё с детства: сначала стихи, поэмы, "Евгения Онегина", а потом его прозу и публицистику. Позже я сама много раз перечитывала и всё удивлялась, почему Пушкина проходят в школе один раз?! Ведь мы, конечно, его не могли понять в 15-16 лет так, чтобы на всю жизнь хватило.
– Ну, это, пожалуй, естественно, что после школы есть возможность потом самому постигать заново и в ином свете и историю, и естественные науки, и, конечно, литературу. Хорошо, что и вам многое предстоит "открывать", особенно, когда вы постепенно будете осваивать целый неведомый слой культуры – православное наследие. И писателей русских – Аксакова, Мельникова-Печерского, Муравьёва, Шмелёва.

_______

В это время к столику подошёл официант и подал кофейные чашечки и небольшой кофейник, а в двух вазочках невероятное сооружение – мороженое "Сюрприз". С ароматным кофе оно показалось им просто необыкновенным.
– Ой, как вкусно! Только мне неловко, Константин Викторович, что наша беседа так щедро приправлена многим недоступными яствами. Спасибо вам, я постараюсь оправдать ваше доверие и быть вам полезной. Хотя, честно говоря, очень волнуюсь, в праве ли я вас так обнадёживать.
– Ничего, ничего! С помощью Божией доброе дело должно устроиться, так как никакой корысти мы с вами в нём не имеем, кроме желания помочь человеку.
Они закончили ужин, расплатились с официантом (то есть Константин Викторович расплптился) и через пять минут вышли из кафе. До станции метро было совсем близко, там и расстались. Тамара уплыла с толпой пассажиров по эскалатору, а Константин Викторович вышел на улицу и пошёл пешком, в раздумье, с незажжённой сигаретой, которую шагов через 20 выбросил в урну.

У Тамары дома

В подъезде своего дома Тамара не стала вызывать лифт а легко взбежала на третий этаж и позвонила в квартиру. Мама, Надежда Афанасьевна, тут же открыла ей. Ну, конечно! Ждала, сидя в прихожей, в кресле у телефона.
Мама Тамары была удивительно маленькой и хрупкой женщиной и выглядела моложе своих лет. Двадцать три года супружеской жизни с Тамариным отцом – капитаном дальнего плавания – запечатлели на её лице и в глазах почти постоянное выражение мучительного ожидания и тревоги. Но зато когда мама была чему-то рада, спокойна, её лицо делалось совершенным как у девочки – такие чистые, ясные карие глаза с голубыми белками и мягкая улыбка. Пушистые лёгкие волосы были собраны на затылке и подчёркивали стройность её шеи. Маленькие руки мама часто прижимала к груди, а её пальцы, недлинные, но очень чуткие и подвижные, легко брали аккорды, и её игра на рояле могла быть сильной, почти мужской.
Жизнь с Павлом Ивановичем была трудной: какое-то недоверие съедало всю радость их союза. Надя, даже юная, всё не верила, что такой статный, красивый и обаятельный человек – прирождённый лидер в любом обществе – глубоко, надолго привяжется к ней, такой тихой и незаметной. Она старалась, писала ему нежные, но сдержанные письма, чтобы не быть навязчивой. О том, что он мог изменять ей, думала, мучительно ругая себя за такое скверное подозрение, но страх не оставлял её. Его письма и вообще стиль общения с ней всегда был шутливо-снисходительным; знаки внимания он ей оказывал, не забывая вовремя прислать поздравление, а по возвращении щедро одаривал, выбирая подарки со вкусом и шиком: одевал её в заморские шубки, экзотические кимоно. Но Надя всё боялась, что счастливый сон кончится и её любимый исчезнет, как исчезают чайки в небе, или корабль на линии горизонта.
И вот в последнем своём рейсе (а он собирался уже расстаться с морем) он написал ей большое письмо, которое потрясло Надю. В нём он писал о своей к ней любви, писал, что все годы совместной жизни видел это нелепое недоразумение – её ревность и страх, но не находил слов и не мог изменить привычную манеру с ней обращения: "не хватало тонкости, чуткости", – писал он. А на самом деле её образ всегда был для него нереально прекрасным: про себя он её звал "моя фея, моя Золушка". И в этом письме он писал, что много думал в последнем плавании об их жизни и обещал, что начнут они её, как заново. И дочку, которую они в какой-то момент упустили, и стала она соблазнительницей и эгоисткой, он постарается вразумить, займётся ею. И всё будет иначе в их доме. Надежда Афанасьевна читала, плакала и верила, верила от всей души, освобождаясь от многолетнего плена.
Неожиданным было для неё в том же письме, что он предложил и даже настаивал на том, что как только приедет, они повенчаются, тем самым, освятив их брак.
Как ждали они с Тамарой возвращения отца! И вот они встретили его корабль; его как капитана осыпали цветами, он подошёл, прячась в огромном букете цветов, но они всё равно увидели и ужаснулись, как он изменился! За несколько месяцев плавания с ним произошла страшная перемена – он похудел чуть ли не на 20 кг, лицо приобрело серо-землистый оттенок, глаза глубоко запали. Он явно тяжело заболел! Радостно обнимая и принимая их объятия, он задыхался. Дома почти сразу прилёг – так устал.
Его положили в госпиталь и быстро после обследования перевели в онкологическое отделение. К сожалению, худшие опасения оправдались. Долгие годы плаванья в южных широтах сказались, ускорив процесс в обоих лёгких.
Как старались они все трое, как хотели оттянуть разлуку. Его выписали домой. И хотя он был очень слабым, но бодрился и решительно подтвердил своё намерение – венчаться. Мама пошла в церковь, к знакомому священнику – всё ему рассказала. Папу привезли на машине в назначенный час и он ещё раз высказал своё желание исправить все свои ошибки, изгладить невольные страдания, которые доставлял самому дорогому для себя человеку – жене, которая на всю жизнь для него всё такая же, какой была в пору их счастливой влюблённости.
Их венчали, пригласив только самых близких друзей. Счастливые, озарённые благодатным светом освящающего таинства, которое преображало и Тамару, они приехали домой и немного даже выпили шампанского. А через день к ним пришёл тот же священник: исповедал, пособоровал и причастил папу. Тамара мало понимала тогда из всего происходящего, но ясно видела, что для её родителей совершалось самое главное и нужное.
Вечером папе стало хуже, его хотели взять в больницу, но он решительно отказался. Мама неотлучно сидела рядом с ним и держала его руки, прижимая их к сердцу. Шепотом они говорили друг другу слова любви, вспоминали, как много вместе пережили хорошего. Мама обещала, что обязательно будет о нём молиться. Вдруг папа, чуть приподнявшись на подушке, пристально глянул куда-то вперёд и ясно и отчётливо сказал:
– Ну, вот. Я уже и иду. Берегите друг друга, и дай Бог Тамаре встретить достойного спутника жизни. Молитесь обо мне... Люблю, прости... – и умер.

_______

Мама долго не могла примириться с утратой, не могла прийти в себя. Она часто доставала их свидетельство о венчании, целовала свечи; парные венчальные иконы поместила в прекрасный киот, перед которым всегда теплилась лампадка. Она раздавала много милостыни на помин его души, подала в несколько церквей сорокоусты, и в монастырь – на вечное поминание, и читала сама Псалтирь, как положено читать об усопшем.
И как-то раз на кладбище у его могилы, она заметила, что её чувства из глубочайшей скорби преобразились в тихую светлую любовь, простирающуюся к нему – туда, в иной мир, где нет ни воздыханий, ни слёз, ни печали. Её любовь пела в ней хвалу Богу. И вечность, в которой он уже пребывал, делала Павла для неё живым.
Теперь они с Тамарой стали очень близки. Тамара всегда стремилась домой к маме, несмотря на трудные времена безденежья, когда она старалась попасть на курсы, а потом на работу.
Между ними установились самые доверительные отношения, и мама жила её заботами и радостями.
И вот сегодня Тамара вошла такая сияющая, что мама обняла её и прижалась головой к её плечу.
– Ну, что? Голодная, устала?
– Нет-нет, мамочка. У меня сегодня произошло столько интересного!
И она описала в подробностях весь свой чудной день, начавшийся с порванного ботинка, а кончившийся необычным предложением.
Они попили вместе чая, и Тамара уговорила маму съесть ужин после того, как подробно описала, как была в кафе.
Потом Тамара ушла к себе в комнату, прихватив большой англо-русский словарь, и прилегла на тахту с горой атласных подушек. Зажгла свет у изголовья и стала читать письмо из Англии, которое дал ей Константин Викторович.

Письмо из Англии

"Дорогой мой и любимый племянник Костя! Возможно, что мои старческие причуды удивят тебя, но мне почему-то кажется, что ты воспримешь всё серьёзно. Ведь пока мы были с тобой вместе в мой последний приезд в Россию, между нами возникло глубокое чувство родственной привязанности, и мы оба поняли что-то очень важное о жизни.
Помню, мы стояли с тобой у стены Псково-Печорского монастыря и я погладил рукой каменную кладку и вдруг испытал невыразимое чувство причастности ко всем этим векам на Руси! Я тоже русский, и теперь это я в себе так ясно ощущаю! Но при этом я так мало знаю. Сейчас я ощущаю в себе такой пробел, который необходимо заполнить. И англиканство не может удовлетворить меня ни в богослужении, ни в том, как оно формирует весь здешний уклад жизни, обычаи. Увидев ваши иконы, послушав пение в церкви, особенно в монастырях, повидав монахов, я уже не могу оставаться без всего этого – вне Православия.
Я мучаюсь вопросом: как я живу и неужели я лишён спасения?!
Времени у меня осталось мало, и я прошу тебя ("I do ask you" –то есть "очень прошу", – поняла Тамара), – помоги мне! Я не знаю, как это надо сделать, чтобы мне не погибнуть. Я хочу знать православную веру, вероученье. Помоги мне восстановить мою русскую часть души, которая хочет принять веру моих предков и жить ею.
Я буду спрашивать тебя, что такое Церковь, где она истинная, об ее истории и о том, как надо строить своё спасение. Потрудись для меня, так как я переживаю свою оторванность и  опасность  (как я чувствую) умереть без надежды на вечную жизнь с Богом. Возможно, что ты сам ещё не окреп в вере, но ты на верном пути, и твой труд ради меня и тебе будет полезен. Я был поражён тому, как у вас сейчас много книг Святых Отцов Церкви и можно ими руководствоваться в своей жизни. Слава Богу!
Эту зиму посвятим активной переписке, а летом, Бог даст, я постараюсь приехать опять в Россию. Человеку, который примет участие в переводах твоих писем, будет нелегко, но думаю, что это будет полезно и для него (или для неё). Хотелось бы, чтобы этот человек был тебе близок.
Ну, буду ждать твоего письма, надеюсь, с согласием на моё предложение, и в нём уже прошу кратко изложить мне историю христианства и определить в нём место Православия. Бог да поможет тебе.
Обнимаю тебя, мой любимый русский племянник.
Искренне твой дядя Пётр."

Тамара держала письмо в руках и одновременно смотрела на положенную сверху "вечернюю" фотографию дяди Питера. Захотелось сразу как-то подготовиться к новой для неё работе. Но как? Ясно, что будут языковые трудности, а словари мало помогут – они все до сих пор "атеистические", то есть в них к минимуму сведена лексика, касающаяся веры, церкви, духовности. А ещё Тамара вдруг явственно поняла, что всё для неё гораздо сложнее, и до этого она старалась перемениться внешне, а сейчас, вероятно, как-то будет меняться и внутренне. И тогда она сообразила, что дядюшка из Англии – это, конечно, очень важно, но то, что она уже каким-то образом связана с Константином Викторовичем, а это так ответственно! Что она о нём знает и он о ней? Единственно определённо то, что она ни разу не строила ему глазки и он не демонстрировал какого-либо чисто мужского к ней интереса. Тамара покраснела, а вслух тихо сказала: "И хорошо!" Буду стараться ничем не нарушать наши отношения, постоенные на доверии.
Вошла мама, присела на тахту. Тамара показала ей фотографии, кратко пересказала всю ситуацию и содержание письма. Мама задумалась и сказала: "Такое ответственное дело надо начинать по воле Божией. Вот и определится, от себя ли хочет Константин Викторович просвещать дядю, или действительно через него может прийти тому помощь Свыше. Предложи ему отслужить молебен "перед началом всякого дела".
– А где? – спросила Тамара.
– От вас недалеко Елоховский Собор. Сходите туда в субботу или в воскресенье.
– Ой, я боюсь, как сказать об этом Константину Викторовичу?
– А ты не бойся. Иначе, если струсишь в таком важном деле, всё у тебя пойдёт с лукавством и неуспешно будет.
Тамара знала, что после кончины папы, мама регулярно ходит в церковь, постится и ее саму потихоньку приучает к посту. Учит делать вкусные простные супы и другие блюда. Но тут она предлагает совершенно определённое действие.
– А я-то сама – верующая ли? – спросила Тамара.
– А там видно будет. Во всяком случае, ты крещёная, и в твои "трудные" годы я за тебя ох как молилась! Наверное, не зря.
Мама встала, и за ней сразу вспрыгнул на тахту их любимец, кот-богатырь, пушистый Дымок. Громко мурлыча, он потёрся о Тамарины колени и деликатно ушёл следом за мамой.
Оставшийся вечер мама с Тамарой пекли пирожки с черникой.

Следующий день на работе

Утром, наскоро попив кофе и съев яичницу-глазунью, Тамара поцеловала ещё сонную маму и побежала, привычно перескакивая с одного вида транспорта на другой. В результате своих быстрых манёвров она пришла на работу чуть раньше остальных.
Полила цветы, которые дивно росли и цвели на широком подоконнике в их отделе: махровые трёх цветов глаксинии и два амариллиса, – потом села на своё рабочее место и начала проверять, как получился составленный накануне макет брошюрки.
Стали приходить сослуживцы – приветствия, щебет, переодевания, прихорашивания, но нет-нет да посмотрят на Тамару, не расскажет ли она что-нибудь интересное. Но Тамара понимала, что действительно не вправе ничего рассказывать – непременно кто-нибудь да соблазнится. Поэтому она продолжала работать.
Вошла Галина Ивановна, явно "не в настроении": швырнула сумку на стол, тяжело плюхнулась в кресло-вертушку и некоторое время сидела, отвернувшись, глядя в окно.
Чтобы разрядить обстановку, Света и Наташа стали подшучивать над Тамарой, которая так усердно работает – не иначе, как ей Константин Викторович пообещал двойной оклад. Лариса, уже совсем не с шутливой интонацией, добавила:
– Да, уж, небось изрядно пришлось пококетничать!
Тамара вся вспыхнула, сжала губы, но решила не отвечать на эту явную грубость.
Пять минут все молчали, многие ощущали что совершена бестактность. Потом Тамара, как бы подчёркивая, что ничего не произошло и что она не обижена, сказала:
– А я сегодня к чаю пирожков с черникой принесла – много!
И тут вдруг взорвалась Галина Ивановна.
– Ну, это уже слишком! Задабривать нас, чтобы мы не обращали внимания на ваши, Тамара Павловна, шуры-муры с начальником! Вас вчера видели с ним в кафе!
Слёзы брызнули из глаз Тамары, и она вышла в коридор, прошмыгнула в дамскую комнату и там выревелась. Потом как-то облегчённо вздохнула, вымыла лицо и глаза, причесалась и вернулась за свой компьютерный стол.
Но, видимо, в её отстутствие, в общем-то, незлые девочки – Света и Наташа – за неё заступились. Потому что, когда Тамара вошла и села на своё место, Галина Ивановна неуклюже извинилась перед ней, сказав, что по должности своей должна следить за моральным обликом подчинённых.
– Да что же тут аморального – помочь делать переводы частной переписки Константина Викторовича?! – возмутилась Тамара. – Что тут аморального вы усмотрели в том, что для этой работы неизбежно потребуется обсуждение, согласование, может быть, совет – как лучше сделать перевод?! А то, что я не болтаю лишнего, так это потому, что личные обстоятельства или дела, которые мне могут стать известны, нехорошо делать предметом пересудов!
Все пристыженно молчали. Минут десять никто не говорил. Но у Тамары в голове происходил внутренний разговор со своей совестью: "Вот ведь как это обернулось: когда я действительно вела себя как "роковая соблазнительница" – кокетничала со всеми, лишь бы на меня обращали внимание мужчины и завидовали женщины, мне и стыдно не было! А теперь, когда я подумать не смею, чтобы Константин Викторович во мне прежнюю кокетку усмотрел, когда я только искренне хочу ему помочь, а более всего сама хочу как-то очиститься, узнать многое и сделать что-то полезное – меня подозревают! Поделом мне!"
Тамара успокоилась, слегка провела по губам помадой и достала справочник расчётов по экономическим показателям, в который и углубилась.

_______

К обеденному перерыву на этот раз спешили не все: за окном лил осенний, упорный, но пока ещё не холодный дождь, временами даже не дождь, а ливень. Бурные потоки воды неслись по тротуарам – никакие зонтики и дождевики не помогут: придёшь с мокрыми ногами. Пошли только самые "героические" – у кого дети и мужья, на которых надеяться нельзя. В комнате остались Тамара (нет денег, да и сапоги не выдержат), Галина Ивановна, которая по телефону давала указания дочери – что купить и приготовить к вечеру. Её интонации были, как у всех мам – и атмосфера в обеденный перерыв смягчилась до неправдоподобия. Обсудили вчерашние сериалы (Тамара их не смотрела), обменивались рецептом лечения "шпор" – листьями лопуха (Тамара ещё этим не страдала), зато она рассказала, что одна её знакомая в грибной сезон однажды принесла целую корзину мухоморов, сварила их и, потушив со сметаной, подала к столу. И все в ужасе отговаривали её так явно кончать жизнь самоубийством, но она, загадочно улыбаясь, сама стала уверенно есть "чудовищное" блюдо да похваливать. Потом призналась, что это специальный вид неядовитых грибов, имитирующих мухоморы. Двое из её гостей отважились и тоже поели – вкусно! – и ничего не случилось!
– Да, – сказала Лариса, я бы ни за что не рискнула!
– А я, – сказала Тамара, – доверилась бы, во-первых, так как давно знаю эту знакомую как большого специалиста по грибам и потому что действительно мы очень мало знаем грибов – только самые обычные.
Тут пришло время готовить чай – вот-вот придут девочки. Сделали свежую заварку, достали чашки, варенье. Галина Ивановна принесла солёные сырные палочки, а Лариса три помидора и два солёных огурца. Быстро сделали салат с чесноком – постное масло у них было в тумбочке.
И тут появились Тамарины пирожки, их было много и они были в настоящем туеске, похнущем свежей берестой.
Пришли Наташа и Света, переодели обувь, поднесли к столу свежий хлеб и копчёный сыр. Получился пир горой!
В конце трапезы открылась дверь и пришла секретарь Константина Викторовича – Лидочка. Она смутилась, но ей быстро положили на тарелку салат, бутерброд и пирожки, она разулыбалась и с удовольствием съела всё, запивая душистым чаем.
– Вот-вот шеф придёт, он в Управление юстиции пошёл. А Вам, Тамара, письмо.
Тамара, чуть порозовев, взяла конверт, на котором не было почтового штемпеля, но стоял №1 красного цвета и число (фломастером). Этот конверт, очевидно, был началом таинственной работы!
Тамара спрятала его в сумочку. Все сделали вид, что "ничего такого не подумали", поэтому помогали вымыть чашки, тарелки, убрать со стола.
Оставшуюся часть дня Тамара провела у программистов-макетировщиков, принесла им свою заготовку рекламного буклета "Фиалки". Очень интересно было наблюдать за работотой "ассов", которые, ловко манипулируя, подбирали шрифты, фон, меняли тонирование, размещали фотографии и рисунки. Ой, когда-то она ещё этому научится!
Вечером Тамара летела домой, как на крыльях, хотелось скорее прочитать первое письмо – задание. Но тут же вспомнила, что не поговорила с Константином Викторовичем о молебне, – да и когда было!
Пришла домой, поужинали с мамой скромной гречневой кашей с салатом из кислой капусты с зелёным луком, попили чай с лепёшками. И вдруг зазвонил телефон. Мама сняла трубку.
– Тамарочка, тебя.
– Да, я слушаю. Ой, Константин Викторович. Я только недавно пришла, и ещё не читала письмо!
– Тамара, возможно вас удивит моё предложение, но я советую не отвергать его. Мы с вами у начала ответственного дела. И если хотим помочь человеку в далёкой стране, где каждое наше слово будет восприниматься им с особенным доверием, мы не смеем обмануть его ожиданий и в чём-либо погрешить неправдой, оплошностями. Поэтому, обязательно надо, чтобы наше дело было по воле Божией. Нужно послужить в церкви молебен о начале всякого дела.
– Ой, так ведь мне мама точь-в-точь тоже самое советовала! Я согласна! Константин Викторович, только я ничего не знаю и не умею – можно я с мамой приду, – она гораздо больше меня в этом понимает?
– Ну конечно. Вот и давайте пойдём в Елоховский Богоявленский Собор в воскресенье, будем на Литургии, а потом послужим молебен у раки святителя Алексея Московского. Встретимся в метро "Бауманская" на выходе у эскалатора в 9 часов утра. Со мной тоже будет моя мама, Елизавета Владимировна. Ну, тогда до встречи.
– Мы обязательно придём, и платочек я не забуду.
– Да, Вы письмо почитайте, но не спешите его переводить. Привет от меня Вашей маме. Моя мама тоже вам кланяется. Будем их слушаться. Всего хорошего...

_______

Был вечер пятницы. Тамара приняла душ и постирала, чтобы завтра мама не хлопотала со стиркой. И они вместе прочли письмо Константина Викторовича.
Оно было довольно длинное и обстоятельное. В нём речь шла, хотя и коротко, о сотворении мира, о грехопадении наших прародителей и об обетовании прихода в мир Спасителя. И о том, как вся история Ветхого Завета пронизана идеей мессианского служения избранного народа, которому Бог вверял тайны через пророков.
Рассказ о творении мира по "Беседам на Шестоднев" святого Василия Великого потряс Тамару. Никакие не миллиарды лет, и не из хаоса, и не в процессе эволюции, а всемогуществом Бога-Троицы в сверхъестественных мгновенных актах Божественного творения, в шесть дней – именно дней, а не каких-то "периодов", – из небытия, то есть из ничего, творил Бог мир Словом, Богом-Словом, Иисусом Христом, предвечно рождённым единородным Сыном Своим. И только так может творить Всемогущий Творец! Ибо Он Совершенен и Благ, и творит всё совершенным. И Он не нуждается в какой-то постепенности, чтобы что-то улучшать, совершенствовать! Это было так ново – а эволюция вдруг предстала жалкой попыткой богоборческого ограниченного человеческого разума "за Бога" по-человечески придумать, как создать такую сложность мира.
Многое ещё было в письме, но Тамара вынуждена была остановиться. Всё перевернулось в её сознании, но ещё не встало на свои места. В письме была ссылка не только на "Беседы на Шестоднев" Василия Великого, но и на только что вышедшее "Слово о человеке" святителя Игнатия Брянчанинова. Тамара, пересилив смущение, тут же позвонила Константинв Викторовичу и попросила дать ей почитать эту книгу. Тот явно обрадовался, и обещал её подарить:
– Это небольшая брошюра, но драгоценная. Вот с неё и начнётся Ваше знакомство со святителем Игнатием Брянчаниновым, я рад!
В субботу мама и Тамара купили молитвослов для Тамары. Письмо не выходило из головы, но ясно было, что пока она всё не "переварит", ни о каком переводе не может быть и речи. Мама её утешала, как могла.
А в воскресенье, как было условлено, они все встретились в метро. Мама Константина Викторовича оказалась очень милой пожилой интеллигентной дамой в строгом чёрном костюме и кружевном платочке. Она шёпотом объясняла самое необходимое: подали записки, купили свечи. Богатство и благолепие собора производили сильное впечатление: большой, типично московский храм с многоярусным иконостасом. Подошли к чудотворной иконе.
– Ой, а я думала, что она большая, – удивилась Тамара.
– Мал золотник, да дорог, – тихо сказала Елизавета Владимировна. – По её образу много написана икон Казанской Божией Матери, среди них есть и большие, и тоже прославленные. А наша вот – маленькая.
У раки святители Алексея толпился народ, огромный подсвечник не мог вместить свечи, их клали в коробочку, постепенно заменяя. Начался молебен, их записка была вместе со всеми. Пока шел молебен, к раке никто не подходил, все стояли и молились.
Тамара ещё не умела молиться и только время от времени повторяла про себя: "Господи, помоги нам", "Святитель Алексей, помолись за нас". После молебна все стали прикладываться к раке и кресту.
Из храма вышли оживлённые, немножко прогулялись вокруг собора. Елизавета Владимировна рассказывала о храме и о том, что несколько лет назад (в 1990 году) здесь были мощи преподобного Серафима Саровского, перед тем, как им утвердиться в Дивееве. Оказывается, она и там была.
– Бог даст, и вы по святым местам начнёте ездить, а начнете с московских: из здесь столько!

_______

Дома Тамара с мамой развернули пакет, который дам им Константин Викторович; там оказались очень красивые образочки Спасителя, Божией Матери Казанской и Владимирской, Николая Чудотворца и Святителя Игнатия.
Тамара сразу же сообразила, где их у себя поставить. У неё была изящная угловая странинная полочка с вазочкой для цветов и фотографиями. Убрала всё, вытерла пыль и расставили иконки. Из маленького стаканчика с золотой полосой сделала лампаду, пока без фитиля и масла – решила, что постарается купить.
Вечером она пришла к маме в комнату и попросила её, чтобы та по молитвослову научила ее, как читать молитвы. Мама обрадовалась и стала объяснять, что надо не произносить звук "ё" и как читать "слава: и ныне:" и еще кое-что. И пошла к себе, впервые вечером стала читать "Молитвы на сон грядущим" – оказывается, именно "на сон грядущим", то есть тем, кто грядет на сон, а вовсе не "на сон грядущий", как это часто говорят! Мужественно пробиралась через непонятные слова, читала негромко вслух и старалась сосредоточиться и думать о Боге. Было очень трудно: мысли все время убегали, вогнать их в слова молитвы было нужно почти с физическим усилием. Одну молитву начинала раза четыре – отвлечётся и опять читает сначала. Так и заснула, с первого раза не одолев всего правила. Решила посоветоваться. Но с кем? Впервые подумала, что ещё никогда не исповедовалась и не причащалась. Ой, сколько всего нового!

_______

На следующий день позвонила приятельница, пригласила на вечеринку, но, сославшись на усталость, Тамара не пошла: там обычно было шумно допоздна, хмельно и пошловато.
Приступила к переводу Тамара на третий день, хотя "Слово о человеке" ещё так и не прочла: тоже оказалось трудновато для начинающего православного. Пыталась сходу переводить фразу за фразой, но многие выражения не удавалось перевести, так как даже слова "преподобный" в словаре не оказалось, а в целом фразы не становились английскими с одной стороны, и не оставалось почти ничего от православного стиля речи. Так промучилась она до вечера.
В десять часов позвонила её бывшая сотрудница по академическому институту. Поболтали, она поведала о всяких своих трудностях и вдруг неожиданно упомянула их группу референтов-переводчиков, которых несколько лет назад разогнали, а теперь жалеют. У института стали оживать контакты с канадцами и американцами, и все, мол, особенно вспоминают Александру Михайловну – Сашеньку.
Но, говорят, она теперь не захочет возвращаться, у неё много учеников, к ней не попасть, и ещё она часто стала работать с церковными паломническими группами: водит их по святыням Москвы.
Это была новость! Тамара быстро закончила разговор и кинулась к старой записной книжке; там нашла телефон Гончаровых. Нашла-то нашла, но как рискнуть позвонить, ведь для них она – совратительница их друга. Правда, всё кончилось хорошо и прошло уже два с небольшим года, но...
Через полчаса Тамара собралась с духом, перекрестилась и решилась: "Будь, как будет! Если есть на то воля Божия, то меня Сашенька поймёт".
Набрала номер телефона, подошёл мальчик – подросток, позвал маму. И вот слышен мелодичный голос Александры Михайловны:
– Алло, я слушаю.
– Простите, Вы, вероятно, меня не помните или даже не знаете. Я – Тамара, когда-то работала в институте, где работали и вы. Сейчас я, окончив курсы референтов-переводчиков, работаю в одной фирме, но у меня возникла специфическая трудность в частной практике перевода. Я согласилась помочь переводить серию писем, адресованных одному пожлому русскому из Англии, который забыл свой язык, но очень интересуется всем русским и хочет узнать Православие. Он был здесь в России, его возили по многим святым местам и он затосковал о своей православной душе и боится не успеть найти спасительный путь. Но, увы, мои первые попытки перевода письма, написанные ему на русском языке о вере, о Боге показали всю мою несостоятельность: я не знаю не только специфической лексики, но и по-русски многое мне ещё мало понятно. Я уже отслужила молебен, учусть молиться, начала читать церковную литературу, но это пока так мало помогает! Не могли бы вы мне помочь – я буду очень стараться. И к Церкви я пришла через это моё поручение, и теперь уже не отступлю!
– Тамара, я думаю, что не случайно, а промыслительно вы вышли на меня, а ведь, вероятно, вам это было нелегко. Я готова вам помочь, хотя знаю, что это не одноразовая помощь. Приходите ко мне, посмотрим и решим, в какой форме я смогу вам помогать, так как мне бы хотелось, чтобы, в конечном счёте, перевод вы делали сами, постепенно дорабатывая. Запишите мой адрес и договоримся о времени. В 19-30 вас устроит два раза в неделю? Чтобы не смущать вас, сразу скажу, что буду делать это благотворительски, не за плату. И если вы понимаете, что я тоже хочу потрудиться во славу Божию, то и спорить не будете!
– Ой, спаси вас Господи. Я так Вам благодарна!
Тамара записала адрес и... разревелась, еле успев повесить трубку. "Какое великодушие!" – подумала она.

В доме Гончаровых

Придя в дом Александры Михайловны, где Тамара никогда не была прежде, она сразу почувствовала атмосферу весёлой дружелюбности. Её познакомили с двумя мальчиками-подростками Мишей и Витей, которые были заняты серьёзным делом: клеили макет из раскрашенных картонных заготовок старинного русского храма. У него снимались крыша с куполами и было видно устройство внутри – тоже из картона, но потоньше. Храм был весь расписан (как на макетах архитекторов). Катя, которая явно где-то училась рисованию (потом выяснилось – в иконописной школе), делала снимаемые одежды священнические на картонные фигурки, и вообще она всем руководила в этом деле – это готовился подарок в воскресную школу, куда ходили мальчики. Увидела Тамара и киот в углу комнаты с писаными иконами и горящей лампадой.
Но они с "Сашенькой" пошли заниматься, чтобы им не мешали, в гостиную-прихожую. Стали по ходу чтения письма выписывать слова и выражения, которых Тамара не знала, и не смогла бы найти в словарях.
– А вот грамматику, построение фраз делайте сами, а я проверю, – улыбнулась Саша.
Александра Михайловна обратила внимание на то, что в англиканской церкви многие обороты речи совсем другие, а для православных англичан есть свои молитвословы, тексты богослужебные и пр, построенные как "перевод-калька" с церковнославянского или греческого. В этом-то и трудность: такие тексты надо постепенно приобретать.
– Да... я, наверное, это никогда не освою!
– Освоите обязательно, но, конечно, если сами воцерковляться будете, то есть будете вероучение православное знать и жить по вере. Я-то сама только через тяжкую болезнь к вере пришла и мне тоже пришлось много работать над языком. Он тогда изменился и "нашёлся" – я имею в виду буквально: появились пособия, когда я сама в Церковь вошла серьёзно. Думаю, что всё будет хорошо. Но если есть какое-то духовное препятствие, которое скрыто мешает Вам, то постарайтесь освободиться от него на исповеди.
Так деликатно Сашенька подсказала Тамаре, что, хотя она и изменилась очень, и жизнь ведёт иную, но покаяние ей необходимо. Тамара серьёзно кивнула головой и на этом они расстались. Даже от чая Тамара отказалась, ведь она ещё несла на себе следы содеянного. Теперь хотелось ей прийти в этот дом после исповеди и причастия, и тогда с чистым сердцем общаться с друзьями Михайловых.

_______

Через неделю письмо, не без основательной редакции Александры Михайловны, было готово и отпечано на принтере у них же дома. Константин Викторович был доволен и дополнил оба письма многими интересными вложениями: видами храмов, монастырей, журналом на английском языке с большим числом цветных фотографий и детской книжкой о молитве, которую, он надеялся, дядя будет сам читать. Получилась бандероль, которую отправили в Главпочтамта.

_______

Так началась новая жизнь Тамары, в которой огромную роль играло общение с Сашенькой. Она исподволь помогала ей постигать Православие и с ней можно было обсуждать многие вопросы церковной жизни и делиться даже некоторыми смущеньями – от несоответствия того, что Тамара ожидала встретить в Церкви, тому, с чем иногда ей приходилось сталкиваться.
Просто, но твёрдо Сашенька учила Тамару трезвому рассудительному пребыванию в церкви и нелицеприятному виденью себя. Предостерегала её от многих ошибок неофитов, которые избыток душевности, не контролируя, изливают и на ближних, и на батюшек, демонстрируют показное смирение, которое нередко считают самоцелью, а не средством ко спасению. Советовала не прятаться за послушание, благословения, но искать волю Божию и критерием избирать заповеди Божии и Святых Отцов, а не своё мудрование. Всё это Сашенька передавала Тамаре, ссылаясь на наставления многих святых, но чаще всего святителя Игнатия Брянчанинова. Его собрание сочинений она постоянно читала (все тома в бесчисленных закладках).
"Вот и Константин Викторович тоже меня всё время адресует к авторитету этого святого", – подумала Тамара и попросила I том собрания сочинений взять почитать. Началось её приобщение к этому богатому и чистому источнику. Потом уж и "Слово о человеке" она прочитала с огромным удовольствием и с пониманием.
Константин Викторович, конечно, был в курсе Тамариных дел, и было видно, что рад её успехам. Как-то раз он предложил ей прогулку по Кремлю и был таким прекрасным гидом – так много он, оказывается, знал из истории.
– Только не знал, а узнал, – уточнил он. – Я ведь тоже учусь вовсю. И, видимо, история Церкви мне особенно близка и интересна!
А переписка примерно раз в два месяца продолжалась, и в одном из писем из Англии дядя Пётр стал интересоваться тем, кто же тот, кто делает доступным для него такие высокие истины, которые характеризуют Православие? "Кто он? Я чувствую, что вы единомышленники, так ли это?"
Тамара очень смутилась и стала опрадываться, что пока она ещё не помощница, а обуза, так как очень надолго из-за неё задерживаются ответы от Константина Викторовича.
– Но я вам так признательна! Ведь вы меня вовлекли в иную жизнь – из трясины к свету!
– Нет, Тамарочка. Это не так: просто Промысел Божий свёл вместе нас троих здесь и дядю там, сблизил и ведёт, укореняя в вере и в Церкви. И это Его милость к нам великая! Слава Тебе, Господи!

_______

Тамара, наконец, поговела, попостилась по всем правилам и пошла в Новоспасский монастырь на свою первую исповедь, а потом и Причастие. Батюшка, который очень внимательно её исповедовал, сказал, что придёт время, и вину свою перед Николаем Алексеевичем она, Бог даст, загладит, попросит прощения, если они встретятся, но специально не надо идти к нему. А молиться обо всей его семье надо.
И вот примерно через две недели, вечером, когда Тамара вышла с работы, у самого входа она встретила Николая Алексеевича. Он осторожно поздоровался с Тамарой и внезапно сказал:
– Тамара, я хочу попросить у вас прощения, что осложнил вашу жизнь своим преступным легкомыслием, о чём весьма сожалел всё это время и принёс уже покаяние. Так что и вы простите меня!
– Нет-нет, это я должна просить у вас прощения! Простите меня, глупую и наглую девчонку, какой я тогда была. Я тоже, милостью Божией, пришла к вере и просила у Господа простить меня и изменить всю мою жизнь. Я молюсь за всех Ваших близких, кому причинила огорчение.
– Спаси вас, Господи. У нас нет обид на вас и я знаю, что обрадую жену и Варю, сказав, что встретил вас и что теперь и вы пришли к вере. Желаю вам всего самого хорошего!
Незадолго до этого из дверей вышел Константин Викторович, невольно став свидетелем окончания этого разговора; и теперь Тамара представила их друг другу.
– Это мой добрый покровитель и наставник, хотя я всё ещё очень слабый его помощник. Если бы ни Александра Михайловна, то эта помощь скорее всего бы и не состоялась.
– Не слушайте это смиреннословие. Если бы не Тамара, я никогда бы не начал серьёзно пересматривать всю свою жизнь. Православной проверке подверг и свою профессиональную деятельность и увидел то, что прежде мне бы не открылось.
Тамара с удивлением посмотрела на него.
– В моей новой жизни я уже не мыслю себя без Тамариного участия.
– Я рад, очень рад, – сказал с улыбкой Николай Алексеевич, и они дружески расстались.
Тамара, тоже попрощавшись, поспешила на урок к Сашеньке.

Перемены

В течение нескольких дней Тамара не видела Константина Викторовича. Но слышала только, как Галина Ивановна несколько раз по делу ему звонила и секретарша отвечала, что он работает с бухгалтером и никого не принимает. Было начало декабря, так что все решили, что это как-то связано с годовым отчётом.
Но вот примерно дней через пять Тамара неожиданно встретила Константина Викторовича в коридоре этажом ниже. Он шёл с какими-то папками и так странно выглядел, что Тамара остановила его и с участием спросила, не заболел ли он. Константин Викторович поправил несколько растрёпанные волосы, чего с ним никогда не бывало, и ответил:
– Я здоров, Тамарочка. Но, кажется, столкнулся с нездоровьем в иной форме и сфере. Пока ещё рано говорить, но в ближайшее время я во всём разберусь окончательно и обязательно всё вам расскажу.
Внезапно пошли в учреждении упорные слухи о каких-то комиссиях, финансовых проверках, и всех сразу залихорадило. В отдел от директора стали поступать сумбурные бестолковые распоряжения, которые сбивали с толку и как-то всё запутывали. Теперь и дисциплина упала: полдня вместо работы маялись от безделья. Почему-то вся деятельность отдела стала казаться абсурдной; кстати, и рекламная брошюра, в составлении которой принимала участие Тамара, так и не успел выйти.
И, наконец, разразился крах. На совещании у директора финансово-налоговая комиссия доложила о многочисленных существенных нарушениях, которые доказывают очевидную финансовую несостоятельность "Фиалки". Выявились уже давно идущие претензии со стороны поставщиков и заказчиков. Фирма обанкротилась. Но самая будоражащия новость состояла в том, что к этому разоблачению имел отношение Константин Викторович.
Тамара, обеспокоенная всем услышанным, вечером позвонила ему домой. И тогда он сказал, что уже собирался ей всё рассказать, но был так занят с комиссей, что не мог даже ненадолго оставить работу. Договорились, что Тамара заедет к нему домой. Жил он недалеко от места работы.
Было холодно. Тамара поддела под кожаную куртку старый пуховый платок и свитер – сказывалось отсутствие шубки – и, одев брюки и тёплые сапоги, поехала к Константину Викторовичу. Он встретил её у лифта и провёл к себе в кабинет с большим количеством книг, обширным письменным столом с лампой под зелёным абажуром. Тамара села в кожаное кресло у стола и приготовилась слушать.
– Я, Тамарочка, как вы знаете, пришёл в фирму по приглашению, когда она уже была создана, и многие исходные моменты её организации были мне неизвестны. На первых порах всё казалось нормальным для нового дела в новых непривычных условиях. Да и опыта было мало, как я думал, не только у меня, но и у руководства. Поэтому, когда в последнее время с разных сторон стали поступать претензии, я посчитал необходимым для себя вникнуть поглубже в суть дела и вынужден был признать эти претензии обоснованными. Нашего бухгалтера, Нину Алексеевну, Вы знаете. Это безупречно честный человек, грамотный специалист. Поговорил с ней откровенно, и она призналась, что уже некоторое время тоже стала подозревать "двойную бухгалтерию" – временами к ней попадали "не те бумаги" и их у неё забирал директор или заместитель. Да и просто нарушения имели место, что мучило её совесть. И вот мы вместе с ней, разобравшись в сути этих злоупотреблений, написали большую докладную директору. Скандал был ужасный. Нас объявили предателями и пригрозили увольнением по статьям недоверия и некомпетентности, с которыми ясно, что человека никуда не возьмут; это убедило нас в том, что нечистые дела – не ошибки и не промахи, а сознательные махинации. И тут грянула комиссия по проверке деятельности "Фиалки". Это произошло, вероятно, как ответ на сигнал им со стороны наших клиентов. Но, конечно, обвинили нас. Однако это неважно. Важно, что скрупулёзная проверка со стороны финансовых, налоговых и хозяйственных органов выявила полную несостоятельность фирмы и то, что она должна прекратить своё существование, покрыв все долги государству и пострадавшим, обманутым клиентам. Если это не произойдёт, то дело передадут в суд. Сейчас ситуация такая, что тот, кто не является материально ответственным, может уйти, ибо продолжать работу здесь бессмысленно. Уходите и вы – чем скорее, тем лучше – по собственному нежеланию работать в сомнительном заведении.
– Ой, а как же без работы? – наивно спросила Тамара.
– Ничего, Господь не оставит. Придётся потерпеть какое-то время, а пока подыскивать место. Ваши переводы, я думаю, хоть мало, но помогут вам в это время.
Смутно было на душе у Тамары: очевидно было её малодушие и слабость веры. Вот первое испытание, и она уже вся поддалась страху, неуверенности! Обличив себя, Тамара решительно подала заявление на увольнение. Её рассчитали быстро и, освободившись от работы, она однажды вышла из дверей своего учреждения с чувством свободы и сразу же поехала к Рижскому вокзалу, где уже знала, что есть Знаменская церковь с чудотворным образом мученика Трифона. Впервые с этим святым она познакомилась в Успенском храме Троице-Сергиевой Лавры, где огромная мозаичная его икона произвела на Тамару такое впечатление (она уже читала его житие), что она долго не могла отойти от нее. С тех пор у нее находилось много поводов обращаться к нему с молитвой, поэтому когда Тамара узнала, что в самой Москве есть прославленный образ мученика Трифона, она устремилась в Знаменскую церковь. Здесь образ мученика был небольшой, покрытый золотым окладом; Тамара помолилась, поставила ему большую восковую свечу и просила, чтобы он помог найти работу ей и Константину Викторовичу.
Мама дома сначала всполошилась, но быстро взяла себя в руки и стала ободрять Тамару, что теперь у неё больше опыта, и она ещё молода – работу найдёт. Вспомнили они обе, что ведь действительно многие никак не могли понять, чем занимается их фирма.
– А сам-то Константин Викторович не пострадал?
– Нет, но он не побоялся разоблачить злоупотребления, и это помогло вскрыть все их махинации.

Нападение

В тот же день поздно вечером позвонила мама Константина Викторовича Елизавета Владимировна. Она старалась говорить спокойно, но голос всё же дрожал. Оказывается, какие-то хулиганы подкараулили Константина Викторовича в подъезде и бросились его избивать. От неожиданности он не сразу смог начать сопротивляться и уже почти терял сознание, когда вдруг открылась дверь ближайшей квартиры и какой-то мужественный человек, видимо, большой физической силы, молча расшвырял негодяев и мгновенно втащил пострадавшего в свою квартиру. Вызвал скорую помощь. Ушибы и сотрясение мозга у него были очевидными, но переломов вроде бы не обнаружили. Составили акт. Через некоторое время тихонько этот незнакомый мужчина привёл его домой. Мама, конечно, разволновалась, но пришёл их домашний врач и сказал, что просто нужен покой и надо полежать с недельку. В милицию тоже заявили, но милиционер так явно не хотел заводить дело, что разговаривать с ним Константин Викторович, в конце концов, отказался и согласился дело не заводить. Обрадованный, милиционер ушёл. В больницу Константин Викторович тоже отказался ехать, просил его не трогать. Лёжа в темноте с сильной головной болью и подташниванием, он то задрёмывал, то просыпался от кошмаров. Мысль о том, что нападение было "заказное", приходила в голову – ждали явно именно его.
Мама и Тамара обещали навестить больного. Тамара, конечно, хотела скорее это сделать. Но мама отговорила – первый день после нападения, то есть завтра, лучше ещё его не тревожить. Тамара согласилась, что это разумно.
Послезавтра они пришли, принесли с собой отвер шиповника и ещё тёплые плюшки с корицей.
Константин Викторович лежал бледный, забинтованный в местах сильных ссадин и ушибов, но старался шутить:
– Как видите, бандитская пуля меня не достала, и месть моих разоблачённых коллег оказалась слабоватой. Но всё могло кончиться хуже, если бы не чудесная помощь незнакомого мне богатыря.
Тамара сразу почему-то представила его себе похожим на мученика Трифона.
– Неужели это могли быть свои? – спросила Елизавета Владимировна.
– Да нет, конечно, но этих "не своих" кто-то мог попросить меня хорошенько проучить.
Тамара принесла белые гвоздики и поставила их на тумбочку у кровати.
– Пусть они вам всё светлое напоминают, – сказала она.
– Я-то знаю, что они мне будет напоминать, а также кого, – улыбнулся ласково Константин Викторович.
Обе мамы мило засмеялись и под проедлогом приготовления чаепития ушли на кухню.
Вскоре больному принесли на подносе бульон с пирожком. Тамара взялась помочь ему, так как оба локтя, сильно расшибленные, были перевязаны так, что руки плохо сгибались и подносить ко рту даже трубочку было невозможножно. Тамара ловко покормила его, шутила, и он тоже был радостный и смотрел не неё с блаженной улыбкой. Аппетит у него оказался прекрасным, так что Тамара со смехом сообщала, сколько килокалорий он принял, и, стало быть, насколько прибавилось у него энергии. На подносе стояла и рюмка "Кагора".
– Это, я знаю, церковное вино. В старину в домах его всегда держали для укрепления больных. Хотите в чай или так выпьете?
– Так выпью, и за вас! – Правда, приподняв голову, чтобы выпить из рюмки, он невольно застонал.
Потушили свет и три женщины настояли, чтобы он поспал, как врач велел. А сами ещё довольно долго сидели за чаем, и обе мамы обсуждали, какая сейчас непростая жизнь и что же будет с нашими "безработными".
Тамара засмеялась и сказала:
– Жизнь, наверное, всегда непростой была, но сейчас для нас всё видится иначе – как испытания, которые Господь посылает. И так хочется, чтобы мы их достойно прошли, а не просто "чтобы всё хорошо было".
Елизавета Владимировна обняла Тамару за плечи и с улыбкой сказала:
– Вот, Господь открывает молодым то, что "утаил" от нас, стареньких. – Все засмеялись.
Уходя договорились созвониться, когда Константин Викторович почувствует себя получше и ему потребуется помощь писать письмо – он из-за всех неприятностей по работе упустил уже недели две против обычного.
Тихо, не хлопнув дверью, ушли гости домой.
Уже через день позвонил Константин Викторович (потом выяснилось, что для этого разбинтовал правую руку – чтобы трубку держить) и позвал Тамару "по важному делу".
Тамара быстро, как могла, примчалась.
– Тамарочка, ведь это не злоупотребление служебным положением? Правда? Ведь положения-то уже нет. Это всего лишь просьба посетить болящего.
Тамара засмеялась и сказала, что и выглядит больной лучше, и разбинтованный "фингал" расцветился всеми цветами радуги как-то оптимистично!
– Вы явно поправляетесь, я очень рада.
Она поправила подушки, и они стали беседовать.
Константин Викторович рассказывал о своей семье. Его отец был крупный учёный и в годы хрущёвских гонений чуть не попал в тюрьму как диссидент, хотя он таковым не был (не того духа), просто защищал правду в институте, когда несправедливо расправились с целой группой талантливых людей.
Он умер православным, и его кончина была мирной, то есть он ни на кого не держал обиды, зла, всех простил и у всех просил прощения. Его причастил перед смертью за два дня старенький батюшка, теперь уже сам отошедший в мир иной. Похороны отца Константина Викторовича, откровенно православные, удивили многих его коллег, так что мало кто с тех пор остался в числе друзей их семьи. Появились новые, уже когда мама стала церковным человеком, и теперь вот и он, благодаря своему дяде (возможно, это его папа о нём молится) обрёл новых знакомых, близких и дорогих ему по духу людей.
Тамара всматривалась в черты лица Константина Викторовича, его сияющие глаза с очень большими зрачками и, несмотря на "боевые знаки", он показался ей  помолодевшим, почти юношей.
Он велел принести альбом семейных фотографий, и Тамара убедилась, что не ошиблась: на одной фотографии он особенно был похож на себя сейчас.
– Вот. Вы такой же сейчас, как на этой фотографии. Правда!
– Да, верно – я тогда был влюблён в свою однокурсницу. Значит, так заметно? – тихо и значительно спросил он.
Тамара закрыла лицо руками, не решаясь спросить, что именно.
– Тамарочка, вы скоро уйдёте. Можно попрошу вас об одном: наклонитесь, чтобы я мог услышать аромат ваших волос: я часто его силюсь вспомнить.
Тамара вдруг вспомнила себя прежней, крикливо разряженной дурочкой в клубах плотной завесы из всякой активной парфюмерии. И стало ей так радостно, что теперь этого нет больше, что единственное, за чем она следит, чтобы волосы были чистыми. Видимо слабый-слабый запах шампуня и имел в виду Константин Викторович.
И она склонилась над его изголовьем и неожиданно поцеловала его в щёку, засмеялась и сказала:
– Теперь я тоже буду хранить тонкий запах ваших бинтов, но надеюсь, что ненадолго.

Радостные события

Прошло несколько дней, и Константин Викторович в домашней костюме уже сидел и ходил по комнате, чуть прихрамывая, опираясь на Тамарино плечо.
– Я теперь везде буду так ходить, это гораздо приятнее. Вы не против? – шутил он.
– Я – за, – сказала Тамара и прильнула к его плечу. – Мне так тоже удобнее.
И тогда состоялось их объяснение в любви и предложение руки и сердца по всем правилам. Позвали маму, и та от радости прослезилась. "Подождите, я сейчас позвоню Надежде Афанасьевне, надо, чтобы мы благословили вас вместе", – сказала она.
Вскоре приехала вторая мама, и обе – будущие тёща и свекровь – торжественно благословили их, каждая иконой Спасителя и Божией Матери.
В тот же день вечером Тамара рассказала Сашеньке обо всём случившимся, начиная с увольнения, бандитского нападения, болезни и о том, что безработные имеют решение пожениться.
Александра Михайловна с живейшим участием всё выслушала и сказала:
– Я очень рада, искренно и сердечно, вашему счастью, Тамарочка. Но это не всё, что я хочу вам сказать. Мы с Сергеем Петровичем хотим помочь вам и, слава Богу, можем! Дело в институте у Серёжи хотя и не во всём, но в его отделе поправляется, и ему нужен хороший квалифицированный специалист – инженер-программист, знающий к тому же особенности современного менеджмента. И он предлагает Константину Викторовичу место у себя в отделе. А Вам, Тамарочка, я советую интенсивность занятий не уменьшать, а подключиться, да начать уроки давать: я группу английскую формирую для деловых людей при финансовом институте. Не пугайтесь!
Переговоры были успешно проведены, и через неделю после этого Константин Викторович и Тамара приступили к работе. На курсах, о которых говорила Сашенька, Тамара была оформлена референтом-переводчиком, села опять за компьютер и стала обучать операторской работе группу из пяти человек, а, кроме того, приходила на занятия к Александре Михайловне и ассистировала ей, постепенно готовясь к преподаванию английского.

Прошла зима

После интенсивной переписки, которая шла всю зиму, весной стали ожидать приезда дядюшки Питера – к кончу мая. О всех личных событиях своих корреспондентов они ему, конечно, писали, и теперь уже некоторые приписки личного характера делала Тамара в своём варианте письма. Дядюшка просил их осчастливить его тем, чтобы он был на их венчании.
И вот незадолго до Троицы он приехал. Встреча была сердечной, и Тамару он принял как близкого человека. Опять, теперь уже втроём, посещали многие Московские святыни. Но отпуска у Константина Викторовича и Тамары не было – они совсем еще недавно работали, так что в его сопровождении приняла участие Сашенька. Дядюшка был в восторге.
– Какая женщина! – говорил он по-русски. – Хорошо, что она имеет мужа, а то я бы влюбился и украл её! – дядя шутил, бурно изображая, как бы он её похитил, явно посадив на седло своего коня. Все смеялись.
Наконец, состоялось венчание. Это было в Знаменской церкви у Рижского вокзала. Так захотели оба: жених и невеста. Мученик Трифон благословил их брак: ведь это он помог им найти работу и по его молитвам спасся от увечья Константин Викторович. Так верили ему он и Тамара.
Приглашены были семьи Михайловых и Гончаровых. Старшие девочки были со своими друзьями Борисом и Глебом.
Дядюшка привёз свадебный наряд Тамаре и костюм Константину (теперь Тамара называла его Костей). Венчание своей торжественностью и благолепием службы и пения потясло старика. Праздничный стол был в доме у Константина Викторовича, помогали все женщины, в том числе обе бабушки.
Дядюшка Питер произнёс героически по-русски пышный тост, чуть-чуть с подсказкой сидящей рядом Сашеньки. В частности, он рассказал всем, как состоялось его второе рождение как русского человека благодаря любви и великим трудам сразу нескольких, ставших ему родными людей – Кости, Тамары и Сашеньки ("Простите, но я не могу называть вас иначе – так в моём сердце!")
На этот раз в поеодке дядюшка часто бывал в гостях у Михайловых (и там слушал русскую музыку, и однажды ему пели Варя с Катей и Борис с Глебом церковные песнопения и простые русские песни), и у Гончаровых, где он всласть болтал по-английски, делясь всеми своими восторженными впечатлениями. Его фотоаппарат фиксировал все встречи, все прогулки, все посещения достопримечательностей. Съездили молодожёны с ним и в Гефсиманский скит, были на поле Куликовом, не говоря уже обо многих новооткрывшихся монастырях Москвы.
У дяди Петра появились и свои собственные церковные знакомые; в одном из монастырей познакомился он с одним сельским батюшкой, который пригласил его погостить к себе. Этот батюшка – иеромонах Никодим, как ни странно, оказался очень образованным человеком, и свободно говорил по-английски. Это общение было очень полезным для дяди Петра, и он намеревался продолжить его в письмах.
Хотя дядя постарел, но лицо его светилось неизменно тихой внутренней радостью. В церкви он негромко подпевал. (Ему как-то прислали целый блок кассет с записями православных песнопений). Сергей Петрович и Алексей Николаевич постоянно возили дядю на машинах, так что он много где побывал.
Перед отъездом он сделал большой денежный подарок молодой паре на обзаведение и на добрые дела.
На общем семейном совете ещё до отъезда дядюшки молодые решили поселиться вместе с обеими мамами в квартире Константина Викторовича, а планов на будущее пока не строить – пусть Господь укажет, как распорядиться жильём и деньгами.
Единственное, что они решили себе позволить – это купить многое из святоотеческих и богослужебных книг.
Проводили дядю, и он пригласил их к себе в гости, просил не откладывать: "Я стар, а мне ещё нужно сделать одно важное дело!" С тем и уехал.

Поездка к дяде

И вот осенью дядя сообщил, что заболел. Он писал, что знает, что должен скоро умереть, но счастлив, что умирает православным русским человеком, и надеется увидеть всех святых и Самого Господа и Его Пречистую Матерь.
"Мои дорогие дети, я уже написал отцу Никодиму, чтобы и он приехал. Мы переписывались с ним это время, и я буду рад встертиться с ним.".
Действительно, в Лондон Тамара и Константин летели вместе с отцом Никодимом. Их встречали в аэропорту на машине, дядин шофёр довёз их до деревни, где жил дядя, в графстве Кент.
В уютном особняке дяди, однако, уже поселилась смертельная болезнь, и дядя лежал. Доктор и прислуга всё делали, чтобы облегчить его страдания. Прилетели дети дядюшки, познакомились с своими русскими родственниками. Отец Никодим соборовал дядю и несколько раз его причастил.
Смерть пришла к дяде, когда он был в полном сознании; он был спокоен и благостен. Распорядился своим имением, всех, служивших ему, щедро одарил. На могильном кресте, по его просьбе, надпись была сделана по-русски.

Эпилог

Через год после венчания у Константина и Тамары родился сын Пётр.

1997